Обещаю

— Ну как тебе? — Он зеленый. Сенджуро переводит взгляд с непроницаемого лица Томиоки на … коршуна? Ястреба? Он уже и сам не помнил, кого хотел нарисовать. Да и так ли это важно, когда Томиоке не понравилось. Губы младшего Ренгоку сжались в тонкую линию, глаза опасно заблестели. — Это такой стиль! Ты ничего не понимаешь! Каждое слово сопровождалось легким ударом о плечо, бок, колено Томиоки. Сзади Кеджуро подавил смешок. Эти двое всегда его забавляли. Томиока схватился за колеса инвалидного кресла и подъехал ближе к Сенджуро, который обиженно горбился и сопел возле своего «шедевра». Увидев приближающегося старшего, огненноволосый насупился еще сильнее. — У тебя закончились краски? Сенджуро повернулся и уже открыл рот, чтобы возмутиться, но под любопытным и мягким взглядом Томиоки весь запал пропал. — У меня закончились краски. — Синий пакет с одной ручкой возле двери. Сенджуро даже не нужно было спрашивать, о чем Томиока говорит. Он тут же полетел к входной двери за подарком. Сенджуро видел: Томиока пришел не с пустыми руками, но думал там лекарства или мятные конфеты от тошноты вместе с этой приятно пахнущей подушкой, на которой старший отдыхал, когда уже совсем становилось нехорошо. Послышался приглушенный стенами радостный мальчишеский вопль. Томиока закатил глаза и улыбнулся. Сто восемьдесят два дня и двенадцать часов. Именно столько Томиока здесь, с ними… дома. Операция прошла настолько успешно, насколько они могли надеяться. Лишь раз за девять часов сердце Гию остановилось, перестало бороться, но врачи смогли его завести, дали стимул биться дальше. Потом была неделя в реанимации, еще больше капельниц и витамины через трубочку. Ренгоку к нему не пускали, и медбрат на стены лез от невозможности быть рядом, как приклеенный. Цутако успокаивала его внутреннюю бурю своей теплой, смущенной улыбкой и ежедневными новостями. «Гию в порядке. И монитор не молчит, значит, сердце по-прежнему бьется. Врачи говорят, что скоро он сможет дышать самостоятельно». Ренгоку ждал и надеялся. А когда Томиока все же решил открыть глаза, расплакался, как мальчишка. Не по-мужски громкие рыдания заглушало одеяло Гию и его дрожащие с непривычки руки, невесомо плывущие по растрепанным от бега волосам, раскрашенным в яркое, живое пламя. Потом началась реабилитация. Вместе с ней пришли злость, отчаяние, усталость, обида; крики и хлопки дверьми, беззвучный плач Томиоки от бессилия и его же полуобморочное состояние практически через каждые десять шагов. Но он не сдался. Ренгоку не позволил. Иногда и у Кеджуро сдавали нервы: он кричал, разбивал кулаки о стены, уходил, но постоянно возвращался. Ренгоку был уверен, что все самое страшное они уже прошли. Дальше — только хорошие, счастливые дни и, к сожалению, долгий путь к выздоровлению. За полгода волосы Томиоки отросли. Они волнистыми непослушными прядями стекали по вискам, касаясь кончиками острой линии плеч. Ренгоку запустил пальцы в чужие волосы, взлохматил. Потянул непослушные пряди назад, расчесывая. Томиока покраснел и прикрыл глаза. — Прекрати. — У тебя красивые волосы, — пальцы медленно массировали чужой скальп. Румянец на щеках Томиоки становился ярче. — Прекрати, я сказал. Ренгоку присел рядом с Томиокой и положил голову ему на плечо, счастливо улыбаясь. Поцелуй на линии подбородка, еще один — в щеку. Горячая широкая ладонь находит покрасневшие от холода тонкие пальцы на скрытых под старыми спортивными штанами коленках. Томиока не двигается. Только сердце бьется громко где-то в горле, а так он в полном порядке. — Холодно сегодня, не находишь? Ренгоку заботливо укутывает его в свой любимый — теперь уже законченный — теплый шарф и довольный собой возвращается на место. Пальцы снова переплетены. Томиока прячет лицо в шарфе и судорожно вздыхает, прикрывая глаза. Когда-нибудь Ренгоку перестанет заставлять его чувствовать себя так… на грани? Будто еще секунда, и он от переполняющего его тепла, любви и счастья на молекулы распадется. Стоящий сзади Сенджуро в нетерпении прочистил горло. Кеджуро тихо рассмеялся в чужое плечо, в последний раз сжимая пальцы Томиоки в своих, и пошел обратно в дом. Младший брат очень не любил, когда старший занимал практически все время и пространство вокруг его лучшего друга. Кеджуро не хотел представлять свои ссоры с Сенджуро, когда они с Гию поженятся. Поняв, что за мысль сейчас проскользнула у него в голове, Ренгоку зажмурился и закрыл для верности лицо руками. «Уходи из головы! Давай, проваливай, пока Томиока вдруг не научился читать мысли!» — Вот, — Сенджуро протянул Томиоке новый альбомный лист. — Я все исправил. Томиока поднес рисунок к лицу и замер. Сенджуро снова его нарисовал. Томиока сидел в инвалидном кресле, устремив взгляд куда-то вдаль. Ноги были укрыты пледом, в руках спицы, а на коленях — новая схема. Кажется, это были варежки. Рядом с мечтательным взглядом, тепло улыбаясь, сидел Ренгоку. Кеджуро не волновали снежинки, скапливающиеся маленьким сугробом у него на голове. Он смотрел на Томиоку блестящими от влюбленности глазами, от которых у Гию каждый раз перехватывало дыхание. — Это не птица, — сказал после долгой паузы Томиока. — И не гусеница, — подтвердил Сенджуро. — Хотя она у меня очень хорошо получается. Но вы лучше выходите. Всегда. — Спасибо. — С днем рождения, Томиока. Сенджуро крепко обнял старшего, чувствуя практически той же силы захват на своей спине. Впереди у них действительно было еще много дней: хороших и не очень. Но Томиока был уверен, что пока они есть друг у друга, его жизненный календарь никогда не закончится.