Орел & Решка

      Хосок себе места найти не может. Распитая в одного бутылка яблочного джим бина не дает необходимого расслабления и возможности забыться, кажется, как раз наоборот больше вгоняет в негатив и апатию. Голова слишком тяжелая и переполненная от мыслей, 35 процентов алкоголя в бокале для виски, сразу же вливается в морально и физически размазанное тело на диване, не принося ни счастья, ни радости. Потому что счастье для него уже давно не в выкуренном косяке и не выпитом алкоголе, счастье – это то светлое чудо, что покинуло его пять часов назад. Палец нервно стучит по стеклянной стенке, когда он уже в двадцатый раз слушает долгие гудки и раздражающее «абонент находится вне зоны действия сети пере…» и обрывается. Не нужно было на него давить, не надо было вымещать на нем злость, не надо было быть таким кретином и разводить нахуй никому не нужную драму. Чон знал, что все приведет к этому – снова к бутылке, одиночеству и умирающему сердцу. Не нужно было пропитываться любовью, чтобы сейчас бояться потерять. А Хосок очень боится, и ужасно жалеет, что не обменялся с Паком аккаунтами в зенли. Если задуматься, то он о нем ничего не знал. Ни место жительства, ни места учебы, даже о семье он своей никогда не рассказывал, разве, что про блядину-мать, что сбежала в Америку. Школьник старался показаться старше и рассказывал о несуществующей учебе на втором курсе парикмахерского дела, но никогда не разрешал встречать после пар. И Хосок совсем не злился на вранье, причина была в нравственных и моральных убеждениях; разбрасываться собой направо и налево, будучи еще школьником. Злило не легкомыслие Чимина, а непонимание и причины его действий. Даже если бы он спал за деньги или делал подобные омерзительные вещи – Чон бы принял его, отмыл, залечил и любил. Потому что Пак был похож на уличного котенка, а его жизнь на злых голодных псов, что загнали маленькое существо в безлюдный переулок. Хосок собак не боится, но за судьбу белого котенка в углу очень переживает.       А у белого котенка мир перед глазами яркий и очень красивый. В доме играет нейрофанк и дарксайд, который под воздействием наркотика становится четче в раз сто, цвета светодиодной ленты меняются слишком медленно и светят слишком ярко. Эффект вызывал чувство опьянения, очень приятное и легкое головокружение. Его мышцы, как собственно весь он, были расслаблены и все негативные, навязчивые мысли отлетают в даль. Школьнику кажется, будто он стал пушинкой и находится на том потолке, в который втыкал. И это состояние казалось новым, но одновременно таким знакомым. Чонгук сидит на обшарпанном кресле, об подлокотник которой по всей видимости не раз тушили сигареты, и наблюдает за маленьким юзером. Бритый сдержанно смеется, когда тот, резко вскакивает и умоляет сдвинуть мебель кругом и соорудить домик из подушек и одеяла. С Чимином он познакомился на очередной тусовке для малолеток, куда был приглашен в качестве дилера. Тогда школьнику было всего пятнадцать и волосы у него были природно-черные. Он нелепо танцевал, ни с кем не общался и вообще вел себя очень отстраненно, совершенно не вписываясь в здешний коллектив. Смотря на этого мальчику, в голове сама по себе появилась мысль: «кто его пригласил?», и наверняка многие задавались этим немым вопросом. Наверно лишь в голове Чонгука этот вопрос засел весьма плотно, поскольку развалившимся по старенькому дивану телам после водника было уже абсолютно все равно. Чону тогда было девятнадцать, он буквально три месяца назад закончил службу в армии и обзавелся не самым лучшим поставщиком, от чьей дряни подсаживались чуть ли не с первого раза. И тогда он совершил огромную глупость подсев к забившемуся в углу мальчишке, предложив розовую таблеточку веселья. Гук, как тогда помнит этот испуганный и не доверительный взгляд, но подарок принимает. Почему? Потому что живет по принципу «дают – бери, бьют – беги». Этот ответ Чону показался очень забавным, как и сам школец. Под наркотиками он становился еще милее, восторженно высказывая все бредовые мысли из одурманенной головы, превращаясь в очень общительного и открытого парня. И Чон, как сейчас, молча слушал, кивал, глотая пиво и чужую красоту.       – Хочу апельсиновый сок.       Чимин, все же сооружает себе крепость, открыто дуясь на отсутствие помощи со стороны старшего. Но сейчас жутко сушило, потому обиженность чуть подавляется, первоначально понимая, что Гук в такой наркотической авантюре участвовать не будет. Тому лишь бы наблюдать, всегда давая согласия на абсолютно любой его каприз и прихоть. И Чимин точно знает, что маленькая упаковка дешманского сока у черноволосого точно имеется. Чон вливает в себя остатки стеклянной бутылки жигулевского, пока его миловидный гость достраивает конструкцию в виде пледа, закрепленного за полку шкафа и стула для натяжки. Из холодильника достается новая коричневая бутылка, а также маленький белый тетрапак-упаковку из АШАНа. Тот самый «каждый день» за 10 рублей. Не то, чтобы он был жмотом или денег на что-то лучше у него не хватало, просто «детский» сок в независимости от марки ему казался абсолютно одинаковым. Так и смысл переплачивать? Все детство такие соки пил, и жив здоров, вон какой вымахал.       – Ты знаешь, что ты лучший, мм? – Пак сладко тянет и оставляет на щеке старшего звонкий поцелуй, действия сколько одурманенным мозгом, нежели крошками здравости.       Маленькая ладонь затягивает в свое бунгало из грязного желтого пледа, пухлые губы втягивают концентрат полупрозрачного сока через трубочку, в то время как его «гость» открывает уже третью бутылку пива. Чимин, всегда в его глазах выглядел милым и таким маленьким, что казалось неверно коснись – разобьется и больше никогда в его жизни не появится. Но сейчас, наверно от чувства опьянения, вместе с собой открывающее вседозволенность и смелось, коснуться очень хотелось. До приятного кома возбуждения хочется притянуть к себе, попробовать тот наверняка не самый вкусный сок с его мягких губ и завалить на лопатки. Стянуть белую футболку, сквозь которую просвечивались соски, целовать его тело, живот, спуститься ниже и попробовать на вкус округлые бедра. Пака хочется вылизать как самое сладкое, но до ужаса запретное мороженое, ощущать, как горячая кожа плавится под его поцелуями и услышать, как тот сладко стонет. И Чонгуку бы включить взрослого, понять всю неправильность своих мыслей, выветрить их, но почему-то рука сама скользит по чужому бедру, залезая под декоративную дырку на выцветших джинсах. Школьник перестает всасывать сок, смотрит с опаской, но молчит. И бритый почему-то воспринимает это как разрешение, ведь молчание – знак согласен, верно? По крайней мере в девстве все во дворе так говорили. И теперь он перенял этот принцип и на взрослую жизнь.       – Что ты делаешь? – блондину дискомфортно и, по правде говоря, очень триггерно, когда его вжимают спиной в шкаф, а в поясницу больно давит мебельная ручка-кнопка.       Но Чон будто в закрытом куполе, куда не проникают никакие звуки. Он протискивается между ногами сидящего, тем самым позволяя себе оказаться ближе и смело пускает холодную руку на разгоряченную грудину парня, пока его губы исследуют молочную шею. Слабые ручки, кажется, пытаются оттолкнуть, бьют по плечам, но брюнету все равно – он этого сопротивления не замечает. Потому что сейчас им движет скопившееся возбуждение и практически три бутылки пива, в совокупности с выкуренным косяком. Потому что сейчас Чимин был слишком сладкий, притягивает своей доступностью и отсутствием должного протеста. Потому что он уже давно возжелает школьника в своих самых грешных снах и двигали им сейчас не самые православные мысли. А ведь Чонгук крещенный, даже крестик носит и время от времени в церковь ходит.       – Гук, – младший дышит сбивчиво, но не от возбуждения. – Мне хуево.       Чимину кажется, что он умирает. Резко становится очень дурно, и ужасно плохо физически. Дыхание угнетается и с каждым вдохом становится все труднее, почему-то проявляется клаустрофобия. В мыслях одно «я умираю», от чего мозг задает команду всеми силами хвататься за биологическую жизнь, и губы парня начинают жадно всасывать воздух. Температура тела поднимается, конечности начинают дрожать, лицо бледнее сильнее белого листа, а грудь больно сводит. Пак начинает кашлять, бьет своего искусителя по плечам, тем самым стараясь найти в нем спасение и поддержку, и кажется сделать ни одного вдоха уже не может. И Чонгук его состояние замечает, потому что обмякшее тело, даже под волной возбуждения и алкоголя пропустить просто невозможно. И пугается он не меньше, ибо школьник перед ним, не смотря на слабую освещенность комнаты, был бледен, как покойник.       – Эй, Чимин! – у бритого от непонимания происходящего нарастает страх, переходящий в ужас. Он бьет его по щекам, не давая закрывать глаза, трясет за плечи, но блондин в его руках с каждым разом обмякает все сильнее и сильнее. – Ты слышишь меня?? Блять, Чимин, ответь!       Глаза у Пака закатываются и тяжелые веки закрываются. Он видит, что сидит на краю свеже-выкопанной могилы, и отчетливо ощущает запах сырости. Его любимый запах после дождя. И сидит он абсолютно один. Ни близких, ни друзей, ни родственников, никто не пришел посмотреть на его смерть. От этого становится как-то совсем тошно. Чимин смотрит вниз и осознает, что дна у могилы нет, лишь черная бездна, напоминающая космическую Черную Дыру. Он осматривает себя и на лице расползается горькая усмешка – на нем винтажная, наверно раза двое больше его самого олимпийка адидас, та, что принадлежала Хосоку. Крашенный хмыкает, запускает руку в карман и с каким-то успокоением обнаруживает там заветную пачку шоколадного чапмана. Его дрожащие руки поджигают сигарету и где-то вдалеке слышится песня «тепло – гребенщик», от которой действительно на душе становится как-то тепло и очень приятно. Глубокая затяжка сопровождается улыбкой, приятным чувством эйфории и дежавю, будто все происходящее уже было. И за этим «было» обязательно последует что-то очень кайфовое и комфортное. После каждого грибного дождя появляется радуга, верно?       – Господи, блять, умоляю, прости меня грешного, за все содеянное, за всю боль моим любимым, моим родным. – ладони с нелепым партаком на среднем пальце складываются в молитве. Очень забавно. Никогда он не видел Чонгука таким обеспокоенным, а особенно даже не догадывался о его вере в бога. Или он тоже вспоминает о всевышнем в моменты лютого пиздеца?       Он снова пропадает в своей реальности, где сигарета была выкурена до самого фильтра, а от одиночества начинает морозить. Неожиданно появляются два существа человекообразной формы, грязно-коричневого цвета и с титанической силой тянут его в могилу. Пак в панике открывает глаза, цепляясь за жизнь здесь, в комнате, на Земле. Но только глаза закрываются, смертельный ужас нарастает до исполинских масштабов. И спасение от этого ада лишь одно – открыть глаза, на которое ему не хватало усилий. Только судорожные молитвы Чонгука давали понять, что это все ужасно реалистичный, но бэд-трип. Также он вдруг слышит звуки воды.       – Господи, я каюсь пред Тобой всеми своими воплощениями, грехами ведомыми и не ведомыми.       И тут Чимин понимает, что это реальный конец. Его тянут в могилу все мощнее. В физическом теле нарастает тошнота и обездвиживаются конечности. Приближение предсмертной агонии начало ощущаться еще глубже, а сознание школьника расщеплялось на несколько параллельных потоков переживаний. На поверхности присутствует та часть жалкого, линейного эго, в панике фиксирующая происходящее, как приближение смерти. Все ощущалось тотально. Но вмиг Пак чувствует, как резко по всему телу становится очень холодно и мокро. Он распахивает глаза, захлебывается водой, но понимает, что еще живой. Вдохнуть полной грудью получается лишь после того, как его вытаскивают из ванны и помогают выбить воду из легких.       – Блять, как же я обосрался… – Чон тяжело оседает на пол и обещает себе больше никогда не пить. Как минимум, когда является чьим-то ситтером. – Думал ты реально умираешь.       – Ощущение было именно такое. – нервный смех вырывается сам по себе в качестве защитной реакции. За эти пятнадцать минут он увидел ад на земле, потому любая эмоциональная разрядка была жизненно необходима.       – Пиздец, ты прости меня, реально, я вообще не ебу, что на меня нашло. – Чон смачивает лицо той холодной водой из ванны и проводит её же по бритой голове – крайне освежает тело и разум.       Пак молчит, убирает намокшие локоны с лица и почему-то мягко улыбается. Обиды и злости на Чонгука он не держит, собственно, с кем не бывает, верно? Или просто пережитый им опыт потряс намного сильнее, чем недавние приставания. Ведь домогательство со стороны кого-то физически сильнее стали чем-то обычным и наверно не таким страшным, как раньше. Полапают, получат, что хотят, да отстанут, а блондин потом тихо поплачет в подушку и успокоится. – Да не парься. – отмахивается младший, не желая развивать эту тему дальше. – Закажешь мне такси?