Шалость..
7 июля 2023 г. в 15:11
В тишине опустевшего кабинета раздается негромкий щелчок закрывающегося замка и металлический звон связки ключей, так и оставленной в массивной деревянной двери, отделяющей небольшое пространство от всего остального мира. Мягкое закатное солнце старается проникнуть сквозь плотно занавешенные шторы, кое-где одаривая блеклые стены и гладкую поверхность стола приятным персиковым светом.
Гоголь ехидно ухмыляется, чуть жмурясь от попадающего на лицо солнечного света, который мешает вдоволь налюбоваться невероятно прекрасным Фёдором, в чьих глазах плескалась страсть, раздражение и легкая серьёзность, которая добавляла ему нотки властности, не свойственной ему в взаимоотношениях с Колей. Только, такой настрой Достоевского вовсе не пугает Николая, который уверенно восседает на поверхности широкого переговорного стола, чуть покачивая ногой из стороны в сторону. Ему ничуть не стыдно за свое поведение, ведь он уже получил невероятное наслаждение лишь от возможности касаться своего возлюбленного и неконтролируемо доминировать над ним, играясь с его телом, словно с самой дорогой фарфоровой куклой.
Как бы это не звучало, но власть над Бесом возбуждала Гоголя ничуть не хуже самого сильного афродизиака, заставляя кровь в жилах закипать, а желанию разливаться по всему телу. Все же, Достоевский в обычное время никогда бы не отдал контроль над собой, даже под угрозой смерти, и лишь в любовных делах можно было увидеть его более уязвимым и таким безумно разгоряченным. Именно из-за этого Гоголь и решился на эту шалость, полностью овладая телом своего возлюбленного на глазах других людей… Это звучало так соблазнительно и являлось его давней мечтой, преследующей в самых сладострастных снах, которые навязчиво приходили к нему каждую ночь.
И Коля насладился своей шалостью сполна, чувствуя, как тело Фёдора почти незаметно дрожало и прогибалось в его руках, неосознанно стремясь к нежным касаниям, которые ласкали его целиком, во всех самых чувствительных зонах, даря одновременно небывалое удовольствие и сладкую пытку, от которой невозможно было скрыться. Интересно, каково Фёдору было чувствовать себя таким открытым и абсолютно беспомощным? Он ведь обычно такой властный, а здесь превратился лишь с дрожащее нечто, мягко прижимающееся к чужим касаниям. Гоголь хотел бы узнать его чувства, но мог лишь лицезреть его закусанные алые губы, лоб, покрывшийся легкой испариной, пунцовые щеки и слезящиеся глаза, обрамленные угольными ресничками, чуть трепещащие от более ловких касаний. А чего только стоили почти беззвучные вздохи, которые независимо от воли черноволосого вырывались из его уст, лаская острый слух Коли, который старался изо всех сил сделать своему избраннику еще приятнее, чтобы он уже не мог вести этот неприлично долгий и нудный разговор, полностью позабыв про деловых парнеров. Зачем вообще все эти никому ненужные сделки, когда они оба сходят с ума от желания и буквально поедают друг друга взглядом, даже несмотря на важных людей в строгих костюмах все в нескольких несчастных метрах от них?
И как же приятно было Коле видеть чуть нервный взгляд помощницы, которая явно начала догадываться, что перемена в состоянии Достоевского точно не связанна ни с духотой в помещении, ни с серьезным разговором. Интересно, понимала ли она, что на самом деле самому опасному преступнику Йокогамы абсолютно нет дела до этой сделки, ведь его пах сжимают и ласкают, так нежно и трепетно, изящные пальцы в алой атласной перчатке, принадлежащие слишком уж довольному Шуту рядом? Ох, как же Гоголь надеется, что их шалось все же заметили, и эти люди тоже понимали, как хорошо было Фёдору в этот момент, что он даже не мог сдержаться, иногда слишком рвано выдыхая.
— Ну, что, понравилось, Феденька? — Сладким голосом тянет Коля, чья ухмылка выражает полное довольство собой и своей проделкой. Он смотрит прямиком на своего партнера, который буквально пронзает его голодным и хищным взглядом, словно поджидая момент, чтобы впиться зубами в тонкую шею жертвы, коей является сейчас Гоголь.
Его руки скрещенны на груди в жесте явного превосходства и уверенности в том, что он точно не проиграет эту маленькую игру, которую затеял его странный возлюбленный. — По твоему виду, могу сказать, что ты крайне возбужден, мой дорогой, и даже если ты попытаешься соврать, скрыть это будет невозможно… — Блондин усмехнулся, бросая некий вызов Достоевскому, зная, что к победе он гораздо ближе, чем его прекрасный гений. Все же, не он сейчас чуть ли не молился, чтобы не получить оргазм прямо во время подписания контракта!
И, ох, как же ему хочется довести Фёдора до состояния, когда он будет буквально умолять о том, чтобы быстрее получить желанную разрядку, ведь в голове уже туман, а ноги отказываются держать бренную плоть, которая не может противостоять таким сладким плотским желаниям.
— Знаешь, ты так мило выглядишь сейчас. Не каждый день мне удается увидеть тебя таким разгоряченным! Ну, что за отрада для моих глаз! Неужели с тобой это сделали лишь моих пару касаний? — Голос Гоголя больше был похож на мурчание кота, получившего желанную ласку. Он немного хищно облизнул пересохшие от возбуждения губы, наблюдая за внимательным взглядом Фёдора, который следил за каждым действием Шута, решившего продолжить попытки обольщения, которые, как ни крути, весьма будоражили сознание и без того возбужденного черноволосого. Только, стоит отметить, что в его глазах было не только внимание. Складывалось такое ощушение, что он своими глубокими аметистовыми очами буквально разрывает одежду на виновнике своих столь грешных чувств. Интересно, и чего он ждет, раз даже не делает шаг навстречу, так и продолжая стоять на месте, как вкопанный? — Вашей выдержке можно позавидовать, милейший, ведь на вашем месте, я давно бы раздевал не только глазами… Но раз вы не хотите этого делать, то я займусь этим делом сам. Наблюдайте и наслаждайтесь! — Коля поднес к своим губам ладонь, которой совсем недавно ласкал пах Фёдора, и, немного поразмыслив, без всякого стеснения или брезгливости, аккуратно лизнул кончики пальцев, проходясь по ним короткими, смазанными мазками, ни на секунду не отрывая глаз от взгляда напротив. Он подцепил зубами край атласной перчатки, медленно, маняще стягивая ее со своей руки, видя, как Достоевский взглытывает накопившеюся от вожделения слюну. Гоголь прекрасно знает, что черноволосый неравнодушен к его рукам, и пытается сыграть на этом, вновь получая власть над своим возлюбленным, который абсолютно не сможет контролировать свои чувства от открывшегося вида, слегка краснея.
Струящийся атласным блеском кусочек ткани летит куда-то на пол в след за мантией, оголяя бледную, аккуратную ладонь Коли, который мягко коснулся губами кончиков пальцев, оставляя на них поцелуи. Как бы ему хотелось, чтобы это был Фёдор! Но он решил лишь мучить Гоголя ожиданием и своим жадным взглядом, заставляя импровизировать на ходу, чтобы произвести нужное впечатление. Только вот, зачем? Неужели Достоевский решил мстить блондину, еще и таким неприятным способом? Нет, он предполагал, что Бес не сможет просто так оставить эту ситуацию, но в плане Гоголя, который он так долго продумывал, все это должно было выйти немного по-другому, да и вообще не прямо в этот момент! Он надеялся, что Достоевский сразу же поцелует его, со всей страстью и легкой грубостью, а не просто будет стоять и смотреть!
Ладно, еще не время начинать думать, ведь, они все еще возбуждены, а горячий язык Гоголя скользит по собственным пальцам, специально делая это максимально развратно, будто это не пальцы, а эрогированный орган возлюбленного, который ни в коем случае нельзя обделить лаской.
Коля на секунду прикрыл глаза, изображая крайнее удовольствие и сосредоточенность на этом действии, перед тем, как надавить себе на губы, вбирая в рот сразу несколько пальцев, принимаясь посасывать их, медленно вводя все глубже и глубже. Он чувствовал взгляд на себе, и наплевав на весь стыд и совесть, стал делать быстрые движения головой, буквально насаживаясь теплым ртом на свои пальцы, окончательно пачкая таким образом приятную на ощупь струящуюся ткань.
Из горла резко вырывается удивленный вздох, а разноцветные глаза расстерянно распахиваются, когда Фёдор неожиданно оказывается слишком близко. Так близко, что можно расслышать его тяжелое дыхание в тишине комнаты и рассмотреть дьявольские огоньки в потемневших от желания очах. Гоголь не в силах вымолвить ни слова, лишь невнятно лепеча что-то одними губами, ощущая, что сердце забилось как-то совсем нездорово быстро, а внизу живота болезненно заныло, словно пред его глазами воспряла картинка из самых сладострастных снов.
В его голове был подобный сценарий, но он никогда не думал, что Фёдор поправде решит перенять у него инициативу, причем так резко и бесповоротно, кладя холодную ладонь в кожанной перчатке на бедро, обтянутое извечными брюками в бело-черную полоску, с одной простой просьбой: «раздвинь». Всё же, в основном, в постели доминантом являлся Гоголь, ведь Достоевский просто хотел хоть на немного расслабиться и понежиться в чужих руках, дарующих ему освобождение от всех тяжелых мыслей. А Коля лишь был рад этому, получая желанную власть и возможность приносить удовольствие своему возлюбленному, позволяя ему хоть на немного отвлечься от всех забот.
И он никогда не признавался черноволосому, что у него все чаще начали проносится в голове фантазии о том, как Фёдор страстно и жадно берет его, заставляя надрывно стонать и выгибаться, в попытках прижаться ближе.
И у них был подобный опыт, который Гоголь надолго запомнил, каждый раз видя в своих снах, заставляющих на утро бежать ублажать себя, тихо хныча от приятных воспоминаний и ощущений, которые будоражили слабое тело и сознание. Но было одно «но», почему Коля не просил Достоевского вновь повторить эту буквально незабываемую близость: его чудесный партнер очень уставал, и часто не был даже ментально готов к тому, что забрать инициативу у всегда энергичного и активного Гоголя, боясь, что в своем психически нестабильном состоянии принесет вред своему возлюбленному. И блондин точно не собирался с этим давить, ведь наслаждение он получал в любой позе и роли, а его влажные фантазии абсолютно не стоили жертвы в виде комфорта партнера, которым он очень дорожил. Даже эта шалость в виде публичных ласок была с согласия Достоевского, который до того подкорректировал некоторые детали, ради того, чтобы этот опыт не стал неприятным или болезненным для него, и они вместе смогли получить удовольствие. И Коля был готов слушать все замечания и желания, чтобы дальше ублажать своего возлюбленного, даря ему наслаждение и разгрузку от негативных эмоций, которые так часто захлестывали его с головой.
Сегодня у Николая был примерный план действий, но Фёдор одним движением разрушил его, вводя в ступор оцепеневшего Гоголя, чье тело покрылось множеством мурашек по одной простой причине: черноволосый, не дожидаясь действий растерянного любовника, требовательно сжал притягательное бедро, надавливая на него и самостоятельно широко раздвигая ему ноги, за секунду вгоняя в густую краску.
— Федя… — Лишь хрипловато шепчет Коля, чувствуя, как его щеки горят из-за разлившегося по ним розоватого румянца, а ноги еле заметно дрожат от того, как Фёдор делает с ними все, что у него на уме, не сдерживаясь от мягких поглаживаний чувствительной внутренней стороны бедра перед тем, как бесстыдно устроиться между ними, побуждая Гоголя охватить его торс ногами, прижимаясь ближе к нему. Он глупо хлопает длинными ресницами, сильнее сжимая одной ладонью край дубового стола, стараясь удержаться в сидячем положении и не упасть от чувств прямиком на своего возлюбленного, который улыбался так сладко, что бепокойное сердце делало кувырок, стремясь выпорхнуть из груди, словно свободная птица. Может быть сегодня у него получится насладиться одним из самых желанных сценариев из своей головы? Это же будет настоящий праздник! Только, пока немного не верится.
— Неужели ты решил проявить инициативу? Я так польщен, ведь думал, ты уже совсем забыл, что это такое, дорогой! — Чуть дрожащем от возбуждения и восхищения голосом говорит Коля, стараясь вернуть себе былую уверенность и напористость, которая растворилась в мгновение ока, стоило Федору лишь раздвинуть ему ноги, и посмотреть «особенным» столь томным взглядом, от которого кровь стала приливать не только к щекам, но и к более интимным местам.
Только, видимо, дерзость была не лучшим способом вновь установить доминирующую позицию, ведь, сразу же после произнесенных слов, Фёдор поднес изящную ладонь в кожаной черной перчатке к гладко выбритому подбородку Гоголя, проводя по нему большим пальцем в жесте напускной нежности. Коля затаил дыхание, борясь с желанием потереться щекой об прекрасную аристократическую руку, обтянутую мягкой, выского качества кожей, заставляющей выглядеть Достоевского еще более горячо и загадочно. Легкие будто сдавило от разлившегося в них тепла, и блондин был не в силах сделать ни единого вдоха, с упоением смотря на своего возлюбленного, которого не грешно было сейчас сравнить с Богом: пожирающий взгляд, сброшенный с плечей плащ, насмехающаяся ухмылка на обескровленных губах… И это не все, ведь на его бледном теле красовалась немного растегнутая рубашка, позволяющая увидеть изящную шею, которую так хотелось покрыть своими любовными метками. И эти чертовы кожаные перчатки на аристократически красивых руках с тонкими длинными пальцами, властно сжимающие подбородок Николая, не давая ни единой возможности отвернуться или отвести взгляд от охваченных пламенем страсти глаз, заставляя покраснеть еще сильнее.
— Бесстыдник. — Коля теряется в пространстве, а разум плывет, словно растопленный лед под палящим солнцем. Голос Достоевского спокоен, сдержан, но притом настолько хриплый и глубокий, что мурашки бегут по всему телу. В его тембре читается ухмылка, и он явно понимает, что блондин уже плохо отдает себе отчет, хотя, он еще даже ничего особого не сделал. И это так льстило Фёдору, который даже еще не начал исполнение своего плана самой сладкой мести. — И как тебе только могла прийти в голову такая шалость, мой сладкий? — Обращение, сказанное самым будоражущим голосом, буквально выбило все самообладание из Коли, с губ которого слетел рваный вздох, а желание поёрзать на месте возрасло до критических значений. Но он с разочарованием понял, он не смог бы этого сделать, даже, если бы захотел, ведь Фёдор оказался в разы продуманнее, и беспрекословно прижал его бедро к поверхности стола, фиксируя на месте. — Все в порядке, свет мой? Ты весь дрожишь, еще и так покраснел… У тебя точно нет температуры? — С явной издевкой сказал Достоевский, проводя пальцем по пухлым губам Николая, которые послушно приоткрылись при лёгком нажатии, позволяя Фёдору найти еще больше поводов для злорадствования над быстро исчезнувшей властности избранника. — Или ты, грешник, погряз в сладострастии, лишь ощутив меня рядом? Никогда б не подумал, что ты настолько слаб телом, что уже не можешь усидеть на месте. Неужели тебя настолько взбудоражило то, что я раздвинул тебе ноги? — Достоевский чуть сильнее сжал подбородок возлюбленного, притягивая его лицо ближе к себе, оставляя лишь несколько несчастных сантиметров между ними, заставляя чувствовать щемящее ожидание, скручивающееся комком в содрогающейся груди.
Шут прерывисто дышал, а его взгляд помутнел, словно в его крови плескался крепкий алкоголь, вводящий его в сладкое забвение.
Фёдор и не думал, что сможет добиться такого эффекта лишь несколькими своими действиями, которые даже не были расчитаны на распаление избранника до белых звезд в глазах. Но это не могло не радовать его, ведь, в его интересах было сделать месть настолько сладкой, чтобы она заставила Колю загнанно умолять и молиться Достоевскому, словно личному Богу. Только, кто ж знал, что ему настолько понравился легкая грубость в свою сторону? Чертов извращенец!
— И как тебе только не стыдно? — Задает риторический вопрос Фёдор, чувствуя, как ладонь возлюбленного опускается ему на плечо, чуть сжимая шелковую ткань выглаженной для деловых встреч рубашки, которую не так уж часто можно было увидеть на Фёдоре. Она идеально сидела по фигуре, подчеркивая ее стройность и красивые изгибы, которые так нравились Коле.
— И за что же мне должно быть стыдно, Феденька? — Ухмыляется Гоголь, театрально хлопая глазами, будто искреннее не понимает, какую пошлость сотворил до этого. Ступор чуть спал, оставляя вместо себя лишь возбуждение и восхищение, и теперь, Коля собирается наслаждаться своим положением сполна. И начинает он с того, что немного поддается вперед вбирая в рот палец возлюбленного, легонько прикусывая кончик, демонстрируя Достоевскому аккуратные белоснежные клыки, впившиеся в кожу перчатки. Он несколько раз с явным удовольствием проводит языком по коже, затем чуть напрягая пухлые губы, посасывая фаланги, как совсем недавно делал это со своими пальцами, только, теперь, более старательно, чтобы Бес точно не смог остататься равнодушным. Но это продолжается недолго, лишь до того момента, как Фёдор надавливает пальцем на нижний ряд ровных зубов избранника, заставляя чуть сильнее приоткрыть рот и прекратить извращенные ласки.
— Ох, ты правда не понимаешь, сладкий? И это не ты сейчас так самозабвенно ласкаешь мои пальцы своим ртом, будто готов упасть передо мной на колени прямо сейчас? — Достоевский издевается, не собираясь расскрывать все свои планы прямо сейчас, лишь наблюдая за стараниями Николая. Ему льстит желанный взгляд возлюбленного, то, как он стремиться привлечь к себе внимание всеми способами, ведя себя настолько развратно, как только возможно в его положении, с пошлым причмокиванием выпуская пальцы изо рта, игнорируя нажатие на челюсть, лишь показательно высовывая розовый, влажный язык, от которого шла тонкая ниточка слюны до кончика пальца. — И почему ты так уверен, что я исполню все, что творится в твоей похотливой голове? Наивно полагать, что после столь развратной шалости я стану плясать под твою дудку, Шут. — Из уст Достоевского все эти фразы звучали слишком обольстительно, и Коля чувствовал себя последним извращенцем, который поплыл от манящего шепота и издевок, которые чуть ли не мурчал возлюбленный, еще сильнее нажимая на ровные зубки двумя пальцами, между которыми все еще красовался аккуратный язычок. Гоголь прикрывает глаза и чуть слышно хныкает, чувствуя бабочек внутри живота, которые словно собрались изрезать все его внутренности своими мночисленным крыльями, будто каря его за столь греховное поведение.
Пальцы пропадают изо рта, вновь грубовато прижимаясь к подбородку, решая пока не давать такое наслаждение Николаю, лишь оглаживая большим пальцем его острую скулу.
— Ты безумно горяч сейчас… — Чуть ли не скулит Гоголь, делая небольшой толчок бедрами в сторону Фёдора, получая немного желанного трения в районе паха, которое заставило его тело задрожать от удовольствия, чуть ли не до феерверков в глазах. Соблазн вновь получить столь приятные ощущения был слишком велик, и он не смог сдержаться, вновь потираясь эрекций о чужое бедро, за что ладонь избранника немедленно прижимает его сильнее к столу, не позволяя больше таких вольностей, считая, что это будет слишком просто для Коли, который абсолютно не привык ждать и терпеть.
— Заткнись. — Грубым шепотом доносится короткое предложение до ушей Гоголя, который сначала даже не понимает, что именно ему сказали, ведь прекрасное, такое кукольное лицо Фёдора так близко, что можно почувствовать его горячее дыхание на нежных губах, искреннее жаждущих поцелуя. Кажется, буквально небольшой жест, и их губы соприкоснуться, давая возможность выразить им свои чувства, какими бы они не были. Глаза Коли скользят по его устам, обращая внимание на мелкие ссадины от укусов и ветра, которые терзают эти чудесные, холодные губы изо дня в день, не давая им зажить и приобрести более здоровый вид.
— Ну, так заткни меня, Фе… — Ему не позволяют договорить, резко прижимаясь губами к его собственным, выбивая из легких весь оставшийся воздух, ставший в один момент столь тяжелым и горячим. Гоголь рвано выдыхает в поцелуй, цепляясь пальцами за тонкие, худощавые плечи партнера, от которого чувствовалось необычное тепло, даже жар, обволакивающий тело блондина целиком, позволяя раствориться в желанной ласке.
Обычно Достоевский холодный, почти ледяной, но не сегодня. Сегодняшний день от начала до конца — исключение из правил.
Губы Фёдора невероятно мягкие, даже нежные, несмотря на небольшие ранки на них. Они касаются чужих губ сначала осторожно, почти невесомо, будто пробуя на вкус сладкие уста Николая, столь поддатливые и манящие.
Черноволосый оставляет короткий, трепетный поцелуй на пухлой нижней губе возлюбленного, начиная постепенно сминать ее, чувствуя, как Коля в его руках млеет, полностью отдаваясь своим эмоциям и умелым устам Фёдора, которые единственные в мире знали, как именно стоит целовать ненасытного Шута.
Бес не так уж часто был инициатором поцелуев, тем более таких чувственных, которые медленно становились все страстнее и глубже, заставляя партнера дрожать и терять сознание от незабываемых ощущений. Губы влажные, уже чуть припухшие от напористых ласок, которые дарил им растворившийся в сладострастии Фёдор, уже не ощущавший никаких личновыстроенных рамок, лишь желая обладать свои возлюбленным целиком и полностью. И его желание не менялось, даже несмотря на отчаянные старания Коли перенять инициативу хотя бы в поцелуе. Он все пытается подчинить себе Фёдора, стараясь задать собственный темп в ласках, и сдается лишь, когда Достоевский пускает в ход острые зубы, которые при неловком движении и рывке, могли бы оставить раны на нежной коже. Он чуть прикусывает нижнюю губу партнера, сладостно оттягивая ее, на секунду даже приоткрывая аметистовые глаза, чтобы увидеть покрасневшее личико Коли и его изогнутые в удовольствии брови.
Укусы вновь повторяются, и блондин еле слышно стонет в поцелуй, чувствуя, что Фёдор, будто извиняясь за свою грубость, принялся аккуратно зализывать места укусов, попутно опустив руки на талию Гоголя, чтобы властно сжать ее. Но его изящные ладони не задерживаются лишь на ней, поднимаясь чуть выше, к груди, подцепливая ловкими пальцами блестящую пуговицу на жилетке, а затем и вторую, за секунду расстегивая ненужный отныне элемент одежды. Ох, неужели даже Достоевскому нетерпится, раз он стал так быстро раздевать своего возлюбленного?
В кабинете тихо, лишь доносится сорванное дыхание возлюбленных и еле слышные вздохи, вкупе с шорохом одежды, спадающей в разгоряченных тел. Достоевский отрывается от губ избранника, оставляя на них легкий причмокивающий поцелуй, который был слишком нежным для всей той ситуации, в которой они оказались. Этого мучительно мало, учитывая всю атмосферу страсти, витающей в горячем воздухе.
На аккуратных плечах Коли свисает растегнутый жилет, а в возбужденных глазах кроется неприкрытое разочарование.
— Дос-кун, и это все?.. — Немного расстроенно лепечет Гоголь, чья ладонь уже бродит под рубашкой Фёдора, оглаживая его выпирающие ребра и впалый живот, чуть подрагивающий от ласковых касаний. В его глазах отражалась вселенская печаль, словно у него отобрали самое дорогое, а зацелованные губы так и тянулись к чужим, чтобы продолжить незамысловатую нежность, заставляющую его сердце самозабвенно биться.
Когда он целовался с Достоевским, весь мир становился совсем другим, будто бы более свободным и простым, именно таким, каким он нужен был Гоголю… Ему не нужно было ни о чем думать или размышлять, не нужно было грязть в самобичевании от очередного убийства или заметать следы, размышляя о неисполненных мечтах окровавленного человека. В такие моменты существовали лишь ласковые холодные ладони и такие родные нежные губы, позволяющее Коле побывать в настоящем раю, где за его спиной растут крылья, еще лучше, чем у птицы. Кажется, что секунда — и он взлетит от удовольствия, отправлялась в свободный полет, рассекая белоснежными крыльями бескрайний небесный свод.
И ему не хотелось, чтобы это наслаждение так быстро заканчивалось, оставляя после себя лишь саднящие губы, ощущение ожидания и…будто бы пустоты? Словно без этого приятного тепла уст Беса никогда больше не будет этих нежно-щемящих чувств, которые просто необходимы Гоголю для нормального существования.
— Ты ведь способен на большее… Или тебе, все же, нельзя давать инициативу, ведь ты ни на секунду не можешь забыть о своем целомудрии? — У него есть лишь один вариант действий, чтобы еще немного помучить избранника, пока не позволяя услышать ему такую усладу для ушей, как мольбы блондина. Ох, Коля знает, что тот не сможет остаться равнодушным, стоит лишь моляще свести брови и рвано прошептать просьбу, самым томным и сорванным голосом. И этого вполне хватит, чтобы получить желаемое и свести с ума садистическую натуру Фёдора. Но это было бы слишком просто!
Он собирается брать Достоевского на «слабо», ведь он весьма азартный человек, который не сможет смириться с проигрышем, тем более в любовных делах, где он желает доказать свое мастерство.
— Может, мне стоит показать тебе, как нужно целоваться, Феденька? — Его пальцы цепляются за воротничок рубашки, проводя линию до первой не застегнутой пуговицы, которая слетает с петель, стоит только немного ее подцепить. И это не конечная цель Коли, который хоть и желал сразу же припасть губами и соблазнительной молочной коже, оставляя на ней свои страстные отметки. Но этим он обязательно займется позже, а на данный момент ему нужно было только крепко охватить завязанный на шее возлюбленного галстук, который вскоре прекрасно сыграет роль импровизированного поводка.
Коля ухмыльнулся, отмечая легкое замешательство в глазах Достоевского, который, видимо, вообще забыл про этот элемент одежды, удивленно смотря на полоску ткани в руке возлюбленного. И вот, небольшое усилие, и Гоголь вновь притягивает к себе своего избранника, наматывая галстук себе на кулак, чтобы не дать возможность Фёдору убрать свое лицо немного дальше, даже, если сильно захочет.
Он обязан его поцеловать. Хотя б легонько, но обязан, иначе Коля просто свихнется. Это невыносимо.
— О, идея! — Радостно воскликнул Шут, будто в его голове родилась самая здравая мысль за всю его жизнь. — Давай заключим небольшую сделку? И, конечно, ты будешь абсолютно не против этого, ведь мы здесь именно для этого, дорогой! — На его зацелованных губах играла насмешливая ухмылка, а глаза ни на секунду не отрывались от возмущенного и одновременно заинтересованного взгляда напротив, который ожидал от этой «сделки» все, что угодно, начиная от взятия в рабство, и заканчивая захватом мира сразу после горячего секса. — Слушай внимательно, Феденька, иначе можешь упустить очень интересные моменты! Моя сделка весьма проста. — Его ладонь мягко гладит партнера по талии, а губы закусаны в жесте задумчивости и возбужденности одновременно, пока он придумывает дальнейшие условия, чтобы они звучали идеально и Фёдор просто не смог от них отказаться. — Если ты подаришь мне поцелуй от которого мое сознание помутнеет, а от возбуждения я не буду находить себе места… То я позволю тебе, свет мой, полностью властвовать над моим телом и душой, делать, что только угодно, и как угодно этим вечером. — Его голос звучал сладко, даже приторно, а в глазах был вызов и напускная уверенность в том, что Фёдор не сможет. Все же, у него слишком давно не было практики в доминировании в постели, так что, таков исход, благоприятный для Достоевского, очень мало вероятен, хоть у него и получилось заставить Николая задыхаться от практически целомудренного нежного поцелуя. Но это формальность, да и Гоголь сегодня невероятно добрый. Он будет давать избраннику новые и новые попытки, чтобы у него точно получилось исполнить данное условие. Только, это он пока расскрывать не будет, пусть такой сюрприз будет неким утешительным призом!
— Звучит весьма соблазнительно, неправда ли, Федя? Я буду таким покорным и ласковым, целиком твоим… Даже не буду спротивляться… Позволю взять меня прямо на этом столе и творить самые извращенные вещи, которые только смогут прийти к тебе на ум… — Достоевский выглядел сейчас хищно и хитро, словно придумывал собственный план, который обернет всю сделку в его сторону, какие бы не были дальнейшие правила. В его мыслях по-другому и быть не может, из-за этого, выслушивая условия он лишь усмехался и иногда согласно кивал, на самом делее оценивая обстановку и придумывая, что именно хотел бы сделать со своим нахальным возлюбленным, который абсолютно не чувствовал даже чего-то похожего на стыд.
— Но, это не все условия! Если у тебя не выйдет, то ты будешь уже в моей власти, и, поверь, у меня на тебя очень много планов, которые я обязательно претворю в жизнь! — Коля улыбнулся, притягивая любовника еще ближе, обжигая горячим дыханием его губы, чье тепло мог ощутить своими собственными, столь чувствительными от долгих поцелуев устами. — А теперь, прошу, поцелуй меня, дорогой, не медли… — С придыханием прошептал Шут в губы избранника, заметно расслабляясь в его руках, чтобы лучше прочувствовать всю сладость этой ласки.
Комната погрузилась в легкий полумрак, создавая более интимную атмосферу, идеально подходящую для наслаждения своей любовью, бьющей через край. День близился к концу, сменяясь на ночь, прекрасно помогающую людям раскрепоститься и открыться перед друг другом в абсолютно ином свете.
Солнце зашло за горизонт, а воздух в кабинете должен был стать более прохладным и разряженным от гуляющего прохладного ветра в комнате, но возлюбленные не ощутили этого, ведь были заняты лишь друг другом, не обращая внимания ни на что вокруг.
Достоевский хитро ухмылялся, напористо целуя своего избранника, чередуя укусы, развязные поцелуи и крупные мазки языка, которые не давали сделать ни единого спокойного вдоха Николаю, который в забвении неосознанно сжимал галстук, прижимаясь все ближе и ближе к Фёдору, будто боялся, что его личное божество исчезнет вместе с солнечным светом, оставляя после себя лишь одиночество и пустоту.
Ловкий язык проходиться по губам, зализывая только что оставленные мелкие ранки, а затем легонько надавливает между ними, в немой просьбе приотрыть рот, чтобы углубить ласку, заставляющую блондина дрожать и сильнее обхватывать длинными ногами торс Беса.
Все же, как бы Коля не пытался это скрыть, но от чередования щемящей нежности и легкой грубости, он не мог оставаться в трезвом уме. Ему слишком нравился этот контраст, который мог подарить лишь Достоевский, знающий тело блондина лучше, чем он сам.
Руки Фёдора продолжают трепетно раздевать Шута, растегивая вплоть до самых нижних ложных ребер белоснежную рубашку, которая была чуть влажной от выступившей на подтянутом теле испарины.
Не сможет довести до дрожи? Как было наивно об этом думать, зная возможности Достоевского!
Его руки холодные, что чувствуется даже через кожаные перчатки, которые хочется быстрее сорвать с его ладоней, чтобы почувствовать бархатистую кожу Беса, а не грубоватую ткань, которая сразу же давала ощущение превосходства Достоевского над Шутом из-за сплошной закрытости тела. Рубашка все еще на месте, брюки застегнуты, а перчатки лишь путешествуют по всем открытым участкам кожи партнера! И ни единого намека на наготу, кроме нескольких растегнутых пуговиц.
От касаний к разгоряченной коже бегут мурашки, а Гоголь неосознанно прогибается в пояснице, стараясь прижаться ближе к изящным ладонями, искусно ласкающих его, даже через тонкую ткань рубашки.
Язык проникает глубже в лоно чужого рта, аккуратно проводя по ряду зубов и переплетаясь с языком блондина, заставляя Колю рвано вздохнуть от нового ощущения, которое он не испытывал достаточно давно. Они не часто целуются так пошло, мокро, развязно, с касаниями и сорванным дыханием, чередующегося с характерными влажными звуками соприкосновения губ. Обычно они ласкают друг друга нежно, осторожно, будто боясь навредить, и это нравится им обоим…
Но по такому они уже успели соскучиться, понимая, что страсть между ними не утихает даже сквозь долгие месяца близости.
Руки Достоевского будто повсюду. Они срывают последнюю пуговицу в рубашке, заставляя ее бесформленно повиснуть на аккуратном теле Гоголя, который безмолвно удивлялся, как же быстро и властно любовник раздевает его, буквально вырывая все застежки на ненавистной одежде. Если бы рот Коли не был бы занят поцелуем, то он обязательно съезвил по поводу этой ситуации, ведь «неужели, Феденька, тебе настолько не терпиться?», но он лишь бессвязно промычал в поцелуй, ощущая ледяную ладонь на своей тонкой шее. Сначала она нежно оглаживает ее по всему периметру, а затем обхватывает, ненадолго властно сжимая дрожащую шею, выбивая из легких последний глоток воздуха, который был необходим, чтобы не начать задыхаться. Кажется, Достоевский решил использовать все свои скрытые приемы, перекрасно зная, что Гоголь ни на секунду не устоит перед лёгкой асфикцией, которая позволила черноволосому услышать первый за сегодняшний вечер хриплый полустон, вырвавшийся из крепко сжатой шеи. Перед глазами поплыло от удовольствия, а из терзаемых губ вылетел тихий вздох, после которого ладонь, нежно гладя по пульсирующей венке, расжалась, большим пальцем проводя по содрогающемуся от каждого судорожного вдоха выпиращему кадыку.
Достоевский усмехается, не переставая целовать возлюбленного, чья грудная клетка беспокойно дрожит, в попытке получить больше необходимого кислорода, которого так не хватало всего несколько мгновений.
Пальцы аккуратно поддевают одновременно ворот контрастного жилета и полупрозрачной рубашки, медленно стягивая их с рук Коли, который быстро понял замысел возлюбленного, послушно позволяя ему оголить себя.
Николай теряется в чувствах от рук и влажного языка, переплетающегося с его собственным, тем самым, превращая поцелуй в воплощение жадной страсти, безжалостно захватающей разум и тело. Фёдор аккуратно касается волос любовника, находя атласную ленту на крае его растрепанной косички, которую медленно развязывает, принимаясь расплетать до того аккуратно уложенные локоны, побуждая их обладателя улыбаться и тихонько мурчать от удовольствия. Его пальцы нежно перебирают, тянут отдельные пряди, зная насколько чувствительна кожа головы Коли, чьи расплетенные шелковистые волосы будоражили сознание Беса одним только своим видом.
У Гоголя дрожат даже руки. Он не может нормально обхватить пуговицу, или спокойно держать галстук, в итоге просто оглаживая торс Фёдора хаотичными движениями, наслаждаясь ощущением близости с излюбленным телом, касания к которому всегда являлись сплошной мечтой Коли. Он гладит самый низ живота, а затем спускается ниже, немного оттягивая пряжку растегнутого ранее ремня, чувствуя, как ладонь в кожаной перчатке оказывается у него на макушке, цепляясь за белоснежные волосы, легонько оттягивая самые короткие пряди и одними кончиками пальцев щекотя нежную кожу головы.
Гоголь плавится. Дрожь в теле уже не проходит, а воздух такой горячий, что каждый вдох становится настоящей пыткой. Губы начинают немного болеть от затяжного поцелуя, но никто из возлюбленных не желает прерывать удовольствие, которое дает им эта нежность.
Коля расслабляет свою ладонь, выпуская галстук из рук, больше не видя смысла придерживать возлюбленного, который точно не собирается оставлять его, лишь углубляя мокрый и страстный поцелуй. Он точно никуда не денется. Не оставит одного наедине с возбуждением.
Перед глазами плывет, а ловкий язык ни на секунду не сбавляет темп, буквально сводя с ума разомлевшего Гоголя.
Он уже и забыл, что Фёдор умеет так целоваться… Так, что хочется самому целиком и полностью ему отдаться, лишь бы это продолжалось как можно дольше. Лишь бы эти губы ласкали его так умело везде, на каждом миллиметре мягкой кожи.
Обтягивающие брюки болезненно давят на эрекцию, от чего Коля жалобно скулит в поцелуй, заставляя Фёдора усмехнуться и сжать оголенную талию возлюбленного, немного сдерживая его от непрекращающегося ерзанья на месте, в отчаянных попытках хоть немного избавится от давящего чувства внизу живота. Николай уже не понимает, что именно происходит с его телом, которое превратилось в одном сплошное разгоряченное нечто, лишь старающееся прижаться сильнее к своему партнеру, чтобы получить желанную ласку и приятное тепло, дающее незабываемое ощущение близости.
Он, как сырая глина, из которой Фёдор своими мастерскими руками может слепить все, что душе угодно.
Коля теряется в движениях языка, немного не поспевая за напористым и быстрым темпом, чувствуя себя совсем невинным партнером, который никогда в жизни даже не целовался. Перед глазами плывет, и он неосознанно делает всего несколько движений: прижмается пахом к телу избранника, сильнее обхватывая его бедра ногами, мечтая лишь получить трение, которое сейчас наверняка доведет его до разрядки, такой необходимой сейчас, чтобы хоть немного прийти в себя. Гоголь протяжно стонет, бесстыдно толкаясь в сторону бедра возлюбленного, буквально давясь в собственном голосе, срывающимся на бессвязное мычание и хрип, когда Федор вновь вплетает пальцы в его волосы, с силой оттягивая от себя, тем самым прерывая сладостный поцелуй.
Коля хнычет и пытается вновь притянуть к себе Достоевского, предпринимая попытки поймать в воздухе болтающийся «на честном слове» галстук, но любовник не позволяет сделать ему этого, показывая этими действиями все недовольство от увиденного нахальства. Одна ладонь в кожанной перчатке тянет скулящего Гоголя за волосы сильнее, побуждая его немного откинуть голову назад, демонстрируя манящую длинную шею, на которой все еще видны небольшие следы от кончиков пальцев. А вторая обхватывает его тонкое запястье, пререзая попытки схватиться за несчастную полоску ткани. Коля лишь глупо и ошарашенно моргает, пытаясь понять, что вообще сейчас произошло и почему его губы больше не терзают чужие искусные уста, которых ему так не хватает.
Его взгляд мутный и будто пьяный, и он тяжело взглатывает от одного вида Достоевского: припухшие влажные губы, растянувшиеся в ухмылке, немного взъерошенные черные волосы, покрасневшие щеки и тяжелое дыхание. Как же он прекрасен, глаз не оторвать!
— Феденька… Поцелуй меня еще! — Хриплым голосом шепчет Коля, пытаясь выпросить желанной ласки, а в идеале, еще и достигнуть оргазма, ведь у него уже очень плохо получается терпеть, и единственное о чем он может грезить: касания ладони парнера к возбужденному органу. Как он вообще дошёл до того, что желает получить разрядку лишь после поцелуя? Неужели тело, и правда, как говорил Фёдор, стало настолько слабо? Или черноволосый просто показал себя с слишком обворожительной стороны?
— Свет мой, ты, вроде, обещал быть послушным, верно? Но ты слишком много своевольничаешь и буквально изнемогаешь от желания, хотя я только поцеловал тебя. — Достоевский чуть сильнее сжимает чужое запястье, мягко поглаживая разгоряченную кожу, и мурчит слова, объявляющие о поражении Николая в этой небольшой сделке. — Поверь, будь ты сейчас на ногах, то давно бы не смог удержаться на них, бессильно упав на колени. — Гоголь взглотнул, даже не сразу воспринимая смысл слов, лишь тая от прекрасного голоса и рук, приятно перебирающих его волосы. — Я мог бы позволить тебе отмолить все грехи, стоя передо мной, но, так уж и быть, для тебя я найду более интригующий способ для покаяния. — Он резко оттягивает волосы Гоголя, заставляя того вскрикнуть от неожиданности и наклониться всем телом назад, оставаясь практически без точки опоры, беспомощно стараясь схватиться ногами о Достоевского. — Так что, Коленька, ты получишь следующий поцелуй только, если будешь хорошо себя вести. А пока, позволь мне немного похозяйничать над твоим прекрасным телом. — Имя слетает с губ Фёдора как-то по-особенному, глубоким голосом, который потом обязательно привидится Гоголю во снах, как и вся эта восхитительная ситуация.
Подумал бы он еще час назад, что итогом его шалости будет такое — сам бы себе не поверил!
— Но, Дос-кун… Так нечестно… — Достоевский одним движением прижимает запястье партнера к столу, прямиком над его головой, полностью лишая точки опоры, не позволяя остаться в сидящем положении.
Из рта Николая доносится удивленный вздох, когда оголенная спина касается холодной поверхности дубового стола, а парнер резко нависает сверху, смотря на него самым голодным взглядом. Коля восторженно ахает, невольно засматриваясь на лицо возлюбленного, которое будто бы было написано самым исскусным художником.
— Ты ведь сам не можешь терпеть, Феденька… Так почему бы тебе не взять меня прямо сейчас на этом столе, м? — Слова вылетают изо рта, больше похожими на жалобный скулеж, от которого даже Фёдор невольно хрипло вздыхает. — Ну же, я так хочу тебя… Прошу, просто сделай меня целиком твоим…— Достоевский смотрел на него с неприкрытым желанием, и Николай сейчас, и правда, почувствовал себя главным блюдом на праздничном столе, ведь ощущение, что Фёдор его сейчас съест медленно и мучительно, растет с каждой секундой, заставляя фантазию разыграться еще сильнее. Он желает что-то еще сказать, но из его горла вырывается лишь жалкий хрип, который сразу же сменяется на протяжный, сорванный стон, кажущийся слишком громким даже для Гоголя, отчаянно схватившегося за плечо партнера, который поставил колено прямиком ему между ног, бесстыдно надавливая на пах.
— Пожалуйста… — Надрывно молит блондин, не видя перед собой ничего, кроме белых точек и очертания богоподобного лица Достоевского. Весь мир плывет, а внизу живота разлилась болезненная истома, от которой хотелось скулить и хныкать, настолько она была мучительна и приятна одновременно. — Мне нужно еще… Дос-кун… — Но его просьбу игнорируют, лишь мягко вытирая скатившуюся по щеке слезу удовольствия.
— Какой ты громкий, сладкий, и не боишься, что служащие услышат твои похабные стоны?.. Хотя, раз ты такой бесстыдник, может повторишь еще раз специально для меня? — Достоевский вновь аккуратно нажимает на столь чувствительную зону, заставляя Колю буквально подавиться собственным стоном, сломанно изгибаясь на столе, в попытке либо избавиться от этой сладкой пытки, либо получить гораздо большего. Все же, этого касания чертовски мало, почти невозможно, и это доводит лишь до закусанной до крови губы и выступивших слез, а не до желанного оргазма. — Умница. — Ласково, как кот, шепчет черноволосый, оставляя мягкий поцелуй на подбородке возлюбленного, чьи губы легонько подрагивали, а тело изламывалось, как в лихорадке, забавляя Фёдора, который лишь смеется глазами, видя столь уязвимое состояние партнера, в котором его можно увидеть совсем не часто. Но Достоевский соврет, если скажет, что его не возбуждает до дрожи в коленях настолько открытый перед ним возлюбленный, чье тело столь поддатливо и откликается на каждое, даже слабое касание. Это слишком очаровательно в его глазах.
— Как думаешь, сколько ты сможешь продержаться без разрядки, свет мой? — Достоевский приподнимается, нежно стирая с подбородка избранника ниточку слюны и аккуратно убирая его обмякшую ладонь с своего плеча, на секунду задерживая взгляд на Николае, который выглядел настолько развратно и одновременно красиво, что дух захватывало: длинные волосы разметались по деревянной столешнице, взгляд темный, мутный, губы чуть приоткрыты от частого дыхания… И ко всем этим прелестям добавляется великолепное подтянутое тело, которое до того скрывалось под одеждой, лишая возможности себя лицезреть. Но теперь от жадного взгляда Достоевского не скроются, ни острые ключицы и ребра, ни прямые плечи, ни впалый живот или изящная талия, которую хотелось скорее сжать, прижимая партнера ближе. И по правде сказать, от красоты Гоголя дух захватывало.
Фёдор задумчиво оглядывает все тело и лицо возлюбленного, задерживая внимание на выпирающем бугорке, виднеющимся сквозь брюки.
И после этого он хитро ухмыляется и начинает медленно, соблазнительно расстегивать свою рубашку, на которой осталось все несколько застегнутых пуговиц, быстро поддавшихся ловким пальцам. Затем он коротким движением обхватывает конец собственного брючного ремня, вытаскивая его из петель и складывая вдвое, под голодный взгляд Гоголя, который не отрывал глаз от него ни на секунду, пытаясь запомнить каждое грациозное движение своего возлюбленного. Достоевский чуть поправляет незатянутый галстук, который странно болтался на шее, добавляя его образу еще большей развратности, позволяя сейчас поистине назвать Беса либо инкубом, либо Богом похоти. И то, и то идеально подходило под его прекрасный вид.
— Почему ты так уверен, что я вообще смогу продержаться, учитывая насколько ты горяч в этой растегнутой рубашке? — Ладонь Коли медленно скользнула по собственному телу, опускаясь ниже, прямо к кромке штанов, под которой сразу же пропадают длинные пальцы, преследуя одну простую цель, которая так давно стоит лидирующей в его голове. Он чуть вскидывает бедра, толкаясь в собственную руку, закатывая глаза и издавая сладостный полустон, полный удовольствия. Но ему этого мало, так мало… И он, не имея ни стыда, ни совести, проводит по всей длине эрогированного органа, мягко массируя истекающую смазкой головку, чуть ли не вскрикивая в наслаждении. Еще немного, и он сможет получить оргазм, который уже так близко, что захлестывает с головой, не давая здраво мыслить.
Николай мутным взглядом засматривается на своего возлюбленного, мысленно облизывая каждый оголенный участок бледной кожи, отмечая, что от такого вида, кажется, он мог бы получить разрядку и без использования рук.
— Ох, поверь, я уверен, мой хороший. — Как будто выйдя из транса, сказал Фёдор, сжимая предплечье избранника, с некой, если так можно было назвать, нежностью притянув его к себе, не давая завершить процесс самоублажения, который вот-вот должен был подойти к феерическому концу. — Если ты не будешь использовать свои шаловливые ручки, то сможешь продержаться хоть до утра, если я пожелаю. — Он сказал это сладко, даже ласково, проводя сложенным кожаным ремнем от низа живота до подбородка, чуть приподнимая его жесткой тканью, смотря на легкое недопонимание на лице Гоголя, граничущее с отчаяньем и крайним возбуждением. — А ты ведь не хочешь, чтобы я закончил все прямо сейчас, Коленька? Я ведь могу просто оставить тебя в одиночестве заниматься самоублажением, и тогда ты не исполнишь ни одну из своих грязных фантазий… — С насмешкой прошептал Достоевский, гладя полоской кожи по нежной щеке избранника, который в ответ на слова отрицательно качает головой и тихо хныкает, не находя ни единого способа хоть как-то решить свою проблему в виде болезненной эрекции. — Так что, протяни мне свои ручки, сладкий. — Если бы Коля мог бы еще больше покраснеть, то он наверняка бы это сделал, ведь он наконец понял к чему клонит его любовник. И это осознание прошибло его, как электрическим током, побуждая поджать пальцы на ногах, и прикрыть глаза от нахлынувшего смущения. Неужели Фёдор настолько желает иметь власть над ним, что хочет ограничить его именно в такой момент, когда возбуждение переходит все границы? Это совсем уже извращение!
Но, чем бы это не было… Гоголю интересно попробовать что-то подобное, и как бы он не хотел скрыть, но у него неоднократно были фантазии о уязвимости перед своим партнёром, достигнутой благодаря связанным рукам или повязке на глазах. Все же, это звучит весьма соблазнительно, да и быть в постели целиком во власти Федора… Это буквально мечта Коли.
— Оу, а ты сегодня серьезно настроен, Дос-кун… Это невероятно заводит… Но ты уверен, что ремень меня остановит? Я ведь могу достигнуть разрядки и без помощи рук. Не легче ли, если ты сам сейчас довешь меня до оргазма своими прекрасными пальцами? — Он играет бровями и с явным наслаждением трется лицом о кожанную ленту, смотря игривым взглядом на своего возлюбленного.
Но по щеке резко приходится легкий удар ремня, от которого Коля забывает свою первоначальную просьбу, издавая тихое восхищенное аханье, даже не замечая, когда ладонь отдаляется от его лица, чтобы обхватить нежные запястья, ласково гладя и целуя каждое из них, перед тем как плотно прижать их к друг другу, не давая сбежать из плена длинных пальцев.
— У меня нет цели сделать тебе неприятно, милый, лишь немного помучить, и то, учитывая, что это нравится нам обоим. Если ты желаешь, я могу не связывать твои чудесные руки. — Ласково говорит Фёдор, поглаживая большим пальцем тонкую кожу бледных запястьев, которые так прекрасно лежали в ладони, заставляя проносится в голове черноволосого лишь одному слову «мой». Именно такой Гоголь, распластавшийся на столе, смотрящий молящим и одновременно возбужденным взглядом, с сжатыми в холодной ладони запястьях, побуждал Фёдора вспомнить про свою собственническую натуру. Он хотел, чтобы Коля был целиком и полностью его. И он обязательно добьется этого.
— Нет, продолжай, мне правда все нравится, любовь моя, кроме того, что я все еще не поцеловал тебя. — Коля приподнимается, оставляя быстрый поцелуй на губах избранника, мягко улыбаясь и хихикая от того, как Фёдор смешно поморщил нос, не ожидая такой невинной нежности в момент его самых грязных раздумий. — Так что, прошу, сделай меня целиком твоим. — Мурчит Николай, полностью расслабляясь, позволяя черноволосому делать все, что ему хочется, будь то связанные запястья или легкие пощечены, от которых разум Коли плывет. И Фёдор срывается, слыша именно то, что терзало его грешную душу.
— Как скажешь, свет мой. — Довольно улыбнулся Достоевский, протягивая кожанную полоску через крепление стола, заранее проверяя нет ли на нем острых элементов или чего-то, что может навредить коже возлюбленного. Все же, Фёдор хотел, чтобы ему было приятно, а не больно. Да, и получать травмы во время любовных утех совсем не романтично, так что, лучше несколько раз убедиться в безопасности.
Он чуть сильнее сжал запястья избранника, слыша из его уст тихое аханье, заставляющее Достоевского беззвучно усмехнуться, понимая, что Коля изнемогает от желания принадлежать ему, не меньше, чем Фёдор, мечтающий целиком обладать им. Их желания прекрасно подходят друг другу.
— Неужели настолько нравится? Может, если я еще сильнее сожму твои тонкие запястья, то ты и вовсе получишь оргазм, не используя рук?
— Федя… — Гоголь тихо всхлипывает от тяжести в самом низу живота, усилившейся от действий Достоевского, крепко держащего руки тяжело дышащего любовника, который чуть ли не скулил от приятных ощущений и колена черноволосого, дразняще надвиливающего на его пах. Фёдор успокаивающее погладил большим пальцем чужие дрожащие запястья, просовывая их в петлю из ремня, аккуратно потянув край на себя, тем самым туго затягивая вокруг, внимательно следя за тем, чтобы на полоске не было никаких изломов и не образовалось ненужных узлов, которые могли бы повредить кожу.
— Туже, прошу… Я обещаю, что буду послушным и терпеливым… Только, пожалуйста, затяни немного туже… Мне… очень нравится… — Фёдор с неким недоверием и странностью смотрит на своего избранника, от которого никак не ожидал такой реакции на этот эксперимент. И почему он раньше не говорил, что ему настолько нравится подобное? Стеснялся, что ли? Хотя, когда-то он упоминал, что хотел бы попробовать, но… Кто ж знал, что его это так заводит!
Достоевский на секунду задумался и осмотрел его завязанные руки, плотно прижатые к друг другу и металлической стойке, которую Коля иногда в шутку называл пилоном, хотя на самом деле она лишь служила креплением для светильника, который даже ни разу не включали.
Он немного сильнее тянет на себя край ремня, просовывая его в пряжку, окончательно фиксируя на месте, слыша благодарный вздох в перемешку с полустоном со стороны ерзающего на столешнице избранника. Но Фёдор решил на всякий случай перестраховаться, просовывая палец между кожанной полоской и запястьями, проверяя, не перееусердствовал ли с этими просьбами.
Он нежно гладит его по волосам за словестное проявление чувств, которое в словах Николая звучало столь искренне, что сердце забилось еще чаще.
— Люблю тебя, даже несмотря на то, какой ты иногда невыносимый. — В промежутке между следующим поцелуем шепчет Достоевский, наслаждаясь ощущением горячего тела под руками и губами. В свою очередь, Коля тихо вздыхает, тая от любовных слов, которые слышал не так уж и часто. Все же, Фёдор больше выражал свои чувства действиями, чем словами, которые всегда запоминает Гоголь, вспоминая, когда на душе совсем тоскливо.
Черноволосый проводит пальцем по нескольким алеющим следам, довольно ухмылясь от одного их вида, наслаждаясь тем, что его страсть увидит множество людей. Все будут знать, что Гоголь полностью принадлежит ему.
Он сжимает талию возлюбленного, и опускается губами ниже, оставляя влажные поцелуи и укусы возле пульсирующей венки на шее, побуждая Колю сильнее запрокинуть голову, чтобы открыть больше места для ласок. На месте поцелуев его шея немного покраснела, а все тело откликалось на них еле заметной дрожью.
Фёдор нежен, настолько, что бабочки в животе оживают, резко сменяясь жгучей истомой, когда Бес оставляет достаточно сильный укус почти по центру шеи, а затем прикусывая кадык, сразу же зализывая почти незаметные следы от зубов. Гоголь беспомощно хнычет, сильнее прогибаясь в пояснице, стараясь получить еще больше ласки и укусов, которых так много, но ему будто бы не хватает. Он желает больше и больше, наслаждаясь губами и ладонями, которые медленно оглаживают талию и тазовые косточки, а затем поднимаются выше, прямиком к грудной клетке, легонько проводя раскрытой ладонью по затвердевшим от возбуждения соскам, заставляя Колю приоткрыть рот в хриплом полустоне. Фёдор аккуратно сжимает сосок между пальцами, не забывая зацеловывать шею, на которой алели крупные любовные метки, которые будут заметны даже под вечным ершом на шее Шута.
— Еще…пожалуйста… — Тихо скулит Коля, дрожа от губ избранника, который нежно посасывает кожу, стремясь оставить свой след прямиком под челюстью, после этого заигрывающе оставляя слабые укусы, спускающиеся все ниже и ниже, вплоть до острых ключиц, которые он принялся нежно залилывать.
— Что именно «еще», мой сладкий? — Обхватывая пробородок избранника, спрашивает Фёдор, смотря прямиком в глаза, в которых плескалась немая мольба. Он вновь сжимает чувствительный сосок, и Гоголя буквально ломает от одного только такого касания. Какой же он сегодня чувствительный… Невероятно.
— Сожми так… Еще раз так…пожалуйста… Федяя! — Он выгибается ближе к рукам, восхищенно смотря на избранника в растегнутой рубашке, которая оголяла его стройное тело, так и манящее к нему прикоснуться, обвести ключицы и каждое выпирающее ребро. Но Коля не может, и это так несправедливо!
— Может ты еще и желаешь, чтобы я ласкал твои соски губами? — Гоголь согласно кивает, скуля от касаний и почти невесомо сжатых сосков, которые Достоевский намеренно не ласкает столько, сколько нужно, мучая своего избранника, который сам согласился на эту игру. Взгляд Коли жадный, загнанный, и он так хочет просто прижать руку черноволосого к себе, самому подставиться под касания и снять брюки, которые он уже всей душой ненавидит. Он разламывается под Фёдором, бессмысленно дергает связанными руками, встречаясь лишь с неприятным трением ремня. Это безнадежно.
— Ох, ты так хочешь меня коснуться, сладкий. Это так выдает твой взгляд… Только не можешь, да? Как же так? — С легкой толикой напускной наивности спрашивает Фёдор, игриво щекоча одними только кончиками пальцев ореолы сосков, прижимая другой рукой Колю к столу, который так отчаянно выгибался, пытаясь получить более сильные касания.
— Прошу, Федя, продолжай… Умоляю… Я не могу… — Слова срываются на громкий стон, когда ловкие пальцы вновь сильнее сжимают соски, а губы припадают к ключице, оттягивая зубами нежную кожу, которая сразу же немного краснеет.
Губы ласкают каждый участок бледной кожи, каждую выпирающую косточку и каждую аккуратную впадинку, повсюду оставляя пунцовые метки, заставляя Гоголя вытягиваться, как струна музыкального инструмента, на котором мастерски играет Достоевский, создавая новые симфонии из ласкающих слух звуков. Он знает все слабые места Коли, знает, где стоит укусить, а где нежно поцеловать, чтобы его избранник не помнил в этот момент даже своего имени, лишь самозабвенно шепча «Федя, пожалуйста…», которое срывалось на протяжные стоны. Гоголь уже невменяем. У него в голове лишь «хочу тебя-хочу тебя-хочу тебя», он отдается нежности целиком, чувствуя, как его тело ломает в искуплении.
Вот губы касаются бусинок сосков, аккуратно проводя по ним языком, а затем вбирают в рот, начиная посасывать и легонько прикусывать, заставляя Колю беспомощно цепляться пальцами за воздух и хныкать, наплевав на остатки своей гордости, которую Достоевский растоптал в пыль лишь своей нежностью. Особенно громкий стон вырывается из горла возлюбленного, когда Фёдор одновременно кусает один сосок, а другой, не оставляя без внимания, массирует пальцами, зная, что это сведет с ума чувствительного блондина. Но он задерживается губами на затвердевшиз сосках не на долго, явно понимая, что сам скоро не может терпеть затянувшуюся пытку, которая возбуждала его не меньше, чем Гоголя, который уже лишь бессознательно ловит ртом воздух и лишь молит, просит, скулит, превратясь в поддатливое нечто.
Фёдор, проводит ладонью по ребрам Коли, немного щекотя их, и оставляя поцелуи на каждом, опускаясь таким образом почти до низа живота, оттягивая резинку штанов. Он оставляет невесомые, как крылья бабочек, живущих в животе Николая, поцелуи по границе оголенной кожи и штанов, и не сдержавшись, опускается ниже, целуя небольшую зону на пахе, совсем рядом с эрогированным органом. Фёдор немного думает, а затем через белье и брюки касается губами органа, проводя размашистым мазком языка по всей длине, сразу же отдаляясь, когда блондин толкается вперед, навстречу такому приятному влажному языку. Достоевский с силой сжимает его бедро, прижимая к столу сильнее, почти до боли, от чего блондин жалостливо всхлипывает.
— Прошу… Федя… пожалуйста… еще… еще… — Словно в забвении молит Гоголь, чей голос сорвался от стонов и постоянных просьб, которые, как мантра, слетают с его дрожащих губ. — Умоляю, коснись меня там… Я не могу… Я хочу кончить от твоих рук. — Загнанно молит он, а на глазах выступают слезы, которые Коля даже не может смахнуть, пытаясь увидеть что-то через пелену влаги и возбуждения.
— Почему же я должен это делать, Коленька? Ты обещал, что будешь терпеть, как эталон послушания, верно? — Из горла Николая вырывается разочарованный и отчаянный стон, когда Достевский встает, а руки опускаются ниже, проводя вплоть до резинки штанов и ниже, специально не касаясь паха, от чего Гоголь чуть не плачет, вновь вспоминая про жесткую ткань белья, которая дарила болезненные ощущения, лишь ухудшая его положение.
— Но… я больше не могу… — Беспомощно лепечет Гоголь, видя лишь белых мушек перед глазами, от мягких касаний Фёдора через брюки к его ягодицам и бедрам.
— Ты все можешь, сладкий. Или ты хочешь, чтобы я немного помог тебе? — Его руки вновь сжимают привлекательные бедра, скрытые под тканью штанов, которые он намеревается сейчас снять со своего возлюбленного, ведь без одежды он выглядит гораздо сексуальнее. Достоевский вновь поднялся выше, подцепливая кромку брюк, одновременно оглаживает мягкие ягодицы избранника, медленно опускаясь ладонями ниже, приподнимая его бедра, чтобы снять элемент одежды.
— Приподнимись немного, пожалуйста. — Коля слушается, и в итоге, Бес одним движением сразу снимает с него брюки и белье, которые чуть ли не насквозь пропитались выступившей смазкой. — Какой же ты мокрый… Тебе наверняка, и правда было тяжело терпеть. Но я ведь обещал тебе помочь немного. — С насмешкой говорит Фёдор, которому невероятно льстило, что Коля настолько возбудился от его ласок.
— Пожалуйста… — Хрипло просит Гоголь, который стал чувствовать себя еще более уязвимо от того, что на нем абсолютно не было одежды, а на Фёдоре еще была даже рубашка и эти чертовы перчатки, от которых касания кажутся немного грубее. Еще и широко раздвинутые ноги, чуть согнутые в коленях, абсолютно не добавляли уверенности. Он был полностью открыт и беспомощен, имея право лишь слепо полагаться на Достоевского, чьи глаза горят дьявольским огнем, не предвещая ничего хорошего.
— Раз ты так просишь, свет мой, то я никак не могу отказать. — Фёдор ухмыльнулся, бросая взгляд на стол около своего возлюбленного, замечая лишь одну вещь, которая ему сейчас была необходима — лента, которая сразу же оказывается сжата в ладони, скрываясь от глаз блондина.
Достоевский аккуратно охватывает ладонью в кожаной перчатке эрекцию партнера, чуть поглаживая большим пальцем головку, размазвая обильно выступившую смазку по всей длине органа. Коля от этих действий буквально кричит, слишком сильно выгибаясь и толкаясь в руку, давясь в громких стонах, которые оглушают его сознание. Пальцы на ногах поджимаются, а тело прошибает электрическим разрядом, от чего его чуть ли не подкидывает на гладкой поверхности стола. Он готов молиться на Фёдора, кричать его имя, и стонать так сладко, как только может. Ему так хорошо, что он срывается на высокие стоны, дрожа и закатывая глаза от удовольствия. От сладкого забвения он не обращает внимания на ленту, которую Достоевский аккуратно обвил вокруг основания затвердевшего органа и протянул под мошонкой, завязывая узел, который в случае чего можно было быстро развязать. Только это абсолютно не значит, что этот узел не выполнит своего предназначения. — Кое-кто ведь говорил, что будет терпеть для меня хоть всю ночь? Свои обещания стоит выполнять, и, как видишь, я помогу тебе с этим. — Промурчал Федор, еще раз проводя по всей длине органа, слыша слишком громкие стоны партнера, перешедшие на отчаянные всхипывания. Коля попытался свести широко развинутые ноги, надеясь таким образом сбавить напряжение внизу живота, но Достоевский лишь сильнее их развел, проводя ребром ладони между раскрытых ягодиц.— Ты получишь оргазм только, когда я разрешу, сладкий.
— Это…это несправедливо… — Ноет Гоголь, дергая бедрами, которые крепко сжал Фёдор, щекой потираясь о внутренню сторону одного из них. Он так долго мечтал коснуться их, потереться о эти прекрасные округлые бедра, которыми Коля вечно красуется, особенно при ходьбе. Они такие мягкие на ощупь, бархатистые, а внутряя сторона их столь чувствительна, что не будь Гоголь ограничен лентой, то давно бы получил разрядку, но, к сожалению, у него не было такой возможности. Из-за этого он может лишь наслаждаться множеством укусов на нежной коже, которые щедро оставляет Фёдор.
— Все справедливо, не сомневайся. Я обязательно потом вознагражу тебя за твое терпение, солнце. — Он осыпает поцелуями бедра, легонько поглаживая их, чувствуя как они неконтролируемо дрожат под касаниями. Ему нравятся быть между ног Гоголя и видеть его столь открытым, дрожащим в искуплении, не имея возможности скрыться от внимательного взгляда и губ, которые ласкают его повсюду, даже в самых неприличных местах. Это особый вид искусства.
— Коль… Я ж надеюсь, ты взял с собой смазку и презервативы? — С легким волнением спросил Достоевский, который мог ожидать от своего возлюбленного буквально все. Даже забытую контрацепцию.
— В штанах… Там бутылек в кармане. И… Давай сегодня без презерватива. — Сквозь вздохи сказал блондин, невидящим взглядом смотря куда-то в потолок, пока Фёдор искал заветный флакон среди гор одежды. И как же он был рад, когда все же нашел его вместе с пачкой салфеток. Все же, не забыл.
— Умница. И последний вопрос, ты ведь подготовился к тому, чтобы принять меня? — Ласково шепчет Фёдор, вновь поглаживая чужие бедра, медленно поднимаясь выше, шире раздвигая стройные ноги, от чего Коля будто бы покраснел еще больше. Или это от такого интимного вопроса? Все же, многие стесняются этого процесса подготовки, но, это ведь необходимо, что близость прошла идеально.
— Неужели ты сомневаешься во мне? — Хихикает Гоголь, крупно вздрагивая, когда пальцы касаются особенно чувствительного места под мошонкой, чуть массируя, чтобы получше расслабить тело блондина перед более серьёзными ласками. — Ты…ты ведь снимешь перчатки? Они такие жесткие.
— Я лишь удостоверился. Все же, ты мог надеяться на то, что у тебя удастся быть доминантом сегодня и в итоге не подготовиться. — Усмехнулся Достоевский, приподнося ладонь к губам Гоголя, который без особого труда понял, что от него требуется. — Тебе не нравятся мои перчатки? Так сними их с меня, сладкий. — Блондин поддатливо открывает рот, стоит Фёдору только немного надавить на его губы, одновременно с этим массируя мошонку, заставляя Колю изгибаться и загнанно стонать, с упоением принимая чужие пальцы. Звуки так и рвались из его рта, даже, когда Достевский погрузил в его уста два пальца, начиная медленно двигать ими.
— Хочешь, чтобы эти пальцы потом оказались в тебе? Я так хочу увидеть, как ты будешь изгибаться и умолять меня не останавливаться… — В улыбке спрашивает Бес, затем рассказывая о своих фантазиях, без какой-либо застенчивости с каждым движением погружая свои длинные пальцы все глубже и глубже, заставляя Колю расслабить горло, которое вибрировало от каждого нового несдерженного стона, отдаваясь дрожью в пальцах. — Сними их, Коля, ты и так хорошо постарался своим прекрасным ротиком. — Гоголь бессознательно зубами цепляется за край перчатки и тянет на себя, стягивая ее с бледной руки. — Умница. Со второй я справлюсь сам. — Он откидывает перчатку на пол, стирая с губ возлюбленного слюну, после чего снимает и вторую, немного разминая ладони, которые плотоядным взглядом ласкал Коля, представляя, как же прекрасно ощущаются эти длинные пальцы внутри… Как же они будут ласкать его…
Бес находит пачку важных салфеток, старательно вытирая свои ладони и пальцы, проверяя, чтобы они точно были чистые, без единого заусенца или заостренных ногтей, которые могли бы испортить столь интимный момент.
— Федяя… — Скулит Николай, ерзая на столе от недостатка внимания. Он чувствовал себя экспонатом в музее, который достоин лишь того, чтобы его рассматривали заинтересованным взглядом, не смея прикоснуться. Его тело горело, будто до того по нему провели раскаленными углями, а ноги хотелось хоть на секунду свести, чтобы не чувствовать себя настолько уязвимо и развратно. Хотя бы на время, пока Бес подготавливается и не ласкает его.
— Да, сладкий? — Фёдор еще раз окидывает взглядом свои руки и переводит его на Колю, который в его глазах выглядел, как самая искуссная скульптура. Все его влажное тело было усыпанно следами-засосами, кое-где виднелись укусы и следы от пальцев на талии, которые горелили небольшими красными пятнами. Личико было целиком красным, а губы припухли от пальцев, которые несколько минут назад бесщадно вбивались в поддатливый рот. Брови изогнулись в молящем изгибе, а в глазах стояли слезы удовольствия, тонкими струйками стекающие по пунцовым щекам. — Расскажи, чего бы ты хотел сейчас? — Фёдор потянулся за смазкой, дразняще крутя бутылек в руке, перед тем, как с щелчком открыть крышку, акцентрируя на этом звуке все рассеянное внимание Гоголя. — Расскажи мне во всех подробностях.
— Дос-кун… Ты когда стал таким извращенцем? — Коле кажется, что покраснеть еще больше уже не выйдет, но у него получается. Рассказать все, чего он хочет? Господи, за это он точно никогда не попадет в рай. — Я хочу… хочу тебя. Хочу, чтобы ты взял меня своими длинными пальцами и медленно растягивал, доводя меня до дрожи во всем теле. — Слова неловко слетали с губ, сразу же поедаемые расгоряченным Достоевским, которому все эти желания, настоящая усласть для ушей. — Я хочу, чтобы ты еще сильнее прижал меня к столу, заставляя стонать во все горло… — Его легкие будто сдавило тисками, а взгляд скользнул по аристократическим рукам Достоевского, на одну из которых черноволосый аккуратно вылил обильное количество смазки, распространяя по всему кабинету химозный запах клубники. — Хочу, чтобы ты потом трахнул меня, входя во всю длину…
Чтобы придушил меня и целовал так жадно, как можешь только ты… Я хочу… Быть твоим… — Последние слова срываются на протяжный хриплый стон, когда Фёдор нежно надавливает на вход, медленно вводя первый палец всего на одну фалангу, задерживаясь так подольше, позволяя Коле привыкнуть.
— Тише, любовь моя. — Он ласково целует возлюбленного куда-то в скулу, слыша его прерывистое, глубокое дыхание, будто ему совсем не хватает воздуха. — Неприятно? Потерпи немного, я буду нежен, обещаю. — Гоголь не может вымолвить ни слова, лишь беспомощно хватая воздух ртом, и жмурясь от еще несовсем приятных ощущений. Он хоть и пытался перед выходом на сделку немного растянуть себя, но этого явно было недостаточно даже, чтобы вновь принять хотя бы несколько пальцев. Все же, от своих пальцев и чужих совсем разные ощущения. — Ты отлично справляешься, но расслабься, пожалуйста, так будет менее больно, Коленька. — Шепчет Достоевский, медленно вводя палец чуть глубже, растягивая тугие стенки, и оставляя мягкий, успокаивающий поцелуй на криво изогнутых губах Николая, начиная ласково сминать их, втягивая возлюбленного в такой желанным им поцелуй. Так ему будет в разы приятнее терпеть этот процесс.
Блондин тяжело дышал и хныкал в поцелуй, мысленно благодаря Беса за то, насколько медленно и любовно тот расстягивает его, фактически не принося боли, еще и зацеловывая губы, будто забирая себе все тихие хрипы и полустоны. Все его тело извивалось, а бедра непроизвольно напрягались, чтобы не свести ноги.
— Я сейчас добавлю второй палец, хорошо? — Он сделал это лишь тогда, когда один палец стал свободно двигаться, а тело Николая расслабилось, свидетельствуя о том, что это действо больше не приносит болезненных ощущений. — Еще немного осталось потерпеть. — Вновь повторяет Достоевский, ободряя блондина, чьи глаза слезились, а губы вновь и вновь утягивали партнера в поцелуй, будто его уста — глоток свежего воздуха.
Коля в ответ на ласковые слова лишь кивнул, мыча что-то совсем неразборчивое, получая новый поцелуй от своего избранника, который вновь добавил немного прохладной смазки перед тем, как войти, всего лишь на пару сантиметров несколькими пальцами сразу. Пока движения до ужаса медленные, почти неощущаемые, позволяющее Коле привыкнуть к чувству заполненности, которое он не ощущал достаточно давно, успев его и вовсе позабыть. Кто ж знал, что обычно доминантный в постели Николай, будет получать такое удовольствие от принимающей роли? Фёдор давно бы подарил ему такую возможность, если бы знал…
На короткое время задумавшись, Достоевский очнулся, лишь когда услышал, что его избранник громко стонет в поцелуй, прогибаясь в пояснице, чтобы сильнее насадиться на длинные пальцы, которые, идеально попадали по простате, позволяя Коле почувствовать первые приятные ощущения от проникновения.
— Дос-кун… Сделай так еще… Прошу… — Губы беса расползаются в довольной ухмылке, когда блондин буквально выстанывает ему эти слова в губы, обжигая их невыносимо горячим дыханием. Федор практически целиком вытаскивает пальцы из Гоголя, перед тем, как чуть быстрее и напористее, чем до того, протолкнуть их в него во всю длину, кончиками пальцев ударясь о чувствительный комочек нервов, начиная нежно массировать его. Шут буквально заходится в стоне, загнанно утыкаясь лицом в шею избранника, стараясь хоть как-то заглушить слишком громкие звуки, исходящие из его горла. В нос ударяется приятный запах кофе и глинтвейна, а пальцы внутри начинают двигаться более уверенно, каждый толчок попадая прямиком по простате, позволяя Гоголю побывать в настоящем раю.
К второму пальцу добавляется третий, и Коля лишь прижимается ближе к возлюбленному, тихо всхлипывая куда-то ему в шею, потираясь носом о линию роста шелковистых волос, цвета вороньего крыла. Достоевский мягко гладит его по макушке, прижимая его лицо еще ближе к себе, наслаждаясь тем, что лишь он может слышать столь развязные и полные удовольствия стоны избранника. Больше никому в этом мире не дозволено видеть и слышать подобное.
Фёдор и сам уже желает скорее получить оргазм, но не может позволить себе прервать растяжку, ведь хочет убедиться, что все точно будет хорошо и партнеру будет приятно. Лучше не торопиться, чтобы потом получить в разы больше удовольствия.
До ушей Беса долетает сорванное «сильнее, прошу», и он начинает усиливать темп, заставляя Колю задыхаться и сорванно скулить от быстро двигающихся внутри пальцев, которые ласкают именно так, как нужно, добавляя даже такому процессу приятности.
— Умница. Будь для меня самым громким, Коленька. — Пальцы делают еще несколько размеренных движений, и Гоголь крупно дрожит, прижимаясь всем телом к Достоевскому, буквально ломаясь под ним от слишком сильных и острых ощущений, которые теряются в пошлых звуках, вылетающих из его рта. — Как думаешь, ты готов к тому, чтобы принять меня? — Федор с странным хлюпаньем, полностью выходит пальцами из блондина, слыша его разочарованный скулеж, когда попытка вновь насадиться на пальцы не увенчалась успехом. В теле отныне ощущалось лишь неприятное чувство незаполненности и пустоты. Гоголь уже успел привыкнуть к длинным тонким пальцам, которые так приятно ощущались внутри, ласково растягивая нежные стенки изнутри. И без них, так аккуратно ласкающих его тело, Коля чувствовал себя как будто неполноценно. Ему хотелось все больше и сильнее.
— Пожалуйста, Федя… Войди в меня… Трахни меня, так, чтобы я умолял тебя не останавливаться… Ну же…— Он выгибается, немного ерзая на месте, от вязкого ощущения внизу живота, которое лишь усиливалось от невозможности получить разрядку и вновь повисшего ожидания. Он уже растянут и полностью готов, что еще можно ждать?! Федя садист. Ласковый, нежный, но садист, и с этим нельзя спорить. — Прошу… Феденька… — Вновь зовет он своего избранника, который неторопливо принялся снимать с себя измятую рубашку, демонстрируя собственное разгоряченное тело. Затем в ход идут и брюки, сразу же снятые вместе с влажным бельем, которое помогает понять Гоголю, что Фёдор все это время был возбужден не менее его, но терпел, стараясь подарить больше и больше ласки возлюбленному. Фёдор позволяет рассмотреть целиком все его худощавое тело, которое выглядело, как с обложки модного журнала, хоть и походило чем-то на кукольное. Оно было аккуратным, но притом немного угловатым, что, на удивление, очень нравилось Коле. Он находил это тело своим идеалом, несмотря ни на чуть болезненную худобу или слишком бледную кожу. Для него оно было самым прекрасным и желанным.
— Уже не можешь удержаться? — Томно шепчет Достоевский, чуть злорадно усмехаясь и смазывая собственый эрогированный орган, от касанию к которому, даже обычно тихий черноволосый, рвано вздохнул, старательно распределяя прохладную смазку по всей длине, неосознанно чуть больше нужного сжимая пальцы. Он не стремился доставить себе удовольствие этими действиями, но касания тонких холодных пальцев к разгоряченной плоти, приносили приятные ощущения, позволяя Коле услышать чуть слышные судорожные вздохи возлюбленного, которые были лучшей наградой за терпение.
— Так уж и быть, я выполню твою столь грешную просьбу. — Достоевский откинул химозную смазку куда-то обратно в беспорядочную стопку перепутанной одежды, вновь подходя ближе к млеющему на столешнице избраннику, который самостоятельно чуть шире раздвинул ноги, стоило Фёдору лишь дразняще пощекотать кончиками пальцев внутреннюю сторону бедра, покрытую страстными укусами.
Достоевский напористо сжал мягкие бедра избранника, наслаждаясь тем, как же прекрасно они лежат у него в руках, и аккуратно приподнял их выше, побуждая закинуть ноги на его плечи, делая блондина еще более открытым перед ним, лицезрея крупную дрожь в его податливом, полностью оголенном теле. Фёдор нежно огладил его тазовые косточки, на которых также виднелось несколько побогровевевших следов, а затем, накрыл ладонью пах, несколько раз проводя по всей длине, игриво подцепливая ленту ногтем, от чего Гоголь всхлипнул, надломленно изгибаясь навстречу касаниями. Как же ему хорошо. Это невозможно. А ведь они еще даже не дошли до основной цели их вечера…
— Постарайся сейчас получше расслабиться, хорошо? — Он оставил короткий поцелуй где-то чуть выше колена возлюбленного, и провел ладонями по манящим ягодицам, чуть сжимая их перед тем, как наконец приставить головку эрогированного органа к входу. — Ты так прекрасен сейчас… — На выдохе шепчет Достоевский, чьи слова срываются на еле слышный полустон, когда он медленно вводит головку, наблюдая за тем, как Коля сжимает пальцы в кулаки и чуть ли не до крови прикусывает губу, неконтролируемо мечась по столу. Наверняка ему не совсем сейчас приятно, но Фёдор ведь может остановиться в любой момент, если ему будет совсем больно. Он сможет найти другой способ доставить им двоим удовольствие, и без прямого проникновения.
— Тебе не больно? — Заботливо спрашивает Бес, проводя ладонью по напряженному животу возлюбленного, на что Гоголь в ответ лишь отрицательно машет головой, самостоятельно, немного опасливо толкаясь бедрами в сторону Фёдора, побуждая его войти глубже, чуть ли не до звезд перед глазами, которые появились у обоих от новых ощущений. Они были более, чем довольны и восхищены ощущением близости, от которой язык развязывался окончательно, а тело вовсе отказывалось слушаться, действуя на поводу своих желаний.
— Какой же ты… Узкий… — Достоевский сам краснеет сильнее, а воздух вокруг становится слишком горячим и тяжелым, сдавливая легкие, словно в тисках, не давая сделать ни единого нормального вздоха, превращающиеся лишь в рваные громкие вздохи, которые были музыкой для ушей для партнера, который старательно пытался вобрать в себя эрогированный орган глубже, чем сам был готов. Но его это мало волновало. Он лишь хотел скорее ощутить Федора целиком в нем, и побудить его входить в него быстрыми, размашистыми движениями, которые выбьют из него самые сладкие стоны.
Но Фёдор, как на зло, не торопится. Он медленно проникает все глубже, буквально вжимая любовника в столешницу, слыша от него бессвязные мольбы и всхлипывания, просящие войти быстрее, глубже, сильнее… И это было слабостью Достоевского, который так желал услышать мольбы, сказанные самым сорванным голосом, громкие высокие стоны и выступившие на глазах слезы наслаждения. Это так нравилось ему, как и чувство обладания над избранником, который своим развратным поведением сводил его с ума. Но он старался не идти на поводу своих желаний, твердящих ему сильнее сжать привлекательные бедра, оставляя на них следы пальцев, и резко войти во всю длину, ломая тело и душу избранника на миллионы частей. Он уверен, что Коля был бы от этого в восторге, но ведь Достоевский старался быть внимательным и заботливым партнером, который не допустит того, чтобы его возлюбленному было больно или неприятно. А в случае исполнения его личного желания именно так будет, даже, если упустить момент, что такая боль понравится Гоголю.
Так что, Бес, собирая остатки самообладания, лишь аккуратно погружет затвердевший орган больше, чем на половину, давая Коле время привыкнуть и насладиться, зацеловывая его острые колени и часть бедер, по которым бежали миллионы мурашек, усиливающихся от каждого, даже небольшого движения внутри.
Николай сейчас до неприличного красив. При каждом поцелуе он еле слышно хныкает, а его тело беспомощно изламывается, в попытках насадиться глубже, чтобы почувствовать весь спектр чувств, которые захлестывали его с головой. Эта несвойственная ему податливость возбуждала Фёдора еще сильнее, заставляя оставлять мелкие страстные укусы по всему периметру соблазнительных бедер, от которых блондин чуть напрягался, сильнее сжимаясь внутри, тем самым доводя Достоевского до дрожи и хриплых полустонов, которые звучали столь развратно и сладострастно.
— Ты отлично справляешься, сладкий… — Голос Фёдора срывается на рычащие нотки, от которых его партнер изумленно открывает глаза, не ожидая услышать такого тембра от возлюбленного, который осторожно толкнулся вперед, постепенно вводя орган на всю длину, слыша судорожный стон, вперемешку с тихим полувскриком от неожиданности. Гоголь забыл, что это ощущается именно так.
Забыл, каково это ощущать, как эрекция избранника так приятно растягивает его внутри, даря ощущение заполненности.
Коля чувствовал себя так прекрасно, как, кажется, не чувствовал себя никогда в жизни. Он ощущал своего возлюбленного так близко, как только это возможно, чувствовал себя настолько любимым и желанным… Его эмоции били через край, и он терялся в них, забывая и свое имя, и где он находится, находя правильным сейчас чувствовать лишь голодный взгляд на своем покрасневшем теле, а также ласковые руки, вкупе с будоражущим чувством заполненности, которое позволяло Николаю ощутить себя целиком принадлежащим Фёдору, а связанные руки и тело прижатое к столу, лишь усиливали таковой эффект. За его спиной будто выросли крылья, которые вздрагивали от каждого движения и касания Беса, играющегося с чувствительным телом, которое ломалось в истоме. Кажется, он сам не ожидал, что ему так понравится это, и что он сможет полностью расслабиться, отпуская все ненужные мысли. Им определено нужно практиковать такое почаще, и плевал Гоголь на свое самоуважение и гордость, когда на кону стоят столь прекрасные ощущения.
Достоевский медленно вышел из податливого тела, делая глубокий вздох, будто перед нырком в воду, нежно гладя бедро любовника перед тем, как сделать первый, осторожный толчок, выбивший воздух из них обоих. Перед глазами плыло, а звуки, исходящие из горла настолько больше было невозможно контролировать, что даже сдержанный Бес хрипло застонал, глуша звук в очередном укусе. Николай закатывает глаза, слыша стоны своего партнера, которые звучат в унисон с его собственными, создавая сладостную симфонию, которая столь распаляет сознание. Это просто невероятно.
— Дос-кун… — Скулит Николай, впиваясь короткими ногтями в собственные ладони, чтобы хоть немного остаться в трезвом разуме, который давно поплыл, ни оставляя ни единой возможности сохранить хоть каплю здравого смысла. — Сильнее… умоляю… дай мне почувствовать тебя… — Бессвязно лепечет Коля, срываясь на высокий стон, когда Фёдор вновь входит на всю длину, выбивая из партнера последние остатки адекватности, заставляя лишь столь сладострастно всхлипывать что-то похожее на «я твой», хотя, на самом деле, это было похоже просто на набор звуков, которые выстанывал Гоголь. Но этого было вполне достаточно Бесу, который в ответ сладко шептал слова о принадлежности и любви.
— Ты так хочешь большего, что я никак не могу отказать тебе… — Хриплым голосом мурчит Бес, начиная делать медленные, но уже ритмичные движения, нежно доводя до безумия Николая, который буквально изнемогал от желания, мечтая получить более сильные и резкие толчки. Но он лишь слепо молил, надеясь, что Фёдор смилуется и подарит ему то, что он так желает. — Мой хороший, ты так прекрасно ощущаешься внутри… — Его голос специально выделяет слово «мой», и Коля хнычет, беспомощно хватая ртом воздух и извиваясь под Достоевским, теряясь в нахлынувших чувствах. Фёдор сам еле стоит на ногах, и чувствует, что еще немного, и он сам получит разрядку.
Темп постепенно становится более быстрым, уверенным, а Гоголя трясет, как в лихорадке, подбрасывая, на удивление, на крепкой столешнице, от каждого толчка, попадающем идеально по простате. Он молит, просит, скулит, а Фёдора ведет, и он окончательно расслабляется, делая быстрые движения в теле избранника, набирая необходимый темп, позволяющий выбивать самые сладкие и громкие стоны, которые, кажется, слышны по всему зданию, но им нет никакого до этого дела. Они чувствуют себя прекрасно, лепечат самые пошлые и бессвязные слова, выкрикивая имена друг друга, когда ритмичные движения приносят больше всего удовольствия.
Их совесть и самоуважение сломаны, оставляя после себя лишь ощущение абсолютной свободы и влюбленности. Гоголь не так часто мог ощутить насколько искрение чувства Достоевского к нему, но после этих ласок, настоящего трепета, передающегося в каждом косании, слове, вздохе… Он понимает, что Фёдор тоже целиком принадлежит ему.
Он старается ради удовольствия партнера, показывая себя идеальным любовником, в котором гармонирует смесь извращенных фантазий, которые он мастерски и бесстыдно исполняет, и нежности, которая проявляется даже во время его некоторых проявлений садизма. И Коля влюблен по уши, ощущая себя еще более окрыленным своими чувствами после этого вечера.
Движения внутри становятся рваными и беспорядочными, а ладони Фёдора чуть дрожат, как и его ресницы, обрамляющие слезящиеся в истоме глаза. Он сам уже на пике, когда до него доносится сорванная, почти что загнанная мольба возлюбленного.
— Федя… Пожалуйста… — Его голос хрипит и выходит настолько жалостливым, что Достоевский дрожит всем телом, надеясь услышать еще раз насколько искреннюю мольбу, звучащую столь сладко из уст Шута. Это слишком будоражит его, подводя все ближе к ошеломительному оргазму.
— О чем именно ты просишь, свет мой? — Сквозь стоны говорит Фёдор, кое-как убирая со своего лица упавшие от резких движений черные волосы, которые мешали видеть своего избранника, выглядевшего сейчас слишком чудесно.
— Пожалуйста… Позволь мне кончить от тебя внутри… Федя, умоляю… — Коля хнычет, давится в стонах, которые не может сдержать от слишком приятных движений органа внутри. Он дрожит, а вязкое чувство внутри живота заставляет его загнанно скулить.
— Умница, Коля. Подари мне свой самый незабываемый оргазм… — Рычит Фёдор, одним коротким движением снимая ленту с эрекции Гоголя, слыша облегчённый благодарный вздох с его стороны, который чуть ли не сразу сменяется вновь на стоны.
Толчки сбивчивые, столь глубокие и быстрые, от чего сладостные звуки, слетающие с припухших губ, такие громкие, что от них закладывает уши. В вечерних тенях, их тела выглядят еще более томно, а в лицах видно неприкрытое удовольствие. Они наслаждаются друг другом целиком и полностью, чувствуя близость души и тела.
Оргазм подступает к обоим возлюбленным практически одновременно, и Фёдор, мастерски поймав этот момент, навис над искупленным партнером, обхватывая его шею холодной ладонью, чуть сжимая. Кислород не поступает в легкие, а пальцы так прекрасно сжимают его шею, что Коля плавится, а из его горла вырвается жалкий хрип. Тело крупно задрожало, теряясь в приятных ощущениях, жадно хватая ртом необходимый кислород, который не позволял получить избранник, делающий финальные размашистые толчки перед тем, как их двоих настиг желанный оргазм, заставляющий застонать во весь голос слова о любви, которые проносятся, как в приятном забвении. От удовольствия перед глазами темнеет, и в голове настолько пусто, что слышно лишь громкое дыхание то ли свое, то ли партнёра, проносящеся в пустынных коридорах разума.
Перед глазами плывет, а дыхание никак не может прийти в норму. Тело вялое, а каждое движение отдается вяжущей болью, заставляющей прикусить губу, чтобы не заныть. Во рту пересохло, а горло болит от слишком громких звуков, которые до того из него доносились, абсолютно без мыслей о последствиях. Связанные руки саднит, а на дрожащем животе медленно подсыхает белесая жидкость, которую заботливо вытер Фёдор, медленно приводя в порядок абсолютно разрушенного возлюбленного.
— Феденька… Это было великолепно. — Язык ватный и абсолютно не слушается, а глаза не фокусируются ни на чем, погружая в туман все вокруг.
Воздух резко ощущается слишком тяжёлым, но при том прохладным, будто Коля вот-вот погрузиться в сон от усталости, которая закралась в каждую клеточку его обомлевшего тела.
— Это ты был великолепен. — Хриплым усталым голосом говорит Фёдор, аккуратно наклоняясь, чтобы развязать затекшие запястья избранника, которые уже ощутимо болелили и на них виднелись красноватые следы от плотно прилегающего ремня. Достоевский мягко прижался к ним губами, зацеловывая покрасневшую кожу, стараясь успокоить все неприятные ощущения. В его руках виднелся маленький тюбик с кремом, которым он нежно распределяет по саднящей кожей, совсем легонько надавливая, чтобы не сделать неприятно, а затем ласково переплетает пальцы со своим избранником, абсолютно бессильно падая на него, побуждая Колю обнять его своими ватными руками.
— Вроде, следов остаться не должно. Сильно болят? — Извиняющеся говорит Фёдор, перебирая пальцы избранника, наслаждаясь мягким теплом, исходящего от него.
— Нет, все в порядке. — Коля вплетает пальцы в волосы возлюбленного, легонько массируя, и поглаживая того по спине, аккуратно надавливая на каждый выпирающий. — Устал?
— Устал. — Измученно прошептал Достоевский, прижимаясь щекой к груди партнера, на секунду прикрывая глаза. — Но мне понравилось, не беспокойся, твоя шалость прекрасно удалась.
Примечания:
Подписывайтесь на канал, я старалась https://t.me/pritonfik
Жду жду жду