Часть 1
9 июля 2023 г. в 21:04
Есть много неочевидных вещей, который, могут тебя убить: непроверенное пойло, смеси некоторых травок, вроде бы заброшенные норы на склоне холма, блеск в высокой траве…
Переохлаждение — одна из таких вещей. Эйден выбирается из реки с трудом: рюкзак и ботинки тянут ко дну, но босиком он не пройдёт и квартала, а рюкзак — ну, было бы жаль терять весь запас, который он собирал несколько дней. Внутренний голос, похожий на Спайка, называет его самоуверенным пиздюком, малолетним дебилом и «напрасной тратой времени, если ты собираешься сдохнуть здесь, пацан». Эйден не собирается, просто… Ему нужно согреться. И быстро.
Ледяная вода льётся потоком, пока он поднимается на набережную.
Когда он сунулся в непроверенное здание, поведясь на целые окна и крышу, солнце едва клонилось к горизонту. Теперь, спустя четыре квартала побега от Ренегатов и прыжок в ледяную воду, оно наполовину закатилось — у него есть минут пятнадцать, чтобы найти укрытие и способ согреться, прежде чем кусаки согреют его всей толпой. Не худшая ситуация, в которой он бывал, но определённо в десятке.
Эйден закидывает рюкзак с консервами и запчастями обратно на спину, морщась от столкновения металла с больными мышцами, и бежит в сторону домов. На кой хер он полез в то здание, ему что, было мало набранного? Нашёл только проблемы и Ренегатов на свою жопу — причём Ренегатов Вальцевых, если эти бляди гнались за ним так долго и так успешно, что ему пришлось прыгать в реку, чтобы сбить погоню. Даже от куртки пришлось избавиться, когда один урод прихватил его за ворот — впрочем, в куртке он бы и не выплыл.
Но к Ренегатам он ещё наведается, если они срочно не переедут. Причём наведается вместе с Лоан и, желательно, отрядом Миротворцев.
Вода неприятно хлюпает в ботинках и оставляет за ним отчётливый след, но это меньшая из проблем — ступней он не чувствует ещё с реки, а теперь начинают отниматься ещё и руки. Переохлаждение замедляет мысли до уровня каши из перетолченного льда, которая бывает в лужах по весне… Блять. Не спать, не спать. Лицо тоже едва отзывается, когда он неловко даёт сам себе пощёчину.
Окрестные дома — выбитые двери, разбитые окна, кое-где заколоченные досками, мусор и тени, движущиеся в глубинах проёмов — заражённые начинают просыпаться. Эйден плохо знает этот квартал: условно-ничейная земля, слишком далекая от центров всех фракций и наполовину залитая химикатами, не выгодна никому. Его шансы найти убежище невелики, стоит присмотреть самое целое здание, забаррикадироваться в угол и попытаться развести костёр из чего найдёт. Может быть, зажигалка пережила падение в воду — спички-то точно отсырели. Рация тоже.
Когда в конце следующей улицы он видит небрежно начерченный белым знак миротворцев, сумерки уже собираются в подворотнях густыми тенями. Температура падает — он может поклясться, что видит дымку своего дыхания. Эйден заставляет себя двигаться к знаку — Миротворцы обязаны помечать даже временные места дислокации, «для поддержания видимости в Вилледоре и воодушевления мирного населения». Даже если отметка старая и солдаты уже ушли, по крайней мере, они бы не выбрали незащищённую точку.
Ему везёт дважды — над одним из входов в старый жилой дом горит уф-лампа. Эйден бы побежал, если бы чувствовал ноги.
В металлическую, ржавую, но всё ещё крепкую дверь он скорее врезается всем телом, чем стучит.
Как его втаскивают внутрь и ведут по лестнице на второй этаж, он помнит смутно — истощение и переохлаждение путают разум, смешиваясь с облегчением от того, что он нашёл укрытие. Эйден думал к ночи вернуться в своё последнее убежище, а с утра отправиться к Рыбьему глазу, чтобы отоспаться, отъесться, собрать сплетни и сдать добычу, но… Но планы изменились.
Судя по раздражённо-встревоженному «блять, Эйден!», он встретил хороших знакомых.
— Добрый вечер, лейтенант, — он криво улыбается, а потом его сажают у костра, и всё отходит на второй план.
Вокруг звучат смутно знакомые голоса, кто-то переругивается, пламя пляшет на жестяном листе. Эйден бы и на угли влез, но Спайк накрепко вбил в него, что, если обморозился, не лезь в кипяток и огонь сразу.
К моменту, когда с него пытаются снять рюкзак и кофту, он уже приходит в себя и начинает отбиваться.
— Хей, да так бы и сказал сразу, что стеснительный, — пытавшийся его раздеть солдат смешливо улыбается и показывает открытые ладони. Эйден вспоминает его имя — Вержбовски.
— Пред-дпочитаю раздеваться с-сам. Рад вид-деть, — он отвечает дрожащей улыбкой и скидывает верхний слой одежды, придвигаясь ближе к огню. Ноги постепенно начинают чувствоваться обратно — он непослушными пальцами распутывает слипшиеся от воды шнурки. Вержбовски держится рядом, но под руки не лезет — Эйден привык заботиться о себе сам.
— …нашлась твоя потеря, греется у огня… хер его знает, мокрый, как речная крыса, в воду, видимо, сверзился. Утром на него наорёшь, давай, отбой…
— Ну что, парень, Лоан уже хотела, чтобы я тебя с патрулями искал. Думал, вон, Вержбовски с Кеннеди отправить, как штрафников, — Роу тяжело присаживается напротив — отблески огня пляшут на лице, подчёркивая следы тревоги и усталости. — Откуда такой красивый?
— Поп-плавать решил, — к губам медленно возвращается чувствительность, похожая на поцелуй с листом крапивы. — Гулял по набережной с Ренегатами и решил см-менить курс.
— Ренегаты? — лейтенант неуловимо подбирается: усталая расслабленная поза становится жёстче, а взгляд острее. Даже без броника, в мягком свете костра, он всё ещё выглядит опасным, как встреченный весной в лесу медведь. Эйден не может отвести взгляд, а голоса вокруг размываются и отходят на задний план.
— Вальцевы. Четыре квартал-ла отсюда, я случайно зашёл к ним в гости. Дашь карту — нарисую.
— Вольно, парень. Утром нарисуешь, — Роу хлопает его по плечу горячей ладонью и поднимается. — Хикс, модник хуев, я знаю, что у тебя были запасные шмотки, делись. Считай, это приказ.
Стянуть нижнюю майку и штаны удаётся с трудом — пальцы начали гнуться, но всё ещё промахиваются мимо застёжек. Эйден игнорирует незлобивые насмешки, предложения помочь или наиграть музыку, если тут пилигримы стриптиз показывают — стеснительность утонула, он готов раздеваться посреди общей комнаты, если это позволит ему не отходить от костра. Сухая одежда Хикса, которую ему отдают, висит на плечах и коротковата в штанинах, но она чертовски тёплая и мягкая, и бля, Эйден должен будет очень щедро проставиться капралу, когда встретит его в баре.
Из обрывков разговоров и болтовни Вержбовски ему удаётся составить картину: перед зимой Миротворцы проверяют ворота во внешней стене, как самое уязвимое место, и в этом году честь досталась отряду 4-04, короткая спичка, которую лейтенант опять поджёг для майора Мэтта, получив необходимость трясти костями к стене и обратно, обмораживая задницу, но Тревор не в претензии, на Мисси они все получат неплохую выплату, он закупится овощными консервами на всю зиму… Эйден согревается от костра и трескотни. Миска тёплой каши, которую ему впихивают, тоже помогает.
Миротворцы явно ночуют здесь не впервые: в углу пыхтит бензиновый генератор, в окно тянутся провода придверной лампы, а у дальней стены составлены ящики с запасами — похоже на перевалочный пункт, а не на случайное место. У Выживших тоже такие есть по всему городу, Эйден в них и ночевал, но там рассчитано на одного-двух человек. Миротворцы же перемещаются отрядами. Когда-то тут была просторная дорогая квартира, судя по закопчённым обрывкам обоев на стенах и истоптанному паркету, но теперь двери выбиты, а часть стен снесена.
Поздней осенью темнеет рано — в щели забитых досками окон сочится мрак и сырость, а миротворцы, переругиваясь и перешучиваясь, устраиваются на привал: кто-то чинит порванную куртку, с другой стороны костра играют в карты, а Роу щурится на разложенные листки карт, иногда тихо переговариваясь с капралом. Эйден переводит взгляд между людьми в сонном оцепенении — от тепла и усталости он чувствует тело чужим, но его и не трогают. В Рыбьем Глазе или на Мисси не спали бы до поздней ночи, но в полевых условиях все зависят от светового дня — а в середине осени он невелик, так что через пару часов солдаты определяют порядок патрулей и раскатывают спальники. Эйден приглядывает угол и себе — мокрую одежду можно скатать и сунуть под голову, и если он ляжет не сильно далеко от костра… Холод всё ещё теснится в его костях.
— Эйден, ко мне, — Роу подзывает его жестом руки — пилигрим встаёт с неохотой, покидая нагретое место. — Ляжешь со мной, во сне не пинаться, подъём с рассветом.
…несколько секунд он в замешательстве смотрит на раскатанный спальник и лейтенанта, стягивающего форменную куртку — до потрёпанного серого свитера.
— Почему? — ему приходилось спать рядом с кем-то в долгих зимних переходах, когда спасало только человеческое тепло, потому что на сколь-либо большой костёр сбежались бы все окрестные твари, но это не тот случай. Миротворцы и так сделали для него очень много.
— Одна из привилегий лейтенанта — не подрываться в ночные дежурства, парень. И мне не хочется утром волочь твою лихорадочную тушку до ближайшего врача, так что будешь греться.
Эйден не отказывается от добра, когда его настойчиво тычут ему в лицо, так что он коротко кивает и возвращается к костру за рюкзаком и скаткой мокрой одежды — если разложить на полу, до утра кое-как просохнет.
— Наш лейтенант так хорош, что ему спальник пилигрим греет, — Тревор, из-за особой лейтенантской любви или нелюбви получивший первую вахту, не устаёт острить.
— Дошутишься, Вержбовски, будешь всю ночь с кусаками развлекаться, — Роу ворчит вроде бы добродушно, но его гулкий голос слышно через всё помещение.
— Самому лейтенанту Роу можно и погреть, — Эйден отвечает смешком на смешок, первое правило — не показывай смущения. Даже если ему действительно немного не по себе спать вплотную с Роу. Он знает о лейтенанте не так много, но не может сказать ничего плохого, только хорошее. Они знакомы через младшую Марви, не раз виделись и выпивали в одной компании, встречались в городе и на Мисси, и он слышал про всю эту штуку с «легендарностью», ладно, она впечатляла, но Эйден всё ещё маркировал его в своей голове как «друг Лоан», а не «мой друг». Что ж, возможно, совместная ночёвка их сблизит. Ближе некуда — спальник довольно стандартного размера, лейтенант высокий и широкоплечий, хоть и стройный, да и сам Эйден не болотный тростник по фигуре.
— Дамы вперёд, — Роу откидывает край, предлагая Эйдену забираться.
От спальника немного пахнет сыростью, гарью и чем-то вроде хозяйственного мыла, но нет ни кислого запаха пота, ни затхлости. Пилигрим сдвигается как можно дальше, освобождая место — Роу не торопится лечь, всё ещё споря с Хиксом о каком-то «мудаке» и «приказах». Снизу вверх он выглядит огромным и непоколебимым, как статуи, которые раньше ставили на площадях.
Комната затихает — дежурные занимают места у входа, на костёр кто-то скидывает песок, приглушая яркое пламя до небольшого огонька, шелестят спальники — кто-то ругается на промокший край.
Роу забирается на своё место, затягивая молнию, и разворачивается к Эйдену спиной.
— Доброй ночи, парень, — на пожелание пилигрим откликается с задержкой, всё ещё пытаясь расслабиться.
Ему не впервой ночевать в спальнике — собственный валяется под кроватью в Рыбьем глазе, как и не впервой делить спальник с кем-то, так что жёсткий пол его не сильно смущает, как и тело рядом. Но он привык спать в своей одежде — три кофты, штаны, две пары тёплых носков, которые он штопает тщательнее, чем некоторые свои швы. Сейчас же ему неудобно: открытая шея, подмерзающие ноги, чёрт возьми, Эйден сильно удивится, если утром проснётся без больного горла. Сырость и холод, кажется, решили остаться жить в его костях. Роу, в свою очередь, ощущается, как нагретый солнцем камень. Между ними есть узкая полоска пространства — пол-ладони, не больше, и Эйден придвигается немного ближе, тщательно следя, чтобы не упираться в лейтенанта ни коленями, ни локтями.
Не понятно, спит ли Роу — дыхание мерное, но лица не видно. Если сместиться ещё немного, можно начать буквально дышать лейтенанту в шею, так что пилигрим замирает. Ступни всё ещё чувствуются, как обломанные куски льда — он пытается потереть их друг о друга, не сильно дёргая коленями, но особо не помогает. А подтянуть колени к груди, сворачиваясь в комок, не даёт узкое пространство спальника.
— Что ты там ёрзаешь? — Роу звучит, как низкий гул генератора — отличается от его командного голоса, к которому Эйден уже привык.
— Ноги мёрзнут, — а смысл врать, когда вы в одной постели, проскакивает неуместно весёлая мысль.
— Бля, парень… Развернулся задницей, прижался, прижал ноги, как-нибудь потерплю тебя одну ночь. Выполнять, — опять же, Эйден не отказывается от добра, которое со всем лейтенантским тщанием ему выдают.
Он и правда переворачивается и прижимается спиной — благословенное тепло прокатывается по позвоночнику, а ноги начинают чувствоваться, когда он осторожно прижимает ступни к ногам Роу — тот даже не вздрагивает.
— Спасибо… Я придумаю, как отблагодарить, — ответное ворчание должно означать «забей и спи уже». Что ж, Эйден готов последовать приказу, но только в части «спи».
***
С наступлением зимы, Эйден проводит гораздо меньше времени на улицах и больше — в Рыбьем глазе.
В своих путешествиях они со Спайком к снегам всегда искали общину, где можно осесть, и обменивали на еду и укрытие свои навыки — бродячая жизнь довольно быстро учила охотиться, разбираться в травах, штопать небольшие раны и рассказывать истории. В Сентрал-Луп Эйден получает больше, чем заброшенный дом на отшибе: у него есть своя комната над баром, регулярные ужины с Фрэнком и Лоан и довольно стабильная цепочка заказов от местных мастеровых. Почти хорошо. Для счастья не хватает только Мии или хотя бы информации о ней, но с холодами снижает активность даже чёртов Вальц: Эйден ничего не слышал об этом уёбке уже месяц, и даже его подручные уроды втянулись обратно на Дамбу. Спасибо хоть, электричество осталось — чертовски приятнее жить, когда обогрев помещений полагается не только на огонь и ветряки, тяжёлые от налипшего снега.
Миротворцы единственные, кто появляется на улицах более-менее регулярно — патрули проходят мимо Рыбьего глаза, останавливаясь на кружечку глинтвейна, чтобы согреться. Нет вылазок на ничейные земли и к стене, но территория между Мисси и Рыбьим глазом держится под контролем.
Фрэнк мрачнеет от слухов, что весной майор хочет попробовать подняться на телебашню, Лоан травит байки о том, как в прошлом году едва не провалилась под лёд возле Калверта, когда шла от Роу — история не такая смешная, как ей кажется.
Сам Роу не участвует в патрулях — «привилегии лейтенанта», Эйден вспоминает со смесью веселья и странного смущения, — но всё равно регулярно захаживает в закусочную, в промежутках между бумажной работой и преподаванием в «учёбке» новобранцам. Николас грозится выгнать их с Лоан на снег и больше не наливать, если партии покера продолжат быть такими… Напряжёнными. Ни один из них не способен держать покер-фейс даже ради спасения своей жизни.
Эйден проявляет мудрость и даже не садится за партию, предпочитая наблюдать со стороны — эти двое чертовски забавны, когда пытаются обыграть друг друга на оплату всей выпивки за вечер.
Они с Роу действительно сблизились после той ночёвки — точнее, Эйден таскался за лейтенантом следом достаточно долго, пытаясь отблагодарить, чтобы они стали кем-то вроде друзей без прослойки из младшей Марви. Роу действительно хороший человек, если не обращать внимания на грубоватые шутки и проскакивающий тон «я тут командир, а ты следуешь приказу» — пилигрим понимает, за что его любят на Мисси и почему Лоан делает для него исключение среди «майорских марионеток». А ещё Роу хороший партнёр по выпивке: после третьей кружки его можно развести на миротворческие байки и забавные случаи, которых, между полевой службой и преподаванием новобранцам, он знает очень много.
А ещё он удивительно хорошо метает ножи, даже пьяным — деревянная мишень оказывается расколота надвое от центра, — довольно недурно танцует — Лоан вытащила его на странную смесь румбы и диско — и трезвеет усилием воли (и засовыванием головы в бочку с ледяной водой), если поступает срочный приказ от майора.
Так что Эйден не возражает оказаться рядом с Роу, когда в Рыбьем Глазе пробуют новую партию пива — из сентябрьского хмеля, Выжившие считают это достаточным поводом для праздника, и что ж, пилигрим узнаёт хорошее пиво, когда пробует его. Ему всё ещё некомфортно среди большого и шумного скопления людей, так что он отходит со своей кружкой в дальний угол — удивительно, что лейтенант делает то же самое. Или не так удивительно, учитывая, что Роу тоже предпочитает открытые улицы штабной работе, вспоминает Эйден.
— Погоди, парень, ты ещё на Рождество их не видел — вот там даже кусаки подходить боятся, — отшучивается Роу, когда пилигрим натягивает капюшон поглубже, чтобы каждый третий человек перестал подходить к нему с приветствием. Рождество через полторы недели, возможно, ему правда стоило бы на пару праздничных дней прогуляться куда-нибудь подальше, но Лоан расстроится.
— Я не привык к такому. Мы со Спа… наставником обычно выбирали какую-нибудь тихую общину, где в Рождество все напиваются под ёлкой и разбредаются по домам, чтобы зря электричество не палить, — Выжившие соответствуют пункту про алкоголь и ёлку — собранное из металлолома праздничное дерево, увитое гирляндами, он мельком уже видел в комнате Фрэнка, — но тихими они точно не будут. Как и экономящими электричество.
— С весной снова в путь? — Роу спрашивает вроде бы шутливо, но в тоне есть какой-то глубокий оттенок.
Эйден молча качает кружкой, смотря на сероватую шапку пены.
— Не знаю. Найду сестру, а там посмотрю, — даже если Мия не захочет его видеть, дальние переходы всё равно стали слишком опасны — заражение гудит в крови. Короткие летние ночи он ещё как-нибудь переживёт, но осень его убьёт. Остаться в Вилледоре кажется лучшим выходом.
— Собираешься лично Вальца трясти, про сестру? — лейтенант знает про отчаянные поиски терминалов, Эйден вряд ли когда-нибудь забудет их первую встречу. Но всей истории он Роу не рассказывал.
— Я плохо помню, но он был с ней особенно ласков. Он со всеми нами был ласков — успокаивал, когда мы бились в лихорадке от его, блять, вакцин, гладил по голове на операционном столе… — хочется сплюнуть, но Эйден только делает глубокий глоток. — Но Мию особенно. Её даже на опыты отдельно водили. Надеюсь, при пожаре он её прихватил с собой.
— Эйден… — вот только сочувствия ему не хватало. Он не любит эту часть своей истории, так что качает головой и делает ещё глоток. Роу затыкается.
— Я знаю, что не видел её сраных пятнадцать лет, окей? Блять, да я даже не помнил до недавнего времени — проснулся в один день и сообразил, что у меня сестра была. Память начала возвращаться… Если она ещё жива, вряд ли кинется мне на шею с объятиями, но я хочу убедиться, что у неё всё хорошо. Помочь, если смогу…
Эйден осекается, понимая, что это первый раз, когда он так подробно и откровенно об этом говорит. Спайк никогда особо не вникал во всю эту штуку с «сестрой», считая её блажью, Лоан по умолчанию понимала значительную часть, как подопытная подопытного — у неё были свои потери и поиски. А Хакон… Эйдену всегда казалось, что он избегает разговоров о Мие, сводя тему на шутки или раздражаясь. Чтоб ж, теперь он немного больше понимает поведение этого хуеплёта — вполне вероятно, он на самом деле знал что-то о его сестре. И, блять, молчал. Возможно, стоит вдохновиться примером Лоан и завести собственный список — там будет всего два имени, зато очень много причин.
Роу не лезет ему глубже в душу, так что некоторое время они пьют в тишине — тело наливается тяжестью, а мир становится светлее; ему стоит выкупить пару бутылочек этого пива на обмены, думает Эйден. Уж очень хорошее. У барной стойки, где возвышаются пивные бочки происходит какое-то движение — хриплый голос Фрэнка пробивается сквозь шум, объявляя соревнование в литр-бол. Ещё одна вещь, которую Эйден теперь знает о Роу — тот азартен и довольно легко ведётся на вызовы, хорошее соревнование может заставить его забыть о многом.
— Что, лейтенант, честь миротворцев против чести пилигримов?
— Блять, парень, ты не знаешь, во что ввязывается, — со смешком Роу поднимается, грузно опираясь на стол, и Эйден следует за ним, позволяя тяжёлой фигуре раздвигать толпу, как клин лёд. — Фрэнк, ну-ка добавь две кружки!
Литр-бол начинается с пива, постепенно переходя на что-то покрепче — дыхание выбивает на каждом глотке, пилигрим искренне старается заливать пойло сразу в глотку. Через пятнадцать минут ему становится звеняще похуй, что половина бара собралась вокруг, подбадривая их. Ещё через двадцать Эйден смирно сидит на барном стуле, смотрит на мигание лампочек за баром, и шум омывает его мягкими волнами. Если он сделает ещё хоть глоток, то отрубится прямо на барной стойке, так что двигает от себя кружку.
— Пилигрим выбывает! — осталось трое.
Роу держится лучше — он крупнее и тяжелее, Эйден рассеянно скользит взглядом по широким плечам и выступу кадыка, когда лейтенант запрокидывает голову, выпивая шот. Прозрачная капля ползёт по подбородку, падая в распахнутый ворот кофты — у бара и правда жарко. Эйден сглатывает неожиданную сухость во рту.
— Я отлить, — дорога до туалета и обратно кажется зыбкой, как канатная тропа в горах. У мутного зеркала над раковиной он останавливается, вглядываясь в себя пару секунд — на щеках алые пятна, а глаза мутные, «захорошел», как сказал бы Спайк. На Роу румянец смотрится лучше. Блять, не стоило столько пить…
Когда Эйден возвращается к бару, Роу всё ещё в игре; осталось всего двое, и лейтенант тяжело опирается локтем на стойку — Эйден уже замечал за ним такие попытки скрыть, что он пьян до жопы. Против него какой-то молчаливый здоровяк, пилигрим видел его не раз — вроде, из поставщиков Фрэнка, как бы не мясник. В какой-то момент здоровяк накрывает свою кружку ладонью, мотая головой, и Роу смеётся, запрокидывая голову — Эйден зачарованно смотрит на длинную шею с натянутыми мышцами и розоватыми пятнами ожогов.
— Спасибо, мужик, — лейтенант хлопает противника по плечу, отчего они оба покачиваются, и оборачивается к Эйдену с широкой улыбкой, сияя не хуже лампочки.
— Честь миротворце-ев, признаю, — он не чувствует даже горечи от проигрыша и сам коротко смеётся.
— Давай, а теперь эту честь нам надо не уронить, — Роу делает шаг от стойки так, как будто пол под ним не качается. Эйден следует за ним весело и бездумно, потому что приказам самого железного лейтенанта невозможно не подчиняться — шаг в шаг, пробираясь сквозь людей в лестницам в жилые комнаты. На лестнице его ведёт сильнее — вероятно, и последний шот был лишним, так что Роу ловит его за плечи, прижимая к боку.
У лейтенанта в Рыбьем глазе есть своя относительно постоянная комната — между ним и Мейер, которым рады, и Мейер Эйден сегодня не видел. Она и правда не любительница таких праздников, так что комната пустая и холодная, когда Роу затаскивает его в дверь и тяжело роняет на кровать. Пружины взрываются скрипом и пылью, которая облачком танцует в лунном свете — пилигрим смотрит на этот несколько секунд, прежде, чем начинает вяло шевелиться.
— Роу, у меня есть своя комната, — она и правда есть, на чердаке, чтобы легко приходить и уходить, но матрас такой удобный, а тело такое тяжёлое, а потолок кружится. Эйден издаёт короткий высокий смешок.
— Бля… В голубятне? Молчать и лежать, я тебя туда не затащу даже за капитанское звание, парень.
Голубятня кажется недостижимой, как верхушка телебашни — пилигрим лениво оценивает перспективу вставать, тащиться по лестницам и коридорам, а потом искать ключи по всем карманам… Пожалуй, он не прочь поспать с Роу, в прошлый раз ему понравилось — лейтенант тёплый и не храпит, только высоко посвистывает, когда тяжело дышать перебитым носом. Так что Эйден садится на матрасе — комната едва не переворачивается в глазах — и расшнуровывает ботинки, скидывая их под кровать. Включает небольшую уфэшку в ногах — лейтенант не заслужил проснуться в обнимку с заражённым — и откатывается к стенке, давай пространство Роу. Сцена кажется знакомой — смотреть снизу вверх, как миротворец стягивает куртку и снимает ботинки — ставит носок к носку, даже будучи мертвецки пьяным, — и тянет на себя край покрывала. Пилигрим неохотно шевелится — он может и поверх поспать.
Под весом Роу матрас прогибается и скрипит, невольно скидывая Эйдена ближе — в углубление.
Он лениво и сонно думает, что стоило бы поставить у кровати воду и ведро, но мир плывёт и качается, как будто он лежит в лодке посреди реки. В фиолетовых густых сумерках от лампы черты лейтенанта смягчаются — они лежат лицом к лицом, и между медленными морганиями Эйден вспышками видит изрезавшие щёку шрамы, мелкие морщинки у углов глаз и пряди, перечёркивающие скулу — в какой-то момент Роу стянул с волос резинку.
— Спокойной ночи, — он говорит шёпотом, не желая разбивать что-то огромное и хрупкое.
Роу только издаёт низкий согласный звук.
***
Пилигрим частый гость на Мисси — особенно когда его плакаты «разыскивается живым или мёртвым» не расклеиваются Миротворцами на каждый столб, к памяти покойного майора Мэтта, чтобы черти в аду его ебали вилами.
Эйдену действительно не понравился тот период, когда Мэтт за «предательство» был готов казнить его, в назидание всем усомнившимся в майорской власти — благо, Мейер это отменила, как только заступила на командование. После едва не начатой гражданской войны, которую пытался развязать Мэтт, она с радостью обменяла снятием всех обвинений с Эйдена на частичный доступ к радио Фрэнка, так что теперь попса восьмидесятых иногда перемежалась миротворческими агитками.
На самой Мисси едва ли что-то меняется — майор Мейер всё ещё по уши в бумагах, разве что завела себе секретаря, чтобы он собирал и раздавал дневные приказы, а лейтенант Роу её правая рука и лицо всех агитационных плакатов. (Эйден смеётся каждый раз, когда видит бело-синие листовки с мужественным профилем и призывом вступать во фракцию. Роу перестал затыкать взглядом всех шутников ко второй неделе и третьем десятке новобранцев.)
Одна такая листовка торжественно висит на доске с поручениями — скорее для украшения, чем для реальной пользы. Эйден ловит знакомое цветное пятно взглядом, проходя мимо доски и спускаясь ниже, на жилые этажи. Роу может быть вторым лицом во фракции — или первым лицом, вторым голосом, как метко пошутил Вержбовски, — но переезжать он отказался, и его каюта всё ещё находится возле казарм.
Из казарм звучит радио — ещё одно послабление «режима Мейер». Теперь можно слушать волну Выживших и не ловить за это внеочередное дежурство — что-то про дружбу фракций и политику объединения, Эйден не вникал сильно.
В такие моменты ему даже кажется, что три мучительных дня подъёма на телебашню, новые шрамы на рёбрах и бедре и лихорадка, в которой он провалялся потом сутки, балансируя на грани заражения, были не зря. Лоан была готова рвануть на башню за ним, когда узнала, что он отказался вернуться вниз от отрядом и решил продолжать восхождение в одиночку — понадобился Фрэнк и пара барных завсегдатаев, чтобы скрутить и запереть её в комнате. Роу был готов полезть за ним сам и вернуть силой — Эйдена спасло только то, что лейтенант в броне не смог быстро протиснуться в люк на крыше лифта и не стал рисковать вывести отряд на этаж — без электричества было слишком опасно.
Эйден боялся ярости Роу: и за самовольный уход, и за то, что телебашня в итоге досталась Выжившим, потому что парень, конечно, доверял лейтенанту и его отряду, но не властной руке майора. Но к моменту, когда он вышел из лихорадки, уже был выпущен приказ на задержание, и между попытками сбежать от миротворцев (это не было слишком тяжело, те не отличались энтузиазмом), Ренегатов (сложнее) и Вальцевых псов (очень сложно), а так же понять, кто и зачем пытался пристрелить Фрэнка, лейтенантский гнев выдохся. Так что по выходу с X-13 Эйден получил крепкое объятие — сломанные рёбра чертовски взорвались болью, но пилигрим предпочёл не портить момент — и обещание «пристегнуть тебя наручниками, парень, чтобы ты перестал ввязываться в любое встречное дерьмо». Иронично от человека, поспособствовавшего маленькому перевороту власти во фракции Миротворцев.
Эйден тоже скучал и был чертовски рад видеть Роу во плоти.
Так что к весне Эйден мотается между Рыбьим Глазом, Мисси и Дамбой; он всё ещё не доверяет Уильямсу, но тот не залил город химикатами, как только представился шанс, и предложил разместить у себя Мию — как бы ни было больно признавать, она нуждалась аппаратах поддержки жизнедеятельности, искусственном дыхании и других вещах, который Эйден ей предоставить не мог. Полковник мог: лаборатории Вальца, включая комнату Мии, остались нетронутыми, а жена Уильямса, Анна, действительно привязалась к девушке. Эйден предпочитал не вникать — он просто был рад, что его сестра получает помощь и держится подальше от Вальца.
На Дамбе у Эйдена даже есть своё место — койка в углу комнаты Мии, под которой он хранит запасную одежду и халат, в который переодевается, когда хочет провести время с сестрой. Анна, несмотря на всю внешнюю мягкость, может быть чертовски угрожающей, когда объясняет, что «девочке не стоит трогать всю ту грязь, которую Вы собрали собой в городе, Эйден» — а у пилигрима хватает ума не спорить с женщиной, к чьим рукам Мия тянется за лаской и заботой.
Комната в Рыбьем глазе окончательно становится его — обрастает ненужными вещами, ящиками с запасами, коллекцией флажков, которые он вытащил из какого-то заброшенного дома. Лоан шутит, что он отрывается за все годы бродяжничества, стаскивая всё, что попадётся под руку.
На Мисси… Ну, у Эйдена есть убежище в одном из отдалённых контейнеров, спальник и смена одежды. Но в действительности, большую часть ночей он проводит в лейтенантской каюте. Роу ночует либо в казармах, либо на заставе, либо не спит вовсе на ночном дежурстве, так что делает Эйдену второй ключ от каюты и разрешает оставаться там — «доживёшь до моих лет, не захочешь морозить почки по металлу, знаю я ваши спальники».
Так что сейчас пилигрим спускается по грохочущим металлическим лестницам в трюм — к жилым помещениям.
Каюта тёмная, но воздух не спёртый — когда Эйден включает лампы, он видит следы того, что Роу был тут недавно: покрывало расправлено до последней складки, на столе обрушилась новая стопка бумаг, а на стул скинута разорванная нижняя кофта в пятнах густой зелени.
Странное ощущение, что он может так смело входить в чужое жилое пространство, но к этому моменту он бывает тут так часто, что его запасная пара кроссовок стоит под кроватью, в угол брошен вещмешок с выдранными аккумуляторами, которые он никак не донесёт до мастерских, а на комоде стоит игрушечная полицейская машинка, которую он нашёл в руинах торгового центра и в качестве сувенира захватил для Роу.
В каютах слышно всё и ничего одновременно — до Эйдена доносится ритмичный шум волн за стенкой и голоса из коридора, но внутри нет ни единого подвижного элемента: металлических тонких трубочек, трещоток и флажков, которые так любят Выжившие — всё это звенит и дребезжит в комнатах от любого сквозняка. В каютах Мисси всё, что не приколочено, должно быть или на полу, или не слишком хрупким — иногда корабль покачивается на воде, несмотря на все якоря и переходы, привязывающие его к земле.
В привычной рутине Эйден скидывает вещи на стул, перевешивая рубашку на спинку, и раздевается до нижней майки — в каютах плохая вентиляция, как бы ни старались корабельные мастеровые, и воздух быстро становится душным от живого присутствия. Он старается не смешивать свои вещи с вещами Роу — в куче тёмной мягкой ткани сложно разобраться, и он правда устал терпеть шутки Лоан, когда однажды в спешке прихватил кофту лейтенанта вместо своей. Любовь к длинным и свободным вещам подвела его, и размер не смутил — зато окружающих смутила нашивка миротворцев, которую он не заметил. Кофту Эйден старательно постирал в реке и вернул на следующий же день, прокравшись в каюту, как невольный вор.
Ещё одна особенность кают, в сравнении с Дамбой и закусочной, — абсолютная темнота, которая наступает, как только отключишь лампы. Эйден лениво оценивает своё состояние — у него нет ран, он не дрался сегодня и спокоен последние часы, так что заражение вряд ли вскипит в крови. Он может позволить себе роскошь поспать шесть часов без ламп. От штатива до койки пилигрим проходит в темноте — два с половиной шага, без препятствий на пути, и край матраса врезается в колени. Для Роу это было бы два шага.
Первые разы Эйден спал на полу, завернувшись в спальный мешок, пока пришедший с дежурства Роу не сказал ему не заниматься хернёй — «ляг нормально, я тебя зачем сюда пустил». Так что сейчас он садится на койку, чувствуя под пальцами шерстяное покрывало. Эйден не позволяет себе наглости залезать под верхний слой и закапываться в простыни, но покрывало достаточно большое, чтобы он мог укрыться краем. Тут всё рассчитано под Роу — от огромного покрывала до подставленного в изножье ящика, выровненного по высоте с краем койки.
От покрывала слабо пахнет чем-то, что напоминает Эйдену о лейтенанте — сырая вода, ромашка и нагретый металл. Он прижимается щекой и медленно вдыхает — темнота делает всё более острым и личным.
Он любит свой угол на Дамбе — засыпать рядом с Мией, повернувшись к друг другу лицами, как в детстве, и следя, кто первым сдастся и заснёт. Дремать в комнате Рыбьего глаза под отдалённый гул лопастей ветряка и просыпаться, когда кто-то громко хохочет в коридоре. Но, из всех его убежищ, самое спокойное — здесь, в сердце Мисси, среди вещей Роу.
Иногда, в темноте, окружённый знакомым запахом и шумом, в полусне он мечтает о том, чтобы засыпать среди простыней и слышать, как шелест волн смешивается со глубоким звуком дыхания Роу.
***
После переворота у Миротворцев — или захвата VNC, или побега Вальца на X-13, зависит от фракции, карта города определяется заново. Так что ранним летом, в период долгих дней и коротких ночей, Роу с отрядом мотаются по Вилледору, составляя новую карту. Тянут за собой краску, флаги, мотки проводов, инструменты для ремонта подстанций — и пилигрима.
Парень прилип к ним, как репей — Вержбовски шутит, что народный герой ищет новую возможность погеройствовать, а Роу… Ну, он тихо благодарен. Пилигрим, лёгкий и проворный, что птичка, помогает протягивать провода и составлять карты завалов на улицах — и не надо всем отрядом шататься по переулкам, если Эйден может забраться повыше и посмотреть. Роу идёт за ним — не на скаты крыш и шпили башенок, но на верхние этажи и к парапетам. Город довольно красив с высоты.
Во времена Мэтта он бы не смог позволить себе курить у пожарной лестницы, ожидая, когда пилигрим спустится, но Мейер даёт ему гораздо больше свободы — как в перемещениях, так и в планировании миссий. Она хороший управленец, но боевого опыта у неё после учёбки и не было — как завязла в бумагах и распоряжениях, так и не выныривала.
Сверху раздаётся шорох, и парень спускается с крыши: повисает на руках, приземляется на площадку мягко, будто под ногами опавшая листва.
— Между двенадцатым и двадцатым квадратами обрушилось здание, перекрыло улицу, а в остальном чисто, лейтенант, — и улыбка, короткая, но яркая. Роу хочется прищуриться.
— Спасибо, Эйден. Давай, ещё одна остановка, и привал, — он похлопывает того по пыльной куртке, как сделал бы с любым их своих людей, но убирает ладонь чуть резче.
По словам Хуана, «пацан смотрит на тебя, как будто ты леденец, который хочется облизать». Когда мнение проклятого Райнера начинает совпадать с мнением Лоан, это очень плохой признак. Когда Роу начинает над этим мнением задумываться, а не отшучиваться, — это проблема.
Ему на самом деле нравится парень — он добр, смел до дури и остёр на язык достаточно, чтобы Роу не приходилось мучительно фильтровать собственные грубые шутки, как он делает с той же Мейер. И телебашня связала их на каком-то особом уровне, и лейтенанту приятно выпить в баре с кем-то, с кем он не живёт в одних казармах, и парень травит отличные байки под настроение, и он силён и безрассуден достаточно, чтобы шагать в ногу с отрядом — а по ловкости отряд превосходит…
…и его бёдра чертовски хороши, когда он вылезает из тёплой туники, в которой прошатался всю зиму и весну. И есть что-то, что заставляет Роу на секунду замедляться, когда мягкий вечерний свет подсвечивает профиль Эйдена вот так.
Район, который они сейчас обследуют, раньше был ничейным — а ренегатские крысы плодились во всех ничейных углах. Но сейчас полковник Уильямс держит своих людей на Дамбе, Вальцевых ублюдков почти всех разогнали, так что Роу решает остаться здесь на ночь, не выбираясь обратно к местам обетованным. У них есть час, чтобы найти привал и укрепиться перед тем, как кусаки вылезут на улицу.
И пилигрим предлагает место для привала. Во имя своего спокойствия, Роу не задаётся вопросом, откуда он знает это забытое богом место достаточно хорошо, чтобы сделать здесь полупостоянное убежище. Но предложенное здание, два этажа и башенка, и правда хорошо — окна первого этажа заложены кирпичами, даже если раствор кое-где осыпается. Дверь завалило, так что пробираться приходится через узкий пролом в стене — Берислав едва не застревает, но кто-то (Вержбовски, блять!) любезно щиплет его за жопу, чтобы он пролетел не хуже бутылочной пробки. Сам Роу скребёт плечами по стенам, но протискивается без покушений на свою задницу.
Внутри здание неплохо сохранилось — на втором этаже достаточно места, чтобы расположился отряд, так что устанавливается обычный вечерний шум — треск заводимого генератора, грохот жестяного листа, на котором разводят костёр, шутливый спор, где чей спальник будет лежать. Роу почти чувствует, как у него свербит в башке — ему надо сесть и занести на карту сегодняшние данные, и определить маршрут на завтра, и отрапортоваться Мейер — всё это не свалишь на Брукса, особенно если Брукс, зараза, выбрал остаться на Мисси со второй половиной отряда. Так что лейтенанту придётся мало того что возиться с бумагами, но и делать это в окружении толпящихся громких — и местами вонючих, Хадсон, если мне лично придётся принести тебе новые носки, ты получишь пять нарядов вне очереди, — мужиков.
— Лейтенант, — он устало оборачивается, и понимает, что Эйден даже не начал устраиваться на ночёвку. — Можем подняться в башню, у меня там убежище, там потише.
Во имя тишины и отсутствия носков Хадсона, Роу готов залезть ещё по одной хлипенькой лесенке на очередную голубятню.
Небольшая круглая комнатка выглядит самой чистой во всём здании — и явно жилой, тут есть горелка, брошенный матрас, прикрытый тряпьём от мусора, и пара деревянных ящиков, достаточно крепких, чтобы Роу рискнул на них сесть.
— Блять, ты как сюда это втащил? — матрас двухспальный, если не king-, то явно quenn-size, и Роу не может поверить, что один худощавый парень внёс его по крутой лестнице или протолкал через узкое высокое окошко.
— Это не я. Но когда я это место нашёл, то решил тут обосноваться — кровать мягче, чем у тебя на Мисси, — на беззлобную насмешку Роу отвечает кривой улыбкой — оба знают, что его кровать на Мисси по твердости где-то возле досок. Правда, размоченных дождём. Зато для спины полезно.
Между ящиками и подоконником, Роу находит место разложить карту — закатный свет стремительно угасает, но, если поторопиться, ему не придётся портить глаза при лампе. Достаточно уже того, что спина болит от забегов в броне, сна в тонком спальнике на полу и вечеров, когда он корячится над бумагами, как штабная крыса.
Эйден остаётся в комнатке: стаскивает тряпьё с матраса, перекладывает вещи в рюкзаке, поджигает лампу-горелку — к моменту, когда Роу отрывается от карты, матрас превращается в пристойное спальное место, а сам пилигрим раздевается до нижней кофты и валится сверху. Лейтенант паршивцу почти завидует.
— Я могу подвинуться, тут хватит места двоим, — в этом нет ни насмешки, ни кокетства, так что Роу всерьёз задумывается над предложением. Спать рядом с мужиком ему не впервой — и даже с самим Эйденом не в первый раз, и даже без окружения отрядных.
После того, как он спускается на этаж ниже и видит бойцов, занявших все удобные места, идея превращается в уверенность. Он мог бы командирской властью согнать кого-то из отрядных, приказав уступить место, но Роу не любит быть таким мудаком — на власть пусть дрочит Грейди. Так что лейтенант подхватывает свой рюкзак и поднимается обратно — к Эйдену и чертовски удобному матрасу.
С другой стороны, приходит насмешливая мысль, ему не придётся всю ночь ворочаться на полу и нюхать носки Хадсона. У него практически люкс на двоих.
Солнце успевает зайти, и теперь в щели между досками, забивающими окна, сочится прохладная темнота. Эйден успевает откуда-то добыть чайник относительно-чистой воды, а Роу вытаскивает сухпаёк — привал слишком короткий, чтобы разводить готовку.
Миротворческие сухпайки — суточная консерва из овощей с присутствием мяса и пресные хлебцы, которые не крошатся только потому, что твёрдостью сравнимы со спрессованными опилками. Пилигримские — тряпица с орехами, вяленым мясом и какими-то корешками. После короткого переглядывания Роу меняет часть консервы на настоящие лесные орехи ко всеобщему довольствию. Вся еда пилигрима предназначена для того, чтобы есть руками и на ходу — даже спрессованные овощи тот тянется подцепить пальцами, а не вилкой, из-за чего регулярно облизывает пальцы. В этом нет томной эротичности, но Роу всё равно немного задерживается взглядом.
— Ну что, романтический ужин закончен, командую отбой, — он шутит бездумно, рассеянный от тепла, усталости и сытости. Ответный взгляд Эйдена слишком полон мягкой нежности, чтобы это можно было не заметить. Хуан был прав, парень не умеет держать лицо и носит сердце на рукаве. Роу бы чувствовать неловкость, но это скорее похоже на слабые искры, ссыпающие по позвоночнику.
— Я к стенке. Тебе постель уже согрел, добро пожаловать, — Эйден откатывается по матрасу, и нижняя майка задирается, обнажая полоску незагорелой кожи над поясом спортивных штанов. Роу отворачивается, чтобы сосредоточенно собрать вещи обратно в походный рюкзак и расшнуровать ботинки. Отставить неуставные мысли.
Матрас прогибается под спиной, как облако — чистое блаженство. Размер достаточен, чтобы они оба легли, но недостаточен, чтобы не сталкиваться плечами и бёдрами. Роу доволен, что Эйден уступил ему край — в критической ситуации, он бы предпочёл, чтобы парень оказался у него за спиной.
Тот засыпает быстро, по походной привычке — лейтенант плечом чувствует, как тело рядом с ним обмякает, а дыхание становится ровным и глубоким. Сам Роу поворачивается, чтобы лежать лицом ко входу, а спиной чувствовать Эйдена.
Пожалуй, он мог бы привыкнуть так засыпать не только во время миссий.