***
У Лиса нет чувства страха — только нос, четыре лапы и два уха. Зачем Лису бояться папу, если у него есть ноги, способные быстро-быстро убежать? Зачем Лису бояться маму, если у него есть зубки, способные сильно-сильно укусить? Зачем Лису бояться мира, если у него есть два уха, способных все-все услышать? Проблемы начинаются тогда, когда Он пугается отражения в зеркале. Ни клыки, ни ноги, ни зубы, ни когти, ни уши здесь не помогут. Это потому что зверь испугался самого себя. Ааномⁿ звали маленького ребятенка с ушками и хвостиком корсака в прибавок, у него блестели глаза, заплетались руки, и волосы наэлектризовывались от мыслей в голове. Еще он был очень пугливым, как проповедуют рассказчики.***
— Не ходи туда. Хвостик предательски дергается, выдавая мальчонку с потрохами. Никто не догадается, а он все равно пойдет. Все равно побежит! Ивана Купала происходит в один год, и все: начиная от фавнов, заканчивая химерами, собираются вместе на празднование. Его прощанием становится болезненный щипок, да и был он таков. Мальчик мчится, мчится, мчится — никто не увидит, не заметит, не спохватится — мимо камней и осоки, болота и вьющейся глицинии и старается не смотреть на подвижные тени мелькающей нежити. Тапио встречает молчанием, как и обычно, и Миэллики качает головой.¹ Они падут. Через пять минут, когда рассвет забрезжит над Иваном Купала, заканчивая день. Лис не знает. Не боится. Протягивает лишь корзинку с колокольчиками, чтобы поздравить богов. Он — проказник — так делает всегда, с пяти лет, когда Тапио, бог леса, повстречал его на болоте. Миэллики, жена его, всегда нежно гладила волосы Аана под звонкую песнь ветра, когда лисенок к ним наведывался. Праздник, казалось, не просто происходил, а впитывался в воздух — большие уши даны ему не для вида, а чтобы слушать, чувствовать, — объяснял терпимо Владыка. Лес, например, трещал в ночь, когда люди поднялись на бунт, Тапио знал, но не мог позволить своей территории быть погребённой навек, вместе со всеми пре́данными (или преда́нными) жителями. И обстоятельства судьбы так легко сомкнулись в клетку на определённом ребенке. Последнее, что Лис видел — крепкие силки-обьятья Миэллики, ее шепот, твердящий, не разворачиваясь, бежать. И никогда не помнить людей, встреченных здесь. А дальше: мольба коры, рокот листвы, запах палёной шерсти и разрывающий крик.***
«Слушать и бежать, не разворачиваясь». Подобным девизом Лис прожил еще тринадцать лет. Обретя новое имя, поменяв два раза место жительства и миллион — занятие. Падая, расшибаясь и снова начиная свой ход. Слушать и бежать, не разворачиваясь. Салатовая листва приветственно хлопала в ладоши и отвечала на каждую его просьбу, даже самую милую и тихую, но всегда была к нему нема. Широколиственные царство — система зверей и растений, жизни и палачей. В которой он, маленькая деталька, исследователь, нашел свое место и новый дом. Забыть всех, кого встречал ранее. Пожалуй, единственное наказание, которое Укко не смог исполнить. Укко², он же Аан. Новое имя, полученное в гнусном городе чуждых лиц, враждебных слов, бесформенных накидок, укрывающих и голову, и неантропоморфный хвост. Несмотря на обновленный лик, но силуэты близких, квори и нечисти, выгоревших до тла в родной деревне, оставались нечеткими пятнами в наэлектризованной годами голове. Больше некуда бежать — он это чувствовал. Лес вокруг волновался сегодня, так, по-тихому, как только стихийность и умела. Как умели Миэллика и Тапио, по которым он безвозвратно скучал. Больше некуда бежать — поэтому он слушал. Ночь выдавалась беспокойной, предвкушающей. Особенной. Тихий перезвон травы, стрекотка кузнечиков, пересчитывание белок на спор, гудение желудей. Где-то в северной части леса ругались листья, где-то спали, похрапывая, воробьи. Как только чужая нога ступила на тропы, он сразу же услышал. Мелодичная поступь — как песнь мерна и упруга, словно текучий ручеек и дзиньканье колокольчиков. Словно конец света — и вдруг всё перестало существовать, и лес замолк, вслушался в ноты, загипнотизированный окончательно, полностью. Возможно, в плену был только он. Возможно. Чуть только послушаешь, как тут же добавляются слова, и медный голосок растягивает их, и в нем — он от испуга чуть не упал — дом. Тот полномерный, о котором мы привыкли слышать в пересудах философов и рыночных пьяниц. У Лиса в ушах — голос, и он впервые осознает, что не боится за всю свою жизнь страха. Воображает свой лик, не с покрытой шалью головой, и хочется вприпрыжку — как в детстве. Но он стоит, стоит под ступором и звездами и заводит песню, подхватывает охрипше, дабы быть маяком. Дабы направить путника к себе, туда, куда ему и нужно. Дочь Владык Лесов — он узнал ее полномерно. Лис не помнил, откуда они знакомы, но голос опьянял, тянул к себе, тот был уверен: она и так к нему. В гости. Навсегда. У девушки оказывается смех прозрачный, волосы светлы, как июльское небо, платье — эфемерная туника, впитывающее жар луны, а в руках — корзинка с колокольчиками. — Аан. — Меня зовут Укко. — Укко. — девчонка смеется. — Мое имя Рауни.³ Она выдергивает из букета цветок и так легко, так просто завязывает узлом вокруг безымянного когтистого пальца. — Я останусь? Больше некуда бежать — как-то радостно осознает Лис. И выслушивать тоже некого.***