Орел & Решка

      Свой поход к именитому Чонгуку, брюнет планирует уже в эту пятницу. Описанное ранее происходило в среду, потому крашенный друг покинул его скромное место обитание после двенадцати часов. Обусловлено это было тем, что на парах у «дедуса», как оба называли старого учителя по инженерным сетям, делать было абсолютно нечего, но после обеда у него будет две пары по профильному предмету, которые он бы прогулял, да вот преподаватель строгий. Хосок был искренне признателен за посещение и выразил такую необычную и нелепую для их общения словесную благодарность, на что и получил стоящий ответ – скромную усмешку и забавное «да не за что». И Юнги наверняка даже не догадывается настолько вчерашний вечер, хорошая травка и обретенное «знакомство» станет очень важным и одновременно роковым. Выбор прогуляться до злополучной воинской и закупиться пару граммами, определенно станет летальным дабл килл в его жизни. Жизни, которая только начала налаживаться, которую захотелось продолжать и снова начать наслаждаться, не смотря на фатальную и галактическую потерю.       Сквозь музыку слышится звон колокола. Между пальцев тлеющая сигаретка, выкуренная не сколько из какой-то необходимости, сколько из скуки и желания занять себя чем-то во время пятнадцатиминутной прогулки. Руки от ощущения расслабленности начинают чуть подрагивать, а сердцебиение повысилось, ощущалось жгучее давление в районе затылка. Две недели отсутствия в социализации дают о себе знать - накрывает паранойя. И подобное умопомешательство преследовало его лишь пару раз в жизни, самым ярким из которого было снятие первого клада в шестнадцать лет. Он тогда дрожал, как осиновый лист, сняв заветный магнит с подоконника какой-то старой пятиэтажки, после которого раскурился в компании не самых лучших ребят. И это чувство возвращается, потому что покупать у кого-то из дома ему не доводилось. Мысли путаются и забиваются страхом какой-то обвалы, редкие прохожие убивают и сжирают взглядом. Становится неожиданно страшно, и каждый шаг к нужному дому дается огромным испытанием, перерастающим в немую панику. В уши бьет фонк, руки вновь тянутся к пачке сигарет и Чон с огорчением хмыкает – последняя. Значит потом, когда будет возвращаться домой.       Перед стареньким деревянным домом стоит та вишневая семерка, про которую говорил Мин, обозначающая наличие торгаша дома, и истекающее из этого готовность продать убивающее жизнь счастье. Костяшки пальцев аккуратно стучат по железному, давно поверженному коррозией забору с практически полностью облезшей синей краской и скрипящие ворота открываются. Крайне гостеприимно, или это просто перед ним все двери открыты? Войдя во дворик, Чон с какой-то забавой смотрит на громко тявкающего щенка на цени, что, судя по наклейке на заборе был именит «осторожно, злая собака». Брюнет улыбки сдержать не может, когда это маленькое коричневое чудо бросается к нему в ноги и щенячье-яростно дерет его носок, кажется стараясь порвать. Он садится на корточки, мягко гладит щенка по голове, получая на свои действия ответную ласку в виде облизывания ребра его кисти. И в этот момент Хосок думает о том, чтобы завести себе домашнего питомца, кошку или собаку, но лучше для начала хомячка. А если вспомнить, то Чимин мечтал подобрать какую-нибудь зверушку с улицы и задарить её общей любовью и заботой. Как-то ужасно грустно.       Закончив с щенком, Хосок гладит его в последний раз и поднимается на ноги, потянувшись на месте. Наверно домашние любимцы это действительно что-то фантастическое, действующее на людей, лучше любых антидепрессантов. Потому что недавняя тревога отступает, принося в душу умиротворение и исключительное успокоение. На днях он определенно полистает Авито, в поисках какого-нибудь несчастного животного, нуждающегося в доме и любви, а пока костяшки стучат по металлической входной двери, что оказалась закрытой. За дверью слышится суетливое копошение и скрип деревянного пола. Как-то даже и не верится, что этот старенький деревянный домик хранит в себе что-то настолько противозаконное. Слишком все обычно, и даже как-то уютно: за домом растут помидоры, по линии забора посажена клубника, каменная тропинка ведет предполагаемо к бане, левее от которой скорее всего находится сарай. Поражает эта халатность и не обеспокоенность в обеспечении безопасности – заходи и бери, что хочешь. Или так только кажется?       – Ты долго, – голос сухой и безэмоциональный. Выполнив свою миссию – открыв дверь, парень, не поднимая взгляду на пришедшего, лениво и так по-домашнему комфортно поплелся вглубь дома, шоркая тапочками. – Купил шприцы?       – Чимин… – брюнет шепчет и глазам своим поверить не может.       Он больше не смог выронить ни слова, резко закончились силы и смелость на любой звук и движение. Потому что на Пака смотреть очень страшно: тело парня исхудало практически до скелетообразного состояния, под глазами появились огромные синяки, щеки от худобы сильно впали, а когда-то вечно ухоженные и мягкие волосы были жирными, с отросшими черными корнями. По дому он ходил в одной длинной и затасканной футболки, явно по размеру не принадлежащей ему и стареньких тапочках. Но даже таким, неопрятным и худым, Чимин был прекрасен. В его опустевших медовых глаза загорается жизненный огонек, стоило ему увидеть того, о ком мечтал целыми днями, но кого не хотел видеть никогда в жизни.       – Стой же! – младший хотел было уйти, очередной раз сбежать от своих проблем, но его больно хватают за локоть. – Объясни, что произошло. Почему ты ушел?       – Отпусти, мне больно! – истерический крик вырывается сам по себе, а глаза вмиг наполняются слезами.       Опять становится страшно. Страшно потерять, страшно отпустить, страшно больше никогда не увидеть. Хосок никогда не расскажет, как ему без Пака было тяжело. Потому что словами это не передать – такое надо почувствовать. Никто и никогда не узнает, что мысли перед сном были забиты желанием найти, получить заветное сообщение, вновь ощутить рядом и больше никогда не отпускать. Ни единая душа, посмотрев на Чона, никогда не догадается, что еще пару дней назад он плакал, подобно девчонке, потому что ужасно скучает. Потому что места себе без этого чудесного блондина найти не может, да и не хочет. Жизнь без Чимина уже не такая яркая, дарящая ощущения радости и наслаждения от любой мелочи.       – Пожалуйста, поговори со мной, Чимин. – студент не просит, он молит. Кажется, если потребуется, на колени упадет и ноги ему целовать будет, каким бы унизительным это не было.       – Я не хочу с тобой разговаривать, уходи!       Чимину пришлось не слаще. Ему вообще сладко никогда не было: вся жизнь, с самой смерти отца, превратилась в сплошной ад и людское разочарование. Его домогались, казалось бы, те, кто должен опекать и любить. Его предавали, всегда делали больно, разбивали сердце и втаптывали лицом в грязь. Но даже после этого он улыбался. Улыбался, потому что никаких других механизмов для защиты своего психического здоровья не знал. Смеялся и плакал, боясь сойти с ума, боясь в одну ночь повеситься или спрыгнуть с моста. И жить ему помогали разноцветные колесообразные таблеточки с выбитыми на них мордочками. Но даже те не приносили столько успокоение и ощущение нужности, как острая зависимость от чужих объятий и любви. Потому что Хосок…он фантастический. Он тот, о котором Паку даже мечтать стыдно было – заботливый, ужасно нежный и аккуратный, с обостренным чувством сопереживания и эмпатии. Чон безумно понимающий, отдающий, и будто наперед знающий, что школьнику нужно. Между ними будто ментальная связь. И Чимину кажется, что они чувствуют одно и то же, понимают друг друга без слов и жестов, переживают одни и те же эмоции. И это грело душу, сердце, так же, как и ощущение безопасности и неимоверного комфорта в объятиях старшего. Но, к огромному сожалению, так было ровным счетом до роковой ночи, в котором он ощутил самые тяжелые, как ему кажется, грехи: измену, предательство, тяжелые наркотики. Потому что воровство и беспорочная половая связь стала чем-то крайне обыденным, не вызывающим чувство стыда и угрызение совести. Но те три – красные флаги для блондина, как в отношении себя, так и в отношении любого близкого человека. А Хосок уже давно стал чуть ли не единственным поистине любимым и драгоценным человеком, который просто недостоин такого-то настолько дерьмового и прогнившего, как Чимин.       – Что здесь происходит? – вошедший в дом бритый парень, без разбору оттягивает незнакомца от младшего, развернув лицом к себе. – Ты кто такой, блять? И хуле тут забыл – Это ты, сын шлюхи, кто такой? По-твоему, норм закрывать людей против воли?! – студент заливается злобой и одергивает свою руку. Что это кретин о себе возомнил? – Как ты назвал меня, хуесос?!       Вместо попыток разрешить конфликт мирным путем, как цивилизованные люди, в Чонгуке что-то вспыхнуло адским пламенем, потому уже через мгновение в челюсть брюнета прилетает тяжелый кулак. Он пользуется секундным осознанием ситуации со стороны студента, больно ударяя в солнечное сплетение, наваливаясь на незваного незнакомства сверху. Каждый удар приносил чувство острой боли, сил на удары Гук не жалел, его наполнила необъяснимая ярость. Никто не может называть его мать шлюхой.       – Господи, Чонгук, остановись! – вопит самый блондин, до слез пугаясь за своего, уже бывшего бойфренда. – Ты же его убьешь!       Но глаза у бьющего были полны ненависти и ярости. Он потерял контроль над своим поведением с каждым ударом становясь более яростней и кровожадней, пока его жертва пыталась увернуться от ударов, закрывая голову руками. Потому что Хосок, пред такой озлобленностью ничего поделать не мог. Потому что Чонгук рос на левом берегу в самой глубинке кировского района, где умение драться приравнивалось к шансу на жизнь. Если ты не мог защитить себя – никто не даст гарантии, что тебя не прирежет какой-нибудь наркоша за гаражами, в попытках отжать телефон и купить новую дозу. И Чон с самой начальной школы знал уличные понятия и правила, в следствии чего не мог себя контролировать и вовремя остановиться. В его школе и окружении было банально страшно показаться слабым. Но большее самообладание он терял при ужасном обращении и словах в адрес своей матери, превращаясь в настоящего зверя.       – Чонгук, я тебя умоляю, прекрати!       В попытках остановить это безумие Пак бросается на крепкую руку, но получает удар в нос, и кровь из ноздрей текла теперь у него. Правда вот Чон уже давно перестал думать о последствиях своих действий. И Хосок, пускай будучи избитым, с покрасневшим от ударов лицом, разбитой губой и носом, оставить насилие своего чуда безнаказанным не мог, потому рука нащупывает стеклянную бутылку жигулевского, с неменьшей злобой разбивая ту о бритую голову. Торгаш хватается за разбитый висок, пару секунд прибывая в состоянии, после чего тяжело падает на пол.       – Он жив? – Паку становится очень страшно.       – Я не знаю…       – Так проверь, блять! – у младшего дикая паника, вперемешку с страхом и ужасом происходящего. Даже боль в области разбитого носа уходит на второй план.       Чон аккуратно толкает парня в грудину, заставляя обездвиженное тело перевернуться на спину, пока пальцы аккуратно нащупывают пульс на шее хозяина дома. И делает он это долго, судорожно перемещаясь с одного места на другое, пока вторая рука в неописуемом тревоге старательно ищет признаки биения сердца в вене на изгибе кисти.       – Да господи! – блондин такого давления вынести не может, потому грубо толкает старшего и склоняется к груди Гука, вслушиваясь в крайне необходимое сейчас дыхание. Оно есть, слабое, практически отсутствующее, и ужасно пугающее, если взять в учет количества крови под его головой.       У Чимина нарастает паника, перерастающая в истошный крик, когда его рука случайным образом пачкается об кровавое месиво на полу. Он отползает от бездыханного парня к обувному шкафчику, закрывается руками, пачкая свои волосы в красном и просто смотрит. Хотя нет, не смотрит, втупляет в то, как Хосок суетится над бритым, правда вот в глазах у школьника нет ничего. Они опустели, подобно заляпанным объективам камеры, смазаны чем-то жирным и совершенно не блестят. Бездушно он смотрит то на брюнета, ходящего из стороны в сторону, что крайне возмущенного кричит на кого-то в телефонном разговоре. А после взгляд лениво спускается на хозяина дома, правда вот как-то осознание, что этот милый, кроличье образный парень с красивой улыбкой кривых зубов больше может не подняться приходит не сразу. Кажется, что смерть для блондина стала чем-то настолько обыденным и привычным. Хотя бы взять то, что на прошлых выходных у кого-то на хате, куда он вместе с Гуком был приглашен, девчонка скончалась от передоза внутривенной дрянью. Героиновая шлюха, что притащила товар с собой и кололась в вену в паху, захлебнулась пеной из-за рта, пока трахалась с таким же солевым парнем. Правда вон в ту ночь Чимин сидел в туалете с новоиспеченным другом, что открыл все прелести внутривенной инъекции. Он точно не знает какой наркотик протекал по его венам, но точно помнит, что его было ахуенно и очень хочется еще. И руки у него начинают чесаться, когда вдруг он замечает маленький пакетик из аптеки, откуда маняще высовывался шприц в пять кубов.       – Ты меня слышишь вообще?? – оказывается с Паком уже минуту вели диалог. Честно, он не слышал, будто сидел изолированный в купол, чей вакуум получилось порвать путем встряхивания плеч.       – Что?...       – Нам надо съебываться. – голос у старшего очень встревоженный, а на брови засохшая кровь. – И чем быстрее, тем лучше.       – Не трогай меня! – у школьника неожиданно появляются силы, и он одергивает свою руку из чужой хватки. – Зачем ты вообще пришел?!       Это все несчастный случай, самооборона, все, что угодно, но не убийство. Потому что Хосок этого не планировал, не хотел, он вообще в своей жизни и мухи не обидит. И даже не смотря на всю эту брутальность и мужественность, которая от него веяла, драться он слабо умел. Как-то в жизни не проходилось особо, ибо все конфликты решались путем разговора, редко толканиями и маханиями кулаками. Но в его сопернике сегодня было столько гнева, что он был остро уверен – своим ходом он отсюда не выйдет. Потому это был единственный способ спасти себя, свою любовь и еще не одну жизнь, что не пойдет по скользкой дорожке.       – Некогда показывать свой характер Чимин! – студент от стресса и страха начинает злиться, потому больно сжимает чужую руку, насильно заставляя встать на ноги и тащит к входной двери.       – Я сказал пусти меня! Я тебя ненавижу! – парень причину своих слов не знает, но точно ощущает, что с Чоном уйти не сможет. Потому что он все еще себя не простил, а теперь на его плечах лежит еще больше измен, разврата и грязи. Потому что Чонгук отказался снабжать его наркотиками за просто так, действую больше из соображений заботы, нежели жадности. И помнится на первом отходнике он даже предлагал оплатить ему рехаб, дать шанс на жизнь с чистого лица, но наркотическая шлюха в нем оказалась сильнее, начиная трахаться за жизненно необходимую дозу.       – Поговорим дома!       Дома. Как давно Пак не слышал это слово. На душе стало как-то даже тепло и сердце сильнее заколотилось. Вспомнился ковер на стене, вечно работающий телевизор, запах свежей выпечки и скрип деревянных полов. Тогда ему было не больше шести. Тогда мама еще жила с ними и пекла самые вкусные булочки с маком, а отец по выходным выжигал картинки на дереве. И Чимина он учил, трепетно и терпеливо следил как его сын прожигает дерево в попытках изобразить любимую пчелку маю на сосновой доске. Это был его первый дом, самый родной и любимый, где мама не уехала в Америку, а отец не умер от рака. А второй дом поселился в одном человеке, что сейчас так грубо вытаскивал с места преступления.       – Если ты меня не отпустишь я позвоню в полицию и скажу, что это ты его убил!       Они были на финишной прямой; у ворот. У Чона резко холоднеют руки, а по лбу течет леденящий пот, когда он поворачивается к предмету своей любви в обескураженном страхе. Ему абсолютно непонятны мотивы и причины такой отстраненности, неужели Пак его разлюбил? И все из-за одного скандала? Самого первого конфликта, что сразу привел к болезненному расставанию. Почему все всегда так? За что он заслужил такую хладнокровность? Он же всегда хотел как лучше, а особенно сейчас. Ведь, чтобы между Чимином и Чонгуком не происходило – Чон все простит, снова прижмет к себе и поможет забыть все происходящие ужасы.       – Я его не убил… – сухость в голове брюнета не скрывалась, но глаза горели от волнения и переполняющего его сердца тепла. Очень странно, но почему-то именно сейчас он вновь ощутил себя счастливым. – Он не умер, Чимин, я вызвал скорую, но нам лучше быстрее уйти отсюда. Навсегда. – он садится на одно колено, аккуратно берет чужие дрожащие руки в свои широкие кисти и смотрит будто мудрый взрослый, на вот-вот заплачущего ребенка.       – Я не хочу уходить. – у Пака губы от наступающих слез начинают дрожать. Он хочет. Безумно хочет. Хочет обратно к Хосоку, в его объятия, его квартиру, его постель. Хочет, уйти, чтобы этот кошмар быстрее кончился. Но не может. Потому что больше не должен терзать Хосока, потому что бросить наркотики он не сможет, потому что парень перед ним просто заслуживает большего и лучшего. – Я больше не люблю тебя. – и эта была его самая огромная ложь в жизни.       У Хосока в этот момент мир из-под ног уходит. Хватка его руки сама по себе ослабевает, выпуская чужое предплечье, а глаза начинают судорожно бегать по любимому лицу. Правда вот Пак свой взгляд отпускает, не дает понять истины его слова или наглая ложь, лишь бы улизнуть от разговора. Он спускается взглядом ниже, к локтевому изгибу и школьник начинает стыдливо прятать свой синяк на вене, желая было уйти, но ноги будто в землю вросли.       – И давно ты колешься? – обоих эта фраза режет без ножа, болезненно протыкая в самое сердце, оставляя после себя кровоточащую сквозную рану. – Это все из-за того парня? Он тебя подсадил?       – Уходи. – слезы сами по себе стекают на впалых щеках, которые он тут же утираются рукой. – Уходи и больше никогда не появляйся в моей жизни.       Хосоку бы притянуть, прижать к себе и сказать о своих самых искренних чувствах, о том, как ему было тяжело, о своей светлой любви, желании быть рядом всю жизнь вне зависимости от любых невзгодов. Обнять бы так крепко, как не обнимал никогда, но все попытки сопровождались холодом, отстраненностью и чужими слезами. Чимин действительно его больше не любит, и ничего общего иметь не желает. И как же больно и тягостно становится в груди при восприятии этой ситуации в полном объеме. Он только нашел свой лучик света, увидел и был готов зализать свою раненую лисичку, залечить его раны, отмыть и снова любить, но его лисичка этого не хочет. Он не хочет больше видеть, слышать и хоть как-то связывать свою жизнь с чем-то…наверно настолько плохим с противным, как Хосок.       – Я уйду. – брюнет предательски шмыгает носом и утирает повлажневшие глаза, не позволяя казаться слабым. – Только, если ты пообещаешь, что после моего ухода ты будешь счастливым.       Пак слышит разрывающее его сердце дрожание голоса и стойко держится перед тем, чтобы прыгнуть в объятия и больше никогда не отпускать. Но, Хосок достоин большего, намного большего. Ему уже давно пора было забыть кого-то, как Чимин, знакомства с которым стало его самой огромной ошибкой. Стоит найти кого-то в миллион раз лучше, кто сможет давать, а не только отнимать. Возможно, красивую девушку с привлекательным бюстом, а может миловидного парня, полного любви и заботы. Не важно, как будет выглядеть его новый спутник жизни, важно лишь то, чтобы он был хорошим человеком и достоин кого-то настолько прекрасного. Правда вот Чимин категорически отказывается принимать тот факт, что Хосоку возможно и не нужен кто-то другой, что он искренне любит именно его. Такого просто не может быть, они же не в слюнявом романе и не сказке. Они в суровой реальности, которая сейчас показала искреннее лицо.       – Обещаю. – и скрещивает пальцы. Потому что счастья и жизни без Хосока у него не будет.       – Я люблю тебя, Чимин. – блондин резко разворачивается, смотрит красными глазами, но Чон уже стоит спиной. – И буду любить до конца своей жизни. – и высокая фигура покидает его жизни навсегда, оставляя после себя ощущения полной опустошенности и запах незнакомых сигарет.       Чимину становится хуже обычного. Все его тело начинает трясти, руки неимоверно дрожат, когда белые кристаллики высыпаются на столовую ложку. Доза, рассчитанная на три приема, сейчас нагревалась зажигалкой, превращаясь в бурлящую жидкость, цветом напоминая гной. Школьнику от себя становится очень противно: он сидит на коврике в ванной, плачет, пока такой добрый и заботливый к нему Чонгук лежит в лужи своей крови и медленно умирает. Но ему сейчас очень тяжело и страшно, чтобы проявить хоть капельку здравости. Сейчас просто необходим тот кайф и расслабление, которое он ощущал на прошлой недели. Острая необходимость вновь забыться и потеряться во времени. Может, когда он проснется, все станет лучше?       Парень залезает в остывшую ванную прямо в одежде, с какой-то улыбкой вспоминая, что хотел насладиться ей, после того как откроет дверь. А теперь? Теперь все снова идет по пизде, потому шприц наполняется на две единицы убивающей жидкости, точно не помня сколько он принимал в первый раз. Но однозначно знает, что сейчас ему это жизненно необходимо и что после этого станет лучше. Рука туго затягивается ремнем, а в крупную набухшую вену входит игла, большой палец давит на поршень и кровь смешивается с солевой жидкостью. Быстро разнося большое количество наркотика по кровеносным сосудам, дурман достигает мозга в считанные секунды, а глаза вскатываются от удовольствия. Губы раскрываются в немом блаженном вдохе, выпуская из зубов ремень, помогающий для большей затяжки, а шприц валится из рук. По вене ощущается обжигающее чувство, приносящее одновременно дискомфорт и неименованное наслаждение, когда глаза сами по себе начинают закрываться, а тело ползти по спинке ванной.       – Ты ангел?       Пака ужасно трясет, становится холодно и жарко одновременно. Он точно не знает сколько уже сидит в воде, уснул он, или просто мимолетно закрыл глаза, но кажется, что все происходящее длиться целую вечность. Вечность, полная адской агонии и ощущения расплющивания под гигантским прессом. Но лучше бы его уже расплющило и убило, нежели он переживал подобное.       – А ты как думаешь? – парень на краю ванной сидит в белом костюме, с длинными для парня фиолетовыми волосами и медовой кожей. И школьник готов поклясться, что видит, как его божественное лицо сияет светло-серым отблеском.       – Я умираю? – блондин тянет руку и касается чужой ладони, вечно теплой и гладкой. Юноша пред ним улыбается своей широкой улыбкой, сцепляет пальцы их рук и смотрит куда-то в потолок.       В этом парне Чимин видит луч Света. Как первоначальный взрыв зарождающейся Вселенной и этот Свет из луча сразу, мгновенно заполнил своим Явлением. Некто, был как отдельная единица этого мира, но обращенная к Источнику. И Источником был Чимин – скверный, грязный, недостойный такой частицы. И видеть что-то настолько красивое пред смертью было просто грехом.       – Ага, – Хосок улыбается слабее, лишь мягко приподнимая уголки губ, и усмиряет свой взгляд на школьника. Глаза у ангела не голубые, как это описано во всех канонах, они у него черные, бездонные, но для него всегда теплые и любимые. – Как ты понял?       – Отец говорил, что ангелы приходят перед смертью. Чтобы успокоить душу умирающего и забрать с собою. – младший хмыкает, но взгляда с красивого лица свести не может. Перед смертью, как известно, не надышаться, но в его случае не насмотреться.       – А ты пойдешь со мной?       – А ты тоже мертв?       Чон задумчиво хмурится. Он выпускает свою руку из маленькой ладони, затем ступает ногами в ванную и усаживается в воду, безжалостно смачивая свой белый пиджак, что на плечах его тяжелел. Пак поджимает к себе ножки, давая парню больше места и ставит подбородок на свои колени, наслаждаясь чрезмерно реалистичной красотой перед собой.       – Нет, жду тебя. Чтобы потом ты пришел ко мне.       – Тебе идет, – блондин смущенно улыбается и тянется рукой к фиолетовым локонам, проводя рукой по шелковистым волосам по плечи.       – Я люблю тебя, Чимин.       Тотально присутствующий в безвременье Пак ужасно расстраивается. Пришло время прощаться, но ему катастрофически не хватает. Хочется еще поговорить, обнять, поцеловать и остаться с ним навсегда. Хотя, возможно на небесах их это и ждет?       – Я тоже люблю тебя, очень люблю, Хосок.       Мощнейший поток Любви, всепроникающий в последние биения его сердца, вездесущий. Ликование и свет заполнили его тело. Последняя слеза на щеке и сильнейший удар света в сердечный центр – это последний вдох в его жизни. Он умер, похоронив свою любовь и пакетик героина.