Касавир

             Вход в катакомбы зияет дырой в скале. Прежде чем зажечь факел и войти, Касавир закрывает глаза в короткой молитве. Внутри — мусор и выжженный круг от костра. Дневной свет остается за порогом, будто боится следовать за паладином.       Касавир оглядывает похожее на пещеру помещение, чтобы найти какие-нибудь признаки недавного вторжения, однако остатки лагеря выглядят так, словно им от шести месяцев до шестидесяти лет. На каменистой земле отсутствуют следы, поэтому он делает вдох и спускается в более глубокие коридоры.       Кэтрин, должно быть, обладала либо большим мужеством, либо недостатком мозгов, раз отправилась сюда в одиночку. Она хотела выяснить, что за неупокоенные души одаривали визитами нежити заброшенную лесопилку неподалеку. Несколько промышленников запускали предприятие в работу, поскольку рядом протекала река, по которой можно было сплавлять бревна вниз по течению. Неожиданные гости нарушили планы, и пришлось звать паладина.       У Касавира есть более веская причина войти в катакомбы — он ищет конкретного человека, которого это место поглотило полгода назад. Сначала он шел по следам наставницы до городка под названием Громовое Дерево, затем продвигался неделю вверх по реке через нетронутый лес, а потом сюда, в место, от которого бросало в дрожь.       Все его инстинкты сигнализируют о том, что он не должен здесь находиться. Место захоронения древней цивилизации располагается в шахтах цивилизации куда более старой, и Касавир видит, что ряды гробниц были пристроены к высоким нишам, оставленным какими-то более изысканными людьми, че те, кто за ними последовал. Воздух спертый, и факел еле горит. По углам ползают тени, и сама темнота будто наблюдает за незваным гостем, который проверяет каждый закоулок, рисует меловые знаки на поворотах и смеет нести с собой свет.       Внезапно Касавир чувствует себя очень неуверенно, его колени подгибаются, и он почти инстинктивно обнажает меч. Секундой позже справа от него грохочут надгробия. Оттуда выпрыгивает скелет в ржавой кольчуге. Еще двое выкапываются из своих могил, когда битва подходит к концу. Касавир роняет мешок и произносит божественное заклинание, заставляющее его ауру вспыхивать ореолом. Это придает ему храбрости, которой он совсем не чувствует, но он может справиться с этим: он был рожден и научен сражаться с такими нечестивыми созданиями.       Шахты уходят все глубже и глубже под землю. Касавиру встречаются и большие комнаты, и залы с низкими потолками и уродливыми статуями, от которых бегут мурашки по коже. Должно быть, он путешествует уже много часов — ноги горят, а глаза чешутся будто в них насыпали песка. Ему претит мысль о том, что придется спать в этих черных как смоль недрах, однако назад пути нет, поэтому он выбирает маленькое неказистое помещение с относительно прочной дверью, что открывается вовнутрь, тщательно его обыскивает и баррикадирует вход парой пустых железных сундуков. Он проверяет количество дров, что несет с собой, и решает заснуть с хотя бы слабо горящим факелом. Он просто не может проснуться в этой удушающей темноте. Он сбрасывает самые неудобные части своих доспехов, медленно жует полоску сушеного мяса и кусок черствого хлеба, после чего ложиться на спину.       Он убеждает себя, что должен заснуть, чтобы иметь возможность завтра сражаться, и погружается в шаткий, беспокойный сон на грани кошмара, который часто ему снится, когда он не в безопасности. Во сне он идет по заросшему болоту, и земля жадно засасывает его ноги, так что ему с усилием приходится продвигаться вперед. Он следует за темноволосой девочкой-подростком. Она легко ступает и бежит так, будто болота не существует. Время от времени она оглядывается назад, и его подстегивает ее величественное, серьезное выражение лица. Касавир так и не добирается до конца сновидения — болото сотрясается и окутывает туманом, его тянет обратно на поверхность сознания, и его постоянно преследуют отголоски этой бесплодной погони.       На этот раз все случается так же. Касавир просыпается, тяжело дыша. Тлеющий факел почти погас, и он торопливо зажигает другой. Настало время двигаться дальше.       После второй ночевки в катакомбах Касавир совершает полный круг по глубоким тоннелям и практически чувствует облегчение, когда свет факела отражается от его меловых меток на стене. Темнота позади кажется еще более враждебной. Сегодня он столкнулся с двумя ожившими мертвецами, и они затеяли с ним настоящую драку, но в остальном этот день был спокойным. Однако присутствие злой силы давит на него. Он явно что-то упускает, поэтому готовится обойти все третьим кругом. У него есть факелы и еда на три дня — или больше, если выйти за пределы катакомб.       На этот раз он движется по тоннелям быстрее, но так же осматривает каждый закоулок в поисках потайных дверей или замаскированных проходов. Тревога нарастает, и некоторое время Касавир стоит неподвижно, прислушиваясь с любому неясному звуку. Тишина в пещерах не такая мертвая, как он ожидал: вдалеке барабанят капли воды, какие-то жучки скрежещут у него под ногами, огонь потрескивает при каждом шевелении, и Касавир различает собственное дыхание, перебиваемое сердцебиением. Внезапно он ощущает тень, которая тянется к ядру его божественной силы. Он слышит, как она раздраженно шипит, когда ее щупальца задевают его самого. Касавир никогда не был лучшим в магии, но основы ему известны хорошо: любой, кто исследует твое сердце с помощью черного колдовства, представляет угрозу. Он делает несколько осторожных движений, и присутствие тени остается с ним. Он следует за ней, как за путеводной нитью, и шагов примерно через двести она приводит его в комнату, которую он видел раньше — небольшой квадратный зал с остатками ковра посередине. Касавир перебирает ветхие ткани мечом, и лезвие цепляется за сталь. Внизу есть люк. Тяжелая крышка неохотно поддается.       Касавир разглядывает необработанные каменные ступени, спускающиеся во тьму, и каждый его нерв выступает против того, чтобы идти по ним.       Конечно, он идет.       На этом уровне влажная земля приглушает шаги, и факел горит тусклее. Грубо прорубленный ход вьется вперед, и воздух становится гуще по мере продвижения вглубь. Коридор приводит Касавира в большую комнату — больше, чем все, что он встречал здесь до этого. Он успевает отметить, что это место выглядит более пригодным для жилья — каменные полки заполнены бледными пергаментными свитками — прежде чем порыв ветра гасит его факел, и Касавир оказывается в полной темноте.       У него хватает собранности, чтобы прошептать заклинание, которое он приберегал. Ладонь поглаживает лезвие меча, и клинок оживает. Меч начинает мерцать, и в этом слабом проблеске паладин видит два ярко-красных огонька, рождающихся в пустых глазницах черепа напротив. Красный цвет отражается от полированных костей и позолоченной вышивки на изорванной мантии скелета.       В катакомбах завелся лич. Кэтрин Харкенхарт была убита личем, и Касавиру предстоит повторить ее судьбу, потому что лич ударяет посохом о землю, и с его вытянутой руки струится горячее оранжевое пламя. Касавир отшатывается назад, чувствует вонь паленой кожи и надеется, что это не от него. Несколько пергаментов на полках загораются и заставляют лича остановиться.       Все, что Касавир знает об этих тварях, проносится у него в голове, и он прыгает вперед, когда понимает, что его единственный шанс приходится на ближний бой. Если неупокоенный маг сотворит какие-либо чары — он умрет.       Их сватка представляет собой водоворот взмахов, рассекающих воздух. Лич уходит от каждой атаки, и, хотя это чудовище слишком занято, чтобы колдовать, Касавир понимает, что сам он неизбежно устанет, в то время как противник может не выдыхаться столетиями. Три или четыре раза Касавир оказывается достаточно быстрым, чтобы нанести удар, но это не причиняет никакого урона врагу. Пять или шесть раз он недостаточно быстр, и удары наносит лич — и это очень больно. Пот катится по лицу, ему не хватает дыхания, и в минуту отчаяния Касавир решает рискнуть всем. Он роняет щит и раскрывается, и лич пользуется возможностью довершить сокрушительный удар в плечо. В этот момент Касавир напрягает другую руку и вскидывает меч, чтобы перерубить позвоночник скелета в поясе.       Он стоит на коленях возле груды костей и тряпок и в панике хватает ртом воздух. У него сломана левая ключица, а может и похуже. Боль настигает сознание, и Касавир издает шипение, смешанное со стоном. Он едва может пошевелить рукой, но крови течет немного, поэтому он приходит к выводу, что ранение может подождать. Он втыкает меч в землю и использует его как костыль, чтобы встать. Он находит факел и снова зажигает огонь, убирает клинок в ножны и принимается за поиски филактерии. Это самое неотложное дело: если лич хранит неподалеку запасной скелет, то Касавир вот-вот станет следующим в очереди трупом.       Он обыскивает три соседние комнаты, когда слышит стон из четвертой, и его дух замирает. Он спешит в ту комнату изо всех сил, но останавливается на пороге в крайнем изумлении.       Здесь его не поджидает возрожденный лич. Вместо него он находит Кэтрин, привязанную к холодному каменному алтарю, позади которого на высоком постаменте сверкает золотая шкатулка. Наставница Касавира жива, чрезвычайно истощена и глубоко беременна. Она поворачивает голову вбок, и в больших глазах вспыхивает узнавание. Касавир неуклюже ковыляет вокруг алтаря, дергает за странные бренчащие путы и поднимает взгляд, чтобы проследить за связью струн с филактерией. Кэтрин напрягается, закрывает веки, и Касавир поддевает золотую крышку концом факела. Заклятья внутри шкатулки прописаны на овчине — она морщится, дымится и сгорает. Теперь в мире на одного лича становится меньше. — Здравствуй, Касавир из Тира. — Кэтрин садится и потирает запястье. — Ты и вообразить не можешь, как же я рада тебя видеть.       Касавир настолько измучен, что вставляет факел в скобу на стене и падает на алтарь рядом с ней. — Здравствуй, Кэтрин из Тира, — отзывается он тихим голосом и вслепую возится с ремнем своего кожаного наплечника.       Кэтрин оценивает ситуацию, отдирает промокший кусок и осторожно высвобождает его плечо. Она озабоченно поднимает брови: — Ты сильно пострадал. Кость раздроблена, сухожилие повреждено, плоть и кожа… ты понимаешь.       Касавир делает вдох и пробегает взглядом по ее фигуре: — Ты сама ранена? Нуждаешься в лечении? Моя ежедневная молитва осталась нетронутой. — Тебе это нужно больше.       Кэтрин пожимает плечами, и Касавир может наблюдать, как перемещаются кости под ее туникой. Он кивает и минуту собирается с мыслями.       Она смотрит, как его пальцы погружаются в разорванную плоть и сжимают осколки костей. Он бледнеет, когда начинает напевать молитву, которую они все очень хорошо знают. Еще через несколько минут его плечо представляет собой обыкновенную рану: переломы срослись, сухожилие цело. — Ты прошел долгий путь, Касавир, — смеряет его Кэтрин гордым блеском в глазах. — Двадцать два, а ты уже залечиваешь собственные переломы и сражаешься с древним личем. — Это всего лишь удача, — отвечает он. — Я был слабее. Преимущество было за ним. Но как ты выжила?       Кэтрин рассказывает ему историю по частям, пока они поднимаются по лестнице и возвращаются к выходу на поверхность: она была обезоружена и готовилась встретить смерть лицом к лицу, но существо оглушило ее, и она очнулась в комнате с алтарем. Неупокоенный маг поддерживал в ней жизнь и высасывал из нее силу в течение нескольких месяцев. У нее сложилось впечатление, что он ждал появления ребенка — многие темные ритуалы включают в себя принесение в жертву новорожденного.       После этого оба долго молчат. Касавир думает о шести месяцах, что Кэтрин провела здесь, и его руки сами собой сжимаются в кулаки.       Они оба устали, но дают себе передохнуть еще девять часов, которые им требуются, что выбраться из этого ужасного места.       Он отвязывает веревку, которая удерживает его припасы в листве высокого дерева, и они разбивают лагерь у реки, решив остаться здесь на целый день, чтобы он мог хоть немного прийти в себя. В таком состоянии он не сумеет унести все вещи на плечах.       Они спят по очереди, и Кэтрин с облегчением моется впервые в этом году. Они варят уху, отдыхают, едят, снова отдыхают. Касавир не слишком разговорчив, однако Кэтрин слово за словом вытягивает из него рассказ о его путешествии. Сейчас, когда отравлявшее землю зло вновь мертво, на берегу лесной речки царит мир, но Касавиру не терпится пуститься в дорогу. Он украдкой поглядывает на раздутый живот наставницы, и, если его догадка верна, она скоро должна родить.       Путь вверх по реке занял у него семь дней, но теперь они идут медленнее.       В течение трех дней они пробираются через летний лес, и каждая последующая лига занимает у них все больше времени. Во второй половине третьего дня начинает идти дождь — не ливень, а унылая непрерывная морось, превращающая тропинки в грязь. Они рано устраивают привал, растягивают палатку под двумя толстыми елями, и Кэтрин берется развести костер. Касавир взбирается на холм, чтобы понять, где они находятся. Он делает паузу, чтобы посмотреть на пасмурное небо. Если погода устоится, им понадобится неделя, чтобы добраться до Громового Дерева.       Вернувшись в лагерь, Кэтрин вопит так, будто ее потрошат заживо, и колени Касавира слабеют. У них не будет этой недели.       Младенцу не нравится мир, а миру не нравится младенец. — В тот момент я не понимала, на что подписываюсь. Если бы я знала, что жду ребенка, я бы приняла другое решение. Если бы знала, что это не обычный случай с какой-то нежитью на кладбище — я бы действовала иначе…       Голос Кэтрин до сих пор хриплый от всех этих криков. Она настояла на том, чтобы они продолжили путь после ночного отдыха. И вот они идут: безрассудный молодой мужчина с чересчур большой нагрузкой для его спины, смертельно бледная женщина, которая прибинтовала опустевшее чрево к животу и заставляет себя переступать ногами, и маленький багровый младенец, который недостаточно силен, чтобы плакать. — Однако я была беременна, а это был лич, так что я оказалась закономерно глупа, чтобы быть пойманной и служить в качестве источника крови для его ритуалов, арррх. Так что да, мой дорогой ученик, твоя могущественная наставница совершила все самые очевидные ошибки согласно учебникам. И я даже не упоминаю о тех непродуманных, импульсивных решениях, что привели меня к зачатию этого ребенка.       Касавир держит малышку очень нежно, и его захватывает образ, что все эти темные ритуалы не могли не вытянуть из девочки жизненную силу.       По его лицу пробегает тень, и Кэтрин неверно истолковывает эту реакцию, чтобы в привычном для нее порыве тут же броситься на защиту, когда никто не атакует: — И не смей осуждать меня, мальчик.       Касавир поднимает глаза и старается, насколько может, смягчить выражение лица. — Я не сужу. Я рад, что вы обе… — он подыскивает подходящее слово, — здоровы. Выжили. Выбрались из того места. Живыми.       Гнев Кэтрин рассеивается в воздухе. Она улыбается расстроенной, кривой улыбкой и внимательно изучает то, как согнута его рука, чтобы головка ребенка поместилась точно в выемке локтя. — Я думаю, у тебя это получается уже гораздо лучше, чем я могла бы ожидать от себя. — Что ты будешь делать, когда мы вернемся?       Кэтрин пожимает плечами: — Если ребенок выкарабкается, я останусь с ней на несколько месяцев. Я в долгу перед ней. Затем капитул приютит ее, а я вернусь к службе.       В ту ночь Касавир перегружен мыслями. Вся его душа до краев переполнена неистовой нежностью, которая захлестывает его, превращая внутренний мир в поток самозабвенного волнения. Он открывает для себя две вещи. Первое: его вездесущее желание защищать подгоняет его как кнут, когда в защите нуждается ребенок. Второе: он бы очень хотел иметь собственного ребенка.       Следующие несколько дней они путешествуют — медленно, мучительно. Идут ледяные дожди. Малышка слаба: всякий раз, когда она хватает Касавира за палец, он замечает, что в этом рефлекторном движении становится меньше силы. Он проводит дни в размышлениях: сможет ли он взять отпуск на несколько лет, пользуясь правом ветерана, и оставить ее у себя. Вырастить. Любить так, как никогда не полюбят суровые смотрительницы капитула. Младенца не следует передавать в капитул в таком возрасте. Касавир понимает Кэтрин: это трудное решение для него, а ее осудили бы гораздо строже. Она десятилетиями зарабатывала себе репутацию и теперь могла разрушить миссию тем, что считала обыденным материнством.       Ближе к вечеру снова моросит, и они оба устают задолго до захода солнца. Касавир ставит навес, чтобы защитить их от дождя и ветра, а скромный костер поднимает, пусть и самую малость, настроение. Он уходит собирать хворост, чтобы дать Кэтрин немного уединения, а когда возвращается, то застает ребенка спящим на его плаще, тогда как Кэтрин пытается приготовить суп из сушеного мяса и ячменя, что у них имеется. Усилия двоих не сделают эту задачу легче, поэтому Касавир берет ребенка на руки и укачивает у себя на коленях, тихо напевая какую-то мелодию, пока малышка сдавленно хныкает.       Кэтрин наполняет ему тарелку, и он поворачивает голову набок, чтобы осторожно отхлебнуть пустой суп и не пролить его.       Она весело глядит на него и беззаботно шутит: — Ты осторожен как отец десятерых детей, так много внимания уделяешь мелким деталям. Есть что-то, что я должна знать? — У меня была младшая сестра, — медленно произносит Касавир, глядя на розовое личико малышки. На этом лице должно быть больше жира. Девочка похожа на древнюю старуху. — О, это многое объясняет.       В голосе Кэтрин звучит улыбка, и ему не нужно проверять это, чтобы понять, что улыбка там есть. — По тому, как ты обращаешься с ней, люди могут подумать, что ты собираешься ее удочерить.       Это слишком близко к истине. Касавир поднимает глаза, и Кэтрин бледнеет от его робкого взгляда. — Ты же не серьезно… — Она качает головой и поправляет себя: — Нет, ты всегда серьезен. Ты действительно обдумываешь это.       Касавир кивает и хранит молчание. Его поймали на мысли о том, чтобы отнять ребенка у матери. Матери, которая не нуждается в своем дитя, но все же. Это отвратительное чувство.       Кэтрин не пытается забрать у него дочь, как сделал бы он на ее месте. Вместо этого ее голос звучит скорее обеспокоенно, нежели сердито: — И ты хорошо подумал над этим? Ты сознаешь, что этот жест разрушит наши карьеры?       Он смотрит на нее в замешательстве, и Кэтрин стонет: — Конечно, нет. Позволь мне разъяснить тебе: я твоя наставница, ты мой ученик, и однажды мы возвращаемся вместе после долгого отсутствия с новорожденным ребенком, которого ты берешь себе на попечение. Все будут думать, что ты отец, и это больше не вопрос моей слабости — это станет публичным оскорблением нашей веры.       Касавир на какое-то время теряет дар речи. В его голове появляется столько мыслей, что в ней становится довольно тесно. — Люди не могут быть настолько ограничены в своих предубеждениях, — наконец отвечает он. — Это ведь не так. Я не могу позволить этой девочке гнить в приюте из страха, что кого-то можно ввести в заблуждение. Эти люди будут неправы, поэтому все не имеет значения.       Кэтрин бьет кулаком в землю и разбивает костяшки до крови. — Я восхищена ясностью, которая царит в твоем прекрасном, структурированном уме, Касавир. Прошли годы, а ты все тот же шестнадцатилетний мальчишка, что заставляет окружающих чувствовать себя неловко, размахивая у всех перед носом письмом в защиту Фентика Мосса, полагая, что спасти предателя можно одной лишь клятвой паладина. — Он. Был. Невиновен. — Касавир скрипит зубами. Он пытается обуздать свой гнев, но тот кипит и пузырится в нем так же свежо, словно все произошло вчера. — Он был мертв. Был мертвецом, когда бросился за тем хелмитом в портал. Был мертвецом в тюрьме и мертвецом на суде. Никто не мог спасти его, и если бы братья и сестры поручились за него, это бы нанесло ущерб вере, потому что все бы выглядело так, словно мы требуем справедливости для всех и в то же время прикрываем одного из своих. Тебе, тебе было все равно, чем это обернется — твои ослиные мозги видят одну несправедливость и не в состоянии просчитать цену такому вмешательству. Я полагаю, что узнала тебя достаточно после стольких лет: ты просто не признаешь никакого авторитета со стороны нас, смертных. Власть для тебя — ничто, иерархия и подчинение — пустые звуки для твоих ушей. Теперь я сомневаюсь, что ты вообще признаешь власть богов над собой. С твоей способностью исцелять, похоже, все в порядке, так что, кажется, Тир пока мирится с твоим высокомерием. Что ж, хорошо для тебя, но я — другая. Мне не плевать, что скажут «эти люди».       Кэтрин выдыхается и замолкает. Касавир смотрит на нее и впервые видит не опытного наставника, не паладина, обладающего достаточной силой, чтобы повалить быка, а смертельно уставшего человека, бледную, недавно родившую женщину, гордую воительницу, проигравшую бой, которую держали в плену месяцами безо всякой надежды на побег. Он проглатывает ее резкие слова и тянется к ее руке. — Возможно, ты права, — говорит он мягко. — И я ничего не стану делать без твоего разрешения, если это причинит тебе вред. Малышка заслуживает хорошей жизни, но и ты заслуживаешь этого тоже. Мы еще обсудим все по дороге.       Кэтрин глядит на него так, словно у него выросли крылья, но кивает.       Девочка освобождает их обоих от трудного выбора — она тихо умирает за два дня до того, как они добираются до Громового Дерева.