Напарник

            and if somebody hurts you, i wanna fight

      После завершения дела Разумовского все стало спокойно. Игорь не носился больше с каждой догадкой как с писаной торбой, больше сидел в участке, разгадывая дела, которые они с Димой окрестили «холодильниками» — простыми, примитивными, которые можно было решить, не выходя из здания. Они работали вместе: вместе пили кофе, вместе ходили в архив, вместе вчитывались в дела уставшими глазами. «Над делом работают: И. Гром, Д. Дубин» уже никого не пугало. Ну, почти.       Дима освоился, стал учавствовать в ставках, рисовал девушек из отделения в обеденный перерыв, смешно хмурил брови, если что-то не понимал. Игорь уже запомнил, что после этого он тянулся к нему через стол со словами «в смысле?». Дима расслабился, думал, что после Чумного Доктора ему уже ничего не страшно.       А Игорь не расслабился. Его мозг устраивал ему панику каждый вечер после работы, потому что мозг Игоря — не сердце Игоря, он-то прекрасно понимал, что к добру это не приведет. И мозг, кстати, один раз уже оказался прав, когда Дима выдал Игоря Стрелкову, но сердце продолжало делать вид, что ничего не случилось. Сердцу Игоря было очень одиноко и плохо от этого самого одиночества. Мозгу Игоря было очень одиноко и хорошо от этого самого одиночества. Вот так и жил Игорь, пытаясь совладать с самим собой. Его эти несостыковки раздражали больше всего на свете. С Димой ему было очень комфортно, потому что Димка его понимал, смешил и помогал. Но этот комфорт был ложным — Игорь с грустью это признавал. Ему срочно нужно было что-то делать с угрожающей ситуацией. Он ничего для этого не делал — оно все само у него как-то, по-громовски: неловко, неотесанно, но всегда, всегда очень метко и в яблочко. Но Дима тогда удивлял его еще больше: он не отстранялся и не обижался на громовские пакости, а смеялся и отшучивался. Игорю угрожала самая настоящая опасность: они могли подружиться. — А ты его зачем так шугаешь? — поинтересовался Прокопенко во время того, как они лепили очередную партию пельменей. Игорю это занятие очень нравилось: оно его успокаивало. — Ну, Димку. — Никого я не шугаю, — полушепотом ответил Гром. Теть Лену будить нельзя. — Вот и нечего его шугать. Он у тебя вон какой терпеливый. Но он же тоже не стальной, Игорек. Дошугаешься, уйдет. — А мне какое дело, — Игорь умело делал вид, что пельмени его волнуют куда больше, чем Димка и вообще все на этом свете. — Один останешься. — Лучше один, чем с пулей в сердце, — Прокопенко помрачнел. Игорь прикусил язык: в этой квартире об этом не вспоминали.       Дима совсем не торопился его оставлять. Он даже придумал пару своих шуток — оригинальных каламбуров на тему фамилии, которые Игорь еще в свой адрес не слышал. Дима перестал ругаться на него за несоблюдение устава, а молча оттаскивал от преступников и прочих неугодных. Если выводили сильно, то и вовсе присоединялся, каждый раз своими ударами безмолвно напоминая Игорю, что он постоять за себя тоже может. Дима брал на себя неприятную Грому бумажную волокиту, засиживаясь в участке еще дольше, а Игорь выручал его, если он косячил и путался по неопытности. Мозгу Игоря стало совсем невмоготу, когда он на подкорке сознания он наткнулся на Димину фразу о том, что они идеально дополняют недостатки друг друга. Ему очень не хотелось, чтобы Дима был прав. Но Дима был прав, а еще Дима был нужен.       Одним вечером им наскучил участок, да и дело вырисовывалось не из приятных — там уже были не холодильники, а морозильные камеры. Дима предложил взять выпить и решать проблемы на нетрезвые головы. Игорь согласился, хотя соглашаться Игорь не хотел. Они оказались у него в квартире. Дима тащил документы, а Игорь — пакет с пивом и закусками. Дима опять порол какую-то чушь про артхаусные фильмы, а Игорь ругал себя за свою глупость. — Почему ты табельное не носишь? — поинтересовался Димка, пока Игорь открывал третью бутылку. О, нет. Только не эти пьяные разговоры. — Чтобы тебя ненароком не застрелить, если бесить будешь. — А я не буду. — А ты всегда бесишь. Дима замолк. Игорь повернулся с бутылкой, чтобы вернуться к Диме и делу. Но Дима почему-то смотрел прямо на него, а не на дело. Да еще и смотрел так, с недопониманием, почти с замешательством. И грустно. Переборщил с пивом, наверное. Игорь плюхнулся рядом и пролил немного на одно из письменных заявлений. Дима свою бутылку отодвинул, молча слушая теории и идеи, которые выдавал Гром. — Игорь, а ты правда так думаешь? — Ну да, сам посмотри, тут же прям так и написано, если ты слепой. Ты ж в очках, не видишь что ли? — Я тебя правда раздражаю? — Когда болтаешь не по делу и ошиваешься рядом, то да. А ты это почти всегда делаешь. Так что, да, раздражаешь, — Игорь говорил со смешком и алкоголем в голосе, но Дима, похоже, не понял. А потом просто встал и ушел, не забрав с собой дело. Игорь следом не пошел.       Смешной он. Хороший Димка, очень. Он же не виноват в том, что у Игоря батю подстрелили. Чего его от себя гнать? Незачем его гнать, люди же разные бывают, этот вон какой — огонь, воду, медные трубы, холодильники с Игорем пройдет. Хороший из него напарник. И друг он хороший. Интересно, а у него волосы на ощупь мягкие? У него гель для душа классно пахнет. Сколько он ростом? Где-то под метр семьдесят, наверное? Или семьдесят пять? Надо спросить. А глаза у него какие красивые! Игорь бы себе такие хотел. Нет, ему его больше идут. И голос у Димки приятный, он будто у него не ломался, но он звучит соответствующе тому, как должен звучать Дима Дубин. Вот был бы Дима девушкой, цены б ему не было. Забрал бы и никому не отдавал. Это, пожалуй, его единственный минус. Игорь закрыл глаза. Да, он бы его по голосу из тысячи узнал. Интересно, а как бы выглядела его женская версия? А она никак не выглядела. Игорю упорно виделся Дима именно таким, каким он был. Не работало Игорево воображение под градусом. Игорь открыл глаза, возвращая себя в реальность. Вот это его развезло с трех бутылок. Дима забыл рубашку. Куда ж это он так торопился? Это же его любимая. Ему ее сестра подарила, он рассказывал. Надо обязательно отдать. Она тоже гелем пахнет. Завтра. А сейчас спать. Проснулся Игорь Гром в достаточно непонятной обстановке: вокруг бумажки; телефон того и гляди, разорвется, так орал будильник; в голове муть, в желудке — тоже; в руках — Димина рубашка. Это еще что за новости. Он выключил будильник, поднялся с пола, на котором заснул, включил телефон, чтобы написать Диме про рубашку, которую он у него забыл. Дима, как оказалось, ему зачем-то звонил ночью. Наверное, из-за рубашки. Она ж его любимая.       В участке Дима оказался раньше, чем его напарник, а это означало, что у него есть время на подумать и на набраться сил перед новым днем. Он прекрасно помнил, как его защита вчера чуть треснула — из квартиры он вышел уже почти плача от обиды, но удержался. А потом не спал всю ночь, думая над тем, что Игорь ему наговорил за все это время. Столько грязи — и за что? За разговоры о вещах, которые ему интересны? За ошибки по неопытности?       Да его никто в участке бы столько терпеть не стал. Его ж все или боятся, или не любят, потому что он со всеми обращается как с мусором. А Дима же не все? Или все? Он оглянулся по сторонам. Вон Костя Цветков — ему точно скоро влетит от Грома за нелепые шутки. Дима так не шутил, он всегда был очень осторожен. Он использовал необидный юмор в целях защиты от Громовского очень, очень, очень обидного. Дима собирался перевести взгляд на кого-то другого, но ему пришлось задержать его на дверях, потому что там уже вырисовывался знакомый силуэт. Этот силуэт к нему приближался. — Привет, Игорь, — руки он не протянул, он же не дурак на это вестись. — Держи, — Игорь положил аккуратно сложенную рубашку ему на стол. — Ты забыл вчера. — А ты зачем у него вчера раздевался? — послышался закономерный вопрос сверху. Может, сейчас и влетит Цветкову. — Чтобы ты спросил, — буркнул Дима, убирая рубашку в рюкзак. — Спасибо. — Да не за что, — ответил Игорь, — а ты чего ушел вчера? — Да так. Устал. — Ну так и переночевал бы у меня. — Ага, — снова прокомментировали сверху, — а так ему всю ночь фантазией пользоваться пришлось. Это ж вообще не по-напарнически как-то, Димуля. В Цветкова прилетела подставка для документов. Он обматерил Грома и отправился оттирать рубашку от кофе, который пролил.       Дима вообще сидел сам не свой, усердно что-то набирая на клавиатуре. Игорь чуть наклонился, потому что ему показалось, что руки у Димы чуть дрожали. Да он сам как-то не то покраснел, не то побледнел и очень сильно сжимал челюсти. — Не обращай внимания. Дебил без личной жизни, вот и… — Я тебя что, просил меня успокаивать? — Нет, но… — Ну вот и помолчи тогда, — голос у Димы дрогнул; он резко поднялся с места и ушел за кофе. Гром удивленно смотрел ему вслед. Дима так умеет? Кофе Дима пил один, у кофемашины. Проигнорировал подошедшего Цветкова, чтобы тот отстал. Игорь все это время не сводил глаз с друга и думал-думал. Он так раньше ни на какие шутки не обижался, даже когда над ростом шутили, причем достаточно обидно. — Слышь, — бросил он сидящему рядом Цветкову, — еще раз напарника обидишь — я тебя за участком зарою. — Хорошо, вы только с напарником пидораситься у нас на глазах перестаньте. Тошнит уже. Сам того не ожидая, Гром схватил провокатора за ворот многострадальной рубашки и уже замахнулся, но из кабинета, к счастью Цветкова и несущегося через весь участок Димы, выглянул Федор Иванович. Цветкова уронили обратно на стул. — А ну сюда иди.       И Игорь пошел, уже готовя значок и вспоминая формулу заявления по собственному. На этот раз ставки никто не делал, потому что все разбежались шептаться о произошедшем. Дима занял место и вернулся к работе, пытаясь не думать обо всем, что только что услышал. Эта тема очень болела, особенно тогда, когда упоминалась в присутствии людей, которым знать об этой его части не надо было.       Он не хотел работать в участке один против всех. Он мог, да, он и травлю в старших классах пережил, когда кто-то пустил эту сплетню о нем. Но он не хотел опять везде ходить один, ловя на себе взгляды отвращения. Лучше он потерпит Игоря и его шутки. Если, конечно, Игорь сам чего-нибудь такое не сморозит. — Гром, ты завязывай с таким историями. Ты ж если изобьешь кого, тебя ж попрут, — Федор Иванович был предельно серьезен и говорил с Игорем тихо, глядя ему в глаза. — Он Димку обидел. — Тебе можно, а другим нельзя? — Я его не обижаю, я его люблю. Ну, в смысле, — Игорь очень сильно смутился и упер глаза в пол. — Ну, как напарника. Он здоровский. — Он тебя боится. — Да не боится он меня! «Боюсь», — подумал Дима, глядя в сторону кабинета, — «я тут без него вообще не выживу».       Домой Игорь вернулся в совершенно разбитом состоянии, не стал даже раздеваться — улегся на диван в обуви, куртке и кепке. Дел не было, в голове носилось всякое, не имеющее к работе никакого отношение. Гром выбрал одну мысль, чтобы ее подумать. Он выбрал вернуться к своим вчерашним мыслям и попытаться вообразить себе Диму в женском обличии. Его эта мысль донимала до ужаса, так почему бы ей не заняться?       Получалось красиво. Этому образу Игорь добавил не слишком много, у него получилась маленькая, дерзкая девушка с блондинистой карешкой в полицейской форме. Обязательно в очках. Но образ в голове у него никак не задерживался. Он улетучивался, когда Игорь случайно вспоминал, что Дима не выдуманный и Дима правда существует. Дима, у которого сегодня так дрожали руки и голос, что Игорь почти нарушил закон. Он коллег вообще старался не трогать. Но Дима так расстроился, ушел, а потом целый день молчал. А за своих горой стоять надо. Он бы и за Юлю бросился бы. Кстати!       Он торопливо вытащил телефон и позвонил Юле, чтобы рассказать о произошедшем и спросить, как бы Дима выглядел, если бы был девушкой. Грому это вот прям до смерти знать надо было. Юля ответила, но звучала она не очень одобрительно. Игорь стушевался, но решил позиции не сдавать. — Ты не знаешь, почему Диму так бесят шутки про наше напарничество? — Гром знал, что Димка с Юлей общаются чаще и больше. Они как-то нашли общий язык, и Игорь ничего против не имел. Юля, судя по звукам, заваривала чай. Судить Игорь мог только по звукам — Диму напротив нее он не видел и не слышал. — А почему он спрашивает? — шепнул ей Дима, который к разговору прислушивался очень внимательно. — А почему ты спрашиваешь? — Да он так расстроился сегодня. У нас один долбаеб в участке есть, у него язык без костей, вот он и несет ахинею. А Димке обидно. Я ему сказал, что он идиот, — ну, тот долбаеб, в смысле, не Димка, — а Диме все равно грустно так было. Короче, не знаю почему и голову целый день ломаю. — Голову он ломает, — сам себе сказал Дима. Юля думала для Грома, но на самом деле ждала знака от Димы. — Потому что боится, что ты перестанешь с ним общаться. — Ну, может, он боится, что ты поверишь в эту чушь и перестанешь с ним общаться? — Игорь задумался. Он ведь ни слова не сказал о том, что конкретно там было сказано. Дима ей все рассказал еще раньше. Значит, его это и правда очень волновало. — Может. Слушай, Юль, как думаешь, а как бы он выглядел, если бы был девушкой, а? Я над этим тоже уже два дня бьюсь. Юля рассмеялась сначала от абсурдности и неожиданности вопроса, а потом от того, как услышавший Дима раскраснелся и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Игорь, ты пьяный? — Сейчас — нет. Вчера — да. — Ну тогда кончай херню нести и проспись. Все, давай, у меня гости.       Звонок сбросили. Игорь положил телефон на пол. Ему и правда хотелось спать. А завтра надо было поговорить с Димой. Не по поводу девушки — по поводу того, почему это ему вдруг не захочется с ним общаться. Надо подумать. Почему он именно обиделся? Почему не разозлился, как Игорь, или не сострил в ответ? Стоп. Обижаются на шутки когда? Когда шутки задевают по больному.

Стоп. Стоп.

      Игорь аж с дивана подскочил, пораженный внезапной догадкой. А это вообще звучало достаточно правдиво: Дима не особо ладил с остальными парнями из участка, но очень сдружился с девушками. Он именно сдружился — Игорь ни разу не слышал что-то, похожее на флирт, но ведь мог Дима просто не уметь? Да чушь же какая-то. Игорь побродил по комнате. Вообще, можно было позвонить Диме и все узнать. Но Игорь все-таки нащупал тормоза и пошел обратно на диван. — Это не мое дело, — сказал он в тишину квартиры. — И меня это вообще никак не касается. Мне это не интересно. Я-то нормальный. А его ненормальность меня не касается, пока он ко мне не лезет. Говорил же, нахуй напарников. С ними со всеми что-то не так.