Они упрямо продолжали Его спрашивать. Тогда Иисус выпрямился и сказал: — Кто из вас без греха, пусть первым бросит в неё камень.
— Евангелие от Иоанна 8:7
Молчание было неловким. Феликс переводил взгляд с Чонина на свои руки, а через секунду снова поднимал взгляд обратно. Его рот то открывался, то закрывался, словно он забыл, что хотел сказать. Чонин был ненамного лучше. Его руки теребили джинсы и он был уверен, что, если будет продолжать в том же духе, то сделает их ещё более растёртыми, чем они уже были. Он старался дышать глубже, бесцельно подыскивая нужные слова, но всё, чего ему хотелось — это снова убежать. — Я имел в виду то, что сказал вчера. — в конце концов начал Чонин, глядя на картину, висевшую на стене над телевизором. Это было то, что Феликс повесил недавно: розовые и голубые розы, переплетённые в лёгком абстрактном акварельном стиле. Это было красиво. — Меня не волнует твоя ориентация. Я не считаю тебя хуже других только потому, что ты решил переспать с тем, с кем по Библии не должен, — выдохнул Чонин из своих замёрзших лёгких. Сам того не замечая, он потянулся вниз, чтобы сжать распятие, и острия больно впились в его ладонь. — Ты сказал, что это грех. — пробормотал Феликс после того, как молчание затянулось на целую вечность. — Я спросил тебя, не нравится ли тебе Хёнджин из-за того, что он гей, и ты сказал, что это грех, — продолжал Феликс, в его словах сквозила обида. — Да. — с трудом выговорил Чонин, сильно сжимая распятие и отпуская его. Оставляя вмятины от углов, глубокие и красные борозды, вырезанные на его коже. Крошечный шрам на ладони болел. — Если верить Библии, это грех, — глубоко вздохнул он, — но я не Бог и не священник. Я здесь не для того, чтобы судить твою жизнь или осуждать твои грехи, это не моя работа. — Ты считаешь, что это отвратительно? — спросил Феликс, его голос был жёстким, а глаза впились в профиль Чонина. Парень всё ещё отказывался поднимать голову, чтобы встретиться взглядом с тёмно-карими глазами Феликса. — То, что мы с Чанбином вместе, вызывает у тебя тошноту? — Нет. — честно ответил Чонин. Закрыв глаза, он тихонько повернулся и открыл их только тогда, когда оказался лицом к лицу с Феликсом. — Но то, что ты мне солгал, ранило меня до глубины души. Я думал, что мы лучшие друзья, Феликс. Я думал, что мы понимаем друг друга. Неужели ты так не думал? Феликс просто смотрел на него тяжёлым взглядом. — Но это грех, — сказал Феликс, и точно также как у Чонина, его слова звучали скорее, как эхо чужого мнения, чем свои собственные убеждения. — Бог сказал, что мужчина не должен ложиться с другим мужчиной. Это неестественно, — голос становился всё более и более прерывистым с каждым словом. — Нахуй Бога, — резко сказал Чонин. Рядом с ним подпрыгнул Феликс, разинув рот. Впервые в жизни Чонин упомянул имя Господа всуе. И всё же его не поразила молния. Он остался жив. — Ложь — тоже грех, а ты, похоже, вполне нормально себя чувствовал. Чёрт возьми, даже я постоянно лгу, — сказал Чонин, упираясь дрожащими руками в колени. — Но ты… — Феликс попытался сказать, но Чонин уже не мог это выносить. — Я гей, Феликс. — сказал он, с трудом выговаривая слова. Они слетели с его губ и заполнили комнату. Его самый сокровенный секрет теперь был открыт стольким людям. — Я гей, и я думал, что ты это знаешь. Я думал, что мы одинаковые, запертые в ловушке веры, которая не позволяет нам любить, и я думал, что ты меня понимаешь, — потрясенно выдохнул Чонин, не в силах больше смотреть на Феликса. В комнате стало душно. — Я никогда не возражал против того, чтобы ты встречался с Чанбином, понимаешь? Мне всё равно. Или, наоборот, я зеленею от зависти. Ещё один грех, потому что я хотел бы это сделать. Я бы хотел… — голос Чонина дрожал слишком сильно, чтобы продолжать. Он так устал от слёз. — Я знаю, я умру в одиночестве. Конечно, у меня могут быть платонические отношения с кем-то, может быть, даже поцелуй, если это не слишком много, но это не будет принято. А я знаю свое сердце, Феликс. Я люблю всем своим существом, а не только половиной. — выдавил из себя Чонин, чувствуя, что произносит грязные слова. Он никогда не признавался в этом даже самому себе. — Но я жадный, Феликс. Я не смогу любить кого-то наполовину. Я хочу любить всем, что у меня есть: сердцем, душой и… телом. Мне грустно, что ты скрывал от меня свои отношения, но ещё больше я завидую тому, что ты можешь иметь то, что мне никогда не позволят даже попробовать. Феликс по-прежнему ничего не говорил, он просто смотрел на Чонина с открытым от шока ртом. — Муха залетит, — сухо сказал Чонин, отводя взгляд. Его кожа зудела. Казалось, что он голый, стыд прилип к нему, как жир. Он был грязным, грешным и отвратительным. Ему всегда говорили, что раскрытие секретов приносит облегчение, но это было не так. — Ты можешь не беспокоиться о том, что другие не знают. Я вчера случайно рассказал Чану и Сынмину, а Джисон и Минхо теперь тоже осведомлены. Учитывая, что у Чана длинный язык, Хёнджин тоже скоро узнает, но ты можешь сказать Чанбину… Только пообещай, что не будешь говорить, будто я веду себя как мудак. Это не так. Я действительно гей, — торопливо заговорил он, нервно дергая руками на коленях. — Я знаю, что ты не стал бы врать об этом. — сказал Феликс, и в его голос вернулась обычная мягкость. — Просто… почему ты мне ничего не говорил? — спросил он, и его лицо стало розовым, когда Чонин лишь приподнял бровь. — Ладно, понял. — Я знаю, мне не следовало сбегать, — сказал Чонин, прикусив губу и глубоко дыша. — Я понимаю, как это выглядело для тебя, но я просто был очень зол и не хотел на тебя срываться. Ничего страшного, если теперь ты меня ненавидишь. Я всё понимаю, — язвительно добавил он. — Я не ненавижу тебя, — поспешно исправил Феликс грубым голосом. — Просто ты был очень зол. Я никогда не видел тебя в таком состоянии. А потом ты не брал трубку, и я не мог до тебя дозвониться. Я думал, ты избегаешь нас. А потом ты вдруг оказался дома, но будто на самом деле нет. Это выглядит так, будто ты меня ненавидишь, — оправдывался Феликс. Чонину нечего было на это ответить. Они оба неправильно поняли друг друга. Они оба облажались. — Я был дома в Пусане на выходных. Поэтому я и не брал трубку. Телефон разрядился, а зарядку я забыл. — сказал Чонин. Ему не хотелось думать о родителях, поэтому он быстро продолжил. — Наверное, ты просто должен меня ненавидеть, — добавил Чонин, закрывая глаза, чтобы сдержать слёзы. Чёрт, он устал плакать. — Вряд ли Чанбин когда-нибудь заговорит со мной, а Чан, Хёнджин и Сынмин, похоже, считают меня отбросом общества. Минхо и Джисон не настолько злы, чтобы выбирать сторону, но они тоже будут рядом с тобой. — Чанбин тебя не ненавидит, — вздохнул Феликс, немного придвинувшись к Чонину. Его рука нерешительно висела рядом, словно он хотел протянуть её. — И остальные тоже. Я думаю, что Чанбин немного вышел из себя, признаю. Но он не ненавидит тебя. Он просто пытался защитить меня. Мне было… мне было очень больно, — сказал Феликс, и его слова окрасились стыдом. — Не думаю, что ты читал его сообщения. — мрачно сказал Чонин, его голос звучал как-то неправильно и искаженно. — А Хёнджин… скажем так, у него теперь есть причины меня недолюбливать. Кроме того, я не уверен, что мы все такие уж хорошие друзья, как нам казалось, — осмелился сказать Чонин. Он проигнорировал болезненный звук, изданный Феликсом, и выдавил из себя следующие слова. Всё равно это было похоже на правду. — Я не думаю, что человек, за которого вы все меня принимаете, — это я. Как будто вы все сразу решили, что я должен быть мудаком. Вы даже не спросили, где я был, и не дали мне презумпцию невиновности. — прошептал Чонин, не дав Феликсу возможности ответить, прежде чем продолжить. — В любом случае, ничего страшного, если я тебе не нравлюсь. Я съезжаю после экзаменов, — сказал Чонин, делая очередной вдох. В груди у него было странно тесно. — Что?! — воскликнул Феликс, его глубокий голос звучал сердито, а глаза впились в лицо Чонина. — Ты можешь попросить Джисона переехать сюда. Я знаю, что он ненавидит свое общежитие, а за квартиру всё равно придется платить в течение года. — сказал Чонин, чувствуя, как воздух с каждой минутой становится все гуще и гуще. Становилось трудно дышать. — Только, может быть, ты позаботишься о моих растениях? — спросил он, чувствуя ещё одну душераздирающую боль в груди. — Чонин, что значит, ты съезжаешь? Куда это ты собрался? — спросил Феликс, его раздражение сделало его голос более глубоким. — Я возвращаюсь домой, — сказал Чонин и слова тяжестью повисли на нём. — Какого хуя?! Ты говоришь мне, что тебе всё равно, что я гей, и первое, что ты мне говоришь, это то, что ты не можешь продолжать жить со мной, что это за хрень? Кем, чёрт возьми, ты себя возомнил? — Феликс усмехнулся, отодвигаясь назад, чтобы оказаться как можно дальше от Чонина на диване. Чонин пытался отдышаться, глядя на изображение голубых и розовых роз над телевизором. Они, как ни странно, успокаивали. — У меня нет выбора, — выдавил из себя Чонин, его лёгкие стали казаться каменными, — родители хотят, чтобы я вернулся домой. Мама узнала, что я гей, как и мой брат. Они хотят, чтобы я был подальше от греха, вернулся домой, где они могут быть уверены, что я не сделаю того, что они не одобрят. — Блядство. — сказал Феликс, вся злость покинула его при этом слове, и прежде чем Чонин успел заметить, Феликс прижался к его боку. Его руки обхватили Чонина так крепко, что стало больно. — Я не позволю этого, Чонин. Они не заберут тебя у меня. — Я не думаю, что у меня есть выбор, — прошептал Чонин, голос его дрожал, когда он окончательно потерял контроль над слезами.oOo
— Я просто хотел, чтобы ты мне рассказал, — сказал Чонин, бесцельно глядя в потолок. В конце концов, они с Феликсом расплакались в объятиях друг друга, как маленькие дети, и в итоге просто легли на пол. Им было легче говорить, когда не нужно было смотреть друг на друга. — Ты когда-нибудь собирался мне сказать? — продолжал он мягко, без всякой злобы. — Да, — мягко признался Феликс, протягивая руку Чонину, — я знаю, что это не поможет, но я и другим не хотел говорить. Я влюбился в Чанбина с того самого дня, как Чан нас познакомил, но я… — Боялся, что ничего не получится, — закончил за него Чонин, полностью его понимая. — Да, — сказал Феликс, — мы ведь знаем друг друга как друзья. Если бы мы встречались тайно и расстались, то, по крайней мере, могли бы сделать вид, что ничего не произошло, но если бы мы втянули в это всех вас… что ж, вам всем пришлось бы выбирать сторону. — Я бы выбрал тебя. — поддразнил Чонин, и в его груди стало немного легче. Но всё же на нём оставалась огромная тяжесть, которая неприятно давила на сердце. — Если он тебя обидит, я брошу ему на ноги одну из его гантелей. — Если он сделает мне больно, я тебе разрешу. — усмехнулся Феликс, и от его хихиканья Чонину стало легче дышать. — Чёрт, это превратилось в бардак, не так ли? — вздохнул он, крепко сжимая руку Чонина. — В точку. — сказал Чонин, возвращая Феликсу его крепкую хватку. В конце концов, это было единственное, что держало его на плаву. — Мне очень жаль, что ты думал, что не можешь рассказать что-то столь важное. Но… Ну, ты же знаешь, что они говорят о гомосексуализме. Мне повторяли, что я должен сдерживать себя с тех пор, как я впервые признался, что хочу взять мальчика за руку, когда мне было лет тринадцать. — Чёрт, ты знаешь об этом так давно? — сказал Феликс, удивление окрасило его слова. — Я понял это только в шестнадцать лет. Это была одна из причин, по которой я решил уехать. Я хотел наконец-то вздохнуть свободно вдали от церкви. Мне не разрешалось даже думать о том, что я гей или би, к которым я себя причисляю. Даже близость с кем-либо из гомосексуалистов рассматривается как грех. Это токсично. — Моя мама хочет, чтобы я женился, — признался Чонин с сухой ухмылкой, — она думает, что это меня вылечит. — А я думаю, что будет только хуже, — сказал Феликс, дрожь пробрала его худое тело от того, что он ясно представил себе брак с нелюбимым человеком, — но ведь ложь — это грех… Разве тебе не придётся лгать, если ты женишься на девушке? — Я думаю, что мне придется не только лгать. — пробормотал Чонин, покачивая головой из стороны в сторону. — На самом деле я бы никогда этого не сделал. Любовь должна быть священна. Это дар Божий. Брак должен быть праздником этой любви. Мне кажется, что это неправильно — идти под венец с человеком, которого я не люблю. Я хочу быть похожим на своих родителей, понимаешь? — Хм, если бы брак моих родителей был хорошим, то конечно. Но опять же, иногда я сомневаюсь, что они женились по любви, или потому, что от них этого ждали. Чёрт, я просто хочу быть счастливым. Даже если я не могу выйти замуж, на данный момент это просто ещё один грех. — сказал Феликс со вздохом. — Я люблю… Я люблю Чанбина. — Хорошо. — Чонин наконец-то позволил себе почувствовать трепет счастья за своего друга. — Он тоже тебя любит? — Да, — ответил Феликс, такой легкомысленный и счастливый. Чонин улыбнулся, глядя в потолок, не обращая внимания на уродливую зависть в груди. Это было неважно. Даже если он не может быть с Хё… с кем-то, это не означает, что он не может радоваться за своего лучшего друга. — Хорошо, — улыбка украшала лицо Чонина, — только больше никакой лжи, — добавил Чонин, поднимая руку Феликса и сжимая её. — Больше никакой лжи, — пообещал Феликс и радость прояснила его голос. — Кстати, я ударил Хёнджина коленом по яйцам. — оповестил друга Чонин, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. — Просто для полной ясности, когда будешь разговаривать с ним в следующий раз. У меня такое чувство, что дружба между ним и мной сейчас невозможна, — добавил Чонин, чувствуя странную тяжесть в груди от осознания того, что он никогда не станет для Хёнджина ничем иным, как злым болезненным воспоминанием. — Какого хрена, Инни? — Феликс сел и посмотрел на Чонина, его светлые волосы торчали во все стороны. — Что он сделал? — Скажем так, он это заслужил. — вздохнул Чонин, закрывая глаза. — А ещё я вроде как мог поцеловать его перед этим, — уже тише добавил он. Слегка приоткрыв глаза, парень увидел, что Феликс смотрит на него с открытым ртом. — Что также было полностью его виной и имеет отношение к тому, почему я ударил его коленом по яйцам. — Какого хрена? — ответил Феликс, закрыв рот и растерянно моргая. — Мне кажется, что здесь есть какая-то предыстория. — Хм, вроде того, но ты должен вытащить это из Хёнджина. У тебя есть моя версия, — сказал Чонин, слегка покраснев при воспоминании о поцелуе. Его характер действительно был ужасным. — И, возможно, впредь он не захочет часто приходить сюда, так как я пригрозил, что сделаю это снова, если он хоть раз покажется мне на глаза, — добавил парень со смущённой улыбкой. Феликс только приподнял бровь. — Ну, вот как-то так, — тихо пробормотал Чонин. — Хм, ты так и не расскажешь. — пробормотал Феликс, закатив глаза, но он улыбался, поэтому Чонин решил, что всё в порядке. — В общем, мне тоже очень жаль. Минхо и Джисон постоянно твердили мне, что мы, должно быть, неправильно тебя поняли, когда ты ушёл. Я должен был просто прислушаться. — А я должен был сказать тебе, что еду в Пусан, когда поддался на уговоры матери, — пожал плечами Чонин, — я думаю, мы все облажались, но что есть, то есть. — Нам придётся пройти через ад, чтобы всё исправить, не так ли? — со вздохом спросил Феликс, снова ложась рядом с Чонином. — Так и есть, — Чонин закрыл глаза и положил руку на грудь, где лежало распятие. Это будет непросто — собрать их жизни воедино.oOo
Хангёль был сегодня не в духе. Чонин тяжело моргал, изо всех сил стараясь не заснуть, когда мужчина начал свою третью за день тираду. Он огляделся по сторонам, обнаружив ещё нескольких человек, которые, похоже, тоже перестали следить за ходом дискуссии. Чонин тихо вздохнул, глядя на Библию в своих руках. Черная кожа слегка потёрлась от многолетнего использования, но знакомая поверхность по-прежнему была в хорошем состоянии, несмотря на часы, которые Чонин провёл в поисках скрытых в ней ответов. Обычно ему удавалось найти то, что он искал, но теперь ему казалось, что чем больше он ищет ответы на вопросы о своей вере, тем больше появляется дыр и недостающих частей. Раньше это было легко. Следовать тому, что, по словам отцов и его родителей, проповедовала Библия. Теперь же казалось, что это не имеет смысла в том контексте, который ему был дан. Чонин не был уверен, потому ли это, что Библия просто не предназначена для решения проблем XXI века, или потому, что она никогда не имела смысла для кого-либо. Он посмотрел на Библию, лежащую у него на коленях, и впервые почувствовал, что слова в ней бессмысленны. Все истории, сказки и моральные уроки его детства казались такими глупыми. Часть историй казалась странной, в другой части «добрые люди» творили богопротивные дела, спали с собственными дочерями и убивали своих сыновей. Как они могли быть праведниками, а чистая романтическая любовь Чонина была «противоестественной»? Другая же часть библейских историй, казалось, была переписана и переиначена столько раз, что первоначальный смысл был утерян переводами и временем. У Чонина никогда не было кризиса веры. Он никогда не сбивался с пути, как многие его одноклассники. Он не сбегал на пьянки, не заводил тайных подружек, не пытался разобраться в себе нечистыми методами, потому что был уверен, что знает, кто он такой: ущербный сын своих родителей, готовый на всё, чтобы выглядеть достойным в их глазах. Но теперь каждое утро он смотрелся в зеркало, и в ответ на него смотрел незнакомец. Чонин всегда был праведным и набожным ребёнком, так почему же он родился грешником? Он соблюдал все правила, данные ему церковью и родителями, и никогда не позволял себе расслабляться и грешить ради всего святого. Он всегда сдерживал себя, прятал неприглядные стороны от посторонних глаз, но, похоже, это ничего не меняло. Для всех он был рождён для греха. Чонин устал быть грешным только потому, что так считали другие. — И на этом, я думаю, мы должны закончить на сегодня, — сказал наконец Хангёль. Чонин едва смог скрыть улыбку от вздоха облегчения, пронесшегося по комнате. Время было уже позднее и Хангёль едва успел попрощаться, как первые несколько человек выбежали за дверь со всей возможной скоростью. — Сегодня опять молчал, — поддразнила Соджин, подходя к Чонину. Плиссированная юбка задевала колени. Длинные носки позволяли выглядывать скромному кусочку кожи чуть ниже колена. Чонин улыбнулся ей, заметив, как хорошо она выглядит. Он подумал, не нужно ли ей куда-то идти, ведь на её глазах был виден даже едва заметный намек на персиковые тени для век. Даже её верхняя одежда, длинное серое пальто, выглядело так, будто его надевали на воскресную мессу, а не на изучение Библии. — Да. — пробормотал Чонин, убирая Библию в сумку и натягивая куртку. Было уже почти начало октября, и начинало холодать. — Знаешь, я подумал, что позволю ему насладиться моментом, — улыбнулся Чонин, предлагая руку. Соджин с улыбкой приняла её. Как обычно, с Соджин было легко. Они могли говорить обо всём, смеяться и просто находиться вместе. Они были так заняты разговором, что не заметили, как подъехал и уехал автобус Соджин. — О, — сказал Чонин, его щёки покраснели, когда автобус уехал, — прости меня, Соджин, я просто болтаю без умолку, — вздохнул он с кривоватой улыбкой. — Всё в порядке. — ответила Соджин, как и подобает хорошему человеку, коим она и была. Её щеки стали розовыми от холода, и она теснее прижалась к Чонину, глядя на него из-под ресниц. — Ты можешь ехать, я подожду одна, — сказала она с мягкой улыбкой. — Нет, я не хочу, чтобы ты оставалась здесь в одиночестве, — улыбнулся Чонин, — к тому же, я могу просто дождаться следующего. Улыбка Соджин была ослепительной, когда она наклонилась ближе к нему, чтобы согреться. Её взгляд скользнул по улице, и на лице девушки появилось хмурое выражение. — Ты знаешь этого парня? — спросила она, наклонившись, чтобы говорить прямо в ухо Чонину. — Он всё время смотрит на тебя, — сказала Джин, незаметно кивнув в сторону кафе, расположенного в нескольких метрах от него. Чонин проследил за взглядом девушки, чтобы посмотреть, кто это, и сердце его заколотилось в груди, когда он вдруг увидел прекрасные глаза Хёнджина. Чонину захотелось умереть, когда он разглядел Хёнджина. Его волосы были наполовину распущены, из них торчала небольшая косичка, а несколько прядей выбились из причёски и ласкали его лицо. Подводка обрамляла глаза, выделяя их ещё больше, чем обычно, а лёгкое припыление макияжа делало его более привлекательным. Его подкрашенные губы выглядели как само искушение, и Чонин с ненавистью вспоминал, как они ощущаются, прижатые к его собственным. Он был одет сногсшибательно: чёрная кожаная куртка и потёртые джинсы, сквозь которые виднелись самые соблазнительные проблески его идеальной кожи. На нём не было ни единого пятнышка, ни единого изъяна, и всё тело Чонина гудело от желания приблизиться к нему. — Хм, не думаю, — пожал он плечами и отвернулся. Однако теперь, когда он заметил взгляд Хёнджина, он почувствовал его на себе, как горячее клеймо. — Хм, мне всегда немного жаль людей, которые так одеваются. — сказала Соджин таким тоном, который означал, что она была абсолютно честна и благонамеренна, даже если её слова были злыми. Она перевела взгляд на Хёнджина и снова на Чонина. — Он выглядит так, будто пытается что-то доказать миру. Как будто он хочет сражаться. А самое печальное, что это не так. Если бы он просто обрёл покой, то понял бы, что ему не нужно ничего, кроме Божьей любви. Чонин несколько раз моргнул, в его животе зародилось беспокойство от её убежденности. Хёнджин не нуждался в Божьей любви. Именно Божья любовь отвернула от него его родителей, та же самая любовь, которая омрачила детство Чонина болезненными воспоминаниями о том, что он недостоин милости. — К тому же, — сказала она с ослепительной улыбкой, — мне больше нравится, как ты одеваешься. — она подняла руку и осторожно повернула распятие, которое Чонин в последнее время предпочитал носить поверх одежды. Это был молчаливый протест против его собственных сомнений. — Иисус повернулся не в ту сторону, — сказала она, задержав руку на груди Чонина слишком долго, чтобы можно было расценить этот жест невинным. Желудок Чонина болезненно скрутило. — А вот и мой автобус, — воскликнула Соджин, выпуская из руки распятие Чонина, — увидимся на следующей неделе, — добавила она, поспешив к автобусу, и помахала Чонину, уезжая. Чонин улыбнулся ей вслед и его охватил ужас, когда он заметил, как она улыбается ему. Он почувствовал, что Хёнджин снова смотрит на него. Чонину захотелось выругаться, но его кожа приятно затрепетала и запылала от такого внимания. Ему до боли хотелось взглянуть на парня, которого он любил и к которому тайно привязался в течение долгих лет. Но Чонин уже не был одиноким подростком и устал. Очень, очень устал. Он не собирался больше гоняться за призраками и соблазнами. Чонину нужно было кое-что выяснить, прежде чем пускаться в неизведанные странствия, если он вообще на них отважится. Когда через несколько минут подошел автобус, Чонин сел в него, не удостоив Хёнджина ни единым взглядом.