to: my beloved cassiopeia

— Еще раз с начальной позиции! Недавно затихшая музыка вновь набирает обороты. В университетском зале для репетиций душно и невыносимо жарко, настолько, что вместе с насквозь пропитавшейся потом майкой хотелось содрать пласт своей же кожи. Минхо жадно хватает ртом спертый горячий воздух и, едва ли переставляя напряженными ногами, плетется на свое место в первом ряду. В Хенджина, руководящего ими словно марионетками, летит убийственный взгляд. Видимо, сегодня он решил загонять их всех до полусмерти. До выступления на празднике молодежи и студенчества, который обычно проходит в последние дни перед изнуряющим месяцем зачетов и экзаменов, оставалось целых две недели, а Хенджин давит на них так, словно им нужно было выкладываться на сцене уже завтра. Впрочем, несмотря на десятый по счету прогон, Минхо отдает себя полностью и без остатка, не обращая внимания на гудящие икры и струящийся по вискам пот. Танцы — то, чем он горит на протяжении всей своей жизни и то, что не потухая горит в нем в ответ. Полыхает так ослепительно ярко, что неофициальное место в любительском танцевальном клубе их университета досталось ему почти что задаром: всего-то пришлось задобрить Хенджина, купив тому несколько новых кистей для рисования. (На деле же он просто не хотел находиться в своем клубе и был готов приткнуться хоть куда-нибудь.) Ни для кого не секрет, что среди всех присутствующих Минхо определенно лучший. Возможно, даже лучше самого Хенджина, который, будучи президентом клуба, пользовался очевидным авторитетом у других студентов. Однако танцевать для себя и, хоть и в прошлом, но заниматься танцами профессионально — две совершенно разные вещи. Беспроводная колонка, притащенная кем-то из их группы, замолкает. В небольшом помещении повисает тишина, нарушаемая тяжелым дыханием в унисон. — На сегодня хватит, всем спасибо! — Хенджин хлопает в ладоши, вызывая цепную реакцию: комната заполняется уставшими хлопками присутствующих. Несколько студентов кучкуются в центре, ожидая вердикта профессионала. Минхо это не касается, Хенджин никогда не раздает ему непрошенных советов, поэтому он проходит к ряду шкафчиков у стены, падая на дешевый, рассохшийся в нескольких местах паркет. Достав из рюкзака ополовиненную бутылку воды, он осушает ее в несколько больших глотков и вытирает взмокшее лицо краем футболки. Сейчас хотелось лишь одного — принять душ и, ни о чем не думая, завалиться спать. Желательно до вечера воскресенья. Пальцы цепляют со дна рюкзака телефон, поставленный на беззвучный режим. В центре главного экрана появляется чуть размытая и очень личная фотография: зеркало в студии танцев, куда он ходил в школьные годы, два лежащих друг на друге тела, разбросанные по полу кроссовки. Селфи в зеркале, ничего необычного. Однако человек, которого Минхо сам того не подозревая увековечил не только на уровне пикселей, но и в своем сердце, — давно забытая история, которая должна оставаться в прошлом, но которая имеет непосредственную связь с его настоящим. Каждодневное напоминание самому себе, что нужно отпустить. Несмотря на позднее время, на улице по-летнему светло. Мягкий свет заливает небольшое помещение сквозь окна верхнего освещения, расположенные под самым потолком. Минхо отвечает на собравшиеся за несколько часов сообщения от друзей и университетских знакомых, а затем его взгляд скользит чуть ниже по списку диалогов. Он озадаченно моргает: больше ста непрочитанных сообщений в незнакомом групповом чате «nature lovers». Растерянно пролистнув их вверх-вниз несколько раз, он начинает перебирать в голове события прошедших дней: репетиции, муторные пары, обед с Хенджином в забегаловке рядом с кампусом, потасовка в столовой — ничего, что бы объясняло причину его добавления в какой-то неизвестный групповой чат. Минхо листает к середине и вдумчиво перечитывает некоторые сообщения. [nature lovers] Завтра в девять, не забудьте Еще раз повторяю: встречаемся на университетской стоянке Берите с собой теплые вещи и как можно больше воды А что делать с палатками и спальными мешками? О снаряжении не беспокойтесь, это забота клуба А еда? Да, точняк, а что мы будем есть? Меню уже составлено?? Об этом тоже позаботится клуб, но вы можете захватить какие-нибудь снэки Но к снэкам прилагается алкоголь, значит и его можно??? Никакого алкоголя! Мы едем сливаться с природой Пожалуйста?? Сливаться с природой станет еще веселее!! Нет. Я слышала, что будет… Минхо отрывается от экрана и, разочарованно нахмурившись, поднимает голову к потолку. Это лишь малая часть того, что он успел вычитать, но, кажется, теперь он понемногу начинает вникать в смысл происходящего. И на душе от этого легче не становится. Через несколько минут телефон в руках вибрирует ровно три раза — на до этого потухшем экране высвечиваются новые сообщения. [nature lovers] Кто-нибудь вообще знает, где Минхо? Скорее всего спит В девять вечера?

Я на репетиции

Минхо измученно вздыхает, отправляя в групповой чат свой вялый ответ и со злости откидывает телефон в сторону. Тот с грохотом ударяется о твердый паркет. Исключительно в данной ситуации этот кусок научного прогресса можно считать самой бесполезной вещью в мире. Минхо зарывается лицом в ладони в попытке успокоиться, заведомо обреченной на провал. Он вспомнил: кемпинг. Очень страшное слово. Кемпинг — это ужасно. И тот факт, что про него каким-то чудесным образом не забыли, в данной ситуации был самым печальным. По всей видимости, отвертеться не получится. Зачем он ответил? Ведь можно было просто сделать вид, что он случайно не заметил сотню сообщений. Случайно их не прочел и так же случайно лег спать, со спокойной душой наслаждаясь предстоящими выходными в тепле и комфорте. — Ты чего буянишь? Снова молодняк зовет на свиданки, а ты не знаешь, как отмазаться? — весь блестящий от пота Хенджин падает слева от него и, подхватив чудом не разбившийся телефон, с первой попытки вводит выученный наизусть пароль: ему позволительно. Он был одним из немногих, кому можно было по-настоящему доверять. — Зачем спрашиваешь, когда сам можешь посмотреть? Минхо только сейчас замечает, что в зале они остались вдвоем. Фразу про молодняк он намеренно игнорирует. За несколько лет дружбы с Хенджином он успел выучить одну вещь: поддаваться на его очередные уловки и провокации было бесполезно. Проще молча проглотить и забыть. — Что за нэйче лаверс? — прочитав название с ужаснейшим акцентом, Хенджин сосредоточенно просматривает до сих пор пополняющуюся беседу, задумчиво прикусив кожицу вокруг большого пальца. — Какая-то рассылка? Тебя взломали? — Если бы, — Минхо выхватывает телефон из его рук. — Ежегодный поход в лес от клуба, помнишь? — Хенджин вопросительно приподнимает брови. — Вот и я не помнил, пока меня в беседу не закинули. — Это тот, про который объявляли зимой? Ты еще на меня тогда ходил и месяц обижался, мол, раз я тебя туда пропихнул, то отдуваться за тебя тоже мне. Минхо запомнил тот день на всю жизнь: кабинет старостата, листок с заявлением об официальном пропуске занятий, его трясущаяся ладонь и кривая роспись. Их заставили подписать приговор — согласие на кемпинг — еще зимой, чтобы отрезать все пути отступления. И чтобы впоследствии в принципе забыть о его существовании. — Кому как не тебе помнить про обиды, — язвительно замечает Минхо. Настроение, которого и так не было, опускается ниже плинтуса. Поднявшись на ноги, он собирает все свои вещи и напоследок бросает: — Я пошел. Увидимся через неделю, если к этому времени от меня еще что-то останется. Хенджин провожает взглядом его удаляющуюся спину, не зная, стоит ли говорить то, что так рьяно крутится у него на языке. Эта тема — табу, то, что нельзя произносить вслух, нельзя упоминать даже мельком, нельзя ворошить. Бесчисленное множество «нельзя», которые, как он знает, нарушаются Минхо каждый божий день, когда тот остается наедине со своими мыслями. — Минхо, — недолго думая, он его все же окликает: была не была. — Там будет Джисон, — на последнем слове — имени — его голос заметно понижается. — Что собираешься делать? Минхо останавливается у двери, уже взявшись за ее ручку, и несколько долгих секунд думает над услышанным. Вопрос глупый, ответ на него должен ему соответствовать. — Ничего. Дверная ручка тянется на себя, дверь закрывается с громким хлопком. Минхо поднимается по лестнице из подвального помещения, в котором располагался репетиционный зал, и выходит в опустевший коридор главного корпуса их университета. В такое время здесь ни души. А его душа все так же неспокойна. В действительности вопрос, заданный Хенджином, не был глупым. Во всяком случае, он был не глупее того чудовищного недоразумения, которое случилось между Минхо и Джисоном в выпускном классе старшей школы. Терять лучших друзей всегда больно и жутко досадно, но терять человека, который был тебе роднее и ближе собственных родителей — больнее в квадрате. Или в кубе. В бесконечности, которую они обещали друг другу на мизинцах. Минхо свое обещание сдержал, несмотря на то, как с ним в конечном итоге поступили. Как с человеком, который не заслуживает объяснений. Он злится на Хенджина не столько за поднятую в конце репетиции тему, сколько за ситуацию практически годичной давности, когда в самый первый день семестра перед ними стояла задача распределиться по университетским клубам интересов. К счастью, они не являлись обязательными, тем не менее пользовались огромной популярностью среди многих студентов. Всем вступившим, как и тем, кто принимает активное участие в университетской жизни, давались небольшие поблажки и предоставлялась возможность повысить стипендию на ее минимальную величину. С первого курса Минхо грезил попасть в кулинарный клуб, места в котором были расписаны уже спустя несколько часов после начала распределения. Этот год не был исключением, однако из-за Хенджина, потащившего его в столовую за овощным салатом, они успели не только проворонить свою очередь, но и чуть не поссорились на глазах у половины университетских зевак. Тогда Минхо еще не знал, что клуб любителей природы, в который он по совету Хенджина приткнулся от безысходности, станет камнем на шее, впоследствии утягивающим на дно к человеку, которого он пытается отпустить. В клубе был Джисон. Конечно, Хенджин не мог этого знать, как и не мог предугадать такой исход событий заранее. Его вина и причастность к ситуации сводилась к минимуму, но Минхо прекрасно понимал, как устроена эта жизнь. Обвинить другого человека всегда намного проще, нежели открыть глаза и посмотреть правде в лицо. С Джисоном они практически не пересекались, а когда это все же случалось, Минхо сбегал первым, и не потому, что был трусом, а потому что боялся сорваться и простить. За этот год Джисон никогда не прекращал попыток с ним связаться: он здоровался, обращался к нему на заседаниях клуба, где Минхо был крайне редким гостем, бесчисленное количество раз предлагал обговорить произошедшее. Однако со стороны Минхо его встречала лишь глухая непробиваемая стена, выстроенная из детских обид и разрушенных надежд. Зачем вспоминать прошлое? Зачем лезть друг другу в душу? Зачем лишний раз сыпать соль на уже давно зажившие раны? Воздушные замки пали, крепость взаимного доверия превратилась в пыль. Как раньше уже не будет. Если тогда, два года назад, Джисон решил вычеркнуть его из своей жизни таким кощунским образом, так тому и быть. Минхо был готов пойти ему навстречу и поговорить, но не спустя два года, когда внутренняя боль уже успела раствориться, превратившись в разочарование. Поступки говорят о человеке больше красивых слов и клятвенных обещаний на ухо — принцип, которому он следует весь свой осознанный возраст. Минхо возвращается домой в начале одиннадцатого, по пути заскочив в магазин на соседней улице. Пустая квартира встречает тишиной. Он стягивает кроссовки, разбирает рюкзак и, взяв чистые вещи, сразу же идет в ванную комнату, чтобы смыть с себя мерзкий осадок сегодняшнего дня. Жаль, что у него нет припрятанной банки неразбавленной хлорки: иногда так хотелось почувствовать себя абсолютно новым человеком. Пустым. Чистым. Кем-то, кто не имеет оттенка сожаления в глазах и клейма прошлого на коже. Несмотря на то что вода уже давно остыла, он отмокает в ванной больше часа: такой роскоши в ближайшую неделю у него не будет. Будучи ребенком каменных джунглей (так мама в шутку называла его в детстве, когда Минхо наотрез отказывался ехать к бабушке в деревню), который ни разу не ходил в походы, не ночевал в палатке и был в лесу всего-то несколько раз, он не знает, за что взяться в первую очередь. Собрать сумку с вещами? Пакет с едой? Может быть, дать волю эмоциям и хорошенько прореветься? Нет, это вряд ли поможет. Спустя полчаса Минхо стоит посередине спальни, склонившись над небольшой дорожной сумкой, и закидывает туда все, что нашел благодаря советам знатоков на просторах интернета: кое-какую теплую одежду, полотенце, средство от комаров и клещей (откуда оно вообще взялось у него в квартире, остается большой загадкой), кружку и, чтобы земля в палатке не была такой холодной и твердой, скрученный коврик для фитнеса, который, кажется, принадлежит Хенджину (его недельный бзик «хочу заниматься йогой», к счастью, прошел). В конце концов, разобравшись со сборами и накидав в рюкзак с едой все, что не портится, он ложится в постель за несколько часов до предполагаемого подъема. После репетиции, целого дня в университете и пережитой нервной встряски спать хотелось просто зверски. Но сон не шел. Голова была перегружена ненужными мыслями, пытающимися сбить, оправдать и подмять под себя. В какой-то момент он приходит к неутешительному выводу: из тех людей, с кем ему предстоит сосуществовать бок о бок целую неделю, он практически никого не знает. За весь учебный год на заседаниях клуба, которые проводились каждый вторник, он был от силы раз десять — и то присутствовал только физически, а не ментально. Минхо выучил в лицо Сынмина, на вид заучку, а на деле — местного разгильдяя, который приходил настолько незаметно, насколько это было возможно, сидел с недовольным лицом и с невероятной прытью испарялся. Он также запомнил Черен — две косички, острый взгляд сквозь толстенные стекла очков. На первый взгляд она казалась милой, но Минхо не помнит, видел ли он когда-нибудь ее не разозленной и обиженной на весь мир. Еще был Чонин, первокурсник, неизвестно что там делающий; флора и фауна для него — название веганских ирисок, которые он постоянно жевал. И Джисон. Джисон, про которого Минхо мог рассказать так много, что становилось страшно. Если он каким-то чудесным образом не сможет поехать с ними, Минхо будет только рад. Но, зная Джисона и его любовь к разным сборищам и мероприятиям, он никак не мог пропустить такое грандиозное событие, как запланированный с зимней поры поход в лес вместе со своими собратьями-натуралистами. По его приблизительным подсчетам будет около тринадцати человек, не считая его и неизвестное количество преподавателей. Двенадцать незнакомых людей, один слишком знакомый и он — белая ворона. Чужой среди своих. Минхо раздраженно стягивает маску для сна, откидывая ту на кровать: про сон можно забыть. Предстоящая поездка не просто вызов самому себе, это очередная проверка на прочность. И он ее выдержит. // Минхо приезжает к зданию университета последним, по пути заскочив в тот же магазин за пятилитровой бутылкой воды и упаковкой печенья в качестве завтрака. Судя по скоплению людей вокруг небольшого туристического автобуса на стоянке и их недовольным лицам, все ждали его одного. Он как можно скорее грузит вещи в забитое багажное отделение и присоединяется к начавшейся перекличке. Собственное имя, озвученное преподавателем, ощущается хуже хлесткой пощечины, а имя Джисона и последующее бодрое «я здесь» — хуже самой смерти. Минхо до сих пор не понимает, как один человек может вызывать столько противоречивых эмоций. Он никогда никому не признается, что скучает по нему. По его голосу, улыбке, тупым шуткам, проведенным вместе вечерам и прогулкам. Скучает так сильно, что все синонимы к словам смертельно и запредельно теряют всякий смысл рядом с тем, что происходит у него внутри на самом деле. И в то же время воспоминания о Джисоне несут омерзительно приторный вкус предательства на языке. Минхо может показаться гордым и надменным, но его поведение имеет прямое обоснование. Как ни крути, плюс на минус все равно минус, негатив всегда перевешивает. Люди склонны концентрировать внимание на плохих вещах, склонны к злопамятству и ненависти. Он не является исключением, по крайней мере, ему не хочется быть исключением. Быть кем-то, кто вместо того, чтобы взращивать ненависть, с каждым днем ее теряет. На данный момент воспоминания — единственный препятствующий фактор. Минхо думает о Джисоне настолько часто, что уже давно потерял счет количеству повторяющихся «отпусти его» в своей голове. Он бросает беглый взгляд на поднимающийся по высоким ступенькам силуэт: смертельно знакомый, запредельно родной. Ненавидеть пока что не получается. Пытаясь оттянуть неизбежное, Минхо заходит в автобус практически последним. На улице остается лишь сопровождающий их преподаватель — Минхо узнает в нем профессора Чхве — и о чем-то беседующий с ним водитель. Внутри душно, кондиционеры, конечно же, не работают. Все уже давно расселись по местам: кто-то по парочкам, кто-то в одиночку занял сиденье у окна, бесцеремонно раскидав вещи на свободном кресле рядом. Минхо окидывает взглядом набитый битком салон, привлекая внимание некоторых студентов. Переднее место было отдано преподавателю, задняя четверка забрана под туристический инвентарь и воду, которые не поместились в и без того полный багажник. Администрация университета как обычно поскупилась и решила, что для такого количества людей заказывать огромный туристический автобус — неэкономично и накладно. Лучше толпиться в маленьком и задыхаться от тесноты. Минхо подавляет нарастающую злость. Это только начало, а его уже готово размазать от возмущения. Потоптавшись на одном месте, он полубоком пытается протиснуться ближе к концу, стараясь не задеть кем-то поставленные на пол пакеты с едой. — Садись здесь, я уступлю, — его запястья мимолетно касается чья-то горячая ладонь. Минхо оборачивается: Джисон поднимается со своего места у окна и, закинув рюкзак на плечи, проталкивается между сиденьями. — Не надо, посижу у прохода, — он испуганно от него шарахается, отступая на полшага назад: слишком близко. Минхо не собирается соглашаться, ему уже не пять лет, чтобы начинать бесполезную борьбу за место у окна. — Давай ты не будешь упрямиться хотя бы сейчас, — Джисон говорит шепотом, чтобы не привлекать лишнего внимания, которое и так было обращено на их очередную перепалку. Практически все в клубе видели, что их отношения были, мягко говоря, натянутыми. — Я же знаю, что ты по-любому захочешь поспать, а у прохода неудобно. Садись. Минхо стискивает зубы, чтобы ненароком не начать плеваться ядом в ответ. Прекрасно завуалированная забота Джисона — последнее, чего он ожидал от сегодняшнего утра. В его голове скопилось слишком много вещей: плохих, хороших, тех, что могут ранить и, наоборот, подарить облегчение. Но все это личное, не предназначенное для чужих ушей. У Минхо нет ни желания, ни сил устраивать цирковое представление для всех собравшихся и прилюдно выяснять отношения. Поэтому он садится на освободившееся место, не проронив ни слова. Так будет проще. Боковым зрением он успевает заметить, как Джисон пересаживается вперед к какой-то девушке, заводя непринужденную беседу. Прошло два года — ничего так и не поменялось. Автобус трогается с места спустя десять минут, и Минхо сразу же затыкает уши наушниками, чтобы не слышать возбужденных разговоров вокруг. Складывалось впечатление, что он тут — единственный недовольный, словно все создали иллюзию счастья и удовлетворения и с упоением ее придерживались, а его в этот спектакль не взяли даже актером массовки. За окном мелькают залитые утренним солнцем ряды стеклянных новостроек, позеленевшие городские парки и скверы, открывшиеся магазины, торговые центры, кофейни. Поздняя весна в этом году была похожа на раннее лето: такая же ослепительно яркая и теплая, ласкающая щеки легким ветром, щекочущая ноздри запахом распустившейся растительности. Минхо любил весну за ощущение свободы после изнуряюще долгой зимы и за чувство детской наивности, которое непременно к нему приходило со сменой времен года. Однако именно весна была для него чем-то особенным. Он с исключительной нежностью берег в своем сердце греющие воспоминания о школьных днях, когда они со сворой других ребят, толкаясь и смеясь, выбегали из здания школы с расстегнутым нараспашку пиджаками и дышали загазованным весенним воздухом, а потом, как настоящие беспризорники, слонялись по району до наступления темноты, голодные, чумазые и невероятно счастливые. Или когда они брали свои уже повидавшие жизнь велосипеды и гнали вперед, не имея определенного маршрута, и почему-то всегда в конце концов оказывались в городском парке, греясь в лучах закатного солнца на примятой траве. Минхо помнил эти моменты вместе и по кусочкам: их вылазки на заброшки, общие ночевки, липкие пальцы от недавно съеденного мороженого, сбитые колени, прячущиеся за мультяшными пластырями, сухие губы, перемазанные шоколадом (конкретно это воспоминание было запрещено его внутренним сводом законов). Но все они держались за семью печатями, потому что где-то там, среди их обрывков, находился вырванный лоскут его сердца, круглощекий, большеглазый, с широкой улыбкой, способной осветить весь мир. Думать о Джисоне на расстоянии, в темноте собственной комнаты, сидя на последнем ряду поточной аудитории, в душном репетиционном зале — это одна история. Сокровенная и никому не рассказанная. Но думать о нем, пытаясь выловить взглядом его затылок в соседнем ряду сбоку — совершенно другая. Запретная. Минхо задергивает темную шторку и, оперевшись виском о твердое стекло, закрывает глаза в надежде подремать хотя бы полчаса. Однако под зажмуренными веками — радужный калейдоскоп, сотканный из собственной памяти. В самом начале, когда они еще не выехали, было объявлено, что до туристической базы, которая предоставила им место для палаточного городка, ехать около двух часов, но субботним утром большая часть народа старается выбраться ближе к природе, за пределы душного города — с таким успехом пробку на выезде они вряд ли обойдут. Дорога может затянуться на лишний час, который он снова бесцельно потратит на мучительные размышления не о том. Наверное, к концу поездки он действительно сойдет с ума. // В конечном итоге Минхо даже не замечает, как проваливается в беспокойный сон и просыпается в уже опустевшем автобусе от легкого похлопывания по плечу. Он вытаскивает один наушник, широко зевает и, сморгнув сонную дымку с глаз, встречается взглядом с водителем — худощавым мужчиной с залысиной и добрыми морщинками у рта. — Парень, не отставай, — слова звучат словно сквозь толстый слой ваты. В одном из наушников продолжает играть музыка. — Твои уже ушли. — Спасибо, — Минхо признательно улыбается. На всякий случай захватив все вещи из салона с собой, он спрыгивает с крутых ступенек на асфальтированную площадку перед невысокой оградой и осматривается по сторонам: все купается в зелени. В нос сразу же ударяет сочный запах хвои, леса и утренней свежести. Минхо будто бы заново начинает дышать. После грязного загазованного городского воздуха и уличной духоты насыщенная прохлада леса кажется чем-то блаженным и неземным. В какой-то момент он приходит к ужасному открытию: это то, чего ему не хватало. Единения с природой, умиротворения и спокойствия. Побыть в одиночестве без навязчивых предположений и обещаний отпустить. Возможно, здесь у Минхо наконец-то получится привести в порядок не только мысли, но и душу, несмотря на постоянное присутствие Джисона поблизости. Он просто не будет обращать на него внимания — вот и все. Решение проблемы без учета согласия самой проблемы, ведь Джисон явно собирается с ним контактировать и пересекаться. Минхо вылавливает движение удаляющейся группы — рыжая макушка замыкающего шествие Сынмина служит ярким маяком — и, минуя железные ворота, быстрым шагом идет вслед за ними по узкой тропинке, уводящей в лес. Под ногами хрустят ветки, сучки́ и хитросплетенная паутина корней вековечных деревьев. Над головой щебечут проснувшиеся птицы, в рот пытается залететь надоедливая мошкара — единственный момент, портящий воцарившуюся идиллию. Как оказалось, их завезли не со стороны главного входа, возле которого было не приткнуться из-за количества припаркованных машин, а сбоку, со стороны запасных ворот. Спустя пять минут плутаний между деревьями они выходят к главному корпусу туристической базы — двухэтажному зданию с зеленой крышей, белым фасадом и несколькими низкими пристройками. Их встречает девушка с ресепшена, из рук в руки передаются флаеры и детальные, хорошо прорисованные карты прилегающей территории. От огромного количества предлагаемых услуг и развлечений у Минхо разбегаются глаза: теннисные и волейбольные корты, крытый бассейн, баня, прогулочная набережная, детская площадка, экологические тропы. Даже бесплатный вайфай в главном корпусе. Большинство из этого, конечно же, было сделано для приезжающих отдыхать семей и одиноких путешественников. В распоряжении их университетской группы был лишь круглый пролесок, отведенный под палатки, и вполне приличные общественные душевые с туалетами. Не дырка в полу — и на том спасибо. Вопрос с автобусом отпадает сам по себе: если университет забронировал такое шикарное место и потратил невероятное количество денег только ради своего продвижения и парочки красивых постов в инстаграме (поступайте к нам, здесь весело!), на такой же шикарный вместительный автобус у них, вероятнее всего, просто не хватило бюджета. Все та же девушка устраивает небольшую экскурсию по окрестностям, в двух словах объясняя, где что находится, и, проводив к их месту жительства на ближайшую неделю — уединенной поляне, укрытой от лишних глаз длинным рядом вплотную растущих деревьев и пышных кустов, скрывается среди зелени. В голове у Минхо происходит небольшой диссонанс: он всю жизнь ненавидел всю эту шумиху с походами в лес, как и не понимал людей, которые преподносят такой отдых как что-то непостижимое и прекрасное. Однако, удостоверившись в том, что пребывание на природе на первый взгляд не кажется чем-то смертельным, он готов поменять свои взгляды. Всего одна неделя (а если отнять сегодняшний день и день отъезда, то остается каких-то жалких пять дней) — он точно справится. Единственный сопровождающий их преподаватель — профессор Чхве — начинает раздавать обязанности, толком не позволив им передохнуть и осмотреться. Все дружным скопом отправляются обратно к автобусу за личными вещами и оставленным туристическим снаряжением, огибая территорию рваным зигзагом. Парням поручается нести тяжелые бутылки с питьевой водой, дорожные сумки, складные стулья и предоставленную клубом еду. В основном — термопакеты с мясом и целая куча разных напитков, которые нужно было оставить в отдельной пристройке, выделенной под небольшую кухню с несколькими пронумерованными холодильниками, душевыми и санузлом, проход к которым был с противоположной стороны. Девушки берут на себя вещи полегче: современные палатки, спальные мешки и пластмассовую посуду, сгруженную в несколько больших котелков. Спустя час физической нагрузки и несколько заходов к автобусу они переносят все вещи к поляне и скидывают их в одну большую кучу возле полукругом обитого толстыми бревнами кострового места. — Сначала поставим и распределимся по палаткам или приготовим поесть? — спрашивает один из парней. Минхо его раньше не видел: слишком запоминающееся лицо. — Какая вам еда, лентяи, мы только приехали. Разбираем вещи и ставим палатки, — профессор Чхве с силой бьет себя по ноге: комар. Почесав место укуса, он с умным видом добавляет: — Вам лишь бы набить животы и ничего не делать, вот молодежь пошла. Его слово — закон. Все понуро разбредаются кто куда: кто-то берет палатки, кто-то воду и посуду, занося их в мощную деревянную беседку. Минхо хватает первый попавшийся легкий мешок болотного цвета, который оказывается очередной палаткой. Придется повозиться. Подойдя поближе к полосе деревьев, он вытаскивает содержимое: гнущиеся металлические дуги, ткань — очень много ткани, — какие-то колышки и веревки. Инструкции, как и ожидалось, нет. И как из всего этого можно сделать полноценное место для сна? Он по привычке лезет в карман за телефоном, но вскоре вспоминает слова девушки с ресепшена: сотовая связь и интернет ловят только в зоне центрального корпуса. Приехали. Потратив больше десяти минут на бессмысленную возню, Минхо сдается. — Чонин, подойди сюда! Дернувшийся от его крика Чонин, уже заканчивающий с установкой своей палатки в нескольких метрах от него, испуганно оборачивается. Однако увидев полное замешательство на лице Минхо, он подбегает к нему практически вприпрыжку. — Первый раз что ли? — Минхо удрученно кивает: первый. И хотелось бы, чтобы последний. Теперь он чувствует себя еще бо́льшим отщепенцем, чем ранее. — Смотри, тебе нужно вставить вот это, — Чонин с горящими глазами и невнятной речью из-за нескольких ирисок во рту поднимает с земли черные металлические дуги, — вот сюда, — пальцы приоткрывают незаметное длинное отверстие, тянущееся вдоль шва на внутреннем тенте. — Должен получиться крест. Потом нужно зафиксировать его кольцами снизу с четырех сторон и накрыть внешним тентом зеленого цвета, понял? — Минхо снова кивает: вроде понял. — Хорошо. Показать, как забивать колышки или справишься сам? Забивать колышки! — Справлюсь, спасибо, — на сегодня позора достаточно, дальше Минхо сможет и сам. Спустя пятнадцать минут он смотрит на свою собранную впервые в жизни палатку с вышитым сбоку номером девять. Немного кривая, но что поделать: на мастер-классы по сбору и разбору палаток он, к сожалению, не ходил. На вторую сил у него не остается, поэтому Минхо подходит к уменьшающейся груде вещей и выбирает упакованные в голубые пакеты складные стулья, которые собираются буквально в одно движение — потянул и все. Вот такая работа ему по душе, все черным по белому, даже инструкция есть. Наверное, человеку, который будет спать в поставленной им палатке не повезет, мало ли он сделал что-то не так? Вместе с этими мыслями приходит запоздалое осознание: ведь ему тоже придется целую неделю с кем-то делить спальное место. И хорошо, если это будут условные Сынмин или Чонин — с ними Минхо хоть и поверхностно, но знаком. Однако ему почему-то кажется, что те захотят жить вдвоем. Остается еще несколько парней, один из которых — Джисон. Шанс попасть с ним в одну палатку растет в геометрической прогрессии, а с математикой у Минхо всегда были проблемы. С математикой и везением. Разобравшись со стульями, он запихивает пакеты от них в одиноко стоящее ведро со всяким хламом и, убедившись, что все заняты своими делами, а профессор Чхве — вальяжно посапывает в одном из растянутых гамаков, решает немного прогуляться. Их поляна была окружена деревьями с трех сторон, но с четвертой открывался живописный вид на зеркально-чистое озеро, сливающееся с полоской зелени на противоположном берегу. Со стороны воды дует освежающий ветер, кусающий щеки, солнце в зените слепит глаза. В лесу оказалось ощутимо прохладнее по сравнению с городской липкой жарой. Минхо прогуливается вдоль набережной по широкому деревянному настилу, цепляет воду ладонью — ледяная — и с нескрываемым интересом рассматривает рассыпанные по территории коричневые домики, которые можно было арендовать целыми семьями и компаниями. От встречающихся по дороге людей веет счастьем и свободой. Минхо дает себе обещание: когда-нибудь он тоже станет таким. Он возвращается к своей группе через час, обойдя практически всю территорию туристической базы. И первое, что бросается ему в глаза: подозрительное затишье. Несколько незнакомых ему парней возятся вокруг треноги у костра, пытаясь развести огонь, двое девушек о чем-то оживленно сплетничают в беседке. — Что происходит? Где профессор Чхве? — Минхо подходит к парням и чуть не задыхается от облака дыма, прилетающего прямо в лицо. — Прости, чувак. Костер полное дерьмище, все отсырело, — Минхо качает головой: ничего страшного. — Чанбин, — представляется тот, протянув руку. — Минхо. — Остальные разбираются с палатками, — Чанбин крепко сжимает его ладонь. — Старина Чхве тебя, кстати, искал. Сказал, что скрутит в бараний рог, если будешь отлынивать. Минхо вздыхает: вполне в его стиле. Если все уже начали выбирать спальные места, ему стоит поторопиться. Он быстрым шагом пересекает поляну по диагонали, едва ли не запнувшись о брошенную на землю веревку, и осматривается по сторонам. Большая часть палаток, судя по поставленным у их входа сумкам и рюкзакам, уже была занята, а в собственноручно собранную он не пойдет из принципа. В конечном счете он останавливается у самой дальней и непримечательной палатки цвета мокрого асфальта под номером тринадцать и прислушивается: вроде никого. Опустившись на корточки, Минхо цепляет язычок замка и тут же громко вскрикивает. Молния со звучным звяканьем расходится в стороны, прищемив ему палец. Больно. Но смотреть в глаза человеку, расстегнувшему замок изнутри, — просто невыносимо. Джисон высовывает макушку наружу, непринужденным движением поправляя съехавшие к кончику носа очки-пустышки. Осветленные волосы убраны под кепку, повернутую козырьком назад, в ушах — несколько проколов, пальцы украшены крупными кольцами. Он так изменился. — Что ты здесь делаешь? — Минхо с силой прикусывает язык: зачем он с ним заговорил? — Раскладываю матрас, — Джисон наклоняется в сторону, открывая вид на сдутый резиновый кулек. — Спать будет удобнее. Это не то, что он имел в виду. Минхо хотел спросить, почему из всех возможных людей именно он оказался в палатке. Почему ему не может повезти хотя бы раз в жизни? Если что-нибудь может пойти не так, оно обязательно пойдет не так. Бутерброд всегда падает маслом вниз, а Минхо всегда притягивает неприятности. И Джисона. Закон Мерфи в своем полном проявлении. Находясь в глубокой прострации, Минхо поднимается на ноги. Он не собирается здесь спать, и уже не из принципа, а из глубокой обиды. В ушах шумит. Он практически отчетливо чувствует, как в собственных глазах бегущей строкой отражается его немой крик: «Нет». За спиной раздается сухой треск веток и шорох сминающейся травы. К ним подбегает запыхавшийся профессор Чхве, прижимая блокнот к груди. — Ли Минхо, — он щелкает ручкой и, открыв блокнот, аккуратным мелким почерком выписывает его имя на исчерканной странице. Минхо окидывает его пустым взглядом, мысленно готовясь к нудной тираде о том, что им нельзя куда-либо уходить без предупреждения. — Хан Джисон, — имя Джисона выводится через запятую. — Тринадцатая палатка. Вот и отличненько! — Стойте! — Минхо хватает его за смуглую руку, с необъяснимым страхом смотря на их записанные рядом имена. В сложившейся ситуации он готов умолять, если потребуется. — Вы ошиблись, я не должен здесь спать. Можно переписать меня к кому-нибудь другому? Но профессор Чхве словно бы его не слышит. — Джисон, тебе плюс балл за сообразительность, в следующем году напомни и мне взять матрас. Умный малый, умный… — почесав бровь, он захлопывает блокнот и уходит в сторону других палаток. Они остаются вдвоем. Впервые за долгое время в голове у Минхо пусто, как в консервной банке. Худшее, что могло случиться, уже случилось. Беспокоиться больше не о чем. Он бросает беглый взгляд на распахнутую настежь тканевую дверь, чтобы оценить масштабы проблемы. Судя по надписи внизу, которая гласила «dome 3», палатка была рассчитана на троих человек, но на деле Минхо не был уверен, смогут ли в ней поместиться два взрослых парня. Число тринадцать себя оправдывает — настоящее невезение. — Минхо, — Джисон вымученно вздыхает, нахмурив лоб. — Пожалуйста, не злись. Откуда я мог знать, что ты захочешь спать в этой палатке. Я не буду тебя доставать, обещаю, — в качестве подтверждения своих слов он протягивает подрагивающий мизинец. Этот жест из прошлого, только их жест, режет по живому. Минхо смотрит на родинку на его щеке, по которой он так любил водить подушечкой пальца; на вытянувшийся овал лица, потерявший свою прежнюю детскую припухлость; на постоянно обветренные губы, которые в его памяти навсегда останутся перепачканными шоколадом. И в глаза. Минхо смотрит в глаза, которым он больше не может доверять. — Я тебе не верю, Джисон, — разговор окончен, ему нечего больше добавить. Сунув руки в карманы легкой спортивной куртки, Минхо разворачивается и уходит к остальным, лишь бы не видеть выражения печали на его лице. День тянется так же медленно, как подтаявшая во рту карамель, прилипающая к зубам. Они обедают приготовленным в котелке супом, а на ужин жарят говяжьи стейки под чутким руководством профессора Чхве, который только мешает своими словами и умными советами под руку. За столом творится полный бедлам: кто-то гогочет с набитым ртом, рассказывая очередную смешную историю с прошлого года, кто-то случайно роняет еду на пол, разливает на себя спрайт и идет в душ раньше необходимого. Одна из девушек проглатывает залетевшего в рот комара — от ее крика вянут уши. Все веселятся, наедаются до отвалу и наслаждаются официально начавшимся отдыхом. Все, кроме Минхо, который забивается в самый дальний угол беседки и выступает в роли наблюдателя. Веселье проходит мимо него. Или по нему — тут уже как посмотреть. От всеобщего воодушевления и оптимизма тянет блевать. По его личным ощущениям время застывает на одном месте. Минхо чувствует себя так, будто его поместили в идеально изолированную комнату. Изолированную от всего: людей, звуков, элементарных человеческих потребностей. Чьи-то невидимые руки посадили его на такой же невидимый стул, заперли снаружи и силой заставили думать, потому что поток мыслей, который на него обрушивается, просто невозможно выдержать и хоть как-то объяснить. Ему хочется кричать до сорванных связок. Вопить во весь голос, если это сможет обезболить все то, что горит внутри. Минхо был готов смириться с присутствием Джисона рядом, но спать с ним в одной палатке, дышать одним воздухом и слушать его размеренное дыхание каждую ночь — выше его сил и возможностей. Теперь становится ясно как день: он сорвется. Выплюнет что-нибудь обидное и значимое лишь для них двоих, пошлет, ударит, хотя драться совсем не умеет, проявит уязвимость и в конечном итоге простит. Из данной логической цепочки самым мучительным был последний пункт. Со временем его мозг мог сыграть с ним злую шутку и забыть все, что произошло, но сердце будет помнить всегда. Ближе к девяти вечера профессор Чхве начинает клевать носом. Праздничная атмосфера перетекает в ленивые разговоры с долгими паузами, головы затуманивает общая усталость. По всей территории туристической базы зажигаются торчащие из земли лампы-палочки, излучающие слабое серебристое свечение, воздух наполняется вечерней свежестью и лес медленно тонет в темноте. — Черен, — профессор Чхве поднимается из-за стола, отмахиваясь от комаров и мелких мошек. Минхо начинает казаться, что за целую неделю он вряд ли увидит его занимающимся хоть чем-то полезным. — Ты за главную. Смотри, чтобы эти оболтусы не напились и не уснули в кустах, — он грозит кулаком прямо перед носом сидящего сбоку Чанбина. Тот кивает и сжимает губы в тонкую линию, едва ли сдерживая смех. — А мне пора и честь знать. — Старина Чхве совсем расклеился, — Черен грустно вздыхает, провожая взглядом его удаляющуюся фигуру. — В прошлом году мог просидеть до одиннадцати. — Смотри чтобы он тебя завтра в шесть утра не поднял. Вот посмеешься, — Сынмин гаденько улыбается. — Иди ты. — Лучше скажите, что будем пить? — друг Чанбина, Уен, встает из-за стола и, как в самом нелепом анекдоте, разводит полы своей свободной куртки в стороны, открывая вид на десяток внутренних карманов, заполненных миниатюрными версиями разных алкогольных напитков. — Моя школа, — Чанбин одобрительно присвистывает, хлопая Уена по плечу. — Все не влезло, сами понимаете. Можете сходить копнуть вон там, — палец указывает в сторону начинающейся полосы леса. — Найдете клад побольше. До Минхо только сейчас доходит, почему все были так рады поездке: алкоголь, старина Чхве в качестве сопровождающего преподавателя, открытый купальный сезон, развлечения. Целая неделя халявы и лафы — университет еще и официальное освобождение дает, тем самым только поощряя студенческую инициативу, хотя, Минхо в этом уверен, имеет ясное представление о том, что здесь происходит на самом деле. Слияние с природой — вот что. Все начинают разбирать выложенные на стол пузырьки: виски, текила, коньяк, вино, ром. Кто-то бежит к палаткам и возвращается со своими бутылками пива и шампанского. Черен, которая должна за всеми следить, приходит с огромной бутылкой водки — признаться, от нее Минхо ожидал чего-то подобного. Как говорится, в тихом омуте… Он наблюдает за происходящим с легкой ноткой неприязни, но не из-за своей правильности до мозга костей, а из-за того, как быстро все присутствующие сбросили маски скромности и честности. Минхо никогда не симпатизировали люди, пытающиеся казаться идеальными в глазах других. В конце концов, они здесь все совершеннолетние, а профессор Чхве явно не тупой, чтобы не знать, чем они тут занимаются в его отсутствие. Однако одобрял ли он это — совершенно другой вопрос. — Минхо, ты чего киснешь? — теперь Уен обращается уже к нему. — Не стесняйся, бери, что хочешь. В первый раз что ли? — В первый, — Чонин отвечает вместо него, рассматривая два миниатюрных пузырька с ромом и виски: действительно сложный выбор. — Я ему палатку помогал ставить. — Тогда тем более нужно это дело обмыть! — Давайте без меня, — Минхо качает головой: если он сегодня еще и выпьет, то непоправимое произойдет с точностью в сто процентов. — После автобуса до сих пор мутит, — для большего драматизма он кладет руку на живот и, кое-как протиснувшись между столом и скамейкой, выходит в сгустившуюся темноту. Единственными источниками света на их поляне были горящая лампа в беседке и едва различимые отсветы потухающего костра. Он добирается до палатки, подсвечивая дорогу фонариком на телефоне: должна же от него быть хоть какая-то польза. Глухой лес одновременно пугает и завораживает своей молчаливостью. Минхо приседает на корточки у дорожной сумки, оставленной прямо на холодной земле рядом с пятилитровой бутылкой воды и скрученным ковриком для фитнеса. Из-за суматошного дня и всех превратностей судьбы он ее так и не разобрал. Убрав телефон в карман, он практически наощупь находит полотенце, пижаму и умывальные принадлежности и замирает на месте: со стороны кустов раздается приглушенный треск и последующее тихое «блять». Из темноты выплывает силуэт Джисона. В руках у того — сложенный несколько раз плед и несколько банок пива. Он уже успел переодеться в свободный спортивный костюм, кепка тоже пропала, теперь легкий вечерний ветер свободно трепал русые волосы. — Я тебе тоже взял, — Джисон протягивает ему банку пива. — Если хочешь. — Спасибо, откажусь, — Минхо отворачивается, делая вид, что занят поиском вещей в сумке. — Приходи к нам. Если что, мы будем на берегу. Он ничего не отвечает, вслушиваясь в затихающий шорох шагов, и, уткнувшись лицом в чистое полотенце, пахнущее порошком, тихо стонет. Будет сложно. Не контактировать с Джисоном уже сложно, а впереди еще целых шесть дней, длинной в бесконечность. Душевая — крошечное помещение с несколькими кабинками и светлой мозаичной плиткой — оказывается совершенно безлюдной. Минхо принимает душ в летней воде, умывается и сразу переодевается в домашнюю пижаму, чтобы не устраивать беспорядок в и без того маленькой и тесной палатке. К этому времени на улице становится совсем темно. Костер давно потух, оранжевый свет в беседке был выключен. Влажное полотенце вешается на натянутую между деревьями веревку. Минхо затаскивает дорожную сумку в палатку и, щелкнув повешенной на крючок подвесной лампой, к которой сразу же слетается целая куча комаров и ночных мотыльков, начинает разбирать вещи. Одежда Джисона уже была сложена в аккуратную стопку, лежащую в самом углу. Минхо непроизвольно повторяет за ним, затем расправляет теплый спальный мешок, кладет небольшую квадратную подушку по центру и, выключив свет, ложится на спину, смотря в низкий треугольный потолок. Нужно попытаться уснуть до возвращения Джисона. В противном случае о сне можно будет забыть. Со стороны озера слышатся едва различимые крики и искренний смех, который он узнает из тысячи. Над ухом жужжит комар, дорожная сумка упирается в вытянутые ноги — неудобно. Минхо поворачивается на бок, натягивает на глаза маску для сна и подтягивает колени к животу. Лес живет своей жизнью. Перебираемая ветром листва колышется, склонившиеся ветви скрипят и цепляют железный каркас забора, сверчки неугомонно стрекочут. Единственное, о чем Минхо мечтает в данный момент, — провалиться в сон. Он не может остаться с Джисоном один на один в тесном темном помещении метр на метр, прекрасно понимая во что это все в конечном итоге выльется: в очередную душевную рану, которую он, как старый больной пес, будет зализывать на протяжении последующих нескольких лет. Он много думал над тем, что произошло. Минхо был прекрасно осведомлен о всех стадиях принятия неизбежного, но либо застревал в самом начале, либо ходил по кругу. Так же, как заведенный игрушечный паровозик изо дня в день ездит по одному закольцованному маршруту. Сначала он винил Джисона за то, что тот выбрал не его, затем начал винить уже себя. Возможно, если бы он вовремя рассказал о своих расцветающих чувствах, которые душили его на протяжении долгих лет, все было бы совсем иначе. Джисон бы не испугался давления с его стороны, не отстранился, не выбрал бы другого. Другую. Есть ошибки, которые можно простить; есть вещи, с которыми можно смириться, переступив через себя. Минхо смирился, не переступая. Он мог понять и принять выбор Джисона, мог за него порадоваться, пускай сквозь слезы и с натянутой улыбкой, потому что для всего этого был повод и предлог. Но для его чувств и желания возненавидеть они тоже были. Однако спустя несколько месяцев он наконец-то нашел в себе силы посмотреть правде в глаза. В случившемся нет виноватых: есть лишь два человека, сделавших свой выбор. На конкретном жизненном этапе этот выбор показался правильным для них обоих, и неважно, если спустя два года он перестал таковым являться. Сделанного не вернуть. Минхо никогда не будет жалеть о проведенном с Джисоном времени, никогда не будет его публично унижать, оскорблять и говорить гадости за спиной. Бывших друзей не бывает: бывают те, кому по разным обстоятельствам и причинам пришлось отдалиться. Их связывают общие воспоминания, разделенные радости и печали. Слишком много вещей, которые при всем желании нельзя было просто перечеркнуть и вытащить из своей памяти. Они были переплетены не только одной судьбой, но и душой — обрубить такую связь тяжелее всего. Каждый день Минхо упорно повторяет самому себе, что не хочет возвращаться в прошлое. Мысли о нем согревают и разрывают изнутри в равной степени. Так быть не должно. Точка на их дружбе, на их так и не начавшихся отношениях была поставлена два года назад. Его нежелание расставлять недостающие точки над «i» — только его решение, и ему хотелось бы, чтобы Джисон уважал его хотя бы немного. Но, как показало время, у того свое видение ситуации. Над ухом пищит назойливый комар, за пределами палатки завывает поднявшийся ветер. Минхо снова загоняет себя в ловушку, вспоминая, как в далеком детстве мама мазала его разбитые колени зеленкой и говорила: «Поболит и перестанет». Поболит и перестанет. Да, когда-нибудь точно перестанет. А пока что только болит. Когда Джисон возвращается в первом часу ночи, Минхо еще не спит. Замок палатки очень аккуратно и тихо расстегивается, край матраса прогинается, шуршит взятая одежда, а потом снова наступает тишина. По всей видимости, Джисон ушел в душ. У Минхо есть полчаса на то, чтобы, наконец, уснуть. Не выходит. Звякает молния, гнется матрас. Вместе с собой Джисон приносит приятный запах чистоты и шоколадного геля для душа: что-то остается вечным. Он поправляет спальник, очень долго копается в рюкзаке и настолько же долго пытается улечься, ворочаясь с бока на бок. Повисшая напряженная тишина каждые несколько минут прерывается противным резиновым скрипом, надувной матрас подрагивает и колышется из стороны в сторону. — Ты можешь не ерзать? — Минхо не выдерживает и тут же прикусывает язык: нужно было молчать. — Прости, — Джисон на секунду замирает, а затем как можно аккуратнее и тише переворачивается на спину. — Я тебя разбудил? — Да, — Минхо повторяет у себя в голове, что эта ложь — во благо. Пускай лучше Джисон будет думать, что нарушил его чуткий сон, чем задавать ему глупые вопросы и выводить на личные разговоры. Ответа не следует. Время как будто бы застывает. Минхо расслабляет уставшие за день мышцы и представляет белый лист перед закрытыми веками, чтобы остановить мысленный процесс, который непреднамеренно беспокоит его каждый раз, когда Джисон оказывается где-то поблизости. Он привык засыпать в одиночестве в прохладной проветриваемой комнате под мягким одеялом и в полной тишине. Без присутствия другого человека рядом, без его ровного дыхания над ухом. Их совместные ночевки остались далеко позади. У Минхо появились новые привычки и предпочтения — это абсолютно нормально. Меняться — это нормально. Правильно и закономерно. Тогда почему ему так отчаянно хочется вернуться в те дни, когда они ютились вдвоем на односпальной кровати? Когда худощавый и круглощекий Джисон обнимал его со спины, дыша прямо в затылок? И шептал всякую ерунду про дружбу навеки, про совместное покорение Кассиопеи, про звезды и целые галактики в его глазах. Почему Минхо не может просто его отпустить? Взять и отпустить, как отпускают воздушные шары, исчезающие в небе. Детская дружба самая искренняя, подростковая влюбленность самая сильная, но то, что было у них, — что-то внеземное, посланное свыше. — Минхо? Ты уже спишь? Больно. Слышать голос Джисона всегда больно. Видеть его в университете, в этом чертовом клубе, в столовой, в библиотеке и каждый раз вспоминать, как он целует другую, нельзя описать каким-то словом. Боль, она ведь на уровне эмоций. Импульс в мозг, говорящий о том, что с твоим организмом что-то пошло не так. Но то, что чувствует Минхо, было за гранью его физических сил. У него не болело сердце — у него ныла душа, как бы приторно-сладко это ни звучало. — Мы можем поговорить? — мольба в голосе Джисона лучше не делает. Минхо не отвечает. Это то, чего он боялся больше всего. Джисон играет в одни ворота, явно не рассчитывая на какой-либо ответ. Его право, ответа действительно не последует. Если Минхо откроет рот, то обратного пути уже не будет: он сломается. Треснет изнутри, раскрошится на мелкие осколки, и никогда не сможет собрать себя воедино. Следующие несколько минут ничего не происходит. Джисон не шевелится, кажется, даже дышит через раз. Уснул. Минхо с облегчением выдыхает, однако в это же мгновение раздается тихое и наполненное отчаянием: — Прости, что нарушаю обещание, но я так сильно по тебе скучаю. Ткань маски для сна становится влажной вокруг глаз. Минхо запретил себе плакать, но это фраза была последней каплей. Ему будет сложно. Он просто не выдержит еще пять ночей в такой давящей атмосфере, рядом с Джисоном, говорящим выводящие на эмоции слова. Слезы душат. Минхо с силой прикусывает щеку, чтобы его внутренняя истерика не вылезла наружу. Услышанное явно не предназначалось для его ушей, Джисон наверняка думал, что он давно спит. В голове и правда скопилось слишком много вещей: плохих, хороших, тех, что могут ранить и, наоборот, подарить облегчение. Тем не менее Минхо тоже — тоже скучает. Возможно, в один день он его отпустит и снова сможет сказать эти слова, смотря в глаза, которые когда-то являлись для него целым миром. Даже если они будут произнесены в прошедшем времени.