Lost and Burned

Думалось сегодня плохо. Вообще, если честно, думать не хотелось. Я лежал, уткнувшись лицом в потолок, вращая в красноватых ладонях раскладной нож. Я жду уже так долго, что успел даже помыть руки, хотя под ногтями всё ещё рисовались красно-коричневые песчинки. Мне понравился этот дом. Просторный и светлый, наполненный всяким дорогущим хламом. Я даже подумывал спросить у кого-нибудь, где находится "наш" ломбард и сбагрить всё это туда побыстрее. Фарфоровые слоны, медвежьи шкуры, разноцветные копилки и блестящие зеленоватые пепельницы наполняли каждую полку. А ещё посуда. Куча посуды, разные наборчики, сервизики, вилочки... фу, меня уже даже подташнивать начинало от такого количества разноцветной дряни. Их даже считать не хотелось. И зачем кому-то СТОЛЬКО посуды? Думаю, этот кто-то за всю жизнь не успел бы поесть из каждого комплекта. А если что-то разобьётся? Я слышал, что тогда некоторые выкидывают весь сервиз. Никогда этого не понимал. Словно люди, увидев одну чашку, разбитую вдребезги, вспоминали о том, что подобоная участь ждёт каждую из набора, и, не в силах смириться с их смертностью, вырезали весь клан подчистую. Коллекционеры вообще склонны верить в бессмертие, как своего детища, так и в свою... Я оттащил его тело в ванную пару часов назад. Так сказать, чтобы глаза не мозолило. Всё произошло быстро — мне, в сущности, было плевать, будет он кричать, умолять или предлагать какие-нибудь ценности. Я знаю, убив его, я мог бы получить гораздо большее... Я услышал о нём впервые, когда Тим снова ходил в дом с литыми стенами и потолком. Он взял меня с собой, а я, как верная псина, попёрся следом. Не скажу, что участь его "приспешника" сильно гнетёт меня, но я уже давно мечтаю о чём-то большем... Я плохо понял, что именно случилось, но фразу: "сегодня устраню", я выудил быстро. И решение не заставило себя долго ждать. Да, это была работа Тима, но разве я ещё не достаточно натренирован, чтобы тягаться с его врагами?.. Я не сомневаюсь в собственной силе, не подумайте... да и желание помериться мощью с Тимом мне не присуще... я делал это, разрывая цепи, обрывая натянутый донельзя поводок. Интерес сжирал меня изнутри, потрошил кишки и тянул их в разные стороны, давил на мозг день за днём и до невозможного больно стучал на языке... И я не смел спросить, даже думать о том, чтобы выплюнуть такой желаемых и вожделенный набор букв. Я был беспомощен пред его молчанием. Но его действия говорили куда больше любых рыков и вскриков, стонов и хрипов, которые он когда-либо издавал. И потому я сегодня здесь, жду его в этом затхлом и приторном подобии нашей берлоги. Я вышел за рамки, я делал так часто. Но сегодня я сжимал кулаки, щурился, глядя на свет и считал пустые бокалы, только чтобы скрасить охватившую меня тревогу. Таких дерзостей я ещё не совершал. Часы пробили два часа, я плохо помню, дня или ночи. Пара мгновений, и за пределами чужого пристанища послышались размеренные шаги. Такие, которые отстучали бы ровно 64 раза в минуту. Это был он во всей красе своего праведного гнева, непоколебимого спокойствия, приструнённого разума... Он остановился у двери. Внимательный, чёрт возьми, сразу понял, что я её выломал. Интересно, узнал он тогда мой почерк? Длинный скрип наполнил помещение, я зажмурил глаза, что есть мочи сжимая в руках ножик. Дверь закрылась... и тишина. Он здесь? Он зашёл? Или решил, что дом уже обчищен, и со спокойной душой потащился к берлоге?? Но тихое шарканье потрёпанных ботинок, уркнувшее в коридоре, развеяло все сомнения. Тим здесь. И ему нужны ответы. Шарканье прекратилось в паре метров от меня, я съёжился и, клянусь, по-прежнему не дышал! Только импульсивно сжимающиеся на ноже пальцы, которые, кажется, медленно брал тремор, и выдавали меня, лежащего на чужом диване. Тим молчал непозволительно долго. Он явно не рассчитывал на разговоры, а потому не успел размять голос, прозвучавший вдруг так, словно Тим вот-вот упадёт на пол в конвульсиях, громко задыхаясь. Он сказал только одно слово: "Где?". Я перевёл это как "Где снйчас находится мужчина, который жил в этой квартире?". Я сделал жадный вдох и тоже прохрипел: "В ванной, — потом я помолчал немного и добавил, уже чуть уверенее, — Мёртв." Тим ничего не ответил. Тупо пялился на меня, может с презрением, может с жалостью... а может и со злостью. Тяжёлые мелкие шаги приближались ко мне, а я не смел, не мог решиться открыть глаза... и тут я почувствовал, что матрас подо мной немного дёрнулся, удручённый новым оказавшимся на его поверхности телом. Я хотел было отпрянуть, спрятаться, забиться в самый дальний угол, наставляя на Тима такой мелкий и бесполезный ножик... но он лишь прошептал, глянув, кажется, мне в лицо: — Тоби, какого хера? По имени. Он впервые назвал меня по имени. Я замер, не зная, что можно вообще ответить. Нет, правда, что я должен сказать?! "Захотелось"? "Хочу привлечь внимание"? "Понятия не имею"?! Все ответы звучали одинаково глупо и неуместно. Я приподнялся, опираясь лопатками на до неприличия жёсткие подлокотники дивана, и тихо вздохнул, вместо ответа заглянув ему в глаза с нагло-громким молчанием... Такие яркие... То ли свет так падал, то ли я от волнения вообще все цвета стал видеть ярче, но сейчас тёмно-карие глаза с едва заметными медово-оранжевыми крапинками завладели мной с потрохами. Я снова потерял способность дышать, тупо пялясь на них, приоткрыв в изумлении рот. Он смотрел на свои ботинки, уже поджигая сигарету. Затем он глянул на мою тушку, и внутри у меня всё сжалось. Я постарался отвести взгляд: тот попал на его руки. Тёмные, в шрамах, с грязной и неровной ногтевой пластиной, они были так уродливы, а от того так прекрасны... они были живые! Самые живые руки, которые я только видел, даже не двигаясь они словно дышали, готовые вот-вот обрушить на тебя ужасную боль или ангельскую ласку... Тим, верно, заметил, что я побледнел уже от недостатка кислорода, и едва слышно прошипел, в перерыве между затяжками: — Глупо, бесполезно, и опрометчиво. Я кивнул, снова поглядев ему в лицо. Я был горд собой. Он это понял. — Зачем? — спросил он голосом, звучавшим как тресканье зажигалки. Его брови неустанно тянулись вниз, готовые словно вот-вот провалиться сквозь глаза и упасть ему на щёки. Я думал над ответом пару секунд, отчаянно стараясь отбросить все нахлынувшие на меня образы, замер, словно меня ударило током... А затем, потеряв, кажется, последние капли рассудка, схватился за нож и рванул вперёд на него, в его железные объятья, прицелившись ножом прямо в незащищённое горло. Ему ничего не стоило перехватить мою руку, он почти сломал мне запястье, но тот ужас, что отразился на долю секунды в его глазах стоил того. Я тут же разжал ладонь, бросив нож на пол, и что было сил вцепился когтями ему в шею и плечи, я успел уже заскочить ему на колени, крепко сжимая его бёдра своими, а затем, как раненный зверь, приник ухом к его груди. Я услышал всего два молниеносных удара сердца, прежде, чем он дёрнул корпусом, с лёгкость скидывая мою тушку на пол. Под моими ногтями остался, кажется, лоскуток его кожи, тёмной и грязной, как моя собственная. Я сидел почти на коленях прямо перед ним. Мои руки дрожали, дыхание сбилось, меня трясло, и я не мог больше поднять на него глаза. Он громко дышал, он ничего не мог понять, и это нравилось мне больше всего. Сквозь гудящую в голове боль и панику, я широко улыбнулся. Это был мой триумф. Когда его руки скользнули к моей шее, я уже был готов к тому, что он меня придушит. Так почти и случилось. Теперь он впивался мне а кожу, но вместо того, чтобы окончательно вдавить моё тело в пол, оазмащав подошвой, словно длинного слизня с коричневой чешуёй, он потянул меня вверх, словно снова делая меня человеком. Лишённый кислорода, я уже не мог сопротивляться, я чувствовал, как мои глаза набухли, конечности налились свинцом, и всё плыло, плыло в неустанном бешенном потоке в такт колотящемуся ещё сердцу, и его глаза, прилипшие ко мне, душили меня лучше любой удавки. Я снова очутился у него на коленях, и он, не зная, кажется, что теперь со мной делать, тоже потерял рассудок. Я почувствовал, как горячие ладони сорвали с меня футболку, я поёжился и хотел было вскрикнуть, но он дёрнул меня за волосы, выгнув шею так, что я мог лишь хрипеть. Он царапал мою кожу, тянул к себе и вгрызался в шею и плечи. Я почти кричал, хватался за него, умолял о чём-то. Не помню, хотел ли я, чтобы он остановился, или чтобы не отпускал никогда. Тим рывком переложил меня спиной на диван, вжав в него же мои руки всем своим весом, и кусал, кусал до синяков, до кровавых подтёков, он опускался ниже, вся моя грудь уже была в следах его злости... Я не видел, но чувствовал, как он косился на нож, потому безропотно подавался на все его жестокости. Кровь уже отлила от ладоней, а горящих отметин становилось только больше. И я, как последняя проститутка с ближайшей, трассы раздвигал ноги и прогибал измученную спину, я уже ничего не боялся, ничто в мире не пугало меня теперь так сильно, как его ладони. Я хотел снять с него чёртову рубашку, порвать её в клочья, вгрызться в его ключицы и вырвать одну, оставить её себе в качестве трофея... Я заплакал. Я был уже весь в слезах и соплях, когда он всё же остановился, тяжело дыша, медленно разглядывая проделанную работу. Мне хотелось забиться в угол и снова шипеть на всё, что двигалось, или наоборот: прижаться к нему и умереть, такому безбожно жалкому и избитому... Давно потухшая сигарета плавно вальсировала в лиловой кружке. Тим поднялся, провёл ладонью по волосам, пытаясь выровнять дыхание, а затем в один выпад схватил несчастную чашку и что было сил запустил её в стену. Осколки зазвенели по полу, разбегаясь под шкаф и на комод. Он снова закурил, а я не мог больше пошевелиться. Всё тело свела одна огромная судорога. И я был так счастлив. Я истерично улыбался, продолжая рыдать и шмыгать разбитым носом, захлёбываясь уже в собственной крови. Я закрыл лицо руками и вдруг как рассмеялся, содрогаясь при каждом новом вздохе, губы тряслись, как грёбанные листья под напором осеннего ветра, колени, руки, ресницы, всё дрожало, я не мог дышать, не мог думать, не мог жить, я хотел большего, большего, чем имел кто-либо из ныне живущих, я согласен был бы умереть тогда от его рук, лишь бы Тим, мой Тим, Тим Райт, которого я боялся больше даже, чем возмездия, чем тёмных улиц, чем всезнающего Бога, чёрт его дери, никогда бы меня больше не отпускал!.. Он ушёл тогда. Я не знаю, в какой момент, но когда я открыл глаза, в квартире уже никого не было. А я так и не пошевелился до самого рассвета.