Твои черты

      Преподаватель окидывает раздраженным взглядом скучающую аудиторию. Сколько бы усилий не было им приложено, заинтересовать студентов своим предметом он так и не смог. —… Рахманинов был потрясающим композитором, который… — нудная лекция не имела конца и края, превращаюсь в какофонию бессмысленных звуков скрипящего голоса лектора, — … на этом у меня все.       От этих слов аудитория сразу же воскресает и спешит сбежать кто куда. Сынмин до этой минуты увлеченно занятый открытием такого предмета, как «скрепка», задумчиво сверлит русую макушку, сидящую на ряд дальше. Девушка с чего-то хихикает со своими подругами и спешит последовать примеру остальных студентов. — Если я еще раз увижу этот твой влюбленный взгляд, то я точно сблюю, — Чонин встает со своего места, попутно собирая тетради, — Ты думаешь, оно того стоит? Взял и сам себя накрутил… — Еще одно слово от тебя, и ты полетишь первым же рейсом с общаги. — категорично заявляет старший.       Ким Сынмин. Мальчик-отличник, женившийся на своей гитаре и не имеющий опыта общения с противоположным полом, кроме своей тети. Второй курс на вокальном отделении, вроде как с возрастом надо становиться умнее, Сынмин старается, но видимо получается не очень. Влюбленность отупляет — услышал однажды на каком-то подкасте о разбитых сердцах, и с этим он в принципе согласен.        Та волшебная влюбленность в девочку с хореографического факультета не заставила себя долго ждать. Так должно было случиться, он знал. А еще он знал, что у этой самой волшебной влюбленности не будет счастливого конца, ведь Джульетта нашла своего Ромео, и это отнюдь не Сынмин.       Хван-придурок-Хенджин. Главная звезда на пьедестале звезд. Его сиянию позавидуют бриллианты, а конец его самооценки можно увидеть только в космосе. Он сам по себе какой-то космический: неземная, плавная походка по кампусу, от которой готова потечь вся женская и не совсем часть универа; эта легкая манерность во всем; уверенный и незаметный флирт, а в общем и целом— противный он какой-то, этот Хван Хенджин. И все бы ничего, но это отвратное чувство, когда ты хочешь лезть на потолок от безысходности, съедает Сынмина изнутри. Он и она — главная пара универа, чье воссоздание ожидает пол мира. Ох уж эта искра, буря, безумие! Нет, не смешите Сынмина, он и так уже похож на психа.       Откуда в нем эта злоба не знает никто. Чонин, сочувственно глядя на соседа, хлопает того по плечу и отвечает, что пойдет занимать место в столовой. Сынмин вздыхает, пропуская прелый воздух через всего себя, заставляя прикрыть глаза и досчитать до пяти. — Эй, Сынмин-ни, что там насчет репетиции сегодня? — Хан Джисон — надежда мира на качественные трэки и забавный рэп, поворачивается к юноше и хлопает своими очаровательными глазками. А парень-то со вкусом во всем: и в музыке, и в одежде, и в любви. Встречается не абы с кем, а с самим Ли Минхо — звездой номер два (это как посмотреть) и чуть ли не самым небезызвестным танцором третьего курса. Их парочка наделала много шума, но цену они себе знают. — Думаю, что все в силе, — Сынмин кривит улыбку, разочарованно отвечая собеседнику, — Вот только барабанщика у нас все нет. И вот почему все из них либо неадекватные, либо полные идиоты?       Видимо, это было проклятьем их маленькой группы: абсолютно каждый, кто приходил к ним на пробу, вел себя как последний идиот или не имел абсолютно никакого понятия о музыке и чувстве ритма. А это все-таки важный показатель как для Сынмина, так и для остальных участников. Сам он играл на гитаре и исполнял тексты, написанные Джисоном и Бан Чаном, что является, так сказать, основателем их кружка по интересам. Любвеобильный, он умеет очаровывать всех и каждого, на Чана не обратит внимание разве что слепой. Его улыбка может затмить солнце, а крепкие объятия согреют даже в самые холодные дни.       И есть Сынмин. Он просто… есть. Учеба, учеба и учеба — единственное, что в него успела вложить мать перед тем, как запрыгнуть на какого-то засранца и исчезнуть в закате. Казалось, что в жизни-то больше ничего и не существует, но никак нет. Он порой сам удивлялся, откуда у него эта тяга к музыке, точнее, к ее исполнению. Может и сотворение красивых мелодий у него шло плохо, но вот исполнение, превращение простых слов и нот в звук у него получается отлично. Сам Сынмин гордится собой: главный вокалист их маленькой банды, хоть и остальные участники не отстают от него.       Вот только петь о неразделенной любви до того тошно, что руки не осмеливаются зажать нужные аккорды на гитаре. Петь, понимая, что она вполне реальная и сидит всего на пару рядов дальше — больно. И, быть может, он себя накручивает, заставляя чувствовать то, что не должен, но по-другому никак. Он сам загнал себя в этот угол страданий, что вылезти оттуда, пожалуй, будет нереально. — Чани-хен вроде сказал, что нашел кого-то адекватного. — Если так и есть, я буду готов ноги ему расцеловать.

***

      Жирной точкой этой эпопеи становится вечер, когда ему в край захотелось шоколадного молока. В тот момент он шёл по коридорам продуктового. Шоколадное молоко никогда лишним не будет. Вокруг стоит одинокая тишина, нарушаемая треском старых ламп и шумом редких машин за окнами магазина. Хлопья, шоколад… да где же эти холодильники?       Магазинчик уж не такой большой, но для Сынмина он кажется огромным. Голова тяжелеет от ненужных мыслей о сессии, не сданных проектах и, как ни странно, о девушке на пару рядов дальше. О.       Парень, как муха, врезается в прозрачные двери морозильников, яркие обертки молока и чего-то ещё перемешиваются в одну грязную кашу и расплываются перед глазами. Он со скрипом отлипает от стекла, наконец замечая ту единственную коробочку молока, что одиноко стояла совсем рядом. Вот чуть-чуть и он сможет дотянуться до неё рукой. Цветная обертка с тремя милыми коровками резко куда-то исчезает: чья-то другая, более изящная, но в то же время крепкая рука открывает дверцу и буквально из-под носа стаскивает последнюю надежду Сынмина на менее-депрессивный вечер. — Как дела, карапуз? — слышится уверенное за спиной. Карапуз.       Как легко и противно. Гениально. Слово эхом раздается в сознании, ставя в ступор. Да как он посмел? — заорал внутренний голос. Сынмин, не издавая ни единого звука, поворачивается. Лисьи глаза хитро посматривают на юношу, что попытался расправить плечи вровень оппоненту. — У меня к тебе разговор есть.       Так просто? Они почти синхронно выходят на улицу. Сынмин смотрит в пол, засунув руки в карманы свитера, а Хенджин, весь из себя такой важный, достает пачку сигарет. — Ну и? — Слабо раздается в прохладном вечернем воздухе. Сынмин выглядит подавленным, ожидая неприятный диалог. Что может интересного сказать ему Хенджин? — Она же тебе нравится, да? — Вопрос не заставляет себя долго ждать. Хенджин даже не смотрит в его сторону, делает первую затяжку. Он не выглядит раздраженным, скорее, уставшим и заинтересованным. — Хотя можешь не отвечать, это даже белке понятно. Вот только знай, мелочь, что у нас с ней все давно решено. Почему я говорю это тебе? Мне тебя жаль немного, вот и все. А нет, пожалуй, это самую малость раздражает, — очередная затяжка, выдох ядовитого пара и легкий хлопок по плечу, — Давай-ка закругляйся с этим, пострадал и хватит.       Малдший аж опешил, раздраженно шаркнул подошвой поношенных кед по земле. Какое благородство с его стороны. Хенджин докуривает сигарету, а у Сынмина начинает противно щипать нос от поступающих слез. Любовь отупляет и делает несчастным. Простая истина, пора бы запомнить. — Долго речь готовил? — это все слова, что смог найти в себе Сынмин. Пожалуй да, это все.