Ибо Ты благословляешь праведника, Господи;
Благоволением, как щитом, венчаешь его.
-Псалом 5:12
Чонин следовал за братом, шаги были бесшумными, когда они вошли в церковь. Его спина была надёжной защитной стеной для Чонина. Было слышно, как люди приветствуют их, и Чонин старался кланяться в нужном направлении, чувствуя себя скованно и неловко в чёрном пиджаке, который мама подарила ему в прошлом году на день рождения, намереваясь, чтобы он надевал его в церковь. Он кивнул отцу Киму, на его лице появилась страдальческая улыбка, когда старик бросил кислый взгляд на своего собеседника. Он уже поссорился с мамой из-за своего выбора обуви, поэтому был не в настроении, чтобы ещё и священник насмехался над ним. Святая вода была холодной, когда Чонин погрузил пальцы в таз, крест на его груди был привычным, когда он последовал за братом к исповедальне, где он рассказал о своем бесконечном списке грехов, требующих отпущения с помощью молитвы и покаяния, а затем снова последовал за братом к скамьям, которые их семья давно уже сделала своими. В церкви было тихо, несмотря на множество людей. На прихожан опустилась благоговейная тишина, и они позволили Богу наполнить их. Чонин занял своё место в дальнем углу, чётки уже были в его руках, он склонил голову, читая молитвы «Аве Мария» и «Отче наш», чтобы покаяться в грехах этой недели. Даже закончив молитву, он продолжал склонять голову, а бусины ритмично перекатывались в пальцах. Всегда было проще притвориться молящимся, чем пытаться разговаривать с окружающими, отбиваясь от вопросов об учёбе, увлечениях — как будто у Чонина было на это время — или, да смилуется Господь, о выборе обуви. Почему сам Бог был оскорблён парой Converse, Чонин не знал, но они были хорошими, и он не понимал, почему Бог не позволил бы его ногам чувствовать себя комфортно. Ему они нравились, и Хёнджин сказал, что они хорошо выглядят, когда он в последний раз надевал их на изучение Библии. Желудок Чонина странно сжался, когда он подумал о высоком мальчике. Он поднял глаза и стал искать глазами скамейки на два ряда выше, ожидая увидеть знакомую изящную шею. Он нахмурился, не увидев никого. Это было уже третье воскресенье подряд, когда Хёнджина не было в церкви. В животе Чонина зашевелилось беспокойство. Старшему мальчику не пристало пропускать что-либо, тем более воскресную мессу. Хёнджин всегда был очень набожным, как и его семья. Хёнджин был идеален. Он был идеальным учеником, идеальным наставником, руководителем одной из групп по изучению Библии, членом студенческого совета, лучшим в классе, популярным, с огромным количеством друзей и поклонников, которые следовали за ним, куда бы он ни пошёл. И Чонин их понимал. Хёнджин был прекрасен. Он был похож на ангела. Высокий, изящный, лёгкий и неземной. Его улыбка могла остановить движение, а смех был похож на перезвон колокольчиков. Красивые глаза, царственный нос, такие острые скулы, что Чонин боялся порезаться, если дотронется до них. Не то чтобы Чонин когда-либо мог к нему прикоснуться. Он не мог. Они не были друзьями. Даже не были близки. Они даже не принадлежали к одному классу в школе: Хёнджин правил классом А, а Чонин прятался в углу класса Б. Честно говоря, Хёнджин почти не смотрел на Чонина. Они разговаривали только по необходимости, или если случайно сталкивались в коридорах школы или у церкви. Иногда Чонин придумывал глупые вопросы, которые задавал Хёнджину на уроках Библии, чтобы услышать его голос, спокойно объясняющий смысл стиха. Чонин наблюдал за тем, как мягкие губы Хёнджина складываются в слова, которые он не слышал, погрузившись в свои мысли. Любовь к Хёнджину была похожа на тёмный синяк на его сердце. Запретный грех, который Чонин повсюду носил с собой. Только в темноте своей комнаты он позволял ей расцветать, наполнять грудь и заставлять кровь петь. Только в одиночестве, наедине с Богом, Чонин позволил себе признаться, как сильно он любит Хёнджина. Почувствовав, что щёки его раскраснелись, Чонин поспешно отвёл взгляд, в кои-то веке благодарный, когда отец Ким начал мессу, и позволил знакомым ритуалам омыть его. Всегда было намного проще не думать. Не думать о Хёнджине, о том, что от одной мысли о другом мальчике сердце Чонина забилось с бешеной скоростью, а ладони вспотели. Он даже не осмеливался вспоминать о тех случаях, когда они с Хёнджином разговаривали, и Чонин был просто взволнованным беспорядком. Чонин понимал, что не должен так себя чувствовать. Его любовь, какой бы чистой она ни была, была грехом. Поэтому Чонин не думал об этом. Ни о чем, потому что, пока он не думает, пока он игнорирует это, он не будет грешником. Он не ошибается. Если бы Чонин оставался добрым сыном-католиком своей матери, он был бы хорошим. Не идеальным, как его брат, но хорошим. А Чонин так отчаянно хотел быть хорошим. Он не думал во время мессы, просто позволял проповеди Отца омывать его, подпевал гимнам, принимал причастие и, наконец, позволил благословению снизойти на него, когда все закончилось. Только когда они вышли на стоянку, и холодный осенний воздух смыл туман, который оставили в его голове благовония, Чонин увидел родителей Хёнджина и снова задался вопросом, где их сын. — Мама? — растерянно спросил он, увидев, как пожилые мистер и миссис Ким осторожно подошли к родителям Хёнджина, в глазах пожилой госпожи Ким стояли слёзы, когда она обнимала миссис Хван. — Где Хёнджин? Я давно его не видел. Он заболел? — страх поселился в нём, когда на глаза матери навернулись слёзы. — О, милый, я думала, тебе уже сказали в школе, — сказала она, потянувшись рукой, чтобы убрать прядь волос сына за ухо. — Хёнджин скончался. Хёнджин… умер? Это не могло быть правдой, но слова матери звучали так искренне, и в её глазах отразилась боль, проступившая на лице Чонина. Сердце Чонина ещё не было разбито. Ему повезло — он не терял никого, кого любил по-настоящему и искренне, пока был достаточно взрослым, чтобы помнить об этом. Он никогда не чувствовал боли смерти и горя. В эту секунду ему показалось, что всё его сердце вырвали из груди. — У-умер? — Чонин заикался, дыхание покидало его лёгкие короткими резкими вздохами. — Что? Как он может быть мёртв? — спросил он. Его руки выдавали дрожь, которая пробирала всё тело. Он засунул их в карманы, спрятав от посторонних глаз, как секрет. — Он попал в аварию, когда был в Сеуле. На прошлой неделе родители похоронили его в своей старой церкви, — глаза матери были добрыми. Несомненно, она думала, что её сын оплакивает одноклассника. Далёкого друга. — Всё произошло очень быстро. Он не страдал, и теперь он у Господа, — добавила она, погладив сына по щеке. — К-как он может быть мёртв? — голос Чонина дрожал, вся грудь болела. Как он мог не знать? Как получилось, что люди не говорили об этом, как… как мог такой яркий и прекрасный человек, как Хёнджин, просто исчезнуть? Чонин даже не знал, что плачет, слёзы тихо катились по его щекам. — Пути господни неисповедимы. Он всегда забирает своих лучших детей. — продолжала мать, глядя на уходящую госпожу Хван, с прямой и сильной спиной. — Мне жаль, что тебе никто не сказал. Я даже не знала, что вы друзья. Не плачь, глупый ребенок. — вздохнула мать, притягивая Чонина ближе. Чонин мог только рыдать, осколки разбитого сердца просачивались из него на плечо матери, а люди только бросали на него усталые взгляды. Он не заметил, как его отец и брат отвернулись, нахмурившись.oOo
Прости меня, Господи, ибо я согрешил.
Я не могу перестать думать о нём. Даже если он с Тобой,
он всё равно преследует меня во снах.
Пожалуйста, освободи меня от этого испытания.
Я обещаю, что больше не буду так смотреть на других.
Пожалуйста, отпусти мне мои грехи.
oOo
3 года спустя.
— Феликс, клянусь, если ты снова украл мой кардиган, я тебя покалечу. — крикнул Чонин, наполовину опустив голову в рюкзак. — Я же говорил тебе, что хотел надеть его сегодня, — пробурчал он, доставая учебник по химии и заменяя его ноутбуком и романом, который он читал по современной литературе. — БЛ…ин, — крикнул Феликс, и вслед за этим раздался громкий звук. — Книги на полу — мои. Я потом уберусь. — прохрипел Феликс, запыхавшись, и заглянул в комнату Чонина. — Твой кардиган лежал на диване, дурачок, — сказал он, бросая большую красную кофту прямо в лицо Чонину. Тот поймал его в воздухе, скорчив Феликсу гримасу. — В следующем году никаких занятий в 8 утра. — Согласен, — сказал Феликс и, собрав свои вещи, скрылся в гостиной. В конце концов, они с Чонином вышли за дверь, смеясь и подшучивая друг над другом, когда мчались вниз по лестнице, как всегда, едва успев вовремя выйти из дома. Они побежали к автобусу, оба наслаждались короткой поездкой до кампуса, выйдя в одном и том же месте — редкость, ведь Чонину обычно приходилось ехать на несколько остановок дальше, чтобы добраться до научного отдела. Они не расставались до тех пор, пока Феликс не потащил свою спортивную сумку в сторону танцевальных студий, а Чонин продолжил путь к лекционным залам. — Обед? — крикнул Феликс, убегая, и широко ухмыльнулся через плечо. Чонин только рассмеялся и, улыбнувшись в ответ, ответил утвердительно, ускоряясь, чтобы не опоздать. Каждый день Чонин благодарил Бога за то, что тот подарил ему Феликса в качестве лучшего друга. Они познакомились в первый день учёбы в университете, стоя в одной группе незнакомых людей и выглядели одинаково испуганными. В конце концов, именно кресты, висевшие на шеях обоих, сблизили их, и это была нерешительная связь, возникшая из-за общей религии. Или почти общей. Феликс был лютеранином, и хотя их вера была похожа, они не были одинаковыми. И всё же Феликс понимал, почему Чонин встаёт рано в воскресенье, потому что он тоже вставал рано. Он тоже молился перед едой, а когда Чонин тайком сбегал с вечеринки, потому что люди напивались, тупели и распускали руки, Феликс обычно шёл за ним, его щёки были такими же розовыми, как у Чонина. Они оба ходили на занятия, которые не понравились бы их родителям — Феликс изучал танцы вместо политологии, а Чонин тайком посещал уроки литературы и поэзии между обязательными занятиями для получения степени инженера, которая медленно убивала его. Оба клялись, что когда-нибудь отчитают родителей и бросят свои двойные дипломы, прекрасно понимая, что никогда этого не сделают и в итоге останутся на ненавистной им работе. Они оба прожили уединённую жизнь со строгими родителями и, наконец, были отпущены в мир, потерянные и любопытные. Они с Феликсом были абсолютно одинаковы. Неважно, что Феликс вырос в Австралии и что он всегда предпочитал пиццу чокпалю. Неважно, что Чонин не танцевал и понятия не имел, хорош ли вообще Феликс в танцах. Они оба скучали по морю родного города, даже если их разделяли мили. Оба скучали по братьям и сестрам, оба хотели вырваться из своей скорлупы, не решаясь пойти наперекор своему воспитанию. В Феликсе Чонин нашёл утешение и понимание. Чонин вприпрыжку взбежал по ступенькам, и странное волнение охватило его, когда он приблизился к аудитории. Ему очень понравилась книга, которую им задали прочитать перед началом семестра, и он не мог дождаться, когда сможет обсудить её в классе. Потянувшись, он спрятал распятие под рубашку, защищая его от странных взглядов, которые, как он знал, в противном случае были бы направлены в его сторону. Опустившись на своё место, Чонин улыбнулся, радуясь, что в кои-то веки ему не придётся скучать на уроке.oOo
Чонин подошёл к танцевальной студии, зная, что Феликс опоздает. Весь класс был очень целеустремленным, и часто следующим ученикам приходилось прогонять их, чтобы они наконец перестали заниматься. Впрочем, Чонину было всё равно. Он был в хорошем настроении, утренняя спешка давно прошла, и он вдыхал летний воздух, наслаждаясь тем, что он снова в Сеуле и ему не придётся иметь дело со своими родителями в течение нескольких месяцев. Вдали от всего этого было свободно. Улыбаться, смеяться, не посвящать себя постоянно Богу. Просто жить. Быть хорошим христианином, но с открытым сердцем, готовым принимать людей, не похожих на него. Например, Феликса, который не нравился его родителям, потому что был лютеранином, или его бывший помощник с первого курса, а ныне друг Чан — как ни странно, тоже австралиец — который был агностиком. Было приятно узнавать людей, которые не были похожи на него. Но больше всего Чонин был рад оказаться подальше от отца Кима и его молчаливого презрения. Подальше от тихих осуждений и пристальных взглядов прихожан. Он улыбнулся, когда дошёл до танцевальных студий и увидел через большое окно, как Феликс бегает и в спешке собирает свои вещи. Он помахал рукой Минхо — одному из старших танцоров, с которым Феликс и Чонин часто общались, — когда тот промчался мимо него, чтобы успеть на следующее занятие. Старшекурсник одарил его кошачьей улыбкой, пообещав через плечо приготовить ужин для всех в конце недели. Чонин только улыбнулся и достал телефон, чтобы написать Чану сообщение и предупредить его, чтобы пятница была свободна. Чонин знал, что старшему парню было бы неприятно пропустить «семейный» ужин. Ещё несколько студентов улыбнулись Чонину, проходя мимо него, и Чонин почувствовал, как под рёбрами поселилось тёплое чувство. В этой части кампуса он вписывался в обстановку лучше, чем на другой стороне, среди студентов инженерного и химического факультетов. Он как раз убирал телефон обратно в карман, когда услышал голос, такой знакомый, что сердце Чонина заныло от давно забытой скорби. Голос, полный всего того, что Чонин когда-то желал и потерял ещё до того, как позволил себе почувствовать это. Это был голос мальчика, которого он называл своей первой любовью, голос, по которому он горевал в одиночестве в темноте своей детской комнаты. Он не слышал этого голоса уже три года. Чувствуя, как бледнеет его лицо, а в животе поселилась смесь трепета и ликования, Чонин повернул голову, почему-то ожидая увидеть его стоящим и улыбающимся, как обычно. Конечно же, Чонин не обнаружил того мальчика, которого ожидал увидеть. Его взгляд метался по всей площади, переходил с одного человека на другого, но ни знакомых темных волос, ни тех душераздирающе прекрасных глаз, которые до сих пор преследовали его во сне, он не обнаружил. Только высокий парень с отросшими обесцвеченными волосами и в мешковатой тренировочной одежде слабо всплывал в памяти Чонина, но даже со спины Чонин мог разглядеть серьги, болтающиеся в его ушах, темные линии, намекающие на татуировку, выглядывающие из того места, где футболка сползла с плеча. В руке он держал недоеденное яблоко, прижимая телефон к уху. Глупое сердце Чонина упало. Конечно же, Хёнджина здесь не было. Он был мёртв. Уже три долгих года. — Чонин? Чонин! — крикнул Феликс, и Чонин подпрыгнул, вернувшись в настоящее. Высокий блондин исчез в толпе. Сердце Чонина сжалось от боли. — Эй, что случилось, ты выглядишь так, будто увидел привидение? — спросил Феликс, его обеспокоенный голос наконец прорвался сквозь туман в сознании Чонина. — Тебе плохо? — Он суетился, прижимая тёплые руки ко лбу Чонина. — Извини, я просто увидел человека, который показался мне знакомым, — сказал Чонин, покачав головой, но затем заставил себя улыбнуться, — моя голова поспешила с выводами, — добавил он с натянутой улыбкой, с каждым вздохом дышать становилось легче. Чонин уже не в первый раз обманывал себя, думая, что он ещё жив. — Если ты уверен. — пробормотал Феликс, но беспокойство так и не исчезло. — Пойдём, поедим. Ты выглядишь так, будто тебе это необходимо. Ты хоть завтракал? — спросил он, ухватившись крошечной рукой за Чонина и с силой потянув его в сторону ближайшего кафе. — Да, — ответил Чонин, стараясь не споткнуться. Любой, кто недооценивал силу маленького тела Феликса, был просто глупцом. Он выглядел хрупким, но, как и Чан, был сплошными мускулами. — И ты должен знать, раз уж украл половину моего тоста, — добавил он с улыбкой, которая только усилилась, когда Феликс бросил на него взгляд через плечо. — Я купил хлеб, поэтому тосты мои, — надулся Феликс, хотя трудно было не заметить, как он старается не улыбаться. — Мой тостер, значит, мой хлеб, — ответил Чонин и рассмеялся, когда его друг ударил его по плечу.oOo
Мало что так успокаивает, как посещение воскресной мессы, когда на тебя падает Божий свет и ты получаешь благословение Христа через Евхаристию. Каждое воскресенье Чонин чувствовал себя новым человеком, каким-то образом успокаиваясь от знания того, что все его грехи прощены, что он чист и непорочен в глазах Бога. Ему хотелось, чтобы это ощущение длилось дольше, чем раз в неделю. Он улыбнулся, направляясь к автобусной остановке, стараясь не спешить, чтобы не нарушить день отдыха. Он слегка подпрыгнул, почувствовав, как в кармане зажужжал телефон, и удивился, увидев, что это звонит мама. — Мам, привет. Как дела? — Он ответил, когда взял трубку, и в его словах прозвучала растерянность. — Разве вы не должны скоро обедать? — Его родители не любили что-то делать, кроме как обедать и размышлять о слове Христа по воскресеньям после посещения мессы. Его отец очень трепетно относился к соблюдению дня отдыха. — Ты был в церкви? — спросила она с ноткой беспокойства в голосе. Чонин нахмурился и посмотрел назад, где над городом нависала огромная башня собора, величественная и угрожающая в своем величии. — Конечно, — ответил Чонин, — я только что закончил. А что? — Ты только что закончил мессу? — неодобрительно спросила она. — Почему так поздно? Мы всегда ходим на мессу рано утром. Только не говори мне, что с возрастом ты обленился. — Я хотел сегодня участвовать в латинской мессе, — оправдывался Чонин. Конечно, была месса в десять, но он обычно ходил на более позднюю, в одиннадцать тридцать. Во-первых, потому что это было на час позже, и ему приходилось довольно долго добираться, а во-вторых, ему нравилась латинская часть. Кроме того, это подвергало испытанию его насильно выученную латынь. — Ты же знаешь, что я предпочитаю латинскую мессу. Что вообще случилось? — спросил он, прислонившись спиной к столбу и следя за автобусом. Солнце светило ярко, оставался ещё хороший кусок лета. — Это… Отец Ким кое-что упомянул мне сегодня, и я забеспокоилась. — пробормотала его мать, явно пытаясь выразить раскаяние за то, что сомневалась в нём. Вот только ей это не очень-то удавалось. — А ты знаешь нынешнюю молодёжь. Они не могут дождаться, когда уедут от родителей, чтобы согрешить. — Мама, я веду себя в соответствии со Священным Писанием. — сказал Чонин, стараясь, чтобы его голос звучал уважительно. Он не хотел грешить сразу после отпущения грехов. — Ты хорошо меня воспитала. Я не отказываюсь от своей религии только потому, что переехал на несколько лет в Сеул. — Я до сих пор не понимаю, почему ты не мог учиться в Пусане, как твой брат, — сказала его мать, напряжённым голосом. Чонину захотелось выругаться. Спокойствие, царившее во время мессы, давно улетучилось, и он остался только в раздражении. — Потому что это один из лучших университетов во всей Южной Корее. Туда очень трудно поступить, мама. Ты должна гордиться, — сказал он, изо всех сил стараясь сохранить ровный голос. Все остальные были так впечатлены, когда он поступил в этот университет, но его родители оставались непоколебимы в своем недовольстве. В Пусане было лучше, чем везде. Чем ближе к дому, тем дальше от греха. — Конечно, я горжусь, — сказала его мать тем голосом, который она использовала, когда считала Чонина маленьким ребёнком, жаждущим внимания. — Но в Пусане лучше. Ты можешь жить дома. Ходить с нами в церковь. Ты будешь в безопасности. — Мама, я здесь в полной безопасности. Я не знаю, что сказал отец Ким, но мне здесь хорошо. Я учусь и расту. Я хожу в церковь и каждую неделю посещаю занятия по изучению Библии, — сказал Чонин, заметив в конце длинной улицы очертания своего автобуса. — Сеул хорошо ко мне относится. И я не могу вечно жить с тобой и папой. Даже Чонхван в прошлом году переехал. У меня всё будет хорошо. — Тебе будет лучше здесь, — насмешливо сказала его мать, — где я могу тебя видеть, — не так тихо добавила она, как, возможно, надеялась. — Я не останусь здесь навсегда. — сказал Чонин, и его слова показались ему ложью. — В любом случае, мне пора идти, скоро автобус, и я должен пойти к своему другу на обед. — Ты куда-то идёшь? В воскресенье? — спросила его мама, причём голос стал достаточно громким, чтобы Чонин услышал, как в другой комнате его отец захлопнул свою Библию. — Это просто обед, мама, сижу спокойно, пока он готовит для меня. Я работаю меньше, чем если бы был дома. Он просто хотел поблагодарить меня за то, что я помог ему с проектом на прошлой неделе. Я приду домой пораньше, — пытался оправдаться Чонин, прекрасно понимая, что ему это не удастся. Его родители очень странно относились к воскресеньям. Однажды Чонина отчитали за то, что он смеялся в воскресенье. — Тебе действительно стоит вернуться домой, — сказала его мать, напряжённым голос перед тем, как попрощаться, и не дав Чонину шанса ответить, в её словах звучало разочарование.оOo
Дорогой Господь,
Прости мои грехи и приведи меня к спасению.
Я буду стараться сделать своих родителей счастливыми.
Наставь меня и даруй им терпения.
Я знаю, что я грешный сын
oOo
Чонин застонал, склонившись над учебниками и чувствуя себя ещё более беспомощным, чем обычно. Голова раскалывалась от боли, а цифры на странице начали скакать, как муравьи. Его глаза переместились на роман, который он читал, и он издал глубокий вздох тоски. Он был в ужасном настроении. — Ты уверен, что не можешь просто поменять направление? — невинно спросил Джисон, подняв глаза от своей стопки конспектов. Они были разбросаны по полу в гостиной Минхо, некоторые из них долетели до Феликса, который спал на учебнике по социологии, и только Сынмин, которому тоже досталось от Джисона, выглядел так, будто ему это доставляет удовольствие. — Отец меня убьёт. — простонал Чонин. — Он уже разочарован тем, что я не хожу в тот же университет, что и мой брат, и что я не стал врачом. — А разве твой брат не юрист? — спросил Минхо, опускаясь на пол рядом с Чонином и осторожно отодвигая книгу от Феликса, чтобы ему было удобнее лежать. — Да, — пробормотал Чонин, уткнувшись в книгу, — я должен был стать врачом, а мой младший брат — инженером. Я испортил его грандиозный план тем, что меня тошнит при виде крови. — вздохнул он, наконец, вставая с пола. Спина уже ужасно болела от ссутулившейся позы над книгой. — Родители — странные люди. — сказал Джисон, покачав головой, глядя на свои беспорядочные каракули, — Например, мне повезло, что мой отец играл в рок-группе и принял мое желание заниматься музыкой, а вот родители Чани почти отреклись от него, когда он приехал сюда. — Дело не только в выборе факультета, — перебил Чан, входя в комнату и потягиваясь. Несколько суставов хрустнули, а живот выпятился, заставив Чонина отвести взгляд. Чан втиснулся рядом с Феликсом, и его лицо смягчилось, когда парень сонно прижался к нему. — Но ты же идеален, Чан. — вздохнул Чонин, кисло нахмурившись на домашнее задание по физике. — Ты хорош во всём, — добавил он, решив просто закрыть книгу. — Сомневаюсь, что мои родители согласятся с этим. — усмехнулся он. — Спасибо, что позволил мне переночевать, Минхо, — добавил он, мягко улыбаясь старшему мальчику. — Ты же знаешь, что мне нравится, когда ты в моей постели, — промурлыкал Минхо, за что получил шлепок по плечу от Чонина и писк от Джисона. Сынмин даже бросил на него острый взгляд поверх своей книги. Щеки Чана вспыхнули розовым румянцем. — Так или иначе, — сказал Чан, бросив быстрый неуверенный взгляд на Чонина, который был занят тем, что пытался увернуться от ответной щекотки Минхо. — Минхо, ты не против, если Бин приведет в пятницу одного из наших одногруппников с «Музыкальной композиции»? Минхо поднял голову, заинтригованный. — Неужели Железный Бин влюбился в кого-то? — спросил он с улыбкой, оставив Чонина задыхаться на полу. — Неужели кто-то наконец-то прорвался сквозь его тёмное ледяное сердце? Может, кто-то из наших детей наконец найдёт свою любовь? — добавил он со смехом, высунув язык, когда бумажный шарик, брошенный Джисоном, отскочил от его головы. — К сожалению, нет, — сказал Чан, переведя взгляд на Феликса, который только что бросил на него острый взгляд. Джисон ухмыльнулся, — Джини просто друг. У него не так много друзей и родственников, и… — Вы планируете усыновить его, если он будет ладить с остальными вашими детьми. — спокойно, как будто констатируя факт, сказал Сынмин, закрывая книгу. Он поднял голову и стал похож на профессора политологии, в которого постепенно превращался. — Бедняга хоть знает, что у него собеседование? — Я не усыновляю его, — защищался Чан, указывая на Сынмина, — а вот Бини — да. — Подожди, Хёнджин? — спросил Джисон, наморщив нос при упоминании имени. — Хёнджин из моей группы? Чонин, который только что убрал учебник по физике в рюкзак, потерял равновесие и грохнулся на пол. Это имя преследовало его. — Инни! — вскрикнул Чан, вскочив на ноги, заставив полусонного Феликса подпрыгнуть, когда он вскочил с дивана. — Что случилось? -обеспокоенно спросил Чан, когда и он, и Минхо начали суетиться. — Поскользнулся на бумаге. — пробормотал Чонин, чувствуя, как краснеют уши. Он покачал головой и легонько оттолкнул от себя Минхо и Чана. — Хватит суетиться, наседки, — проворчал он, глядя, как Минхо возится с его волосами. Сынмин лишь забавлялся, не делая ничего, чтобы остановить двух старших, суетящихся над младшим. — Но да, это тот самый Хёнджин. — сказал Чан и посмотрел на Джисона, когда наконец ответил ему. — Это не будет проблемой, не так ли? — добавил он немного натянутым голосом. Чонин с любопытством посмотрел на Джисона, который поспешил отвести взгляд. — Полагаю, его пение улучшилось, — угрюмо пробормотал Джисон, вновь заинтересовавшись своими нотами, — а ритм, о котором говорил Бини, довольно аккуратный, — сказал он, не обращая внимания на ухмылку Чана. — Полагаю, это и есть тот самый красавчик, который не сможет нормально читать рэп, даже чтобы спасти свою жизнь? — сухо спросил Минхо, улыбнувшись, когда уши Джисона начали краснеть. — Или, как ты его раньше называл «великолепный засранец»? — Я так понимаю, вы двое не ладили? — с улыбкой спросил Чонин, наконец-то стряхнув с себя последние остатки шока. Ему нужно было свыкнуться с этим именем. Его больше нет. Он ушёл. Ушёл. Ушёл. Его Хёнджин уже давно покинул этот мир, а Хёнджин — красивое имя, поэтому, конечно, и других будут называть так же. — Ну, простите, что я не повелся на его высокомерное дерьмо. — проворчал Джисон, выглядя слегка обиженным. Красный оттенок на щеках выдавал его смущение. — Я просто пытался помочь, а мистер Красавчик свалил. Я не виноват, что он меня разозлил. — А возможности просто оставить его в покое, как я понимаю, не было? — с улыбкой поинтересовался Чан. — Короче, у Хёнджина сумасшедшая семья. Слышал кое-что, и… у него всё плохо… если не считать того, что он выглядит как чёртов Адонис. И, типа, мужик знает, что он красивый, ладно. «Только не надо на меня злиться, когда я использую свои чары, чтобы отмазаться от несвоевременного выполнения своих обязанностей». — сказал Джисон, выглядя так, будто слова из него вытягивали силой. — Он определенно стал лучше. Правда, с ужасным чувством юмора, — тихо добавил он. — А что у него с семьёй? — с любопытством спросил Минхо. — Кучка придурков без чувства реальности. Видимо, они решили выгнать его, потому что он хотел заниматься музыкой и искусством, или ещё какой-нибудь ерундой. — вздохнул Джисон, слегка нахмурившись. — Он написал несколько текстов… преподаватель показал нам их без согласия Хёнджина, и если хотя бы половина этого дерьма правда, то у него была причина, чтобы стать мудаком. Минхо потянулся через стол и легонько похлопал Джисона по руке. — Вот почему он всё время сдавал задания с опозданием, — пробормотал Джисон так тихо, что его едва можно было расслышать, — потому что ему приходилось работать, чтобы прокормить себя во время учебы. Из-за этого как бы трудно злиться. Чан вздохнул, а Чонин почувствовал что-то странное при упоминании о родителях. Его глаза нашли столешницу, вмятина, вдавленная в дерево, заняла всё его внимание. — Хорошо, что Бини позаботился о том, чтобы Чан его усыновил. — со вздохом сказал Минхо. Его свободная рука легла на плечи Чонина, притягивая его к себе. — Что бы ты хотел съесть в пятницу, мой маленький Инни? — спросил Минхо, наклоняясь к Чонину. — Гальби-джим, — сказал Чонин, делая вид, что борется с Минхо, когда тот наклонился ближе, — конгнамуль и гиеран мари. — И кимчи чиге, — добавил Сынмин с видом завершённости. Минхо фыркнул, пробормотав, что другие супы не разрешены. Чонин позволил остальным орать и дурачиться, а Чан откинулся на спинку дивана, прижав к себе Феликса. Он смотрел на них, чувствуя, как что-то мягкое трепещет в его груди. Ему было интересно, чувствуют ли себя так другие люди в своей семье, или Чонин просто недостаточно совершенен, чтобы вписаться в свою собственную, потому что он никогда не чувствовал себя так уютно, как сейчас, сидя на полу старой квартиры, окружённый шумом и хаосом. Возможно, Чонину стоит разбить сердце матери и найти работу в Сеуле. Вообще уехать из Пусана и поселиться здесь со своим выводком бездомных животных. Наконец-то уйти от общины и воспоминаний. Наконец-то избавиться от призрака своего Хёнджина. Чонин откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Он должен был перестать думать о мёртвом мальчике. Он действительно должен был. Они были едва знакомы, и Чонину было неприятно, что с потерей мальчика он почувствовал себя так, словно потерял и часть себя. С того дня сны вернулись. Он догадывался, что многим обязан Хёнджину. Всякий раз, когда вера Чонина колебалась, когда его взгляд устремлялся туда, куда не следовало смотреть, когда парни заставляли его щёки розоветь, а сердце учащённо биться, он думал о мальчике, и никто, ни одна душа не была так прекрасна, как Хёнджин. Их глаза не были столь очаровательны, их улыбки не были столь манящими, их голос был грубым и хриплым по сравнению с его спокойным мелодичным голосом. Они могли бы заставить сердце Чонина биться быстрее, но никогда не заставляли его биться так, как Хёнджин. Они никогда не заставляли его чувствовать себя Икаром, устремлённым в небо. Гораздо проще было не замечать. Гораздо проще было скрыть это тёмное пятно на себе, потому что если это не Хёнджин, то тогда это не стоило проклятия. Чонину никогда не было так легко забыть о своей греховной стороне, потому что единственным, кто действительно мог увести его с праведного пути Божьего, был Хёнджин. Чонин никогда не мог расстаться с любовью к погибшему мальчику. Он цеплялся за неё, крепко прижимая к своему сердцу. Если Чонин любил покойного мальчика чистой любовью, то он не мог запятнать кого-то живого своим греховным желанием.оOo
Прости меня, Отец
Он снова приснился мне.
Я стараюсь не…
Я скучаю по нему. Не знаю, грех ли это.
Я стараюсь быть лучше.
Пожалуйста, просто позволь мне забыть его.
Пусть обретёт он покой от моей нечистой любви.
oOo
Чонин опустился в кресло на лекции по физике, голова уже начинала болеть. Он ненавидел физику, но для того, чтобы стать инженером, ему вроде как был нужен продвинутый уровень. Не то чтобы Чонин плохо учился. Тяжёлый материал, который ему с ранних лет навязывала мать, приучил его к тому, что всё это вызов, и даже если что-то давалось нелегко, было мало вещей, которым Чонин не мог научиться сам. Начиная с учёбы в средней школе, после того как он всю жизнь был на домашнем обучении, также показало, что он не просто смышлёный. Поступление в университет принесло облегчение, потому что внезапно всё оказалось на том уровне, на котором он привык учиться. Однако ему всё ещё не нравилось, как много времени приходится тратить на то, чтобы сделать этот курс понятным. Это отнимало время от его романов. Он вздохнул, поднял голову и, увидев, что профессора нет на месте, потянулся в сумку и достал последний роман, который как раз читал. Через несколько секунд он погрузился в слова на страницах, в жизнь главного героя, который был совсем не похож на Чонина, свободный и беспечный, плывущий по течению жизни. Чонину так отчаянно хотел почувствовать ту же свободу, ощутить вкус дерзости, который ему самому никогда не довелось бы испытать. Карандаш, вонзившийся ему между рёбер, заставил Чонина подпрыгнуть, и он с удивлением увидел, что профессор начинает лекцию. Посмотрев в сторону, он увидел Йедама, студента инженерного факультета, который понимающе ухмылялся. Когда их взгляды встретились, ухмылка Йедама сменилась улыбкой, он дружелюбно подмигнул, а затем повернул голову, чтобы посмотреть на PowerPoint, о котором начал говорить преподаватель. Чонин с тихим вздохом закрыл книгу и почувствовал, что щёки его раскраснелись — и не только от смущения. Он перевёл взгляд на изящные руки Йедама, зависшие над клавиатурой, длинные пальцы которого перебирали клавиши, словно музыкант. Почувствовав, что щёки покраснели ещё больше, Чонин отвёл взгляд, стыд лизал его, как адский огонь. «Грешник» — пронеслось в голове, и в знак искупления Чонин зарылся с головой в учебник физики, его руки летали по страницам, как птицы, добавляя заметки. Если он будет усердно работать, то все мысли исчезнут. Чонин не поддавался искушению.oOo
Чонин вздохнул с облегчением, когда наконец-то покинул лекцию по физике. Свежий воздух словно ласково гладил его по голове, когда он торопливо спускался по ступенькам здания, думая только об одном — о кофе. Чонину не разрешалось пить кофе. Его мать считала это ужасной привычкой, и страх того, что кто-то из её детей пристрастится к чему-либо, кроме доброй христианской веры, бесконечно раздражал её. К счастью, то, чего она не знает, ей не повредит, и, поскольку она ничего не знала о Джисоне, ей совершенно не нужно было знать, как он подсадил Чонина на кофе. В отличие от Джисона, Чонин предпочитал немного подсластить кофе и обычно добавлял в него молоко. Единственным плюсом лекции Чонина по физике было то, что она находилась рядом с музыкальным факультетом, а значит, Чонин мог пройти чуть дальше и насладиться кофе в более изысканном — и, по его мнению, гораздо более качественном — кафе, которое часто посещал сам Джисон. Как глоток свежего воздуха, Чонин распахнул дверь, и бариста с дикой причёской улыбнулась ему, как только увидела. Он бывал там уже достаточно часто, чтобы большинство сотрудников узнавали его, что было неудивительно, ведь он приходил туда с Джисоном, Чаном и Чанбином, и, в общем, трудно было куда-то пойти с кем-то из них и не быть замеченным. Чанбин был немного шумным… а Джисон — его ужасным пособником. — Двойной латте, самый большой, — заказал Чонин с болезненной улыбкой. Девушка с жалостью посмотрела на него, принимая оплату, и указала на зону ожидания в другом конце стойки. Чонин направился туда, стараясь быть как можно более тихим и незаметным. Теперь, когда с ним не было остальных, он чувствовал себя немного не в своей тарелке в простых джинсах и заправленном поло. Он не мог не смотреть на окружающих, обращая внимание на то, какие красочные и модные наряды были у большинства из них. Чонин завистливо вздохнул. Даже если бы он хотел одеваться по-другому, он знал, что будет выглядеть как идиот, если попытается надеть одну из кожаных курток Чанбина. Он был слишком прост, чтобы даже попробовать что-то необычное. Прислонившись к стойке, Чонин проследил глазами за девушкой, принимающей очередной заказ, и терпеливо ждал своей очереди. Он обвёл глазами зал, ненадолго задержался на ярко-красных яблоках в вазе с фруктами, а затем перевёл взгляд на парня, сидящего за соседним столиком. Он сидел за столом рядом с ним, повернувшись спиной, большую часть головы закрывали наушники, а его пальцы летали по клавишам, щёлкая «вкл» и «выкл», что становилось всё более и более раздражённым. Рядом с компьютером лежало большое яблоко, такое же, как те, что были в вазе с фруктами. Чонин моргнул, его руки немного согрелись, пока он продолжал бездумно смотреть на парня. Его волосы были выкрашены в светлый цвет, но немного отросли, оставив его где-то на полпути между двумя цветами. Иногда он наклонял голову, и маленький хвостик, в который он беспорядочно затягивал волосы, радостно подпрыгивал. Чонину хотелось прикоснуться к ним, ощутить светлые пряди. Узнать, мягкие ли они. Кожаная куртка висела на спинке стула, выставляя на показ пару бледных рук, выглядывающих из поношенной футболки с пятнами краски, которая выглядела так, словно её больше изнашивали, чем носили. Свет отбрасывал тени на нежную кожу, подчеркивая подтянутые мышцы, которые то напрягались, то расслаблялись при каждом движении. Пальцы Чонина подрагивали как от желания прикоснуться, так и от неутолимой потребности писать. Этот человек, даже со спины, был достоин сонетов и романов, целых миров, построенных вокруг него, империй и безмолвных лесов, безрассудной любви и глубокой, нескончаемой преданности. Сердце Чонина учащённо забилось в груди, дыхание стало сбивчивым. Он сделал шаг, привлечённый, как мотылёк на пламя. В голове пронеслось тихое «привет» и оправдание, что у него упала куртка или что-то ещё. Но почему-то Чонин знал, что должен поговорить с этим человеком. Чонин должен был увидеть его лицо, увидеть его глаза и услышать его голос. В голове Чонина пронеслись миллионы вымышленных сценариев, надежды и мечты, затаённое желание протянуть руку и… — Большой двойной латте, — голос бариста прорезал мысли Чонина как нож. Он подпрыгнул, с изумлением глядя на чашку, осторожно протянутую к нему. Он моргнул и поднял глаза, чтобы встретиться взглядом с девушкой с искусно уложенными волосами. Она перевела взгляд на парня со светлыми волосами, и на её лице появилась понимающая улыбка, когда она подмигнула Чонину. Стыд наполнил его, как яд. — Спасибо, — выдавил из себя Чонин, чувствуя, как бледнеет его лицо и холодеет всё тело. Сначала он думал выпить большую часть кофе в кафе, а вторую половину взять с собой в библиотеку, чтобы позаниматься, но вдруг ему стало невыносимо от мысли находиться там ещё хоть секунду. Бросив последний взгляд на девушку, он выбежал, едва не зацепив сумкой дверь. Он не заметил, как блондин обернулся и растерянно смотрел вслед убегающему Чонину, пока тот не свернул за здание.оOo
Дорогой Бог,
Пожалуйста, сделай так, чтобы это прекратилось
Освободи меня и защити от греха.
Я не хотел этого… Я правда не хотел.
Он был… Он был просто красив
Я буду хорошим, пожалуйста, я обещаю, что буду хорошим.
oOo
Чонин бросился вверх по лестнице, воздух вырывался из лёгких с такой скоростью, что он едва успевал за ним. Он бежал по ступенькам, тихо сожалея, что его ноги не были длиннее. Ругаться на людей было грешно, но если бы Чонин мог, он бы проклял руководителя библейского кружка в своей церкви. Они договорились закончить занятия до 16:00. Спойлер: они не закончили. Нет, потому что Хангёль, как обычно, просто сел за стол и начал одну из своих «дискуссий», под которой подразумевался длинный монолог о соблазнах мира, о том, почему женщин постепенно склоняют к сатанизму с помощью современной рабочей силы, и о всякой другой ерунде, которую он придумывал. Чонин давно перестал его слушать. Как только он закончил излагать свои мысли, Соджин, симпатичная девушка, которая вместе с Чонином начала посещать кружок по изучению Библии, попросила его проводить её на автобус. Ему хватило одного взгляда на приближающегося Хангёля, чтобы предложить бедной девушке свою руку. Он знал, что Хангёль хочет ухаживать за Соджин, они все хотели. И действительно, допустить, чтобы невинная девушка попала в руки этого человека, было бы близко к смертному греху. Поэтому Чонин ещё больше задержался. К счастью, они с Соджин должны были уезжать с одной остановки, и он с удовольствием болтал с ней до тех пор, пока ей не пришлось садиться. Пока она заходила в автобус, Чонин не мог оторвать от неё взгляда, и его охватило тошнотворное чувство. Он знал, что она должна нравиться ему больше, чем есть на самом деле. Она была бы идеальной, отец принял бы её, мама бы обожала, а братья по праву завидовали бы… Но Чонину хотелось просто убежать. При мысли о женитьбе… и девушках он испытывал лишь страх и отчаяние. Чонин тряхнул головой, заставляя себя сосредоточиться, и наконец подошёл к двери Минхо. Он едва успел постучать, как Феликс распахнул дверь и, лучезарно улыбаясь, втащил Чонина в гостиную. Чонин каким-то образом успел снять обувь, прежде чем предстать перед толпой, собравшейся в уютной комнате. — Смотрите, друзья, он пережил ещё одно церковное собрание, — усмехнулся он, толкая Чонина на грязный диван. — Извините, я опоздал, — прохрипел Чонин, полностью проваливаясь в несовпадающие подушки. Сынмин протянул ему стакан с водой, после чего элегантно уселся рядом с Феликсом и приветливо улыбнулся Чонину. — Всё в порядке, — сказал Минхо из кухни, в его голосе слышалась дерзкая улыбка. Чонин попытался благодарно улыбнуться Сынмину, осушив бокал одним махом и оставив его пустым на столе. Он бросил любопытный взгляд на бокал с вином, принадлежащий Сынмину. Чонину не разрешалось пить, поэтому его любопытство так и осталось любопытством. — Наши музыкальные идиоты тоже забывают о времени, так что ты далеко не последний, кто пришёл, — с досадой сказал Сынмин. Чонин достал свой телефон и нахмурился, глядя на часы. Они планировали встретиться в пять… Сейчас было уже немного за шесть. Чонин моргнул и посмотрел на остальных, которые только пожали плечами. — Ты же знаешь, какими они иногда бывают, — как всегда бодро сказал Феликс. Чонин вынужден был кивнуть в знак согласия. У этих трёх студентов-музыкантов была дурная привычка терять счёт времени, когда они находились в студии. — Не думаю, что мы увидим их раньше семи. — сказал Минхо, входя и бросая на стол несколько пакетов с закусками. Он бесцеремонно опустился на сиденье рядом с Чонином, обхватив его за плечи. — Мы как клуб брошенных жён. — И за кем же я замужем? — спросил Сынмин, приподняв бровь. Он перевёл взгляд на Чонина, который лишь улыбнулся ему, закатив глаза на выходки Минхо. К счастью, Чонин не был влюблён ни в кого из своих друзей. По крайней мере, он мог жить без этого клише. — Джисон. — со смехом ответил Феликс, когда Сынмин чуть не поперхнулся воздухом от его слов. — Чан, очевидно, принадлежит Минхо. Он, по сути, живёт здесь. — А ты возьмешь Бини, — добавил Минхо, и голос его зазвучал сладко. Щёки Феликса стали розовыми, и Чонин не мог не посмотреть на своего друга с некоторым замешательством, — вы идеально подходите друг другу. — Мы? Нет, — пробормотал Феликс, отводя глаза в сторону и зарываясь в бок Сынмина. — А я — грустный одинокий друг? — с наигранной обидой спросил Чонин, надув губы. — Как грубо. — Забирай Джисона, — сказал Сынмин со свойственным ему спокойствием и дьявольским блеском в глазах, — или ещё лучше… — А ещё лучше — новенького. — закончил за него Минхо, и на его лице расплылась улыбка, соответствующая злому блеску в глазах Сынмина. — Мы — четыре идеальные пары. Наверное, это судьба. В узком коридоре дверь распахнулась как раз в тот момент, когда Феликс собирался что-то сказать. Чан запрыгал на одной ноге, пытаясь снять ботинки и не упасть. — Мы так чертовски опоздали, извините, — сказал он, вваливаясь в комнату. Минхо не смог сдержать смех, да и Сынмин тоже. — Мы ничего не пропустили? — спросил Джисон, просовывая голову в дверь, а следом за ним и Чанбин. — Мы как раз говорили о том, что вы, наши дорогие мужья, нас бросили. — усмехнулся Минхо. Чан опустился на пол, глядя на Минхо огромными глазами. — Феликс как раз собирался предложить Сынмину сбежать, раз уж ни тебя, ни Чанбина здесь нет, — сказал он Джисону. — Мой Ликс никогда бы меня не бросил. — сказал Чанбин, быстрее других уловив шутку Минхо, и вытянул губы для поцелуя в сторону Феликса, который абсолютно покраснел. — Хотя я понимаю Сынмина. Если бы я был замужем за Джисоном, я бы тоже сбежал, — добавил он с ухмылкой и отпрыгнул в сторону, пока Джисон не успел его схватить. — К счастью для Чана, он слишком красив, чтобы сбегать, — ухмыльнулся Минхо, бросив взгляд на Чана, который выглядел так, будто задыхался. Чонин не удержался и закатил глаза. Иногда Минхо было слишком легко поддразнивать Чана. — Ты оставил Инни одного? — сказал Чан, прокашлявшись. Он опустился на пол, явно делая вид, что так и собирался сидеть. — Нет, мы выдали его замуж за нового парня, — сказал Сынмин, подмигнув Чонину. — Чанбин, — раздался от двери мягкий бархатистый голос, — ты мог бы сказать, что уже договорился о моём браке. Сердце Чонина замерло в груди от этого звука. — Я бы оделся получше, если бы знал, что встречаюсь с будущим мужем, — сказал новоприбывший, переступая порог. Незнакомец был высокого роста, с длинными стройными руками, тянущимися бесконечно долго, идеальными для того, чтобы крепко обнять кого-нибудь. Он был одет в забрызганную краской черную футболку и черные джинсы, потертые до неприличия. Его завораживающие глаза были подведены чёрным, что делало их ещё более поразительно смертоносными, когда он прислонился к дверному косяку, запустив руку в светлые волосы длиной до плеч. Ногти у него были чёрные, а из-под воротника рубашки выглядывала татуировка. Пухлые губы, накрашенные красным блеском, были растянуты в греховной улыбке. Чонин замер на месте, его сердце пропустило несколько ударов, и он просто уставился на него. — Все, — сказал Чанбин, его голос звучал далеко в ушах Чонина, — Познакомьтесь с Хёнджином.