«Пусть мига больше я не протяну, В тот самый час, когда в успокоенье…».
Повезло Гетевскому Мефистофелю, ох повезло! Готовых продать свою душу за возможность исследовать мир ему, Альморету, еще не встречалось. Но Теодора была к тому наиболее близка. Тогда, у Йоке, правда, она промямлила что-то, мол ей было бы сложно выбирать между карьерой и семьей. «И почему люди всегда так привязываются к этим всплескам дофамина и адреналина, иногда - окситоцина? Или они не понимают, что их «любовь» - всего лишь гормональный угар?», - думал тогда нигилист и прагматик доктор Робертс. Но ему оставалось буквально несколько дней, чтобы понять почему. Рано-ранехонько Теодора уже успела куда-то слинять. М-да. Впрочем, чего еще от нее можно ожидать? «Главное, чтобы во время ее отсутствия сюда не заявились немцы, а в особенности… Блять», - не успел додумать мысль доктор, как на пороге, не стучась, бесцеремонно появился Нойманн. Он «улыбался» своим фирменным ледяным оскалом, бегал глазками по опустевшей и пыльной комнате с отсыревшими в камине дровами, даже провел фалангой по косяку, смеряя как бы уровень пыли. Несколько пылинок, петляя, оказались на его ослепительно-серой форме. Немец тут же их смахнул. - Стоило подыскать Вам дом почище, впрочем… Вы бы вряд ли смогли радоваться чистоте, зная, что произошло с теми, кто ее регулярно наводил, - он улыбнулся чуть шире обычного. Джон, не зная как реагировать, растерялся и выставил некое подобие полуулыбки. - Мисс Эйвери? Ее же здесь нет, так? - Готов поспорить, Вы уже встретили мисс по дороге сюда. Хотя бы и завидели ее издалека. - Даму в столь ярком платье мимо глаз пропустить сложно. - Это точно. Что-то оборвалось у Джона внутри: он что… волновался? Наверняка Теодоре влетит за то, что она пропала, ой как влетит! Вид Нойманна не сулил ничего доброго… Доктор аккуратно поднял взгляд на обер-лейтенанта, ожидая разноса. - Впрочем, так даже лучше. Я все равно к Вам. - Насчет здоровья гауптмана? - Ах, да… Да, насчет… насчет здоровья гауптмана. От сердца отлегло: пока Теодоре ничего не грозит. Пока. И длительность этого «пока» зависит от того, на сколько он сможет занять Нойманна разговорами: может, девушка успеет вернуться, и все обойдется? - Что-то случилось? – впрочем, самочувствие очередного немецкого вояки мало интересовало доктора Робертса. - О, это скажете мне Вы, после осмотра, разумеется. - Чаю? – нельзя, нельзя, чтобы обер-лейтенант ушел сейчас. За все время своей жизни (а это отнюдь не мало) Джон так и не смог до конца отделаться от вредной привычки мерить людей по себе, и сейчас он вновь ей поддался. Как настоящего англичанина (Джон все-таки считал себя поданным короля ввиду долгой своей жизни в Соединенном Королевстве) Джона удержать там, где он не хотел находиться, могли только два обстоятельства: воля монарха и хороший чай. И если над первым он не был властен, то чая предложить вполне мог – у него всегда с собой было несколько грамм. - Не откажусь. Еще бы он отказался! Так, как Джон, чай ему никто не заварит! Однако, доктор и не подозревал, что тако́го чаепития, какое смог организовать Нойманн, и у него – многотысячелетнего демона – не было никогда. - Доктор, я Вас хочу, - без обиняков заявил Нойманн. Только что доставший откуда-то из шкапчика кружки Джон выхуел так, что те тут же зазвенели, разбиваясь о паркет. Нойманн явно был удовлетворен произведенным его откровенностью эффектом: он улыбался чуть ли ни во все 32 зуба. Ухмылялся и ждал реакции своего выхуевшего собеседника. - П…про…простите? - От Блумхагена набрались что ли? – язвил Нойманн, явно имея в виду заикающегося беднягу Фридриха. - Я… конечно, ценю Вашу откровенность, но… - Как с Вами, англичанами, все сложно, - и… Нойманн притянул его к своим губам. Поцелуй был рваным, жадным, ненасытным и первым в бесконечно долгой жизни Джона. М-да-аа. Кто бы мог подумать, что это будет вообще, а если и будет, то та́к? Ситуация патовая: не займи он Нойманна, прилетит Теодоре. Вроде бы и пускай прилетает – что с того ему-то? – но… Что-то в Джоне противилось этой мысли, и он ответил на поцелуй. Получилось так себе. Совсем не похоже на любовные романы, которые писала одна ставшая успешной благодаря «сверхъестественной помощи» мадам. Но все же… Что-то в этом было. Что-то необъяснимое, интуитивно правильное, порывистое. Что-то протестное, что-то яркое, какой-то надрыв, какая-то ставрогищина, достоевщина. Джонни был неопытен и целоваться ввиду своей неопытности не умел. Но не то что бы Нойманну нужны были поцелуи: тот быстро перешел от губ доктора ниже, сбросив пиджак и аккуратно, пуговицу за пуговицей, расстегнув рубашку, вместе с тем покрывая обнажаемую кожу своими тонкими арийскими губками. То ли от удовольствия, то ли чтобы не видеть сего богу неугодного действа, Нойманн иногда прикрывал глаза, и тогда его пушистые белесые ресницы приятно щекотали Джона, заставляя того выдыхать чуть сильнее. Какое человечное чувство! У Альморета – как и у каждого человека – было тело! Ему могло быть холодно или жарко, оно чувствовало влажность поцелуев и нежное прикосновение мягких ресниц. Так странно! Такой грубый Нойманн так аккуратно и терпеливо снял рубашку, вновь пренебрежительно и резко принялся спускаться ниже, однако, мягко и нежно прикрывая свои глаза! Быстро Нойманн добрался до ремня, расстегивая его не то что бы жадно, но как бы между прочим. Брюки со звуком шлепнулись о все тот же паркет. Ахуй медленно спадал с доктора, он понял: сам Нойманн все еще был одет. Наверное, ему – Джону – следовало бы как-то об этом позаботиться? Но обер-лейтенант, судя по всему, был привычен к неопытным в гомосексуальном плане партнерам, он все делал четко и стремительно, Джону некуда было себя деть: все уже было отработано с точностью до мелочей. Найдется ли в этом мире душа, способная понять такую немецкую страсть? Прагматичную, четкую. Разве стра́сть вообще может быть такой? Оказывается, может. Портки Джона разделили участь штанов, тоже оказавшись на полу. А хуй их хозяина во рту Нойманна. Джон не понимал, как он вообще мог попасть в такую ситуацию. Он не думал даже, что будет, вернись Теодора прямо сейчас. В голове доктора носилось лишь: ПИЗДЕЦ БЛЯТЬ НАХУЙ. А в голове Нойманна все еще был его хуй. Альберт целовал его («его» - то бишь «хуй»): то бережно и аккуратно, то чуть ли не прикусывал. Иногда проводил дорожки своим языком: плавно, затем ускоряясь по направлению к головке. У Альморета – как и у всякого человека – было тело. И очень скоро оно захотело логического разрешения данной ситуации. Джон кончил, не подумав даже предупредить Нойманна. Липкая, белая, вязкая сперма заструилась вниз по его горлу, пара капель отщепенчески скользнула мимо, проделав путь около уголков тонких губ и, в конце концов, плюхнувшись на ослепительно-серую немецкую форму. Обстоятельство это расстроило Нойманна окончательно: Достаточно зрелый доктор, англичанин, красавчик, кончил Оксфорд (очевидно, раньше, чем в кого-нибудь), приехал сюда с юной симпатичной ассистенткой – Альберт был готов поспорить, что тот наверняка переебал много дам. Но тот, казалось, вообще был девственником. Даже в рот выебать не может нормально. Еще и всю форму испачкал. Нойманн взял салфетку с декоративного столика, вытирая – насколько это было возможно – форму и лицо, отхлебнул чая, заваренного доктором в какой-то прострации: - Я вынужден сменить кафтан. Зайду за Вами позже: надеюсь, мисс Эйвери к тому моменту явит миру свое прекрасное личико. Уже ничего не понимающий Джон только и смог что кивнуть. Что это вообще было? Хорошо, хоть Теодоре ничего не грозит.***
Впоследствии Теодора еще не раз ненавязчиво интересовалась у Альморета, мол, точно ли она у него первая. И тот раз за разом давал ей утвердительный ответ, откладывая непростой разговор.