Когда-то, в маленьком мире, где был только он и его мама, он думал, что солнце будет всегда.
Чтобы не произошло, солнце встанет, начнётся новый день, и он может попытаться продолжать
выживать. Даже если это трудно, даже если это больно, даже если он устал, голоден и не чувствует ничего, кроме холода, солнце встанет после тёмной ночи.
Он думал, что его шизунь был похож на солнце.
Но затем, когда мир горел, а боль в груди была раскалённой (без вины меча в его плече), он упал во тьму. В место, где никогда не было солнца, где не было ничего, кроме холода, и странного, словно ненастоящего, серого цвета, вместо неба. Всё было серым, грязным и чёрным. Всё, всё, всё.
Ничего зелёного, белого или даже красного.
И он сражался.
Как раньше.
Как всю свою жизнь.
Но рассвет так и не наступил.
Он дрался, не зная времени; он сгорал, не зная этому конца, когда его демоническая кровь кипела, а тело перестраивалось; он плакал, не так много, как хотелось, но так долго, что ему было нечем дышать.
Мэн Мо сказал, что шизунь
предал его; и ему хотелось выбить этому старику зубы; но здесь больше никого не осталось, и он… Ло Бинхэ просто хотел знать:
почему?
Но в Бесконечной Бездне не было ответов, только серость, гниль и кровь. Монстры, что никогда не заканчиваются; тени, чья глубина не даёт ему спать; мысли, которые говорят, что он
никому не нужен.
Но это неправда. Неправда же?
Он был нужен шизуню. Его шизунь всегда говорил ту или иную версию: «что бы этот мастер делал без Бинхэ?», и улыбался ему, так ярко, так светло, что он чувствовал себя цветком, выбравшимся из тени к солнечным лучам. Но здесь
так-так темно.
И он не ел, не пил, не отдыхал. Он так устал, что едва может стоять, но его тело просто продолжает и продолжает регенерировать. Та тварь с шестью глазами и ядовитыми клыками
прокусила его сердце; оно восстановилось; его глаза сухи. Это было больно.
Поэтому, однажды, он просто падает. Он не хочет вставать. И он не хочет умирать.
Он видит только серость, только темноту, только очередное чудовище, которое оторвёт его конечности, чтобы съесть у него на глазах.
Ло Бинхэ закрывает глаза; он не готов открывать их, чтобы увидеть это.
Тогда же он чувствует
запах.
Он знакомый; Ло Бинхэ знает, что где-то чуял его, до всего этого; до темноты и гнили.
Это
цветы.
Ло Бинхэ открывает глаза, делая резкий вдох; Ло Бинхэ смотрит, как голова чудовища над ним отлетает в сторону, отдельно от тела; Ло Бинхэ чувствует кровь, что окрашивает его самого и землю рядом с ним, когда пытается сесть; Ло Бинхэ слышит, как распускаются цветы.
И Ло Бинхэ видит
нежно-розовый; ярче, чем всё, что он видел за последние годы, кроме улыбки шизуня;
сливовое дерево, что цветёт насыщеннее жизни.
Видение, о котором он не ведал, что жаждал; мираж, который слишком совершенен, чтобы быть плодом его фантазии; надежда, которую он оставил.
И тогда он встречает мужчину
(не-человека, потому что такое чудовище не может быть человеком, — поймёт он позже); с глазами, как цвет иллюзорных лепестков, и силой, как у божества.
Тогда Ло Бинхэ встречает худшего человека, которого только могла подослать к нему судьба.
К его горлу приставлен чёрный клинок, а мужчина над ним усмехается резко и едко; сливы цветут над их головами, и Ло Бинхэ думает, что он встретил очередной закат, вместо рассвета, когда тот произносит:
—
И что здесь делает дитя Небесного Демона?
И Ло Бинхэ осознаёт, что абсолютно не понимает ни слова из уст этого мужчины.
— Извините? — спрашивает Ло Бинхэ на самом чистом китайском, котором может.
И получает недоумение мужчины в ответ.
Тогда Ло Бинхэ встречает человека, чья цель убить Небесных Демонов.
***
У Чхон Мёна было очень много дел.
То есть, очень и
очень много дел; знаете, у них есть
война, а он по какой-то причине (и голосов этих неблагодарных сопляков)
генерал, и ему надо быть среди своих старших, чтобы они не убили себя. Не говоря уже о секте, которая, как показывает опыт, рухнет, если он отвернётся.
(Это его вина; он привёл секту к краху; он не был достаточно силён, он не был рядом, когда секта горела; это его и только его вина; он должен был быть там.)
Но, на удивление, вражеская атака, которая должна была попасть прямо в лицо его глупому-вечно-отвлекающемуся сасуку, попал в него, когда он оттаскивал тупого сопляка с дороги. Эффект был мгновенным; и он не может не думать, что это была
ловушка, чтобы убрать его; и он попался в неё, как последний новичок. Чёрт подери, он заставит этих детей тренироваться на уклонение месяцами, чтобы они могли делать это даже во сне, когда вернётся.
Ах да! Об
этом.
Как опытный мечник, как заклинатель, как Святой Меч Цветущей Сливы, как бессмертный, что прожил почти сотню лет
(или всё же двести? ему стоит добавлять годы, что он был мёртв?) было бы сложно
не слышать о Бесконечной Бездне.
Месте без возврата.
Месте полного отчаяния, чудовищ и тьмы.
Место, также полное силы и удивительного множества перспектив для развития золотого ядра. Если бы здесь не было так опасно, он бы мог задуматься о том, чтобы отправить сюда второе и третье поколение в качестве годовой тренировки, вместо уединения в тех скучных пещерах. Разве нынешние дети не предпочли бы отрубать головы чудовищам, вместо медитации? (Голос его сахёнга в его голове кричит, что только он мог назвать это приятным времяпровождением; но, ох, его сахёнг никогда не понимал сути тренировок с нотками опасности. Как дети научатся плавать, если он со скалы не бросит их в океан?)
Бесконечная Бездна считается местом страха и ужасов, но всё что почувствовал Чхон Мён — это раздражение и усталость. Он хотел
есть, чёрт подери. Конечно, он мог бы и много лет прожить без еды и воды, на одной только своей ци (тем более, что он почти чувствовал, как за это время, его объём увеличился вдвое), но он
любил есть. И пить. Боги, он бы отдал руку за кувшин вина, чтобы скрасить эту
серость.
Чхон Мён никогда не думал, что его будет волновать такая вещь, как обстановка, но он может видеть, как это место пытается
угнетать его всем своим существом. Однако, единственное, что это делает с ним —
злит. Он чувствует, что сходит с ума от того, как долго он находится здесь.
И он знает, что если найти
правильный выход из Бездны (конечно, он не первый дурак, который попался и вернулся; сахёнг заставил его учить историю великих сект, большое спасибо), то можно
обмануть время. Это единственный факт, который держит его в тонусе, потому что он здесь
почти год. А его глупые ученики там, на войне, одни, без него, и он не знает, что он будет делать,
если они умрут, также как его сахёнги и саджэ в прошлый раз, и…
— Они сильные, — говорит он себе, сидя на панцире какого-то огромного насекомого с сотней ног; он делает вдох, массируя переносицу; — эти дети много тренировались, я знаю это. Я учил их.
Но достаточно ли? — спрашивает голос странно похожий на его прошлый; на того, кто потерял всё.
— Пошёл ты, ублюдок, — отвечает он призраку на краю своего зрения; в белом и кровавом, без руки и без жизни; тому, кем он был.
Чхон Мён больше не оборачивает назад; его первая жизнь не важна здесь; особенно здесь, в Бездне, что должна сводить с ума; с воздухом, что пытается отравить его и без того тесный разум. У него нет времени думать о неудачах, которые он не может исправить — ему просто нужно избежать ошибки будущего. И:
— Как же я хочу жрать! — кричит он, и его голос разносится без отражений, в нескончаемом пространстве из тьмы. Чхон Мён только фыркает, сдувая чёлку и уперев руки в бока, он оглядывается на дальнего родственника сороконожки, на котором сидел. Если подумать… у монстров же тоже есть мясо?
Голос Тан Бо говорит ему, что это плохая идея, его глупый друг говорит, как его врач, а не как друг, но не Тан Бо слоняется без дела последний год, не притронувшись ни к одной еде, потому что её
нет.
Что же, он не умрёт, если попробует.
Голос Тан Бо пытается напомнить ему об количестве людей, умерших от отравления желудка, но Чхон Мён его не слушает; если ни один яд Тан Бо не сработал на нём, что может сделать простое жаренное мясо? Ответ: он не умеет готовить.
Чхон Мён и раньше подозревал это, но не думал, что с его навыками всё так плохо… или дело в мясе? Чхон Мён даже не может вспомнить, когда он блевал в последний раз. Голос его сахёнга услужливо напоминает ему о том случае, когда ему было одиннадцать лет, и он выпил два кувшина вина на пустой желудок; ох, его сахёнг так долго кричал на него, что он до сих пор слышит этот звон в ушах. А ведь это было в первой жизни!
— Проклятье… — ругается он, и вытирает рот рукавом. Он будет ненавидеть себя за это после, потому что в Бесконечной Бездне также нет ничего, кроме
болот гнили, чтобы что-то помыть.
Он определённо убьёт того, кто кинул тот талисман.
Чхон Мён бредёт через пустоши, весело наступая на кости каких-то чудовищ, думая, что мог бы сделать из них что-то вроде стула, если постарается (может быть, флейту?), когда чувствует
это. Слабое, далёкое, едва горящее…
сигнатура ци.
Человеческое ци.
И Чхон Мён бежит.
Он не уверен, чего ожидал увидеть, но человеческая ци перемешалась с демонической, а повсюду было минимум шесть ползущих тварей, которые подбирались, как падальщики, которыми они и являются. Многие разбегаются от его присутствия, от запаха цветов, что прилип к нему за это время без нормальной ванны; как ни странно, в этом месте, полного такой дикой необузданной энергии,
его сливы становятся почти настоящими, цветя так долго, что могли бы заменить ему свечу.
И тогда он встречает ребёнка, тощего и грязного, такого уставшего, что жизнь едва цепляется за него.
У этого ребёнка ци Небесного Демона.
И Чхон Мён приставляет к его шее меч; это то, что должны делать заклинатели; это то, что он сделал перед смертью.
Чхон Мён, Святой Меч Цветущей Сливы — человек, что отрубил голову Небесному Демону. Чудовищу, сошедшего с неба, забравшего каждого из его секты, включая его самого. Почему Чхон Мён, Божественный Дракон Хуашань, должен сделать что-то иначе?
Вот только он смотрит не на монстра с заслуженным высокомерием и безразличием ко всему живому — перед ним ребёнок с теми же красными глазами, но такой уставший, такой измученный, такой…
брошенный.
Чхон Мён смотрит на мальчика, что младше любого ученика третьего поколения Хуашань.
Забытого, раненного и отчаявшегося.
Он не видит в ребёнке страха за свою жизнь, может быть,
смирение, и это… злит его.
Поэтому он усмехается, чувствуя презрение ко всему чёртовому миру. Он не был готов убивать детей, ради всего этого.
Даже демонов.
Чхон Мён не знал о себе такого факта.
— И что здесь делает дитя Небесного Демона? — спрашивает он, ненавидя то, что вообще оказался перед таким выбором. Он убил Небесного Демона, и должен сделать это снова, но… этот ребёнок не выглядит, как тот, кого он знает. У него
другое присутствие; его ци смешанная, и… может ли он быть каким-то правнуком
того ублюдка?
И тогда ребёнок заговорил с ним, слабым голосом, но не срывающимся:
—
Извините?
И Чхон Мён понимает, что
ничего не понимает.
— Что за херня, сопляк… — спрашивает он ещё раз, и получает растерянность без какого-либо признания понимания.
О нет. Чхон Мён убирает меч, наклоняясь к ребёнку, почти затмевая его от слив, цветущих позади. — Ты понимаешь мои слова?
Ребёнок устало моргает на него, это осознанный взгляд, без помутнения сотрясения или какой-либо травмы, но с тем же
не пониманием, которое он боялся найти.
Ну конечно, — думается ему немного истерично, когда он встаёт во весь рост, и прикладывает руку к глазам. Бесконечная Бездна необъятна в том, что это другое измерение, не имеющее границ, так ни во времени, ни тем более в такой мелочи, как
пространство.
Он точно убьёт парня с талисманом.
***
На данном этапе Ло Бинхэ почти уверен, что его шифу — это худшее существо, которое могла предложить Бесконечная Бездна (и Мэн Мо полностью его в этом поддерживает; они оба видели, как некоторые твари уползали, как только чувствовали запах слив). В начале было довольно трудно, так как им потребовалось несколько дней, чтобы донести друг для друга свои имена, но когда дело было сделано, то начались их попытки учить языки друг друга — и разве это не ещё одно доказательство того, что шифу существо этого места? У него язык, на котором даже не говорил Мэн Мо! А тот знал все языки демонов, по его словам, из-за того, что побывал в их снах. И да, Ло Бинхэ уверен, что это могло бы увеличить их шансы
понимать друг друга, если бы он или Мэн Мо
могли бы попасть в сны его шифу. Разумеется, Ло Бинхэ ещё не мастер сновидений, но эта защита… это дракон. Это чёртов дракон. И Ло Бинхэ пока не чувствует себя достаточно стабильно, чтобы сражаться с драконом.
Это возвращает его к тому, как в течении месяца ему позволяли отдыхать, набираться сил, и пытаться понять друг друга. В ход пошли рисунки на чёрной земле костями какого-то монстра, когда один что-то рисовал, а затем повторял это слово вслух, пока другой не выговорит его правильно; затем второй говорит это же слово на своём языке, снова и снова, пока у собеседника не получится. На самом деле, у него и его шифу, как оказалось, хорошая память на звуки, поэтому к концу месяца их загадок и угадаек они смогли более-менее сносно общаться.
Примерно тогда же Ло Бинхэ понял, что его шифу большой любитель поесть. Ло Бинхэ никогда не пытался готовить этих монстров, но желудок шифу так часто урчал, что Ло Бинхэ просто почувствовал себя неловко. Он бы мог приготовить что-то, попробовать это и, если всё хорошо, дать еду шифу, верно? Ло Бинхэ не уверен и в девяносто процентах слов, что произнёс его шифу, но Мэн Мо сказал, что ему должна была понравится данная дань, если судить по тому с какой скоростью он с ней расправился. И да, об этом: казалось бы, желудок его шифу был бездонным. (Это также добавляет больше очков в их теорию с Мэн Мо, что шифу — существо Бездны; в конце концов, одной той многоножкой можно было бы накормить сто мужчин, а шифу съел
пять за один присест).
А потом для Ло Бинхэ начался
ад.
Причина, по которой Ло Бинхэ начал называть шифу, ну, кхм,
шифу, довольно проста: шифу, или как он верно понял,
Чхон Мён, начал обучать его. Ло Бинхэ никогда не думал, что будет скучать по тому времени, когда его шизунь был жесток к нему, но, боги, он
скучает. Его шифу был далеко за гранью жесткого обучения.
Казалось бы, что его шифу решил переизобрести это понятие.
Ло Бинхэ не может сосчитать, как часто он
действительно начал стоять на грани жизни и смерти, и
правда бояться за своё благополучие. Мэн Мо, этот предатель, которого он даже не находит в себе силы винить в чём-то, покинул его через первую неделю, спрятавшись в глубинах его разума. Его шифу предпочитал бой, как основной метод обучения. Возможно, также дело было в том, что их ресурсы катастрофически ограничены, но, боги, Ло Бинхэ никогда не чувствовал себя настолько слабым, как когда шифу сбивал его с ног. Снова и снова. Раз за разом впечатывая его в эту чёртову чёрную землю, будь она проклята.
Потом шифу поднимал его, говоря и говоря, хотя Ло Бинхэ мог лишь догадываться о чём, поправляя его позу, его захват на чьём-то опасном мече с тёмной энергией, который они нашли среди костей. Потом шифу заставляет его повторять всё, снова знакомя его с землёй, поднимая и правя-правя его позы, так близко, глядя ему прямо в глаза, что это почти неприлично, учитывая какое молодое и красивое лицо у его шифу (но что существо Бездны могло знать о приличиях смертных?) Потом шифу отправлял его сражаться с другими чудовищами, уча его смотреть туда, куда он показывал, находя слабые места; это было сложно из-за разных языков, но он мог чувствовать направление ци шифу (то, что она похожа на человеческую, должно быть обманом), и понимать речь насилия, которую шифу демонстрировал против монстров.
Сливы расцветают вслед за клинком его шифу, такие же яркие и розовые, как глаза его шифу, также неумолимо и стремительно пробивая себе право на существование, и в такие моменты Ло Бинхэ иногда думает, что его шифу
мог бы быть богом, оставленным гнить в таком ужасающем месте.
Но потом его шифу, смеясь, показывает ему за спину, где находится подкравшийся монстр, в шаге от того, чтобы откусить его голову, пока он отвлекался, а его шифу, конечно, больше занят снятием шкуры с той змее-птицы, чем спасением своего ученика — и момент пропадает.
Нет, — уверен Ло Бинхэ, сражаясь за свою жизнь с большим трудом, потому что шифу связал ему одну руку, чтобы увеличить сложность испытания, —
шифу должен быть чудовищем.
***
У Чхон Мёна есть
так много дел, помимо того, чтобы учить демонического ребёнка выживать.
Он должен был просто бросить мальчишку, если не собирался его убивать, когда его слабое старческое сердце дрогнуло. Это же мятежное сердце не дало ему оставить дитя на произвол судьбы, когда тот не смог встать даже без его помощи, и ему пришёл поднять ребёнка на руки;
он был таким лёгким, таким худым, таким сломанным. Таким цепляющимся за него.
Поэтому да, он оставил сопляка рядом с собой. Он бы мог сказать, что решил следить за ним; что он хотел убедиться, что не совершает ошибку:
отпуская его; но Чхон Мён не был настолько склонен к самообману. Однако, он винит в этом его чёртовых детей; эти сопляки сделали его
мягким, тьфу. Что дальше, он начнёт подбирать сирот на улицах и приносить их в Хуашань?
По-моему хорошая идея, — улыбается голос его сахёнга в его голове, и он просто
чувствует, что тот смеётся над ним. Сахёнг сам сентиментальный старик,
конечно, он был бы рад его предложению;
будь он жив, он бы правда забрал всех детей с улиц, кто хотел бы пойти с ними.
Чхон Мён смотрит на ребёнка, на
Ло Бинхэ, его, возможно, единственного ученика, которого он
действительно может назвать таковым, не скрываясь ни от кого. Мальчик вырос за последний год, стал даже выше него (из-за чего он стал чаще сбивать его с ног во время их тренировок; с него достаточно непочтительных сопляков выше него), и он достаточно возмужал, чтобы из худого ребёнка превратиться в голодающего мужчину, который последнее десятилетие провёл на улице. Особенно это заметно по волосам.
О,
их волосы — это просто кошмар какой-то.
Чхон Мён никогда не был так близок к тому, чтобы отрезать всё это, да проклянут его предки; возможно, его ребёнок начал понимать намного больше его речи, потому что он попытался его остановить, хотя сам выглядел на грани; всё что Чхон Мён понял, было в духе:
шифу, если вы отрежете волосы, я же сорвусь и поступлю также! Этот ребёнок так часто называет его «шифу» вместо «сонсэн», что Чхон Мён ловит себя на том, что сам себя так называет. Количество слов, которые они выучили за год, поражает воображение. Чхон Мён не ожидал, что сможет справиться с чем-то подобным, но это даже неплохо; если он научит своих глупых детей этому языку, то они могут использовать его, как шифр между собой.
Также Ло Бинхэ талантливый ученик; точнее, очень талантливый ученик; казалось, нет ничего, чего бы этот ребёнок не смог сделать. Конечно, Чхон Мён не учил ребёнка
не из Хуашаня их техникам, но он прибавил ему много,
почти идеальной, базовой основы, и научил нескольким трюкам. Ещё немного и ребёнок сможет продержаться против него в спарринге дольше одной минуты! Некоторым детям третьего поколения до сих пор это не дано.
Или, возможно, ребёнок знает, как сильно Чхон Мён хочет свалить его с ног, и потому достаточно бдителен.
Но это всё равно похвально.
Если правда хвалить мальчика, то это,
безусловно и
бесспорно, за еду. Возможно, этот ребёнок был послан ему за всю его тяжёлую работу в обеих жизнях, потому что Чхон Мён не может со стопроцентной уверенностью сказать, что не продал бы душу за стряпню этого сопляка из
нормальных продуктов. Его сахёнги и саджэ могут говорить в его голове о нём, что угодно, но будь они живы, то немедля бы отдали бы весь бюджет Хуашань за одну тарелку этого
кусочка счастья.
Возможно, он немного плакал, когда впервые попробовал это.
Ло Бинхэ всё равно никто не поверит.
(Часть его хочет, чтобы его глупые дети попробовали такую еду.)
В какой-то момент Чхон Мён
привязался к сопляку. Это был плохой знак. Ему стоило бы уйти до того, как это произошло.
Если он привяжется слишком сильно, как он сможет оставить его?
Как он сможет не взять его с собой, где есть его секта, его дом?
Как он сможет защитить его, если его не будет рядом?
Что если он умрёт, как и все до него?
Тогда Чхон Мён, Святой Меч Цветущей Сливы, Божественный Дракон Хуашань, решает, что сделает этого мальчишку
сильнейшим, чтобы победить каждого в месте, откуда он пришёл.
(И Ло Бинхэ почувствовал морозную дрожь, пробившую его позвоночник.)
***
Ло Бинхэ начинает думать, что его жизнь с шизунем,
добрым и ласковым шизунем, это его воображение.
Он знал двух учителей в своей жизни: шизуня до всего этого, с ледяными глазами и острыми словами, и шифу,
который не знает милосердия. Оба оставили неизгладимые впечатления о себе, что он вряд ли сможет когда-либо забыть их. Поэтому шизунь,
мягкий и светлый шизунь, должен был быть иллюзией его отчаявшегося разума.
Да.
Так и должно было быть.
Потому что Ло Бинхэ не думает, что остался бы здравомыслящим, если бы его шифу когда-либо решил поговорить с его прошлыми учителями. Ло Бинхэ не настолько сильно верит в то, что разговор мог бы закончиться хорошо, потому что Ло Бинхэ наконец смог
объяснить причину, почему он
здесь, в Бесконечной Бездне. Если Ло Бинхэ и смог что-то узнать о шифу, то это о его чувстве
защитного собственничества.
И это нормально, Мэн Мо говорит, что это присуще каждому демону; вполне логично, что шифу, существу тьмы, это также близко.
Если честно, Ло Бинхэ в такие момент всегда вспоминает дракона в сознании шифу, мимо которого ни он, ни Мэн Мо так и не сумели пройти; и его шифу сам похож на дракона: опасного, сильного и
жадного. Боги, Ло Бинхэ не думал, что понимал что-то о жадности, пока не увидел с какой лёгкостью его шифу грабит мёртвых (куда, чёрт подери, девается всё это золото, которое шифу прячет в складки одежд?) или забирает нечто из, вроде как, древних цивилизаций. Ло Бинхэ не знает откуда в Бесконечной Бездне с ещё одним языком, которым не владеют ни он, ни шифу, раскидываются руины, и он тем более не знает, почему глаза его шифу загораются ярче звёзд, когда им удаётся что-то утащить с собой.
Ло Бинхэ, наверное,
должно волновать что-то из этого.
Внезапно, он осознал, что воспринимает Бесконечную Бездну, как
увеселительную прогулку со своим наставником.
Скорее всего, шифу приложил его об землю достаточно раз, чтобы он начал воспринимать это проклятое место с такой лёгкостью и, может быть, немного со
смехом.
Но, если совсем честно, больше всего — его это
пугает.
Ло Бинхэ не уверен, сколько конкретно прошло времени, и он не может уточнить у шифу, потому что у них
разное понимание времени, но, по оценке Мэн Мо, прошло почти три года.
Ло Бинхэ кажется, что прошло три десятилетия.
И, не поймите неверно, Ло Бинхэ благодарен шифу, как никому в своей жизни (даже если
добрый шизунь настоящий, Ло Бинхэ не думает, что тот бы смог ему
внушить естественное уважение к себе), но он чувствует, что ему
пора домой. Разумеется, он всё ещё недостаточно силён, чтобы победить шифу, но, эй, он смог
уложить своего шифу на землю пару месяцев назад, и это достижение он будет храниться рядом с улыбкой доброго шизуня в его сердце. Но, скорее всего, Ло Бинхэ сможет справиться с несколькими врагами. (Мэн Мо говорит, что он стал, возможно, сильнейшим демоном в их Царстве Демонов; но Ло Бинхэ уверен, что старик
преувеличивает, в конце концов, против шифу он может продержаться едва ли десять минут).
Поэтому, в какой-то момент, они натыкаются на чёрный меч.
И этот меч
манит его.
И рука его шифу покоиться на его груди, заставляя его отступить, оставаться на месте,
слушаться своего шифу.
— Стой на месте, сопляк, — говорит его шифу, и Ло Бинхэ понимает каждое слово, но этот меч… он
говорит с ним; этот меч
обещает ему выход, и… и его шифу бьёт его по лбу с лёгким намёком на ци. — Что бы оно не обещало тебе, не верь. Такие штучки рассчитаны только на идиотов, — шифу вряд ли ошибается; это не их первая находка, которая пытается контролировать их разум
(у Ло Бинхэ есть ещё один шрам, над тем, что оставил ему шизунь, на левой стороне шеи; его первый с тех пор, как он стал демоном; это было, когда его шифу увидел в нём кого-то другого, что едва не стоило ему жизни; Ло Бинхэ никогда не видел столько эмоций в глазах шифу, когда тот понял, что натворил; они не говорят об этом).
(— Мне жаль, мне жаль, мне так жаль, это всё моя вина, — задыхается его шифу, зажимая его рану на шее, вливая слишком много своей ци, держа его дрожащими руками.)
— Я знаю, — говорит Ло Бинхэ, и он давно не пользовался этикетом вежливости; он ни к чему тем, кто каким-то чудом смогли выучить языки друг друга.
Ло Бинхэ даже думать не хочет о том, чтобы попытаться добавить вежливость в их диалог и попытаться объяснить смысл всего этого; они достаточно видели друг друга
едва одетыми — что доставляет неудобств только Ло Бинхэ, к слову — чтобы он также размышлял о
почтении.
— Но, шифу… — он смотрит в сливовые глаза, которые уважает и боится в равной степени, — что если мы… найдём выход?
Его шифу фыркает, запрокидывая голову вверх и морща своё лицо в таких выражениях, которые бы не позволил себе ни один известный ему человек.
—
Оно только нанесёт тебе вред, — и на этом всё; его шифу заканчивает и ведёт его дальше и дальше от меча, полного обещаний, полного тьмы, полного могущества.
И Ло Бинхэ хочет быть кротким учеником, он послушен и почтителен, насколько это возможно, но… ему кажется, что он
сходит с ума.
Ему
нужно вернуться.
Даже больше и сильнее, чем он когда-либо хотел этого раньше; возможно, дело в мече и его влиянии; а может, дело в его страхах, что всё, что он знал и помнил неверно.
Может быть, он хочет вернуться, найти доброго шизуня, и спросить: почему?
Ло Бинхэ хочет столь многое, столь обширно многое, что задыхается от собственной жадности в этом вопросе.
И, возможно, он
боится своего шифу, как не боялся никого и ничего в своей жизни. Потому что, боги, его шифу такой пугающий большую часть времени, что Ло Бинхэ не может понять, почему ему иногда нравится находится с ним рядом. Шифу буквально
насильно сделал его своим учеником.
Поэтому со страхом, кусающим его пятки, и седыми волосами, которые,
он чувствует, должны появиться от этой авантюры… Ло Бинхэ
сбегает. И он бежит так, словно от этого зависит его жизнь. Хотя, почему «словно»?
Ло Бинхэ совершенно уверен, что от этого зависит его жизнь.
Поэтому он сбегает, когда его шифу спит
(он должен спать; он не остановил его; он не оглянулся на него) и бежит так, как никогда не бежал.
Ему всё равно кажется, что нежно-розовые глаза смотрят ему вслед.
Ло Бинхэ взбегает по древним ступеням, он хватает меч, забытый и брошенный, кем-то, кто его не волнует, он уверен, что время дышит ему в затылок. У него нет секунд, чтобы понять, чего хочет от него меч, он просто действует. Со всем остальным — он разберётся позже.
И он исчезает во вспышке чёрного, когда с него сыпятся розовые лепестки слив.
— Глупый ребёнок, — вздыхает Чхон Мён, чувствуя себя на весь свой возраст, включая смерть, — этот меч убьёт его, если он будет неосторожен. Мне казалось, что я научил его лучше, нет?
Голоса призраков на этот раз не отвечают ему, и он ещё раз вздыхает, с силой ломая стену позади себя, выпуская частицу гнева. Храм мёртвым богам рушится позади него, поднимая пыль и сгущая серость. Чхон Мён чувствует нечто схожее с досадой.
— Тебе лучше быть
в порядке, сопляк.
И он уходит к выходу в свой мир и в своё время, который нашёл почти три года назад.
Это заняло у него достаточно много времени.
