Сопряжение

      Чуя никогда не чувствовал себя одиноким. Пустым, бездомным кувшином с пробитым дном, не отягощенным прошлым, не обросшим привычками недо-человеком, который в один момент просто «р-раз — и появился» — да. Чёрной дырой, в которую, что ни положи, чем ни наполни, все равно засосет, потеряется, уничтожится — тоже. Но одиноким? Увольте. У него всегда был предвзятый комментатор его жизни, личная головная боль.       «Что делает этот жалкий человечишка?»       Арахабаки. Накахара вздохнул, привычно не обращая внимания на говорливого бога. «Жалкий человечишка» изволил смотреть видео с непристойным содержанием именно тогда, когда Чуя выжидал момент, чтобы его убить. И такое бывает в весёлой жизни самозанятого наемника. Страны разные, а люди везде одинаковые.       Поддерживаемый Печалью, он перебрался на другую крышу, меняя дислокацию на более удобную. Автоматически проверил: в камеры не попадает. Замечательно. Арахабаки на фоне что-то привычно нудел: Чуя искренне считал, что бог становится с каждым прожитым годом все дотошнее, ворчливее и разговорчивее. Ни один из этих трех пунктов Накахаре не нравился: в последнее время голова раскалывалась, а тело подводило в самые неожиданные моменты.       «Тебе нравится Германия, сосуд? Помнится, однажды в ней знатно повеселился. Правда, тогда ещё существовали… кажется, рыцари?»       — Ты не мог узнать страну, — тихо возразил Чуя, достигнув, наконец, нужного здания. Теперь нужно было пробраться внутрь, но как раз это сделать было легко. Отработанными движениями он достал рюкзак с необходимым оборудованием, заранее запрятанный в крыше хостела, где жила жертва. Проверять не нужно было: Чуя же собирал. Заказчик пожелал, чтобы все выглядело как самоубийство — что же, ему не сложно прострелить голову. Рюкзак надел на спину, одну пулю вытащил из пистолета заранее.       «Для меня она выглядит так же, как и сотни лет назад»       — Очень рад за тебя, — Чуя уже знал, что бог наверняка видит мир вокруг по-другому. Иногда он говорил, что представляет из себя человек — правда, его характеристика никогда не бывала лестной. Если Арахабаки не говнился, то предупреждал, есть ли среди противников эсперы, и даже примерную направленность и силу дара мог подсказать. Чуя в который раз порадовался, что его мыслей бог не слышит — иначе бы относился к нему ещё хуже.       Пока он спускался прямо по стене здания, Арахабаки продолжал разглагольствовать, то сетуя на цвет кирпичей, то красочно описывая дождливую погоду, царившую вокруг («не вздумай заболеть, сосуд, мне будет неприятно!»), то просто выдавал монологи на отстраненные темы. Чуя поморщился; в глазах вдруг поплыло, но спустя секунду зрение вернулось обратно. Конечно, Арахабаки не упустил это из виду.       Жертва как раз полезла в штаны, когда Накахара забрался в окно гостиной. Гравитацией он заставил окно бесшумно открыться. Руки, спрятанные в перчатках, отпечатков не оставляли. Пола он не касался: активированная способность помогала только делать вид, что он ходит, как нормальный человек; на самом же деле между ботинками и полом оставалась пара миллиметров.       Он прислушался к звукам в спальне, не обращая внимания на фоновую болтовню скучающего бога («Ты берёшь неинтересные задания! Тут не надо ничего разрушать!»). Как только бедная жертва собственной похоти отвлеклась максимально, Накахара осторожно открыл дверь, сразу же подлетая к нему и прикасаясь. Тело — голое, возбужденное, ничего не успевшее понять, замерло под воздействием способности. «Хорошая нынче жизнь, — соловьем разливался Арахабаки. — Кровать огромная, вот зачем, скажи мне, такому маленькому человечишку столько места? Наверное, ещё и мягкая, как пух, люблю такое».       Чуя, брезгливо морщась и все так же не прикасаясь к «пленнику», способностью натянул на него трусы со штанами, а потом, примерно рассчитав траекторию оружия, подхватил пулю и заставил её со всей скорости войти в висок человека. В момент, когда он это делал, он деактивировал гравитацию на теле, и потому то расползлось от инерции, делая происходящее более похожим на самоубийство. Ноутбук пришлось переставить. Чуя залип там на добрых десять минут, подчищая данные и скачивая на флешку все необходимое. Он никогда не понимал, в чем была суть инсценировок, если заказчик желал оставить намёки. Чуя любил работать так, чтобы никто не мог прикопаться: любимый урок Верлена. Но — чего не сделаешь ради денег и репутации. Главное, чтобы заказчик оставался довольным.       «Нам нужно поспать, — нудел Арахабаки. — И на обед я хочу лазанью, этот соус был просто божественным… Когда мы полетим в Италию, сосуд? Хочу в Италию. Тепло, солнце, хорошая погода, мягкий климат — то, что надо для твоего хрупкого человеческого тела».       — Отпуск предвидится не скоро, — не вытерпел Чуя, поднимаясь. Ещё раз оглядел получившуюся картину и наметанным глазом определил отсутствие погрешностей. Вирус, запущенный в ноутбук, должен сработать правильно: Ширасе никогда не ошибался. Впрочем, как и все остальные: команду Чуя подбирал на совесть.       «Как это не скоро?! — бог вцепился за внимание, как утопающий за соломинку. Ныл, как обычно, и его голос раздавался в голове ещё громче. Чуе он уже смертельно надоел. — Вспомни, когда в последний раз мы отдыхали. Не помнишь? И я не помню, а моя память безупречна. Кажется, высыпались мы только тогда, когда с нами таскался тот надоедливый смертный. Ох, как же он мне не нравится. До сих пор помню, как сладко его было разрывать…»       Чуя поморщился: он не любил вспоминать ни о Верлене, ни о Порче. Когда подозрений накопилось слишком много, а ошибок и того больше, все дошло до крайностей. Он не выжил бы один. К счастью, один он никогда и не бывал. Арахабаки тогда высвободился почти сам — просто занял в один момент его тело, и, если быть честным, Накахара никогда не понимал, как он тогда, после боя, выкарабкался. Едва живой, убивший наставника, в незнакомом городе, не в силах даже руку поднять, без друзей, но зато с богом в голове. С опасной — смертоносной, тогда понял Чуя — тварью наедине, которая, как вирус, как порча, может захватить его тело в один момент. Прекратить его жизнь. Которая не просто надоедливая, вечно разговаривающая способность, а что-то страшное и неземное. И сам он — тикающая бомба.       Сложная мысль для осознания. Чуя до сих пор не знал, как тогда нашёл в себе силы, чтобы жить дальше. Это было так сложно, что воспоминаний с тех времен почти не осталось. Он до сих пор жутко боялся снимать перчатки, не верил в надёжность слов-ограничителей и каждый раз, используя гравитацию, напрягался. С богом они договорились. «Если я выпущу тебя, отдавай мне тело обратно, пока оно ещё живо, — сказал Чуя. — Иначе оно умрёт, и ты не сможешь больше ничего разрушать».       «Хорошо, — громогласно заявил Арахабаки. — Я уйду, когда перестанет работать сердце». До этого у Чуи получалось контролировать бога; если он активировал Порчу на несколько секунд, то мог удержать её в узде, хоть это и требовало большой концентрации. Но то, что произошло… у Чуи не было возможности не принять условия.       — Я закажу лазанью, если ты помолчишь пару часов, — предложил Чуя, сдаваясь. Закрыл окно, выходя из здания так же, как и зашел. Спустился вниз по этажам, натянул капюшон на голову. С макияжем, что был на нем сейчас, он выглядел молодо, как какой-нибудь загулявший подросток.       «Хочу из того ресторана, который ты не любишь», — спустя минуту блаженной тишины в эфире промолвил Арахабаки. Чуя застонал:       — О нет!       «О да! — тут же обрадовался бог, почувствовав победу. — Пару часов молча наблюдать, как ты возишься с бумажками, — я сойду с ума. Не такая это уж большая плата, смертный».       — Блядь, ладно, — согласился Чуя, слушая, как бог уже ворчит по поводу его языка. Мысленно он набирался сил, чтобы выдержать разговор с официантом, который явно положил на него глаз и каждый раз пытался подкатить. Что было удивительно: Чуя бывал в стране не так уж и много, каждый раз через большие промежутки времени, а тот всегда его дожидался и помнил.       Ему нужно было разобраться с теми событиями, что сейчас начинали происходить в Японии. Ширасе говорил, чтобы он туда не совался, но если бы Чуя слушал всех, кто ему что-то советует, то давно был бы уже мёртв.

***

      Аэропорты всех стран хоть и были похожи, но все же различались. Воздухом, шумом, атмосферой. Япония Чуе не нравилась: тут было слишком многолюдно. Как наемник, он не любил общественные места. Голосов ему хватало и в голове.       Натянув на голову кепку посильнее, Чуя двинулся к машинам. Арахабаки, заунывно нудевший весь полет то о турбулентности, то о том, зачем заводить детей, если они ревут в общественных местах, то о том, что они бы справились лучше с самостоятельным полётом через границу, начал тут же бранить Йокогаму. Чуя не мог ему ответить — в общественном месте разговаривать с самим собой считалось дурным тоном. Пришлось остановиться и заглотить пару таблеток обезбола. Сил не было никаких, а сегодня они ему ой как понадобятся. Он чувствовал, что набрал на себя больше, чем мог вынести. Но отказываться от чего-то — три раза «ха»! «Вот и смысл так делать? — возмущался бог, когда увидел в зале ожидания целующуюся парочку. — Хорошо, что у нас с тобой нет отношений, правда, сосуд? Напрасная трата времени, когда есть столько способов отдыхать и развлекаться…»       Чуя, не удержавшись, закатил глаза. Эту тему Арахабаки любил нежно и трепетно и мог распыляться ещё добрый час. Не обращая внимания, он отправил сообщение Кёке, ныне пребывающей в Токио для защиты какой-то важной шишки. Та должна связаться с Коё, и они вместе донесут до мафии немного информации о Лисе. Если уж встреча с «тёмными силами» Йокогамы была неизбежна, нужно было провести её на своих условиях.       В такси бог решил, что самое время поругаться на пробки. Водитель попался тоже на удивление разговорчивый, и уши Чуи долбили с двух сторон: изнутри и снаружи. У Арахабаки была идиотская привычка разговаривать с людьми, и иногда это настолько мешало, что Чуя не мог сосредоточиться на своём ответе.       Сорок минут активных односторонних разговоров до отеля сделали его абсолютно бешеным. Пройдя регистрацию, он тут же направился в номер, чтобы посидеть там перед вылазкой и ещё раз изучить данные. Ширасе как раз прислал лаконичный отчёт о мафии и информацию о тех, кто мог быть прислан на встречу с Овцами. С вероятностью в сорок процентов был отмечен Осаму Дазай. Пометка: «особо опасен». Интересно, подумал Чуя. Он не помнил, чтобы Верлен хоть что-то говорил о нем, но потом, отслеживая события в Японии, слышал это имя чаще, чем Мори Огая.       «Мне скучно, смертный! — оповестил бог, но Чуя слабовольно решил съесть ещё пару таблеток и не обращать на него внимание. У него была всего пара часов, чтобы вникнуть в ситуацию. Этого было мало. — Ну обрати, обрати, обрати на меня внимание».       Нрав у Арахабаки был вредный. Он мог на протяжении многих часов говорить одно и то же, как заевшая пластинка, мог ныть на одной ноте, мог орать не переставая, словом, Чуя не знал, как ещё не сошёл с ума. Привыкнуть к этому оказалось невозможно, хоть и… сколько уже? Четырнадцать лет он жил с этим хаосом. Поморщился: все же отвлекся. И попытался вникнуть в написанное дальше.       Жаль, что нейтралитету подойдёт закономерный конец. Чуя помнил, как они к этому пришли: Мори Огай начал исподволь продавливать Овец, и Чуя, тогда ещё молодой и дерзкий, не стал руководствоваться полумерами. Он просто явился в здание Порта, на самые верхние этажи, прямиком в недоступные апартаменты Босса. Не потревожил ни одну охранную систему. Приставил к обедающему Мори кинжал к горлу и спокойно оповестил, что если Овец будут трогать дальше, то мафии это с рук не сойдет. По прошествии времени Чуя, конечно, понимал, что действовал безрассудно. Если бы Босс мафии оказался более гордым и честолюбивым человеком, то ему бы не простили такой демонстрации. К счастью, Мори Огай всегда действовал лишь в интересах организации — а те с того времени предполагали, что с наемниками лучше не конфликтовать.       Чуя очень не любил мафию после Верлена и ни за что бы не хотел соприкасаться с этим грязным, скользким местом снова. Но Шибусава был в Йокогаме, а Тигра требовала себе Гильдия, обещая хорошую награду, а долг всегда был для Чуи выше, чем его чувства.       Осаму Дазай представлялся по описанию Ширасе таким же, как Мори Огай и Поль Верлен — хладнокровным и беспринципным. Но он оказался до жути пустым. У него были безжизненные глаза коньячного цвета, до противного правильные черты лица, выверенная улыбка, отточенные движения. Каждый жест — продуман до мелочей. Каждая деталь под контролем. Робот, а не человек, и начинки как будто бы нет. Ощущение, что Чуя разговаривал с оболочкой. Арахабаки буквально взвыл на одной ноте, когда увидел его, заставляя Накахару зажмуриться от громкости и прострелившей виски головной боли.       «Беги-беги-беги-беги-беги, — без устали кричал бог, когда они разговаривали в баре. Осаму Дазай разглядывал его, как девицу на выданье, и интереса в его глазах было меньше, чем если бы он сидел на самой скучной конференции мира. — Он убьёт тебя. Он убьёт нас. Нужно срочно уходить, сосуд, ты что, меня не слышишь?!»       Это были инстинкты бога, но Чуя, ведомый собственными мотивами, уходить не собирался. Сдаваться так просто он не был намерен. Арахабаки старательно призывал его к правильному решению: скручивал внутренности, заставлял сердце биться, как сумасшедшее, лишал зрения и заставлял голову болеть ещё сильнее. Чуя даже не мог спросить, в чем, блять, было дело. Но бог догадался ответить и так, прервавшись на секунду от панических воплей: «Он словно чёрная дыра».       — Расскажешь о своём даре? — голос у Дазая был бархатистый, на лице играла мягкая улыбка, но глаз она не касалась. А Чуя всегда смотрел в глаза. Он позволял Дазаю трогать себя по волосам, но был настороже. Это его и спасло: от находящегося в мини-истерике Арахабаки толку не было, и выручила Чую только вырабатывавшаяся годами реакция и чутье на опасность. Пулю он остановил сам.       Глаза Дазая блеснули, даже на миг показалось, что в них есть жизнь. Он приблизился. Накахара был готов уже дать ему в живот, чтобы тот не сокращал расстояние, Арахабаки бесперестанно ныл на одной ноте, и вдруг Дазай сказал:       — У тебя секунда, чтобы попытаться выжить без способности.       Чуя почувствовал, как Дазай, этот странный, неполноценный человек, прижался к его губам — поцеловал? — и вдруг всем телом ощутил, как что-то внутри оборвалось. Он даже не сразу понял, что изменилось. На фоне не выл Арахабаки. Как в замедленной съёмке, Чуя расширил глаза, ловя взгляд Дазая — цепкий, препарирующий, заставляющий почувствовать себя снова объектом исследований — и понял, что сейчас он совершенно один: без бога, без способности и в опасности.       И вокруг — смертельная, белая, оглушительная тишина.