О рае на земле. Откровения

Тосака Токиоми верил, что победа в войне будет принадлежать ему, великому магу, желающему достичь спирали истока. Кирей в свою очередь тоже ни на миг не усомнился в том, что судьба предначертала победу его учителю. Тосака Токиоми — представитель одной из трех семей, что были основоположниками войны за Святой Грааль, член Ассоциации магов, могущественный волшебник. С такой подноготной он не имел права проиграть. Более того, заручившись поддержкой Святой церкви и сына преподобного Котомине Ризея, ныне наблюдателя, маг значительно увеличил свои шансы на победу, что близились к ста процентам. Но даже так не это было главным залогом победы Токиоми. То была дикая карта, джокер, который маг смог вытянуть, завладев величественной реликвией, сброшенной чешуей змеи, что обрела бессмертие. Токиоми призвал Арчера, Вавилонского царя Урука, в чьих владениях была величайшая в мире «сокровищница», содержащая в себе подлинники фантазмов всех героических душ; легендарного и великого правителя Гильгамеша, что был на две трети — Бог и лишь на одну — человек. Царь Вавилонский — величайший из всех слуг, заносчивый и неуправляемый король, который даже Токиоми держал под страхом пронзительного и убийственного взгляда. Эта козырная карта должна была предопределить судьбу Тосаки Токиоми, стать неоспоримым доказательством его победы. Но своенравный Арчер словно искажал причинно-следственную связь, меняя, подтасовывая и маневрируя событиями в угоду своему удовольствию. Когда Грааль избрал Кирея в качестве мастера, в душе экзекутора было посеяно семя сомнения. Оно, словно продрав ядро в его внутреннем балансе, медленно, но верно, уничтожило последние признаки уверенности в своих поступках, намерениях и убеждениях, заставляя Кирея свернуть с выбранного пути. Вся жизнь в одно мгновение стала ему чуждой. Возможно, все эти годы сие праздное существование было следствием отрицания собственных желаний из-за моральных устоев и принципов, кодексом вбитых в его душу и тело. Вознамерившись нести на себе божьи догмы, Кирей наконец понял, сколь слаба его вера, сколь сильно он пытается отрицать очевидное, прикрываясь тем, что, если однажды изменит своим убеждениям, будет сломлен окончательно и породит величайшее зло, которое будет творить злодеяния, не ведая мук совести. Разочарование вновь утопило его в горе. Все те годы жизни, прожитые в упоении о чуде, священник молился за то, чего не в силах был достичь. Он не просил Бога о материальном. Не просил ничего незаконного или алчного. Всё, о чём были мольбы покинутого и оставленного высшими силами человека, лишь о мыслях о собственном самоопределении и смысле жизни. Это то, чего у Кирея, возможно, не было с самого рождения, но он искал ответы, чтобы достичь пика своего формирования и однажды прийти к ответу на вопрос: что же он такое? Судьба сделала его мастером Асассина. Величайшим долгом Котомине Кирея было помочь учителю. Но в душе его билось противоречивы и неприкрытый интерес к сути Эмии Кирицугу. На самом деле сама мысль о том, что чьи-то цели могли произвести на него такое впечатление и оставить неизгладимый след на его душе, были неприемлемы и греховны. Ни ради этого он жил все эти годы. Ни такую цель он поставил перед собой. Но тогда почему он так не желает мириться с поражением, с тем, что его долг выйти из сражения, еще даже начав борьбу? Сия греховная правда была непростительной, в ней заключались его противоречие и слабость. И тогда в его жизни появился загадочный слуга, изменивший всё его представление о мире и раскрывший устланные пеленой глаза. Котомине, чьё мировоззрение строилось лишь на поддержании религиозного течения своего отца и бесспорном желании стать наследником фамильного дела, потерял былую уверенность в мгновении ока. Величественный царь, что познал все плоды удовольствий по преданиям и чьи владения охватывают все богатства этого мира, отчего-то нашёл потеху разговаривать с преподобным, читая ему философские наставления о прекрасном бытие, которое должен вести человек. В душе Кирей всячески отвергал дурные мысли, которые могли сбить его с праведного пути, но даже для него стало невозможным сопротивляться греху. Искушающие слова змея, сподвигающие согрешить, свернуть с выбранного пути справедливости и встать на сторону зла; горящие алым пламенем азартные глаза с отблеском золота, пристальный взгляд которых прожигал насквозь; самодовольная улыбка на устах, что была улыбкой демона, предлагающего вкусить запретный плод — все это медленно, но верно ломало его дух сопротивления. Кирей был уверен — как только его воля будет сломлена, для нынешнего Котомине это закончится фатальным падением в чертоги ада. Как бы он не отрицал интерес к словам Арчера, как бы не пытался оправдать собственную самонадеянность и пустые надежды лишь долгом ученика, ему нечего было ответить Королю Героев, пережившему целые века. Он, Кирей, всегда был пустым сосудом, который пытался найти содержимое, чтобы наполнить себя до дна. Но эта пустота всегда была ложной и противоречивой, ведь на самом деле мужчина с самого начала знал, чего он желал, но не мог смириться с правдой, что окончательно бы сломила его. Кирей верил в Бога. Он ни на секунду не забывал о том, что был тот, чьим порождением он стал, не сомневался, что было существо, дарующее ему жизнь. Но за что бог одарил столь дефектной душой? Сие была карма за прошлые жизни или же баланс зла и добра в мире? Эти вопросы так и не находили ответа. Продолжая верить и искать, молясь всевышнему лишь о том, чтобы его мольбы были услышаны, Кирей надеялся творить благо во имя людей, но то не приносило ему никакого удовольствия. И тогда он подумал — кто ограничил эти рамки? Был ли то Бог или же это сделали люди во избежания хаоса? Тогда мужчина закрыл глаза, позабыв о столь дерзких мыслях, и снова продолжил самообман, купаясь в иллюзиях о несбывшихся мечтах. *** Удовольствие — форма души. Избегая то, что приносит радость и наслаждение, человеку приходится запирать себя в рамки приличия и морали, чтобы никогда не испытать эйфории и блаженства. Король Героев считал это верхом неприличия, глупости и ограниченности. Он не исключал, что каждый находит удовольствие в чём-то своём, что удовольствие имеет разные формы, и нужно лишь найти и придать ему форму. Но в то же время эти убеждения казались Кирею непростительной наглостью. А ведь это было лишь потому, что незваный гость бил в самые уязвимые места его раненой души, открывал старые залатанные раны, которые продолжали разлагаться и кровоточить. Ему казалось, что будь эти ранения материальны, то давно бы уже покрылись гноем. От этих мыслей становилось тяжко и дурно. Ограничения. Божественное проведение. Наказание. Грехопадение. Грешник. Добродетель. Праведник. Все понятия перемешались между собой в его голове, и тогда экзекутор почувствовал, как обрывается единственная нить, связывающая его со здравомыслием. «Запретный плод сладок». То, о чем мечтает человек, то, что является его истинным желанием, безусловно грешно и недостойно, но отчего-то так непостижимо. И когда перед ним предстал искуситель, с блаженной улыбкой на лице протягивающий то, к чему он так рьяно тянулся всю жизнь, но пытался одернуть себя, сил на сопротивление больше не оставалось. Если чистилище это проверка на святость, то он проиграл ещё тогда, когда родился на свет аморальным и в корне неправильным. Он решил, что найдет свой собственный Эдем, который спасет его от утопания в грехах, но то были лишь жалкие бесплодные попытки оправдания. И в момент, когда его холодные, лишенные жизни, руки прикоснулись к желаемому, всё в душе перевернулось, оставляя после себя лишь лютый мороз по коже и остаток жалости к себе от послевкусия. Причина для сражений Котомине Кирея заключалась лишь в поиске ответов. Он с жаждой познания стремился к тому, что было запредельно далеко, пытаясь постичь ответы на вопросы, которые, возможно, и не имели ответа вовсе. И первым вопросом, что задал мужчина себе, было: «Кто же он такой, Эмия Кирицугу?». Иронично лишь то, что тот, кто на ставил пастыря на путь истинный, был искусителем, глаза которого пылали алый цветом, таким же, как и тот запретный плод, который извратил Адама и Еву. *** Священный храм божий, преисполненный святостью, излучаемой аурой Котомине Ризея, был просторен и запутан словно лабиринт. Огромная капелла, к которой шла каменная дорожка, внешний двор церквушки украшал аккуратно выстриженный газон. За капеллой виднелись макушки хвойных деревьев, что укоренились вглубь тёмного и мрачного леса. При входе в церковь скрипящая дверь со скрипом закрывалась, и человек словно попадал в иное пространство, место, что было пропитано противоречивыми эмоциями — страхом и восхищением перед сим архитектурным сооружением. Зал был небольшим, но все же казался просторным и внушительным из-за высоких сводов потолка и абсолютно стерильных оттенков убранства, стены цвета слоновой кости отражали эхо каждого шороха, по боковым сторонам католической церкви одиноко пустовали скамьи для паствы, а посреди зала был воздвигнут величественный алтарь для молебен. В эпицентре алтаря находился престол. Далее церковь имела две двери, через которые можно было попасть из главного зала внутрь самого сооружения. Оттуда можно было наткнуться на кельи, в которых жили преподобный и его наследник, а также подземный храм в самом отдалении церкви, в котором каждую неделю проходило кварцевание помещения. Для Котомине Кирея церковь не имела совершенно никакой ценности, так как аура благоговения, что распространялась по всему зданию, была невыносимой для мужчины. Она подавляла его, склоняла к земле, заставляя постоянно чувствовать дискомфорт и вину за темные мысли, что изнуряли его день ото дня. В то же время тёмный подземный храм полностью удовлетворял Котомине, ведь пустой простор совершенно точно описывал его душу. Храм божий… после трагической гибели его отца не осталось никого, кто бы мог достойно занять место Котомине-старшего. Именно поэтому, даже зная, что он не имеет права становится священником, Кирей всё равно решил следовать выбранному пути, даже если это стоит ему обмана не только других, но и себя самого. Только в тот момент, как он пошёл против своих внутренних убеждений, только тогда в нём проснулось это желание. Это желание бороться как никогда. Это стремление к обретению бесформенного желания. И Святой Грааль ответил на непроизвольный зов его души, аккомпанируя с блаженной улыбкой на губах чужеземца, что буквально читал мысли владельца кельи, спокойно и расслабленно попивая вино из чужого погреба. И затем были те строки, льющиеся из собственных уст подобно мантре, взывающей через заклинание о новом контракте, который был с самого начала предопределен самой судьбой. «Я взываю к душе твоей, что подвластна мне, и судьба моя будет определена клинком твоим, внемли зову Святого Грааля, и если желаешь подчиниться разуму и воле сей…» «Клянусь, сие подношение станет плотью и кровью моей, Котомине Кирей, мой новый Мастер». В доказательство, что активация контракта прошла успешно, рука Котомине, на которой были командные заклинания, тянущиеся вплоть до локтя, запульсировала алым, словно отзываясь на зов их сердец.