Перестань гневаться, ярость свою оставь, не раздражайся — это лишь к злу ведет.
— Псалтирь 36:8
— Вот так, мои маленькие, изнывающие от жажды, любимые детки. — пропел Чонин. Он улыбнулся, увидев, как вода впитывается в землю, и готов был поклясться, что несколько его растений уже выглядели более живыми. — Вы все любите поливочный понедельник, не так ли? — Пожалуйста, не превращайся в жуткого деда, который выращивает орхидеи в заброшенном особняке где-то в горах. — с мягкой улыбкой сказал Феликс, прислонившись к двери. Чонин поднял на него глаза и скорчил гримасу. — Даже не знаю, кто более странный, когда речь заходит о ваших детях — ты или Минхо. — Коты Минхо — его братья, — ответил Чонин, нежно поглаживая дьявольский плющ по листьям, — а это все мои детки, — с гордостью сказал он, переходя к своей монстере, которая становилась слишком большой для его крошечной комнаты. Однако он не хотел её переставлять, чувствуя, что в гостиной ей будет недостаточно света. — К тому же у меня всего четыре орхидеи, — пробормотал Чонин, глядя на полку над кроватью, где из горшков выползали длинные корни, — и одну из них я спас из мусорного бака. — Чем бы дитя ни тешилось, — сказал Феликс, наблюдая за тем, как Чонин поливает оставшиеся растения. Между ними ещё чувствовалась напряжённость, но постепенно всё налаживалось. Но, с другой стороны, Чонин и не ждал чуда за две с лишним недели. Хотя, он уже почти привык к потрясающим светлым волосам Феликса. — Итак, — вдруг начал Феликс после некоторого молчания, Чонин с любопытством посмотрел на друга, который нервно покусывал губу, — я попросил Сынмина и Хёнджина прийти в гости. Чонин замер и посмотрел на свои растения. — Хёнджин хотел узнать, нужно ли ему надевать защитное снаряжение, прежде чем войти в дверь, — сказал он с укором. Похоже, никто, даже Сынмин, не хотели рассказывать о том, чем Хёнджин разозлил Чонина до такой степени, что тот буквально впал в безумие (так ему сказал Джисон), калеча части тела Хёнджина ниже пояса. — Когда они придут? — тихонько поинтересовался Чонин. — Примерно, через полчаса или около того, — ответил Феликс, слегка нахмурившись, неловкость почти убивала. Чонин не мог его винить. Им обоим пришлось приложить немало усилий, чтобы найти компромиссы для приглашения друзей, ведь Чонин формально уже не являлся частью группы. Даже Феликс, приглашая Чанбина, не раз вынуждал Чонина ночевать на диване Минхо. Ночевал он и в общежитии Джисона, оба втискивались в его крошечную кровать, а сосед по комнате с любопытством смотрел на них, нарекая всё это гейством. Чонин не сдержался и сказал идиоту, что если он хочет, что-то более показательное, то ему придётся заплатить за шоу, на что качок быстро заткнулся, а Джисон смеялся так сильно, что в итоге упал с кровати. Чонин опустил взгляд на распятие, цепочка на шее казалась странно тяжёлой. Было как-то неудобно говорить Феликсу, что он не может приглашать друзей, но в то же время и уходить не хотелось. Это был и его дом. — Хорошо, — слабо улыбнулся Чонин, заметив, как сразу же расслабились плечи Феликса, — я, наверное, эм, останусь здесь? — Ты ведь знаешь, что также можешь выходить из своей комнаты? — раздраженно сказал Феликс, закатывая глаза, хотя губы его оставались сжатыми в тонкую линию. — Да, да. — пробормотал Чонин, пытаясь успокаивающе улыбнуться Феликсу. Судя по взгляду, соседа это не убедило. — Я оставлю дверь открытой, — наконец уступил Чонин, закатив глаза и убрав пустую лейку. — И… — подталкивал Феликс, побуждая Чонина продолжить. — И выйду, если мне что-то понадобятся, ведь это моя квартира так же, как и твоя, — пробурчал он, повторяя слова Феликса, сказанные ему накануне, когда тот понял, что Чонин собирался уйти только потому, что Чанбин собирался прийти. — Хорошо, — улыбнулся Феликс и подмигнул, — это было не так уж сложно. — Я всё равно не останусь здесь, когда снова придёт Чанбин, — пробормотал Чонин, бросаясь на кровать и беря в руки роман, который он читал, — я не собираюсь слушать, чем вы занимаетесь. Мне было достаточно и одного раза, когда я лицезрел как он пытался перекусить тебе шею. — Мудак, — хмыкнул Феликс, но не стал возражать, выскочив из комнаты и начав понемногу прибираться перед приходом друзей. Не то чтобы в этом была необходимость, Чонин и Феликс и так были довольно опрятными. Чонин вздохнул, у него возникло чёткое ощущение, что Феликс просто позволяет Чонину поверить в то, что тема была закрыта, чтобы убаюкать его ложным чувством безопасности. Чонин попытался заняться своими делами, как вдруг раздался стук в дверь, за которым последовал голос Сынмина и более нерешительный голос Хёнджина. Чонин тяжело выдохнул, чувствуя, как в нём вновь разгорается гнев, но всё равно старался не отрывать глаз от книги. Он потянулся вниз и с такой силой вцепился в распятие, что испугался, как бы оно и в этот раз не прорвало кожу. Даже после всего случившегося его сердце до сих пор не успокоилось, а продолжало глупо утопать в тоске. — Привет, Чонин, — услышал он голос Сынмина, но Чонину нравилось быть мелочным, поскольку всё, что он выдал взамен — был лишь слабый звук признания, после чего попытался раствориться в своём романе. Не помогло и то, что в книге рассказывалось о мужчине, который влюбился в своего лучшего друга и по мере развития сюжета всё отчаяннее добивался признания своей любви. Это был последний раз, когда он просто выбрал книгу наугад из стопки в библиотеке «популярно сейчас». Хёнджин, к счастью, не пытался его поприветствовать. Чонин не отрывался от книги, слушая разговоры остальных, их голоса спокойно смешивались с тихой музыкой в стиле лоу-фай, звучавшей из колонок Феликса. Иногда он чувствовал на себе их взгляды, зная, что находится в прямой видимости из гостиной. Чтобы дать своим растениям максимум солнечного света в течение дня, он поставил кровать так, чтобы она находилась прямо напротив двери. Обычно это было приятно, просто поднять голову и посмотреть на Феликса, когда они хотели поговорить, не вставая. Но сейчас Чонин жалел об этом решении. В конце концов, ему удалось снова погрузиться в книгу, и голоса стихли до отдалённого гула, когда главный герой попытался признаться, но был ужасно отвергнут. Знакомые чувства и страхи захлестнули Чонина, его душа рвалась и металась вместе с главным героем, когда он впал в отчаяние. Чонину пришлось на мгновение приостановиться, закрыть глаза и откинуть голову назад, когда эхо боли персонажа захлестнуло его. — Ты в порядке, Инни? — спросил Феликс, его голос был пропитан беспокойством. — Ты шмыгаешь носом. Только тогда Чонин понял, что плачет, слёзы беззвучно бежали по его щекам. — Дерьмовый выбор книги, — только и ответил он, поспешно вытирая щёки. Послышались шаги, и вскоре на его кровать приземлилась коробка с салфетками. Чонин уже собирался поблагодарить Феликса, но, подняв голову, увидел стройную спину Хёнджина, который возвращался к своему месту. Чонин взял коробку без комментариев. До конца романа оставалось совсем немного, поэтому, вооружившись салфетками, он попытался снова погрузиться в сюжет, но на этот раз это оказалось сложнее. Он словно чувствовал на себе взгляд Хёнджина, который периодически скользил в его сторону. Словно обладая ужасной сверхспособностью, Чонин лишь краем глаза улавливал, как тот кидает на него беглые взгляды. Чонин был счастлив, что у книги счастливый конец, потому что в противном случае он решил бы, что это было дерьмовое использование совершенно хорошего понедельника. Бросив книгу обратно на кровать, он снова откинулся на изголовье кровати, на этот раз с улыбкой на лице, представляя, каково это — любить и быть любимым в ответ, как такое счастье ощущается на собственной шкуре. Он имел право помечтать, даже если это были греховные грёзы.oOo
Чонин находился в своем собственном мире чисел и констант, когда почувствовал прикосновение к своему плечу. Он вздрогнул, стянул наушники, которые надел, когда смех Хёнджина стал слишком громким, и посмотрел на Феликса широко раскрытыми глазами. — Мы хотим сходить купить на ужин бургеры. — сказал Феликс, глядя на огромную книгу на коленях Чонина и множество страниц скомканной бумаги вокруг него. Чонин, закончив роман, перешёл к работе над домашним заданием, и последний час был погребён под горой уравнений. — И, наверное, колу. Ты выглядишь так, будто тебе нужен сахар. — Пожалуйста. — простонал Чонин, его желудок словно хотел съесть сам себя. Голова тоже болела и он уже был близок к тому, чтобы отказаться от всей этой затеи. — Не мог бы ты ещё купить мне картошки фри? — Без проблем. Для тебя всё, что угодно, мой маленький инженер, — усмехнулся Феликс, выходя из комнаты и выпроваживая Сынмина и Хёнджина за дверь. Чонин вздохнул, когда дверь закрылась за ними. К счастью, музыка Феликса всё ещё играла, заполняя пустоту квартиры. Чонин по-прежнему ненавидел тишину. Чонин со стоном поднялся с кровати, всё тело затекло от многочасового сидения на кровати. Обычно он делал уроки в маленьком обеденном уголке в гостиной рядом с кухней, но сейчас ему не хотелось находиться в одной комнате с Хёнджином. Было достаточно того, что парня слышно и видно из комнаты Чонина, сидеть прямо напротив него вдобавок вообще не хотелось. Чонин быстро размял конечности и побежал в ванную, а затем отправился на кухню за водой. За исключением одного довольно срочного похода в туалет Чонин не выходил из своей комнаты, и он знал, что единственная причина, по которой Феликс отправился забирать их еду самостоятельно, а не заказал доставку, заключалась в том, чтобы дать Чонину возможность выйти из своей комнаты. Тяжело вздохнув, Чонин одним махом опустошил половину стакана с водой, и прошёл в гостиную. Теперь, когда он был вдали от учёбы головная боль медленно отступала. Ему стало немного грустно, когда он посмотрел на диван. По тому, как были перетасованы подушки, было понятно, что все они сидели очень близко друг к другу. Феликс в объятиях Сынмина, а Хёнджин на обычном месте Чонина, лицом к его комнате. Бумага и карандаши были разбросаны по столу. Чонину было не по себе из-за того, что он выпроводил Феликса за едой, и он решил убрать за ними со стола. Но тут же пожалел об этом, когда взял в руки рисунок. Он моргнул, разглядывая тонкие линии своего сосредоточенного лица, раскрытую книгу в руках и орхидеи, свисающие над головой. Это был всего лишь набросок, но было видно, как тщательно и точно Хёнджин рисовал его. Чонин нахмурился, взяв в руки следующий лист бумаги. На этот раз он плакал. Его лицо пыталось удержать переполнявшие его эмоции, слёзы беззвучно катились по щекам, выражение лица было искажено невысказанной душевной болью. На следующем рисунке он прижимает книгу к груди, откинувшись назад с улыбкой. Затем он занимался с хмурым лицом, надев наушники и уставившись в перевёрнутую книгу. На другом он с закрытыми глазами, слушал музыку, давно забыв о домашнем задании. Словно Чонин смог глазами Хёнджина увидеть весь свой день в коротких кадрах. В углу одного из рисунков Хёнджин нацарапал небрежное «прости меня». Чонин впился взглядом в лист бумаги. После краткого замешательства ярость заполнила его изнутри. Как он посмел? Как смеет Хёнджин делать его жизнь несчастной? Как смеет он до сих пор иметь такое влияние на Чонина? Как Хёнджин смеет смотреть на Чонина так, словно он что-то значит. Злость захлестнула Чонина. Собрав все рисунки в беспорядочную кучу, он целеустремлённо направился к мусорному ведру, полностью готовый избавиться от каждого из них. Он застопорился, его руки задрожали, взгляд упал на пустую упаковку из-под рамёна, который он ел на обед. Так хотелось расслабить руки, чтобы рисунки исчезли, но Чонин не мог. Чем сильнее он хотел разжать руки, тем крепче они держали бумагу. — БЛЯТЬ! — крик Чонина эхом разнёсся по пустой кухне. Он положил рисунки на место, разглаживая складки, которые нанесли его трясущиеся руки на некогда гладкие листы. Он действительно ненавидел Хёнджина. Ненавидел так сильно, что это причиняло боль. Ненавидел Хёнджина за то, что узнал, каково это, когда тебя целует любимый человек. Ненавидел за то, что Хёнджин стал таким, каким хотел бы быть сам Чонин… Ненавидел за то, что, несмотря на всё это, в глубине души он знал, что Хёнджин не был плохим человеком. Иначе Феликс и Сынмин не стали бы с ним общаться. Чонин ненавидел Хёнджина, потому что Хёнджин никогда не будет его. В конце концов, Чонин собрал все эскизы в стопку и положил их на маленький обеденный столик в углу. Закончив уборку, он поставил на стол несколько бокалов и взял один для себя. Когда Феликс вернулся, Чонин с благодарностью взял свою еду и остаток ночи провёл за просмотром аниме. Когда на следующий день он обнаружил набросок, на котором он смеется, он не стал это комментировать. И уж тем более он ничего не сказал, когда Феликс прикрепил к холодильнику несколько его любимых рисунков.oOo
Чонин всерьез подумывал о том, чтобы просто бросить университет и всю оставшуюся жизнь проработать кассиром в мини-маркете. Ему казалось, что это то, что он может сделать. Это была хорошая работа, которая приносила много пользы людям, и, кроме того, она не предполагала получения диплома, который делал его жизнь несчастной. Не помогало и то, что сегодняшняя лекция была посвящена тому, на чём нужно сосредоточиться для успешной сдачи экзаменов. И внезапно показалось, что конец семестра становится все ближе и ближе. Даже если на дворе была только середина октября, ноябрь казался ужасно близким. А как только наступит ноябрь, там недалеко до декабря. И Чонин вернётся в Пусан. Обратно к родителям, церкви и несправедливым оковам, которые позволяли ему жить спокойно только, пока он был послушным. Чонин опустил взгляд на свои записи, ни в одной из которых не было особого смысла. Он снова поднял глаза, его мозг не улавливал ничего из того, что говорил профессор. Даже презентация на доске не подсказывала ему, что происходит. Его слова были подобны колыбельной, утягивающей в сон даже самые энергичные души… Чонин писал почти через силу. Он нахмурился, прочитав слова, и тут же перечеркнул всё. На самом деле, это была довольно плохая привычка — просто писать всякие глупости. Его отец ударил его, если бы увидел. Когда лекция наконец закончилась, Чонин был рад сбежать, а Йедам, зевая, последовал за ним. — Пожалуйста, скажи, что я не единственный, кто полностью потерял связь с миром к концу, — сказал Йедам, спотыкаясь рядом с Чонином. Он лениво моргал и Чонин не мог не заметить, как мило он выглядит. Но всё-таки не Хёнджин. — Я понятия не имею, о чем была половина того, что он сегодня говорил. Он потерял меня где-то на моменте соотношения массы и давления. — пробормотал Чонин, покачивая головой, когда они вышли на улицу. Свежий воздух был как бальзам на его измученный мозг. — Я даже не думаю, что это входит в курс. — Сомневаюсь, — сказал Йедам, откинув голову назад и глядя на небо, глубоко дыша. Чонин снова проклял себя за то, что не может просто отпустить. Йедам был милым. Он не заставлял сердце Чонина взрываться, но он был милым. Чонин мог ясно представить, как он любит его, если бы ему когда-нибудь дали шанс. Но любовь Чонина оставалась грехом. — В любом случае, — Йедам опустил глаза с небес на Чонина, — мне нужно идти на следующую лекцию, — надулся он, и Чонин не смог сдержать смех. Этот парень был таким очаровательным. — Хреново быть тобой. — поддразнил его Чонин. — Кстати, мы всё ещё обедаем в четверг? — добавил он, решив порадоваться тому, что их одна чашка дружеского кофе превратилась во множество дружеских обедов. — Конечно, — усмехнулся Йедам и быстро обнял Чонина, прежде чем уйти. Чонин с тяжёлым сердцем смотрел ему вслед. До следующей лекции оставалось ещё несколько часов, поэтому Чонину нужно было выпить кофе. Он медленно зашагал в сторону художественного факультета, наслаждаясь тем, что ему некуда торопиться. Деревья вокруг него уже окрасились в золотые яркие цвета — идеальный образ осени. Кучи опавших листьев вокруг стволов становились всё больше и больше. Скоро листьев не останется совсем. Скоро наступит зима, и прежде чем растает последний снег, Чонин уедет. Он глубоко вздохнул, направляясь к кафе. Зайдя внутрь он слабо улыбнулся бариста. Она сменила свою яркую радужную причёску на глубокий фиолетовый оттенок. Крупные серебряные серьги дополняли её образ. Волосы немного отросли, оставив черную полоску на корнях, но она почти намерено сливалась с краской. Чонин заказал себе кофе и спрятался в углу, пытаясь исправить свои записи и сделать их хоть немного полезными. Ему было хорошо и уютно с его кофе и его утешительным лакомством для грустных дней в виде кекса, когда дверь распахнулась и знакомое хихиканье наполнило пространство. Чонин хотел было застонать, когда в помещение вошёл Хёнджин, а за ним Чанбин, Чан и Джисон. К счастью, никто из них не обратил на него внимания, и они направились прямиком к кассе, чтобы сделать заказ. Бариста громко рассмеялась, когда Хёнджин кокетливо взмахнул волосами. Чонин прикусил губу, изо всех сил стараясь не смотреть на них и одновременно притворяясь, что их не существует. Его телефон зажужжал, и он не удивился, увидев сообщение от Джисона. Он поднял глаза и встретил добрую улыбку своего друга. Чонин приложил указательный палец к губам, а Джисон подмигнул ему, тут же развернулся и с шумом бросился через плечо Чанбина. Чонин вздохнул, ответив на сообщение Джисона «Я тебя вижу» благодарным «Спасибо. Я твой должник». И всё же, несмотря на то, что Чонин знал, что не должен этого делать, он не мог оторвать взгляд от Хёнджина, который сразу же прилип к парню, как магнит. В Хёнджине было что-то необыкновенно изящное. Он выглядел как с картины: нежная кожа, покрытая мягким загаром, золотистые волосы с лёгким оттенком чёрного у корней, длинные стройные ноги, обтянутые чёрными джинсами. Даже склонившись над стойкой и тщательно выбирая идеальное яблоко из вазы с фруктами, он выглядел как олицетворение греха. Вспомнив поцелуй, как нежные губы Хёнджина прижались к его губам, Чонин почувствовал, как щёки разгорелись. Он не мог не думать о том, каково это — чувствовать, как эти губы блуждают по коже, слышать вздохи и стоны, которые парень может издавать в зависимости от того, где Чонин прикасается к нему. Он думал о том, как будет выглядеть его тело неприкрытое одеждой, покраснеет ли он, когда Чонин позволит своим рукам скользить по нему, дразня его пальцами… — Нет, нет, нет, — укорил себя Чонин приглушённым голосом. Чонин покачал головой и поспешил сделать глоток кофе. Он не должен так думать, не должен любить, не должен быть таким любопытным. Он ничего не получит от того, что позволит этим фантазиям расти и процветать в его воображении. С Чонином всё было в порядке до поцелуя, он не знал, чего вожделеет, и, может быть, если бы это был всего лишь единственный вкус искушения, то он смог бы пережить это, не желая снова погружаться в грех. Но его собственный поцелуй мести пробудил в нём ещё более глубокое желание, о котором он и не подозревал. Хёнджин был искушением, осуждением и имитацией спасения в одном существе, его руки были созданы, чтобы уничтожить Чонина и его веру. Хёнджин был создан для того, чтобы поглотить каждую частичку Чонина. Хёнджин был опасен для него. Чонин знал это. И всё же он не мог отвести глаз. Хёнджин смеялся над тем, что сказал Чан. И его хихиканье, словно перезвон колокольчиков, наполняло всё кафе. Чанбин жаловался, а Джисон незаметно загораживал Чонина от посторонних глаз. Взгляд Чонина упал на длинные пальцы Хёнджина, заворожённый тем, как они сжимают яблоко, резким контрастом между его мягкой кожей и жёсткой кожурой фрукта, который он продолжал рассеяно вертеть в руке. Почти не задумываясь, Чонин взял ручку и вытащил из сумки свой блокнот. Повертев ручку в руках, он позволил её кончику удариться о поверхность бумаги и начать движение, запечатлевая слова своего сознания. Он скользнул взглядом по словам, что вытекают из него на бумагу, и наконец позволил своим мыслям увидеть свет. Одним кончиком своего пера он создал новый мир, новую сказку. Сказку о человеке, столь прекрасном, что даже Боги изводились в зависти. Чонин не мог остановиться. Как только он начал, слова просто хлынули из него, и история медленно формировалась в его голове. Он был так сосредоточен, что не услышал, как парни покинули кафе. Не заметил, как Хёнджин хотел откусить от яблока, но остановился, не успев коснуться фрукта губами, поражённый присутствием Чонина. Он не видел, как Джисон оттащил Хёнджина, пока его заминка не привлекла внимания остальных. Как Хёнджин продолжал оглядываться на него через плечо, пока они уходили, а его яблоко так и оставалось целым. Чонин видел только свои собственные грешные слова.oOo
Было что-то странное в том, что он покинул мессу, не исповедовавшись и не причастившись. Чонин всегда принимал активное участие, еженедельно исповедовался и каждое воскресенье приходил к алтарю, чтобы получить благословение Христа. Но теперь не мог. Раньше он всегда был внимателен к службе, будь то корейская или латинская, он всегда обращал внимание на слова священника, но теперь они казались ему холодными и неприятными. Он присутствовал, но мысли витали в где-то в другом месте. Уходя и почти не обращая внимания на прихожан, он едва ли узнавал кого-либо. Его голова была занята другим, ему не хотелось находиться рядом с людьми, поэтому он прошёл мимо автобусной остановки. Ему хотелось просто побродить. С тех пор как он начал писать, Чонин не мог остановиться. У него уже был готов добротный кусок начала, и, как будто потянув за ниточку, весь сюжет ожил перед ним. Когда он садился за компьютер, слова вырывались из него с такой скоростью, что он еле успевал их записывать, а в голове постоянно крутились дилеммы сюжета, даже когда он занимался другими делами. Это было сродни одержимости. Даже сейчас Чонин хотел только одного — вернуться домой и продолжить писать о человеке, который не был Хёнджином. Излить своё разбитое сердце на страницах и помечтать о добром, заботливом мужчине, который полюбил бы такого, как Чонин, в мире, где их любовь не была бы грехом, а Боги не были жалкими позорными существами. Он витал в облаках, когда в кармане зажужжал телефон. Он хотел было выругаться, когда заметил на экране имя своей мамы, и некоторое время раздумывал: может вообще не стоит брать трубку, но передумал. Неотвеченный звонок был бы ещё большей головной болью. Он был просто счастлив, что она не знает о его маленьком увлечении писательством. Она была в ярости, если бы узнала, что он снова начал, и, честно говоря, он был не в том настроении, чтобы повторить прошлый раз, когда пятнадцатилетний Чонин экспериментировал с письмом, вдохновившись старой библиотечной книгой. Боль не стоила радости от написания. — Привет, мам, — сказал Чонин, стараясь, чтобы его голос звучал непринуждённо, когда он продолжал идти. — Ты был в церкви? — сходу спросила мать, не удостоив Чонина даже приветствием. — По воскресеньям я всегда в церкви, мама, — вздохнул он, обходя большую семью, что наслаждалась прогулкой под последними лучами солнца перед наступлением зимы. Впрочем, не факт, что солнце будет светить долго, ведь на город медленно надвигались большие тучи. — Ну, учитывая, как ты изменился за последнее время, у меня нет иного выбора, кроме как проверять тебя. — вздохнула его мать, и в её голосе послышались нотки беспокойства, которое становилось слишком знакомым. — Ты до сих пор не поговорил с отцом о переезде, — добавила она в качестве причины своего неожиданного звонка. Чонин был восхищён тем, что она в кои-то веки перешла сразу к делу. — Я бы предпочёл остаться до летних каникул. Я уже записался на занятия после Рождества, — сказал он, стараясь, чтобы его слова не звучали как мольба. — Но ведь ты можешь учиться здесь, — протестовала его мать, сбитая с толку и не желающая понимать, — в Пусане так много хороших университетов. Посмотри, где учится твой брат. Вы могли бы вместе обедать, — и голос её наполнился весельем от этой идеи. — Мама, я не думаю, что Чонхван хочет обедать со мной каждый день, — вздохнул Чонин, стараясь не показаться капризным ребенком, — и в Пусане всё равно нет курса, на который я хочу пройти. — Значит, тебе это не нужно, — решительно сказала его мама. — Мама, — Чонин остановился, не обращая внимания на то, что его толкают прохожие, — ты не можешь вот так просто играть с моим образованием. Я хочу пройти этот курс. Это вы пожелали, чтобы я стал инженером. — Только потому, что ты продолжаешь своё ребячливое отношение к крови, — нетерпеливо перебила она. Чонин глубоко вздохнул, и это замечание задело его сильнее, чем следовало бы. — Я так много сделала для того, чтобы ты был готов к изучению медицины, а теперь мне приходится делать это заново для твоего младшего брата. После того, как я потратила столько лет на математику, чтобы подготовить его к изучению инженерии. — Меня тошнит от вида крови не потому, что я нахожу это забавным, — проворчал Чонин, изо всех сил стараясь не показаться неуважительным. Бог знает, сколько грехов накопилось за последние несколько недель, прошедших с момента его последней исповеди. — Мог хотя бы попытаться, — сказала его мать, словно не знала, сколько видео с препарированием заставили посмотреть Чонина, сколько жутких фотографий кровавых мозгов и сколько часов она провела с ним, склонившись над мёртвыми мышами и птицами, крича, чтобы он продолжал резать, даже если по щекам Чонина текли слёзы. — Ты мог бы спасать жизни, Чонин, быть тем особенным мальчиком, каким тебя задумал Бог. — добавила она, и эти слова словно клинок вонзились в рёбра Чонина. — Представь себе, с твоими… наклонностями тебе не пришлось бы беспокоиться о семье. Ты мог бы работать всю жизнь, быть руками Бога. А теперь ты перекладываешь это на своего брата и вдобавок говоришь, что не женишься. Чонин не мог ничего сказать, он замер на месте, а весь мир вокруг него вращался. — Где ты вообще находишься? — спросила его мать, не понимая, как эти слова задели её сына. — Почему так шумно? — Я иду домой, — ответил Чонин, даже не задумываясь. Его мать неодобрительно запротестовала в трубку. — В день отдыха? — гнев постепенно наполнял её голос. — Разве ты не знаешь, что должен поклоняться Богу, отдыхая и делая как можно меньше, а ты идёшь домой пешком? — Мне нужен был воздух, — голос Чонина стал совсем слабым. — Ты должен почитать Бога! — резко ответила его мать. — Я поговорю с твоим отцом о переезде. Если ты не послушаешь меня, то послушаешь его, — отрезала она и повесила трубку, не сказав ни слова на прощание. Над головой раздался отдалённый раскат грома. Чонину хотелось кричать. Он был так зол, так устал и разочарован. Он поднял руку к шее и скользнул под шарф, ухватившись холодными пальцами за золотую цепочку он резко потянул её. Желание разорвать цепь кипело в венах, нарушить свои обещания Богу, освободиться от всего, что его сковывало. Золото вгрызалось, больно терзало кожу, не желая разрываться. Тяжёлые капли дождя начали падать вокруг него, люди разбегались, пытаясь укрыться от внезапного ливня. Чонину оставалось только смотреть на небо. Казалось, что Бог прогневался на него, ведь до дома было ещё далеко, а его куртка не была водонепроницаемой. Проклиная всё и вся Чонин побежал по улице, забегая под козырек и ища кафе или хоть что-то, где можно было бы укрыться. Внезапно он остановился на месте как вкопанный, его внимание привлекло здание, находящиеся перед ним. Фасад был прост и неприметен, но его взгляд задержался на сверкающем кресте на двери. Чонин не совсем понимал, что именно заставило его перейти через дорогу, вода окатила его, когда он вскочил на ступеньки и толкнул дверь, остановившись, как только вошёл внутрь. Было совершенно очевидно, что это не католическая церковь, и если у Чонина были какие-то сомнения, то они подтвердились, как только он прошёл в основную часть церкви, отсутствие чаши со святой водой давало понятный ответ. Да и вся церковь была намного светлее. Стены были белыми, а скамьи — из светлого дерева. Здесь не было ни изображений святых, ни Богородицы, смотрящей прямо на него, ни исповедальни. Вместо этого была красивая картина, огромный голый крест, стоящий в конце, большие канделябры, стоящие на алтаре, еще зажжённые после воскресной службы. Чонин вошёл в церковь, чувствуя себя немного чужим, и опустился на одну из скамей, сразу же заметив сборник гимнов. Он нерешительно взял его в руки и стал листать. Некоторые гимны были ему знакомы, но большинство из них были в новинку. Положив книгу на место, Чонин расстегнул куртку и аккуратно положил её рядом с собой. Он глубоко вдохнул воздух, очищенный от благовоний, которые предпочитал отец Хон. Было тихо, тепло и спокойно. Всё было очень похоже и в то же время совершенно отличалось от его собственной церкви. — Ну, здравствуйте. — услышал он чей-то голос. Чонин открыл глаза и увидел, что на него смотрит пожилой мужчина с добрыми глазами. Он купался в свете ярко сияющей люстры над ними. В руках он держал простую и старую на вид Библию. — Вы выглядите так, словно заблудились, — сказал мужчина, присаживаясь на скамью рядом с Чонином. И наконец-то у Чонина нашлись слова, объясняющие, почему в последнее время он не мог найти смысл в своей вере. Он заблудился. По-настоящему потерялся.