Месть

Намджун привычным жестом кладет руку на плечо Чимина. Его запах приятно накладывается поверх, давая всем вокруг понять, что у этого омеги уже есть альфа. Кофе и шоколад прекрасно сочетаются, но всегда хочется выбрать что-то одно: или остринку перца, или кислинку вишни. Чимин аккуратно улыбается своему мужчине и вместе с ним тревожно выходит в зону встречающих. Они договорились, что сегодня их встретит только Тэхён. Хоть ребята и расстались на хорошей ноте без обид и взаимных претензий, Тэ пока тяжело видеть Юнги, а особенно – чувствовать его общий с истинным аромат. Ким рад за бывшего, действительно рад, но все же достаточно сильно и искренне любит его до сих пор, чтобы не чувствовать боль при встрече. Поэтому в зоне ожидания прилетевших только он, без Юнги. Корея встречает вернувшихся домой дождем и хмурым настроением. Чимину это кажется дурным знаком, но он не делится своими мыслями ни с кем. Особенно с радостно налетевшим на него другом. Хоть они регулярно созванивались и списывались, но встретиться вживую все же является отдельным удовольствием. Пак с удовольствием зарывается носом в шею Тэ и вдыхает запах сада, в котором практически невозможно выделить какой-то конкретный цветок – настолько сложно и многогранно, но в то же время цельно пахнет омега. Намджун не мешает их встрече, а юноши радостно попискивают и сжимают друг друга в объятиях. Тэхён своим запахом хоть нагло, но все же непроизвольно оттирает кофе с перцем, оставляя на его месте цветочный флёр. Чимин же с печалью понимает, что садовые нотки больше не соседствуют с деревом и кожей, поэтому с радостью делится своей шоколадной вишней. Без примеси табака с коньяком. Они втроем едут на такси в квартиру Намджуна, которую он купил задолго до отлета в Америку для него с погибшим истинным, и теперь продолжает платить за нее ипотеку, не посчитав правильным расставаться с этим домом. Чимин считает символичным – кто проводил их из Кореи, тот и встречает на пороге нового этапа жизни в стране. Тэхён трещит без умолку, словно они не созванивались позавчера, обсуждая, что наконец-то скоро снова увидятся. Намджун сидит на переднем сиденьи и кидает взгляды на Пака через зеркало заднего вида. Чимин застенчиво улыбается ему, поддерживает зрительный контакт, делает вид, что все как прежде, что с возвращением в Корею ничего не изменилось, что все в порядке. Тэхён рассказывает про свою работу в Национальном театре Кореи и амбициозные планы не задерживаться слишком долго в кордебалете, про то, как он собирается прорываться вперед, в солисты. Его слова постепенно сливаются в единый гул звуков, в котором невозможно что-либо вычленить. Дорога за окном смазывается в полосы разных цветов и оттенков. Взгляд Намджуна в зеркале расплывается и теперь угадывается на уровне интуиции. Чимин попадает в вакуум из собственных мыслей и переживаний. Когда он стал таким одиноким? Когда встретил своего истинного и тут же потерял его? Когда начал с корнем вырывать его из себя? Когда уехал вместе с Намджуном из Кореи? Или когда метка окончательно сошла, забрав с собой последние капли пропитанного сигаретным дымом коньяка? Они с Намджуном отпраздновали это событие. Открыли бутылку хорошего Prosecco, хотя Чимин любит все сладкое и «не полезное», как говорит альфа. Подняли тост за их совместные планы, за предстоящее окончание учебы Пака, за будущую победу Намджуна в конкурсе на повышение в должности, из-за которого придется вернуться в родную страну. А ночью, после нежного и размеренного секса, Чимин беззвучно глотал слезы, ненавидел себя за то, что мысленно предает своего мужчину, и представлял, что если бы они с Чонгуком тогда поговорили, а не... К чему все эти «бы». Жизнь всегда идет вперед, это люди вечно хватают ее за полы пиджака костюма-тройки и оглядываются на оставленное позади. Но жизнь бессердечна, она как линейный сотрудник офиса просто делает свое дело. Каждый день. К ней бесполезно взывать, у нее лишь должностные инструкции, которым она неукоснительно следует. Тэхён кладет руку поверх пальцев Чимина, и юноша чувствует, насколько она раскалена внутренним жаром. Или просто он замерз в июле от собственных мыслей. Пак поднимает взгляд на друга, а тот продолжает щебетать о чем-то нейтральном, никого ни к чему не обязывающем, только на дне его глаз отражение печали Чимина. В душе Тэхён плачет пусть о другой, но все же потере. Чимин понимающе сжимает руку Кима в ответ и делает вид, что они по-прежнему обсуждают работу балетной труппы.

***

Спустя две недели после возвращения в Корею, Чимину удается найти работу – он устраивается в студию танцев для детей. Чудесное место с очаровательной нуной на должности директора. Прекрасные оборудованные залы и раздевалки. Хорошие условия по зарплате. Сойе-нуна сказала: ты очень славный и милый, дети точно тебя полюбят. Потому и взяла вчерашнего выпускника на такие хорошие условия. На работу Пак ездит на метро, его остановка всего в двух кварталах от работы, что очень удобно, так как первые занятия начинаются рано, в восемь, чтобы некоторые дети могли позаниматься до школы или работы родителей, поэтому каждая сэкономленная на дороге минута равняется половине килограмма золота, и такая близость расстояний в этом помогает. Сегодня пассажиров больше, чем было весь последний месяц. Так совпало, что первый рабочий день Пака выпал на первый же день каникул, и до сих пор он добирался до работы с относительным комфортом. Сегодня же начало учебы, и это что-то вроде игры на выживание. Студия располагается недалеко от корпуса инструменталистов второго в Сеуле университета, специализирующегося на творческих профессиях. И если его альма-матер отвоевала себе студенческий городок, то их вечный соперник вынужден довольствоваться разбросанными по городу зданиями. И поэтому Чимина с одной стороны подпирает девушка с чехлом для скрипки, а с другой – юноша с виолончелью. Но это лучше, чем вокалисты без инструментов. Чимин выходит из вагона и, получив чехлом со скрипкой по бедру, вместе с потоком людей направляется к лестницам выхода из метро, когда его скручивает, и он практически падает коленями на твердый пол, судорожно цепляясь пальцами за ворот футболки. Хорошо, что он в Корее – тут не подойдут с помощью, опасаясь мошенников, а работника метро или полицейского еще попробуй найди. Поэтому Пак может себе позволить не пытаться встать на ноги, притворяясь, что с ним все в порядке. Он может раствориться в боли от рвущегося из груди сердца. Не забытый, хоть и потерянный, запах коньяка с табаком обрушивается на него, дезориентирует, вытравливает из легких кислород, заполняя и пропитывая собой каждую клеточку. Чимин поднимает глаза и мутным взглядом обводит пространство, но перед его лицом каменная колонна, скрадывающая большую часть обзора. Чонгук где-то здесь, он тоже чувствует. – Уйди, – хрипит Чимин в надежде, что его услышат. – Пожалуйста, уйди, – голос срывается. Он вытягивает руку и опирается на колонну, ее холод помогает хоть немного оставаться в сознании. Коньячная вишня дразнит ноздри нотками дымного шоколада, и Пак зажимает нос. Надо будет вернуться на блокаторы – первая мысль. Это не поможет от истинного – вторая. Чимин уже практически умирает от тоски, когда источник запаха начинает удаляться, все дальше и дальше, оставляя после себя лишь шлейф успевших соединиться ароматов. Сигаретный коньяк еще пытается тянуться навстречу шоколадной вишне, но расстояние неумолимо – вскоре они теряют друг друга в утренней толпе, растворяясь среди посторонних им людей. Пустота в душе, которую Чимин научился не замечать, голодным хищником ведет носом в поисках пищи. Она покушается на хрупкое, тщательно выстроенное личное счастье Чимина, на его душевный покой, на его примирение с разбитой мечтой об истинном. Она хочет поглотить все, оставив взамен лишь пепелище. Неужели все заново? Юноша хрипло смеется, пугая какую-то аджумму, но ему все равно. Он с трудом поднимается с пола и словно зомби идет на работу, удерживая вместе с таким трудом склеенные осколки души. Поставленная больше полутора лет назад и уже полностью сошедшая метка пульсирует фантомной болью. Намджун один раз предлагал перекрыть ее своей, но Чимин отказался. Больше они никогда об этом не говорили. Малышня от пяти до семи уже вовсю громит студию в ожидании педагога. Чимин, зайдя в зал, тут же с улыбкой расставляет их в шахматном порядке, чтобы было видно каждого, и проводит шуточную разминку, чтобы и мышцы все разогреть, и малявки не заскучали. Любимец омега Донхёк сегодня особенно вертлявый, активный альфёныш Чонвон, наоборот, тише обычного, но это же дети, в их маленьких мирах страсти бушуют сильнее, чем у взрослых. В остальном все как обычно. Так как они начинашки, то тренируют балетные позиции, старательно тянут носочек и пока не переходят к фигурам классического танца. Пак всегда говорит, что даже для современных танцев надо сначала выучить основы основ, и Сойе-нуна придерживается такого же мнения. Урок пролетает незаметно, неожиданно для всех подходя к концу, и Чимин садится на пол, облокачиваясь лопатками о зеркало и прощаясь с учениками, следя при этом, чтобы никого по пути не затоптали. Малышня – они могут. Притихший Чонвон вдруг берет за руку омежку Ёнджуна, а тот вырывается, кричит, что все равно выйдет замуж за Юнхо, и убегает в раздевалку. Альфенок, понурившись, идет вслед за ним, уходя из зала предпоследним. Большие страсти маленьких детских миров – уже в этом возрасте они сталкиваются с невзаимной любовью. Чимину жаль маленького Чонвона, но не все сказки имеют счастливый конец. Не все. Не всегда. Сказки – это для детей. Взрослые живут в обычном мире, где финал непредсказуем и не всегда добр к героям истории. Последний оставшийся Донхёк не торопится уходить. Он бочком подкрадывается к Чимину, нагибается, заглядывая в глаза и крутя маленькой вихрастой головой, после чего строит скорбную мордочку и спрашивает: – Чим-Чим, почему ты плачешь? – Я? Плачу? – удивляется юноша, проводя ладонью по лицу. Рука становится мокрой. – У тебя ножка болит? – Донхёк указывает маленьким пальчиком на синяк на колене, который успел налиться фиолетовым цветом, и теперь выглядывает из-под тренировочных шорт, напоминая об утренней встрече. – Да, болит, – улыбается Чимин, с трудом сдерживая рыдания. Болит.

***

С этого момента запах Чонгука постоянно где-то рядом. Достаточно, чтобы Чимин его чувствовал. Слишком далеко, чтобы образовать связь. Пак изучает статьи, будет ли чувствоваться на нем запах истинного, если он снова начнет пить блокаторы. Он не знает, как объяснить Намджуну это решение, но выясняет, что нет, не будет – может ощущаться только физически нанесенный при прикосновении или обмене одеждой. А тот, что смешивается в воздухе в единое целое – нет, как и его собственный. Блокаторы он объясняет желанием стать максимально нейтральной фигурой для занимающихся в их студии подростков, находящихся в самом расцвете бушующих гормонов. Намджун поддерживает решение своего парня. Чимину тошно от самого себя. И от того, что он испытывает облегчение, больше не чувствуя тревожащую нотку перца в приятном ему кофе. Коньячный табак повсюду. Не всегда, но постоянно. Он встречает его до работы у студии. После нее. Около любимой кофейни, куда иногда выбегает на обед вместе с альфой, преподающим уличный стиль. Провожает до дома. Вместе с ним и Намджуном ходит за продуктами. Судя по тому, что Ким никак это не комментирует – Чонгук или на блокаторах, или слишком далеко, чтобы попасться. А может Намджун, как это умеет только он, тактично молчит об истинном своего парня. В любом случае, Чимин чувствует Чонгука и вопреки таблеткам, и на более далеких расстояниях. Он становится зависим от его запаха. Пак с наслаждением вдыхает терпкие, горькие, пряные ноты. Он дышит ими и не может надышаться. Чем больше в его жизни табака с коньяком, тем еще больше ему надо. Он хочет закутаться в него, пропитаться им полностью. Быть с ним единым целым. Он слишком жадный до него, слишком ненасытный и требовательный. Он словно пытается восполнить полтора года разлуки. Чимин встречал и коньячные, и табачные ноты. Обычно по отдельности. Один раз даже вместе. Но ни один из этих запахов даже близко не был так приятен, как этот. И он хочет напитаться им как воздухом, но вынужден лишь улавливать отголоски. Тэхён замечает появившиеся под глазами круги даже под консилером. Чимин отмахивается, что не высыпается из-за смены часовых поясов. Друг сомневается – они вернулись в Корею три месяца назад, организм должен был перестроиться. Пак врет про накопительный эффект и обещает начать принимать мелатонин. Намджун вроде бы ничего особого в этом не видит, говорит, мол знает, во сколько его парню приходится вставать, чтобы успеть на работу, и такие синяки под глазами вполне закономерный исход. Он заботливо предлагает переехать поближе к студии, пусть даже тогда придется платить за аренду, или найти работу недалеко от дома. Но Чимин целует его, заверяя, что скоро войдет в режим, и продолжает не спать ночами, измотанный собственными нервами до бессонницы. Чимин решает, что надо бороться с собственной зависимостью, поэтому бросает пить блокаторы. Он полагает, что сможет перебить Чонгука отношениями с Кимом. Намджун оставляет на Чимине свой запах кофе с перцем поверх его вишни с шоколадом, но на свежем воздухе тот быстро выветривается, оставляя после себя еле уловимые ноты, которые можно и не заметить, если не принюхиваться постоянно. И Пак начинает каждый раз брать что-то из вещей мужчины в надежде, что это поможет ему сохранять разум при встрече с табачным коньяком. Бесполезно. Эффект от запаха Чонгука сбивает его с ног. Намджун никак не комментирует, что Чимин перестал быстро пить блокаторы, а юноша уже и не пытается никак это объяснить.

***

Чимин делает вид, что ничего не чувствует. Как делал это последние месяцы. Поначалу он еще ждал, что Чонгук даст о себе знать, появится, попробует что-то сделать. Но тот лишь находится где-то рядом и то не всегда. Пак злится, что у альфы есть дела помимо встречи с ним. Ругает себя за эту злость. Надеется, что истинный оставит его в покое. И каждый раз с тревогой принюхивается – появится он сегодня или нет. Чтобы, если запах оказывается рядом, сделать вид, что ничего не замечает. Он идет от метро в сторону дома и нервно теребит лямку рюкзака, в котором с утра унес свежевыстиранную форму в студию. Если верить ощущениям, течка где-то через неделю или две, и юноша стал особенно чувствительным к запаху истинного. На самом деле он ожидал, что цикл собьется с возвращением альфы в его жизнь, и все начнется раньше положенного. С ужасом ждал, что Чонгук тогда предпримет. Но течка не только не началась раньше, она еще и задержалась. Страшно. Непонятно, что ожидать от Чонгука в таком случае. Хотя, кому Пак врет. Ничего хорошего не ждать. А он, вместо того, чтобы рассказать все Намджуну, как-то обезопасить себя, играет с огнем. Его тело жаждет конкретного альфу, и Чимин решает, что его мозг перестал работать именно из-за инстинктов. Ничем иным такой риск он объяснить не мог. Намджун заметил сбой в цикле, но списал все на перелет и даже порадовался, что может их ритмы совпадут. Нет, не совпадут. Чем дольше идет Чимин, чем больше чувствует коньячный табак, тем сильнее напряжение, а руки все больше трясутся. Он уже не знает, куда деть себя, как справиться с собственными нервами. Дыхание становится рваным, загнанным, поверхностным, словно он тонет в воде и хочет поймать еще хоть каплю кислорода, но не может. Давление усиливается, вышибая остатки спокойствия. И Чимин, чтобы хоть как-то вернуть себе себя, достает телефон, чуть не роняет его, не с первого раза набирает пароль, промахивается и сначала звонит на номер студии, быстро сбрасывает и все же нажимает на кнопку вызова около имени Тэхёна. Гудки непростительно длинные, тягучие. Пак считает про себя, думая, сколько их должно быть по этикету, но с учетом дружбы ребят. К счастью, Тэ отвечает после пятого. – Привет? – голос друга сонный, неуверенный, видимо, выходной решил потратить на то, чтобы отоспаться, хоть и было около семи вечера. – Привет, – подтверждает Чимин. – Занят? – Нет. Что случилось? – Тэхён зевает, но как-то глухо, видимо, прикрылся рукой. – Да я подумал, что ты можешь мне что-то порекомендовать. Чимин проходит мимо кофейни с зеркальной витриной и заглядывает в нее, бегло осматривая улицу в поисках Чонгука. Он принципиально не оборачивается, не ищет его глазами, но никогда не упускает возможности тайно поймать его в каком-нибудь отражении. Но, как обычно, не выходит. На том конце Тэхён что-то утвердительно бормочет, и Пак возвращается в реальность. – Да, я все же подал заявку на тот конкурс. Если хочу сделать себе имя, мне нужны победы. Только не знаю, что танцевать и под какую музыку. – Ты же понимаешь, что именно в этом я тебе не помогу? – Тэ бренчит посудой и хлопает дверцами шкафа. Наверное, собрался делать себе ужин. – Сначала ты должен понять, что хочешь рассказать на конкурсе, потом сам найти идеальную мелодию, которая дополнит твои слова, после чего уже поставить танец, который выразит задумку. Я либо навяжу тебе свои мысли, либо буду присылать музыку в пустоту, потому что ты никакую из нее не возьмешь. – Может, все будет наоборот? – Чимин стоит на светофоре и как бы невзначай поворачивается направо к подошедшему мужчине, а сам незаметно принюхивается к доносящемуся с той стороны коньяку с табаком. – Ты пришлешь какую-нибудь великолепную музыку, а я, услышав ее, придумаю историю. – Когда конкурс? – вздохнул Тэхён. – В конце января. – Мало времени осталось, – друг цокнул языком и тут же взвыл под жуткий грохот чего-то свалившегося. – Знаю, я слишком затянул, – Чимин устало вздыхает и на автомате, без надежды на успех, смотрит в сферическое дорожное зеркало. В паре метров за спиной идет одинокая фигура во всем черном: бомбере, штанах карго, тяжелых ботинках, кепке. И даже маска в цвет. Его руки в карманах, спина ссутулена. Ему словно холодно. Чонгук, будто что-то почувствовав, поднимает глаза и встречается взглядом с Чимином. Они стоят посреди тротуара. Их обходят стороной редкие прохожие, погруженные мыслями в себя. Мимо проезжают автомобили. Легкий ветер треплет деревья, срывая с них последние побуревшие листья. Мир дышит. Чимин – задыхается. – Чимин? Алло, Чимин? Ты слышишь? – доносится издалека, из другого измерения, пробивается сквозь бурю, поднявшуюся в душе юноши. Чонгук опускает глаза, пряча их за козырьком кепки, разворачивается и уходит в обратном направлении. Буквально несколько шагов – и он скрывается за пределами дорожного зеркала, исчезая. Чимин резко крутится на пятках и впивается взглядом в сгорбленную фигуру. Он не видел Чона два года. Горло перехватывает стальной рукой тоски и так и не пережитой боли. Хочется сжечь все, что произошло между ними, чтобы вот здесь и сейчас была их первая встреча, их первое знакомство. Чтобы альфа подошел и сказал «Привет, я Чонгук, и я твой истинный», а Чимин ответил «Я знаю». Слёзы рвутся наружу, стремятся вылиться потоками боли, ведь Пак знает – нельзя отменить прошлое. Все в нем тянется навстречу истинному, но Чимин шепчет одними губами: Это лишь инстинкты. Это не любовь. Я счастлив с Намджуном. – Тэхён? – Чимин снова прикладывает телефон к уху и разворачивается в сторону дома. После привычной мантры в душе, как обычно, пустота. – Боже, ты напугал меня! Что случилось? Все хорошо? С тобой все в порядке? – вопросы из Тэхёна сыпятся с такой скоростью, что невозможно вклиниться между ними и ответить, что ничего не случилось, все хорошо, с ним все в порядке. Будет. – Тэхён. Мне плохо. Можно я приеду к тебе?

***

С того случая, когда Чимин поймал его взгляд в зеркале, он больше не чувствовал поблизости табак с коньяком. Чонгук или перестал его преследовать, или стал держаться еще дальше, чтобы подобное не повторилось. Чимин ждет. И живет дальше, как делал это два года. Пак подобрал себе музыку, и теперь пытается поставить на нее танец, но ничего не выходит. Тэхён ворчит, что надо искать мелодию под историю, а не придумывать историю под мелодию. Чимин с ним согласен, но не признает это, ведь тогда он может не успеть подготовиться к конкурсу, итак сроки не просто сжатые, а недостаточные. В разбитых чувствах он заходит в подъезд дома, открывает почтовый ящик и видит там странный конверт явно просто подложенный в него, а не присланный по почте. На конверте лишь одно слово – его имя, а на ощупь внутри небольшой продолговатый предмет. И только один факт заставляет его одновременно расслабиться и напрячься – конверт пахнет как его проклятье. Он заходит в лифт и разрывает плотную бумагу. В руку падает небольшая металлическая флешка, ничем не примечательная, таких на полках магазинов сотни, но Паку она кажется теплой и родной. Он сжимает ее, думая о том, как чужие крепкие пальцы касались металла. «Также грубо, как тогда тебя в туалете», – шепчет ядовитый голос в голове. Это отрезвляет, и Чимин кидает флешку обратно в конверт. Ему всегда сложно бороться с собственным внутренним омегой, которому плевать на его разумную часть. Он слишком размяк. Что на это повлияло? Психотерапия, которую он прошел? Время, которое все же немного, но лечит? Усталость от вечной борьбы с самим собой? Или то, что как бы хорошо им с Намджуном ни было, они никогда не смотрят романтические фильмы про истинных? По обоюдной молчаливой договоренности. Чимин вставляет флешку в компьютер и видит в открывшемся окне лишь один файл с названием «JK – Lost». Двойной клик мышки – и из динамиков льется пронзительная, плаксивая скрипка, словно пробегающая смычком не по струнам, а по нервам. К ней присоединяется плавная поступь фортепиано, со временем ускоряющаяся до надрывного крика боли. Всего два инструмента сплелись в тоскливый рассказ о любви, потере, страдании, поиске и смирении. Мелодия вела Чимина по чужой истории, где каждая нота была словом, которое он мог расслышать за нежным ми и отчаянным до. Ты отомстил. Ты смог. Ты сломал меня. – Чимин, все хорошо? – Намджун вернулся домой неслышно, незаметно. А может, это Чимин потерялся и что-то упустил? – Да, все хорошо, – он положил руку поверх лежащей на его плече руки перечно-кофейного альфы. Мелодия давно доиграла, и теперь это просто название файла в плеере на компьютере. И все же она осталась где-то там, в глубине души, в том месте, где сидит боль от разрыва с истинным.

***

На следующий день они с Тэхёном впервые ссорятся настолько сильно и так серьезно. Но друг все же выполняет просьбу и достает номер телефона Чонгука.

***

Все свободное от работы время Чимин занимается своим танцем для конкурса. Ему хочется, чтобы каждое движение было достойно пронзительной красоты его Потери. Он выжимает всего себя до дна, не пряча ни единой эмоции, вкладывая каждую из них в танец, честно рассказывая свою историю, переплетая ее с чужой в единую композицию. Первая робкая надежда, когда Чонгук прошел рядом, и Чимин почувствовал, что это – он. Непонимание, что происходит, растерянность, осознание, боль, разбитость. Он падает вниз, разлетаясь на осколки души. Он на коленях и никак не может подняться. Его руки взметаются в стороны словно крылья, но он больше не может летать. Его перья опадают на землю, лишенные силы полета. Он скребет руками по полу, воя душой словно раненный зверь. Он прячется от мира в попытках защитить то немногое, что уцелело после пронзенного острием отвержения сердца. Он обессилен. И тогда, на месте веры в прекрасное распускаются кровавые цветы мести. Он – сломанная кукла, которая с трудом, угловато поднимается на ноги. Он больше не человек, лишь оболочка, пытающаяся им притворяться. С каждой секундой его наполняет не жизнь, а жажда уничтожения. Она снова делает его способным двигаться, идти вперед, туда, к зрительному залу. К зрительному залу, где на первом ряду через два места от Намджуна сидит Чонгук с цветами на коленях. Он видит его сквозь неяркий свет софит. Он чувствует его запах. И он продолжает двигаться по дороге мести, ломаясь во второй раз. Но теперь ему сложнее подняться. Он совершает попытку за попыткой, но каждый раз в его спину что-то врезается. Каждый раз что-то дергает его за невидимые потрепанные крылья, обрывая то немногое, что от них осталось, вырывая из спины, оставляя на их месте кровоточащие, как на сердце, раны. Но он не сдается, совершая попытку за попыткой. Он выгибается дугой, подаваясь назад, откидывая голову. Он тянется руками вверх, туда, к солнцу, к единственному лучу, что окутывает его светом посреди темной сцены. Но на последней пронзительной ноте он окончательно падает вниз, в пучину собственной боли. И, лежа спиной на сцене, он в последний раз поднимает руку вверх, ловит свет, который утекает сквозь пальцы, и его мир окончательно окутывает тьмой. Секунда тишины – и зал взрывается аплодисментами. Сцена снова вспыхивает освещением, и Чимин, уже стоя на ногах, делает поклон, затем второй. Табак с коньяком тускнеют, растворяются в чужих запахах. Софиты бьют в слепые после полутьмы глаза, не давая рассмотреть зал. На сцену выходит распорядитель, повторяет имя Чимина и название его номера, и юноша, еще раз поклонившись, уходит за кулисы. В сердце нарастает тревога. Предчувствие беды. Словно он что-то упускает, теряет, лишается. Словно до этого момента был шанс на что-то, был, была возможность. Еще минуту назад... было. Он не понимает себя и своего состояния. Он подходит к гримерке, нервно сжимая на груди рубашку. Ему почему-то очень больно. Словно он потерял частицу себя, своего сердца. Словно что-то окончательно ушло из его жизни. Чимин с трудом поворачивает ручку двери не слушающимися пальцами. Тело становится слабым. Оно сопротивляется. Требует развернуться, бежать обратно, в другую сторону. Внутренний омега воет тоской и скребет грудную клетку, и боль все нарастает, нарастает, нарастает... накрывает с головой и утягивает вниз, в его собственный ад. – Чимин-щи, – к нему подходит сотрудница организаторов конкурса. Юноша смотрит на нее пустым взглядом, которому постепенно возвращаются краски вместе с проникаемым в легкие коньячным табаком. – Вам передали цветы. Чимин с трудом поднимает руки и перехватывает два букета. Розовато-желтые георгины с запиской «Я всегда рядом» и кофейным флером. И белые ранункулюсы, перемежающиеся веточками эвкалипта, который пытается заглушить запах Чонгука, но даже ему это не под силу. В нежных бутонах практически теряется карточка, на которой неровным почерком выведено пять слов: «Я больше тебя не побеспокою». Чимин заходит в гримерку. С трудом находит телефон. С еще большим трудом – нужное имя в телефонной книге. Тело не слушается. Два гудка все равно что бесконечность. Голос альфы с трудом пробивается в сознание юноши. Чувствуя, что совершает главную ошибку в своей жизни, Чимин все же делает шаг вперед, не желая больше оглядываться: – Ты нужен мне. Только ты.