Три первых поцелуя и только четвертый в губы

Пробуждение после полнолуния было ничуть не лучше, если не хуже, чем само обращение: Римус чувствовал каждую кость в своем теле и не всегда на правильном месте, свежие рваные раны кровоточили и горели огнем; тело могло болеть так сильно, что временами он забывал, как дышать. Однажды в легкое впилось ребро, и только благодаря целительной магии мадам Помфри он остался жив; после этого в нем надолго засел страх, что это снова произойдет, а рядом не будет никого, кто сможет помочь ему. Римус знал, что если бы не позволял запирать себя, то волк не причинял бы ему вреда; но у Римуса не было выбора. Иначе он причинил бы вред другим. Волк был частью него — и только; во-первых, Римус был человеком, который ни за что бы не допустил жертв. Он выбирал меньшее из зол. Но так было раньше. Теперь, с Бродягой, Сохатым и Хвостом, с которыми он мог спокойно шастать по лесу, утро после полнолуния оборачивалось для него ничем, кроме как усталостью и тянущей болью в мышцах от обратной трансформации; иногда — в горле от долгого воя. Время от времени появлялось непреодолимое желание вытянуть позвоночник, чтобы каждый позвонок в нем громко хрустнул. В основном, очень хотелось спать. И Римус научился наслаждаться мягкими лучами раннего солнца, пробивающими себе путь через щели в стенах и задвинутые ставни в окнах Хижины, чтобы обнять его измученное тело или игриво укусить веки, чтобы пришлось спрятать лицо в сгибе локтя; моросящим дождем, стучащим по крыше и поющим нежную убаюкивающую песню; шуршащим ветвями деревьев ветром, иногда трогающим его волосы, словно проверяя, очнулся ли он. Это все еще не было добрым утром, но оно было спокойным, тихим и не встречало Римуса кровью и новыми шрамами. Он был в порядке, и парни уходили до того, как пришла бы мадам Помфри, полностью уверенные в том, что Римус хорошо справился с этой ночью. Сириус уходил последним — только тогда, когда Римус возвращался в сознание. Он перетаскивал его на старый скрипучий диван и накрывал пледом. Благодаря ему Римус еще ни разу не просыпался в одиночестве после полнолуния, не считая, конечно, времени, когда каждое полнолуние было для него одиноким событием от начала и до конца. Не существовало слов ни в одном языке мира, что смогли бы выразить его благодарность друзьям; но объяснить чувство, которое всегда оставалось после Сириуса, было еще сложнее. Он всегда заботился о Римусе и о волке на каком-то совершенно ином уровне, словно сам знал, каково быть оборотнем. Ему удалось разоблачить Римуса первому, потому что он рискнул предположить и проследил все полнолуния; он не сделал из своего открытия большой истории и однажды просто пришел к нему в Больничное крыло под мантией-невидимкой. В тот день они все утро просидели на больничной койке, друг напротив друга, и не произнесли ни слова. Сириус рассказал Джеймсу и Питеру, только когда Римус решил, что они имеют право знать, с кем живут. И он не остановился — идея с анимагией пришла именно в его светлую голову; только здесь он ослушался Римуса и предпринял опасную и незаконную попытку во что бы то ни стало сделать это. Римус был зол и в то же время почти плакал от счастья, когда большой черный пес ткнулся в его шею носом и повалил на кровать, придавливая всем своим весом, энергично виляя хвостом. Следом за ним на постели оказалась крыса, радостно бегая вокруг, ныряя под одеяло и перевернутую раскрытую книгу Римуса. Джеймс тогда только смущенно улыбнулся, зарылся пятерней в волосы на затылке и сказал, что его анимагическую форму лучше показывать не в таких маленьких помещениях, как спальня. Бродяга не отходил от волка ни на шаг, всегда готовый бороться, бегать или охотиться на зайцев и белок столько, сколько волку было нужно. Он не смыкал глаз и был всегда настороже, каким Сириус никогда не был в обычное время. Он жалобно скулил, когда для волка приходило время сбрасывать шкуру и ломать кости, и ложился рядом, как только это было возможно, подставляя свой теплый, мягкий бок. Перед полнолуниями Сириус становился мягче по отношению к Римусу, и если сначала тот воспринимал это в штыки, ругаясь, что он не хрустальный и не нуждается в особенном отношении, то потом, отправившись домой на летние каникулы, где родители предпочитали давать ему пространство для того, чтобы пережить не самые приятные дни цикла, понял, как много забота Сириуса значит для него. В следующий раз, когда голова Римуса готова была лопнуть от боли, что часто навещала его дня за два до луны, он позволил Сириусу уложить его на диван в Общей комнате и притянуть к себе на колени. Он гладил его волосы, пока Римус не заснул; а когда тот проснулся, то увидел медленно затухающий огонь в камине опустевшей комнаты и голову Сириуса над собой, откинутую на спинку дивана под неудобным углом. Он спал, но его пальцы все еще были в волосах Римуса. Иногда Римус бодрствовал в ночь перед полнолунием, и Сириус присоединялся, чтобы ему не было скучно. Они могли разговаривать до утра, за пологом кровати Римуса или на окне Общей комнаты, читать друг другу вслух, играть в взрывающиеся карты, спорить о том, проснется ли Джеймс, если они оба будут пристально смотреть на него. Однажды проснулся. И закричал, почти до визга, разбудив заодно Питера, пока Римус и Сириус валялись на полу от смеха. Джеймс сказал, что это была самая жуткая вещь, которая случалась в его жизни, и если они сделают так еще раз, то он переселится в другую комнату. У Сириуса всегда было что-то для Римуса: шоколад, книга, новая пластинка, которую он хотел послушать вместе с ним, забавная колдография из журнала, яблоко, сахарные перья, странный камень, который он нашел у озера — вообще все, что угодно. Римус не знал, почему хранил эти камни в своем сундуке или засушивал цветы между страницами книг. И сейчас, когда Римус очнулся после очередного полнолуния, первое, что он почувствовал, это присутствие Сириуса рядом. Но что-то было не так. Римус лежал на досках пола, а по его не прикрытой ничем спине проползли мурашки от октябрьского холода. Он знал, что Сириус был здесь, но вокруг стояла глухая тишина. Он открыл глаза. Плед был сложен в углу дивана, нетронутый. Римус повернул голову. Сириус лежал в метре от него, подложив ладони под щеку; его грудь плавно вздымалась, а дыхание было легким и неслышным. Футболка чуть задралась, открывая полоску кожи — Римус всегда удивлялся и немного завидовал тому, что анимаги спокойно могут перевоплощаться, не снимая одежды, в то время как он просто разорвал бы свою в клочья. Сириус крепко спал. Вместо пледа на этот раз вина легла на плечи Римуса — Сириус всегда так сильно заботился о нем; в его заботе не было выходных и перерывов. Никто не носился с «пушистой проблемой» Римуса так, как он. И Римус настолько привык к этому, что даже не осознал, в какой момент просто забыл, как сильно Сириус устает. Он начал принимать его заботу о себе как должное, что было большой ошибкой. Римус посмотрел на часы, которые, несмотря на свой доисторический вид, работали секунда в секунду. До прихода мадам Помфри оставалось не больше тридцати минут; у Сириуса же было всего двадцать, если учесть, что он должен выбраться отсюда незамеченным. Но Римус не находил в себе сил разбудить его — если бы он мог, то вынес бы его из Хижины и уложил в теплую постель гриффиндорской спальни, охраняя его сон столько, сколько потребуется. Сириус так несравнимо много делал для него, и Римус хотел отплатить ему тем же. Он медленно сел, после чего принялся вытягивать руки и ноги, разминая мышцы и хрустя суставами. Он оглядел себя на случай необнаруженных травм — но мог быть уверен, что Джеймс и Питер не ушли бы, если бы Римус был хоть немного не в порядке. Закостеневшими пальцами он принялся натягивать на себя одежду, а затем стащил плед с дивана и накрыл им Сириуса. Он мог дать ему минут пятнадцать спокойного сна. Насколько же тот вымотался, если заснул прямо здесь, чего не происходило еще ни разу. Сириус всегда выглядел так, словно не знал о существовании даже слова «усталость», когда дело касалось Римуса. Больше никогда, подумал Римус. Он больше не позволит себе покорно принимать его заботу, как должное. Одной благодарности мало. Сколько таких, как он, были окружены людьми вроде Сириуса? Джеймса и Питера? Это не было аксиомой, скорее всего, невероятной случайностью, как и само их рождение. Римус снова бросил взгляд на часы. Тринадцать минут. Он лег обратно, лицом к Сириусу, и прислушался к собственным ощущениям: ни одна часть его тела не была готова взять на себя вес Сириуса, чтобы перенести его на диван. Римус хотел сделать так много, но мог так мало после луны. Это было несправедливо. Иногда волк внутри него был абсолютно бесполезной сверхъестественной силой. Римус придвинулся ближе, повторяя позу Сириуса. Он редко имел возможность видеть его таким уязвимым перед собой. Ему всегда казалось, что если человек засыпает рядом, то тем самым показывает наивысшую степень доверия. Римус не был склонен драматизировать, но мысль о том, что Сириус так просто уснул — каким бы он ни был вымотанным — на полу Хижины, зная о звере, прячущемся внутри Римуса, поднялась к его горлу и вырвалась рваным вздохом. Сириус открыл глаза. И только когда он это сделал, Римус понял, что наблюдал за ним уже какое-то время. Ему стало неловко — это не их шутки над спящим Джеймсом. Но Сириус ничего не сказал по этому поводу, только сонно моргнул и стал смотреть на него в ответ. Он словно еще находился где-то между сном и реальностью, серые глаза были, как спокойное море после шторма. И Римус отчего-то начал тонуть. Он не успел осознать, чем это было, как Сириус вдруг протянул к нему руку и с силой, которую Римус не ожидал, потянул его за ворот кофты на себя. Римус не сопротивлялся. Когда его тело прижалось к телу Сириуса, а под подбородок легла чужая макушка со спутанными черными волосами, он ощутил себя таким правильным здесь, рядом с ним. Глаза Сириуса больше не были доступны его взгляду, но он так и не перестал тонуть, и ему совершенно не хотелось выбраться на воздух. Он был готов отказаться от него, только бы продлить это чувство. Рука Сириуса накрыла его пледом, пряча их обоих от октябрьского утра, а его нос уткнулся Римусу чуть ниже ключиц. Восемь минут. — Спасибо, — хриплым голосом сказал Сириус. — За что? — удивленно прошептал Римус и чуть отодвинулся назад, чтобы посмотреть на него. Глаза Сириуса были закрыты, а между бровей пролегла складка. Римус поднял руку и провел по ней большим пальцем. — За плед. Плед. Это была такая мелочь, совершенное ничто в сравнении с тем, что делал для него Сириус. Римус бы рассмеялся, если бы чувство вины все еще не держало его за плечи. — Только я должен быть здесь благодарным. Сириус открыл глаза и наклонил голову назад. На этот раз он смотрел на Римуса более осознанно, а его брови снова нахмурились. Он был так близко, показывая каждую неровность и позволяя сосчитать каждую ресницу. Одна из них упала ему на щеку, под глазом, где светлая кожа была тоньше и начинала окрашиваться в темный оттенок усталости после бессонной ночи. Римус захотел смахнуть ее, но Сириус уже опустил голову и снова спрятался у него под ключицами. — Нет. Римус все-таки вынырнул. Нет. Нет? — Но... — Мне все равно, что ты собираешься сказать. Я все это знаю, каждое слово в этой черепушке, — Сириус достает руку из-под пледа, что до этого покоилась между ними, и вслепую тянется к его лбу, постукивая пару раз открытой ладонью по нему, и так и оставляет ее где-то там, кладя тыльной стороной на деревянный пол. — Но мне не нужна твоя благодарность, я делаю то, что сделал бы любой. — Никто бы не подумал делать и половины из этого, — голос Римуса против его воли становится громче. Он ошарашен. Он не понимает. Он хочет сказать ему так много, так много причин, почему Римус должен благодарить его каждый день абсолютно за каждую вещь, что Сириус делает для него. Его грудь возмущенно вздымается, но Сириус прекращает все одним поцелуем под его челюстью. — Ну и дураки, — говорит он. И затихает, как если бы снова уснул. С каких пор Сириус целует его? Он целовал Джеймса в щеку, когда дурачился; но это был Джеймс. Он целовал Марлин на Святочном балу под подбадривания людей вокруг. Однажды он поцеловал Лили в лоб, когда они с Джеймсом объявили, что наконец-то начали встречаться. Но Римус? Возможно, недостаток сна так повлиял на него. Четыре минуты. Римус закрывает глаза и склоняет голову к волосам Сириуса — они пахнут пылью, хвоей и, совсем немного, шерстью Бродяги. Но это не слишком отвлекает его от мыслей о поцелуе, и он почти забывает спросить кое о чем гораздо более важном. — Как так вышло, что ты уснул здесь, даже не дойдя до дивана? — слова Римуса пропадают в черных волнах спутанных прядей, в которые он уткнулся губами. — Хороший вопрос. После обращения мы осмотрели тебя, а когда уверились, что все хорошо, Джеймс с Питером ушли. Я собирался поднять тебя, а потом... Потом я уже лежал здесь, а твои глаза проедали все мое нутро. Это правда жутко, — Сириус начинает тихо посмеиваться. — Нужно будет извиниться перед Джеймсом за прошлый год. Римус фыркает и толкает его в плечо. — Тебе пора уходить. — Я знаю, — Сириус вздыхает и проталкивает одну руку под Римусом, чтобы сцепиться с другой и обхватить его в кольцо. Он на секунду крепко сжимает его в объятиях — но не слишком сильно, — и сердце Римуса подпрыгивает к горлу. — Но даже когда ты в порядке, я ненавижу оставлять тебя здесь одного. Весь словарный запас Римуса, собираемый им с младенчества из чужих разговоров, а позднее — из передач по радио, песен, книг и учебников, застревает где-то вместе с сердцем, и он чувствует, что они перекрывают ему весь воздух. Всего, вместе с неразберихой его эмоций, становится так много, что он, кажется, начинает паниковать из-за невозможности дать выход ничему из этого. Он переполнен. Он не знает, что должен сделать. Но Сириус поднимается и, словно зная, что происходит с Римусом, говорит ему тихо: — Все хорошо. Он проводит ладонью по его волосам, убирая кудри со лба, а потом встает на колени, скидывает с себя плед и оборачивается большим черным псом. Римус выдыхает и приподнимается на локте. Бродяга, взглянув на него раз, уходит, скрываясь под темнотой лестницы. Римус опрокидывается на спину. Что с ним сегодня такое? Когда приходит мадам Помфри и помогает ему дойти до Больничного крыла, Римус остается спать на уже такой же привычной, как и кровать в мальчишеской спальне, больничной койке до полудня. Выходной позволяет ему после пробуждения неспешно потянуться, съесть свой поздний завтрак и проковылять в общежитие Гриффиндора без лишней суеты. Лестница решает проскользить в одном известном ей направлении прямо перед тем, как он заносит ногу над первой ступенькой, поэтому ему приходится ухватиться за оставшийся на каменном полу столбик и выбрать другую лестницу. Добравшись где-то до середины, он поднимает взгляд и видит выбирающегося из-за портрета Джеймса. Они пересекаются наверху лестницы, где Джеймс говорит ему, что отправляется полетать вокруг стадиона после того, как пробегал целую ночь, и жалуется на Сириуса, который грубо послал его с его предложением составить ему компанию. Римус смеется, но сочувственно хлопает Джеймса по спине. Оказавшись в спальне, он с удивлением обнаруживает, что Сириус не спит и даже не находится на своей кровати. Занавески кровати Питера прочно задвинуты, поэтому Римус старается не шуметь, когда проходит к своему сундуку, чтобы достать одежду, в которую он собирается переодеться после душа. Сириус сидит на полу между их кроватями и читает письмо. — От кого? — негромко спрашивает Римус. Сириус поднимает глаза на него и улыбается. — От Андромеды. Просто рассказывает, как у нее дела. О, и ты можешь не шептать, Питер наложил заглушающее. Римус кивает и идет в ванную, но Сириус останавливает его, аккуратно схватив за лодыжку. — Как ты? — Мы виделись несколько часов назад, — непонимающе качает головой Римус. Сириус пожимает плечами и продолжает смотреть на него изучающими серыми глазами, в которых Римус снова начинает тонуть, и ему приходится тряхнуть головой и отвести взгляд. — Х-хорошо. Он запинается на слове, но выпутывается из руки Сириуса на твердых ногах и спешит спрятаться за дверью. Бросив одежду на тумбу, спихнув тем самым случайно стакан с зубными щетками, который остается на самом краю, готовый упасть от любого нового движения, Римус включает воду и садится на пол, прислоняясь спиной к стене. Его сердце громко бьется. Это просто Сириус, как мантру повторяет он, пока успокаивает ритм. У Римуса нет причин чувствовать себя так странно. Когда он приходит в себя и принимается сбрасывать грязную одежду на пол, то мечтает вернуться к ощущению спокойствия и правильности, что окутывало его ранним утром, пока они лежали с Сириусом на полу Хижины. Это просто Сириус. Горячие струи воды — всегда то, что нужно после полной луны. Римус стоит не меньше часа под ними, согревая каждую косточку в своем теле, а затем зажмуривает глаза и закрывает уши руками, вставая под воду вместе с головой, создавая маленький вакуум, отделяющий его от внешнего мира. Время и пространство уступают здесь мягкому ничто, которое захватывает его разум, и в голове Римуса становится пусто. Только белый шум. Возвращает его в реальность один из размеренных вдохов, который заканчивается тем, что вода заливается ему в нос. Римус резко выдыхает и открывает глаза, выходя из-под струй, и на мгновение словно по-новому смотрит на мир. Наконец, он приступает к тому, за чем пришел сюда, и снимает свою мочалку с крючка в стене. На то, чтобы помыться, у него уходит в разы меньше времени. Когда он готов переодеться в чистую одежду и берет с тумбы штаны, то стакан с зубными щетками, балансирующий до этого на краю, падает, громко разбиваясь об пол. — Все нормально? — незамедлительно доносится из спальни голос Сириуса. — Да, — Римус пару раз моргает, растерянный, смотря на осколки, прежде чем продолжить одеваться. Его волшебная палочка осталась на его кровати, поэтому, когда он заканчивает, то осторожно обходит осколки и открывает дверь. — Что случилось? — Сириус встает со своей кровати. — Ничего, что я не мог бы исправить. Римус берет волшебную палочку, а когда возвращается к ванной комнате, Сириус уже выглядывает из-за дверной рамы, наполовину всунувшись в нагретое и пахнущее ежевичным шампунем помещение, и разглядывает осколки. — Репаро, — произносит Римус, а затем перемещает так же с помощью волшебной палочки уже целый стакан на место. Когда он заканчивает, то поворачивается к Сириусу. Под его глазами все те же тени от недосыпа. — Я думал, это ты должен лежать под заглушающим в своей постели. Сириус переводит свой взгляд на него. — Сова принесла письмо. Как будто это все объясняет. Но Римус кивает и делает шаг назад, отступая к своей кровати. Занавески Питера все еще были задвинуты. Римус проводит несколько раз полотенцем по своим влажным волосам и вешает его на спинку кровати. Он ложится на живот и берет в руки оставленную с позапрошлого вечера книгу, открывает ее на нужной странице, закладкой к которой служит высушенная давным-давно подаренная Сириусом ромашка, когда они возвращались из Хогсмида в одну из летних вылазок. Римус вертит ее в пальцах и невольно бросает взгляд на Сириуса. Тот сидит на своей кровати и смотрит на него. Римус не может разобрать эмоции на его лице, но он точно видит на нем усталость. Не думая, Римус возвращает цветок на свое место между страницами и откладывает книгу на тумбочку. Он смещается на вторую половину кровати, кладет перед собой ладонь и как будто собирается похлопать по одеялу под ней, но в последний момент останавливает себя. Однако Сириус, кажется, его понимает. Он соскальзывает со своего места и мягко ступает по полу, пока не оказывается перед ним. Римус смотрит на него снизу-вверх, что случается не часто, и ждет. Сириус прикусывает нижнюю губу, но все же забирается на постель и ложится на бок. Они продолжают смотреть друг другу в глаза, пока Римус не придвигается ближе. Он чувствует чужое дыхание на своих губах, но в следующее мгновение Сириус сдвигается ниже и уже привычно утыкается в то самое место под ключицами Римуса. Нежность и странная тоска разливается по его телу, и Римус обнимает Сириуса одной рукой за поясницу, а другую кладет себе под голову. Он прикрывает глаза и надеется, что Сириус заснет. Теперь была его очередь позаботиться о нем. На этот раз Римус одет в обычную футболку, открывающую больше кожи, чем свитер. Сириус пользуется этим и оставляет сухой поцелуй на его плече. Римус старается игнорировать незнакомое чувство в груди от этого поцелуя, боясь, что его сердце опять забьется быстрее и помешает сну Сириуса.