Оставаясь тлеть

      От ужасного приторного запаха, больше похожего на вонь, её тошнит уже часов пять. С того самого момента, как быстрый капитолийский поезд оказался на территории Четвертого дистрикта, голова девушки не проходила ни на минуту. Как они справляются с этим мерзким ароматом? Если бы не правила приличия и отсутствие лени, она бы давно тут уже все облевала.       С первого взгляда кажется, что с прославленным Финником Одейром все в полном порядке, пока не возникнет желание присмотреться внимательнее. Его движения рваные и резкие, улыбается мужчина больше обычного, да и ведет себя странно. Если бы Джоанна могла, она бы покрутила у виска новоиспеченному «дружку» и села на первый поезд, который увидела бы на вокзале.       Ей нужен лес, ей нужны деревья, своими кронами мешающие рассмотреть столь любимое её матерью небо. Не притворное спокойствие моря, шум волн и абсолютная безоблачность. В Четвертом, все-таки, ужасно жить. Она бы сама тут свихнулась и без помощи Игр, если бы оказалась на месте Финника или Энни.       Мэйсон смотрит на дурнушку Энни. Любовь зла. В случае Одейра – просто ужасно зла. И чем ему так приглянулась эта невзрачная на первый взгляд девушка? Джоанна пытается представить, какой была Креста до начала её сумасшествия, но не может. Абсолютная ненормальность, как бы то странно ни звучало, очень идет Энни и придает девушке лишний шарм.       Что ты тут, твою мать, делаешь?       Джоанна пытается найти ответ и издает еле слышный стон разочарования. Она тут по письменному приглашению Мэгз, которая не могла смотреть на мучения Финника. Вспоминая слова Одейра насчет Энни, сказанные во время подготовок к Играм, Мэйсон с удивлением смотрит на развернувшуюся перед ней картину. Мужчина тихо клялся, что не ценил Энни, но тогда, при одной мысли о потере девушки, он приходил в ужас. Он её как-то использовал?       В любом случае, время многое меняет. Сейчас Финник напоминает даже не осознавшего свои ошибки парня, а отца, чуть ли не заботливо кормящего девушку с ложки.       Куда делась Мэгз? Они что тут все, решили извести своего гостя и помочь ему тронуться умом?       Отрешенная улыбка Финника сейчас существует только для Энни. Пока девушка молчит часами, он не перестает говорить. Истории Одейра не могут быть названы обычной «бубнежкой». Его голос все так же зачаровывает слушателя, его необычная красота способна заставить тебя забыть обо всем на свете. На Джоанну такая внешность не особо действует. На Энни, кажется, не действует вообще. Ей это не нужно. Она может уткнуться взглядом в собственные ладони и смотреть на них добрые десять минут.       Да уж. Лучше бы ты, Мэйсон, тщательно все продумывала, прежде чем решить ненадолго покинуть свой родной дистрикт. Там её уже ничего не держит, кроме леса и мощных деревьев. Джоанна все так же берет в руки топор и уходит вглубь чащи. Она помогает хилым и больным растениям перестать мучиться, оставляя после себя пеньки и забивая сарай при её доме в Деревне Победителей лишними дровами. Джоанна не трогает высокие и сильные деревья – она уважает их, неосознанно сравнивая с собой.       Девушку нельзя назвать слабой ни морально, ни физически. Она – твердый стержень, она – жесткая кора тысячелетнего дерева.       И ни море Четвертого, ни его прекрасные и до ужаса милые окрестности не могут сравниться с той мощью, которой обладает Седьмой. Даже показное спокойствие, иногда превращающееся в бурю, не сравнится с силой и решительностью. Наверное, все они родились в определенных частях Панема не просто так. В каком-то роде специализация дистриктов влияет на формирующийся характер каждого человека.       Мэйсон раздражает ситуация, в которой она оказалась. Встать бы сейчас и зарядить Финнику по голове чем-то тяжелым – того гляди, он очухается и придет в себя. Джоанна не могла понять одного. Откуда он взял так много силы, чтобы перебороть свою боль. Сомнения цеплялись за её естество. Что могло случиться, если бы на месте Энни сейчас был Монтэг? Так бы Джоанна вела себя с ним? Опекала, ухаживала? Нет. Наверняка нет. Она просто не создана для таких завораживающих соплей. Разговор с настоящими умалишенными и попытки достучаться до их внутреннего «я» Мэйсон считала ниже своего достоинства.       - Финник! – зовет она достаточно громко, чтобы голос можно было услышать в другом конце дома. Но Одейр будто не слышит её, он увлечен своей Энни.       И это бесит.       Джоанна не привыкла открываться всем подряд. Хоть Финник и знает о ней совершенно немного, но она открылась ему, она позволила увидеть кровоточащие раны, изрезавшие ей всю душу, она надеялась, что теперь победитель из Четвертого дистрикта будет проводить все свое время с ней. Это чувство было бы ужасно назвать любовью. Джоанна, произнеся его в мыслях, состроила кислую мину. Ну уж нет. Никогда. Максимум, что можно сказать об их отношениях – привязанность, потребность друг в друге. Они осознают, что нужны кому-то: Джоанна нужна Финнику, а Финник – Джоанне. Покричать друг на друга лишний раз, поспорить, рассказать нечто такое, от чего на глаза наворачиваются слезы – вот те причины, по которым они старались сохранить друг другу жизни. Мэйсон в некоторых случаях даже могла съездить по красивому личику Одейра, но она пользовалась своей привилегией девушки не очень часто. Финник должен оставаться прекрасным и невозможным, символом красоты и вечной юности. Загорелая кожа, неземного цвета глаза, золотистые волосы… что там еще входит в список его достоинств?       Мэйсон не хотела признаваться самой себе, насколько сильно её задевал эта ситуация с сумасшедшей Энни. Ей приходилось мириться со своими кошмарами самостоятельно. Пару месяцев назад Финник был тем, кто выслушивал все её страхи. Теперь же он занят.       А она вновь осталась одна.       - Финник! – на этот раз Джоанна гаркает на весь дом. Эффект незамедлительный: Одейр быстро оборачивается в её сторону, удивленно посматривая на знакомое лицо, скривившееся в издевательской усмешке. Креста, сфокусировавшая до этого свой взгляд на странном предмете, который Финник держал в своих руках, испуганно округляет глаза. Девушка начинает ворочаться, оглядываться и сжимать и разжимать кулачки.       Мэйсон поведение ненормальной дурочки доводит до громкого смеха. Ей почему-то становится настолько весело, что от эмоций даже начинает болеть живот. А вот Финник в ярости. Его бирюзовые глаза мечут молнии в сторону Джоанны – наверное, не находись сейчас рядом с ним его любимая Энни, Джоанне пришлось бы туго.       Казалось, странно – Мэйсон должна испытывать радость за Одейра. На Семидесятых Голодных Играх мужчина был сам не свой. Если бы Энни умерла на той арене, Финник сошел бы с ума. Джоанна уверена в этом, как и в том, что каждую неделю ей продолжает сниться тот ужасный труп с глазами, устремленными в небо. Тело продолжает лежать на земле, и когда Мэйсон решается подойти ближе, то видит, что серые глаза устремлены на неё.       Растворившийся в кислоте все еще жив – он испытывает невероятные боли, виновница которых – она. Он старается убить Джоанну взглядом своих пустых и злых глаз.       И потом она просыпается: без криков, без воплей и метания по постели. Не шевелится до самого утра, и стоит лишь солнцу выйти из-за горизонта, как девушка тут же засыпает.       - Милая и дорогая моя Энни, - Мэйсон решает пойти с другой стороны. Наверное, это зависть, ведь у Финника все еще остались люди, ради которых он будет жить дальше. А вот у Джоанны не осталось никого. Никого. – Ты настолько теперь обуза, что еще чуть-чуть, и твой ненаглядный златовласый папаша станет петь песенки про мышат и котят вместе с тобой.       Зачем она это говорит? Вероятно, хочет увидеть хоть какую-то резкую реакцию – или Финник не выдержит и накинется на неё, или Энни услышит проникновенный монолог темноволосой девушки и жалобно захнычет. Но ничего этого не происходит. Живая легенда Панема замирает, чтобы сделать глубокий вздох.       - Зачем ты приехала, Джоанна? – по тону становится очевидно, что как раз Финник её тут не ожидал увидеть. Наверное, его и Мэгз не предупредила о своем решении пригласить, как она подумала, «близкую подругу» её золотого мальчика-трибута.       - Чтобы свихнуться за компанию, - она зачем-то начинает активно жестикулировать. Даже при сильном волнении раньше подобного не наблюдалось. – Дай, думаю, рвану к Финнику, устроим тут психушку. Подходящий климат, море рядом, ненормальные истерички, с которых надо брать пример, тоже…       Мэйсон имеет в виду Энни. Креста, кажется, вообще не в курсе происходящего – каким-то образом поняв, что сейчас говорят как раз про неё, девушка приподнимает брови в удивлении. На короткое время два ментора даже забывают, что Энни лишилась рассудка – выражение её лица настолько живое и естественное, что можно подумать, что Креста – образец нормальности. Подобной фразе, прозвучавшей в её голове, Джоанна улыбается. «Образец нормальности»? Идеальная характеристика бешенной и ревущей Энни.       - Все нормально, Джоанна? – её тоненький голосок заставляет Мэйсон передернуться. Мерзкий писк, напоминающий Джоанне о все еще присутствующей головной боли и тошноте.       Но она решает продолжить игру. Это ведь так интересно – играть. Вся её жизнь теперь будет похожа на игру, и она сама обеспечила себя таким будущим, прикинувшись слабой дурехой на арене собственных Игр.       - Да-а! – очередь Мэйсон расплыться в глуповатой улыбке. Креста, не видя ничего странного, еще шире улыбается своей новой подруге. Одейр вынужден смотреть на эту картину с полной отрешенностью во взгляде.       - Она мне нравится, - вдруг выпаливает Энни. Натянутая улыбка исчезает с лица жительницы древесного дистрикта, вместо этого она закатывает глаза и издает стон разочарования.       Нет, ну это точно финиш.       - Можно ты будешь моей лучшей подругой? – решает добить девушку Креста.       Брови Мэйсон ползут вверх. Подруги? С этой идиоткой? Да она лучше пять раз продастся какому-то жирдяю в Капитолии, чем станет для Энни подругой.       - Ну-у, - таких вопросов Джоанне еще никто не задавал. Это и сбивает девушку с толку, - мне кажется, мы очень торопимся. Очень.       Энни понимающе кивает. Открывает рот и начинает говорить, что она была бы рада сводить Мэйсон на главный порт Четвертого дистрикта, а потом покупаться с ней в море. Говорит о красивом закате и вкусной рыбе, которую ловит для неё Финник практически каждый день. Говорит, что никогда не имела близких друзей – никто попросту не хотел с ней общаться, а Финник делал это, лишь бы не обижать её.       Джоанна опускает голову и старается посмотреть сидящему на полу вместе с Энни Одейру прямо в глаза. Но тот отворачивается. Ему стыдно. Ему больно слушать, как о его ужасном отношении к ней говорит сама Креста. С её слов он был самым чудесным ребенком, с которым она когда-либо была знакома. И он не виноват, что иногда у них были размолвки и ссоры, - Энни все списывала на свою глуповатость и недалекость.       Своим наивным рассказом Креста заставляет Мэйсон поверить в её относительную нормальность. Энни говорит о совершенно простых вещах так, будто они – что-то великолепное. Она оправдывает эгоиста, который теперь старается загладить свою вину. Влюбившегося эгоиста.       И к вечеру, когда Энни приводит Джоанну на дикий пляж и указывает пальцем на исчезающее за морем солнце, Мэйсон понимает, что Креста – самый нормальный человек, когда-либо победивший на Играх.       Потому что она действительно была человеком. Она сломалась, потому что человек не может перенести столько боли и ужаса и остаться при этом прежним. Он перестает быть человеком.       Как перестали быть людьми Джоанна и Финник.