Please hurry leave me

      Все случилось слишком быстро, чтобы Изебен могли понять, что произошло за эти доли секунды. Они помнили, как свет, внезапно обдавший холодной синевой, пророчащей неприятную встречу лицом к лицу с криллом, вмиг стал красным. Как чьи-то руки с налёту неприятно впечатались в бок сквозь материал накидки и ткань блузки. И лицо в маске — её лицо в сантиметрах от своего собственного. Не притворяющееся безэмоциональным. Разъяренное, шокированное, даже взволнованное — но не стремящееся к отсутствию четкого выражения, как они привыкли. Их спина до сих пор саднила от царапин, полученных во время сурового ската по песчаному склону, на котором, впрочем, были и обломки костей и когда-то величественных каменных сооружений. Эти искореженные осколки оставили новые следы на и без того потрепанной накидке, хотя не то чтобы Изебен сожалели об этом.       Сейчас они не могли толком понять, где находятся, и как далеко спасшая хрупкий крылатый свет Изебена, но наверняка пожертвовавшая своим Окето. Вдали виднелся столп то ли дыма, то ли пыли от встревоженного чьим-то — хотелось нарочито избегать мысли о причастности близкого им скайкида — падением песка. Заполонив всё поле зрения, эта пелена сократила видимость Изебена в десятки раз и вынудила их передвигаться едва ли не на ощупь. Спустя время, поняв, что их естественный свет недостаточен для ориентирования, они извлекли свечу из сверкающей нетронутой сферы в груди и подняли высоко перед собой. Только сейчас стал различим темный, угольно-черный силуэт вдали. Хотя невозможность того, что это Окето, из-за даже с такого расстояния понятных внушительных размеров существа, была очевидна, груз не спал с плеч Изебена. Конечно, удар крилла столь мощен, что их жертвы могут находится удивительно далеко от траектории патрулирования, но само зрелище обездвиженного монстра заставило весь раскаленный воск в венах Изебена застыть. Нет, не от жалости к павшему или по крайней мере бессознательному чудищу. От тревоги. Им было непонятно, что могло случиться, раз такое непробиваемое из-за толстой хитиновой брони существо лежало без признаков жизни. Желание, нет, нужда найти Окето как можно скорее заставило руку непроизвольно сжаться, стискивая горящую свечу и заставляя ее бросать капли воска на прохладный песок. Связанная с ими самими свеча передала ощущение давления хозяину, и Изебен кисло сморщились, проглатывая вязкую то ли от волнения, то ли от чего-то еще слюну. Рассеивающееся облако пыли открыло им вид на крилла, лежащего на боку. Изебен никогда не видели, чтобы эти громадины спускались на землю. Честно говоря, они и вовсе сомневались, что криллы могли ходить, ползать или как-либо иначе передвигаться по самой поверхностности. Пары толстых длинных лап, сужающихся к концам и покрытых острыми шипами, были нелепо раскиданы по сторонам. Глаз, обыкновенно мерно светящийся голубым, а иногда угрожающе сменяющийся на красный, будто бы вовсе исчез — то ли физически глаз у криллов и не существовало, то ли он был потерян им при жесткой посадке на землю.       Но именно чуть поодаль, в паре метров от массивного тела монстра, Изебен смогли заметить что-то еще. Лишь подобравшись совсем близко, они различили Окето, лежащую на животе с несколькими слабыми огоньками света, раскиданными вокруг нее. Они таяли куда быстрее, чем свеча души Изебена, постепенно превращаясь в сверкающие искорки. Около ее головы небрежно валялись глиняные осколки — остатки маски, теперь расколотой надвое. Взявшееся из ниоткуда второе дыхание дало им сил рвануть вперед, спотыкаясь о длинные лапы крилла и о неровный песок, чтобы приземлиться рядом с Окето на четвереньки. Впихнув движением запястья красную свечу обратно себе в грудь, они быстро, но осторожно перевернули Окето вверх лицом за плечо. Изебен бережно, с трепетом, достойным встречи с Создательницей, убрали скрывающие ее лицо волосы, едва не ахнув от зрелища. Оно не выражало ничего и было покрыто порезами и синяками, налившимися желтым от подступившей совсем близко горячей массы, заменяющей детям Неба кровь.       Против своей воли, Изебен почувствовали подступающий к горлу горький ком, и пожалели, что оставили свою маску в Доме. Им ничего не скрыть. Опомнившись, они оглянулись и убедились, что крилл неподвижен, и охватили взглядом два последних мигающих огонька крылатого света, грозящегося исчезнуть лишь через мановение крыла Мегаптицы. В панике их взгляд начал бегать от одной искорки к другой, не зная, за какую взяться. Но ситуация не оставляла им выбора, и они, потянувшись к ближайшей, крепко схватили ее и рывком затолкнули в грудь Окето. Рвано вздохнув и помещая свою правую руку в то же место, но уже на своем теле, они резко, будто срывая прилипшую за много часов повязку, выдрали несколько штук крылатого света из себя. Изебен отправили и их в тело подруги, морщась от привычного ноющего ощущения после извлечения света.       Заметив, что ее грудь снова начала вздыматься — пусть и совсем неслышно и еле заметно, но этого было достаточно — они вздохнули с облегчением. Почувствовав навалившуюся от долгой ходьбы и волнения на плечи волну усталости, они не смогли противостоять тому, чтобы осесть ближе к земле. Вглядываясь в глаза Окето, они пытались найти признаки прихода в сознание на её лице. В то же время, наконец-то появившаяся возможность разглядеть её черты, которые и без того были до неприятного часто прикрыты маской, была, несомненно, приятна.       Изебен заметили про себя, что это довольно цинично — заниматься таким, когда твоя подруга находится на волоске от чего-то страшного. Тем не менее они не могли отрицать, что, хотя они считают красивым любое существо Королевства, от Окето их свечу в груди будто скручивало в кольца, опускало к животу и раскручивало обратно, как пружину. Быть для неё младшими, о которых она пыталась заботиться, было и приятно, и чертовски больно. Ведь это все, чего они удостаивались. Не то чтобы они когда-либо действительно отличались ловкостью или сообразительностью и могли постоять за себя без опеки со стороны Окето, но Изебен осознавали, что им не добиться ничего сверх этого. Это и есть натура Окето — натура одиночки, малоэмоциональной и такой же, как и они, неловкой в общении. Отличие было лишь в том, что она сама раз за разом выбирала оставаться наедине с собой, в то время как сами Изебен чувствовали себя принужденными к такому образу жизни. Может, какие-то дети Неба представляли иное под словом «любовь», но, основываясь на том, что им рассказал Сэр Энчантмент, Изебену казалось, что они проходят именно через нее. Им хотелось держать её руку, прижимать к груди, вдыхать её родной запах… И они порой могли это делать, но им казалось, что Окето лишь терпит выходки такого надоедливого ребенка, которым они являлись. Окето могла обнять их в ответ и потакать их желаниям, но Изебен прекрасно понимали, что знание об их чувствах — это не принятие и не взаимность. Однако пока они могли быть рядом, они уже были в некоторой мере счастливы. Все эти вечера и ночи, проводимые в разных уголках Королевства от Звездной пустыни до Долины Отшельника, когда Изебен доставали арфу, и издаваемые струнами звуки создавали умиротворяющую атмосферу — вот, что было бесценно. А все потому, что Окето часто их сопровождала и сидела рядом. Игра Изебена успокаивала ее, и вечная складка на лбу от нахмуренных бровей разглаживалась. Нередко она и вовсе засыпала под переливы медленных мелодий, и Изебен были в плохо скрываемом восторге, если это случалось не около удобно расположенной стены, а на их плече. Её теплое дыхание щекотало их шею при каждом выдохе, но они могли продолжить своё занятие еще на некоторое время, убеждаясь в том, что Окето спит. А после, отложив арфу в сторону, они помогали ей удобнее улечься на их плече. И надеялись, что та пара раз, когда они осторожно целовали её в мягкую макушку, прошла незамеченной. По крайней мере, наутро Окето ничего не говорила, и Изебен продолжали поддаваться искушению всё чаще.       Когда ресницы Окето дернулись в попытке привычно открыть глаза, Изебен очнулись от своих размышлений. Мягко боднув ее в плечо, они, зажмурившись, слепо ткнулись лбом в изгиб её шеи. Неосознанно сдерживаемый все это время воздух покинул их подобие легких прерывистым выдохом. Силясь что-то произнести, они смогли выдавить лишь жалкий полухрип. Изебен опасались предполагать, какие повреждения помимо видимых получила Окето, и не рискнули обнимать её. Мысли роились-роились-роились в голове, отчего им казалось, что она дребезжит, как стайка разъяренных крабов, готовых сорваться и разорвать их изнутри.       Но ощущение чужих рук, необычно мягко опустившихся им на спину, вынудило доверительно успокоиться.