Три первых поцелуя и только четвертый в губы

Все в порядке, говорит себе Римус, сидя тем же вечером перед камином в Общей комнате, пока слушает историю Сириуса о Боггартах, живущих на чердаке дома семейства Блэк, от которых они не желали избавляться, потому что находили забавным, как те иногда выходили из своего обиталища и пугали ничего не подозревающих маглов, среди которых первые защитники чистоты крови по уморительной иронии жили. Вместе с ними в комнате были Джеймс, Лили и Марлин, да еще несколько вольных слушателей. Римус смотрел на Сириуса, дневной сон которому добавил энергии и того самого блеска в глазах, по которому он, как осознал, только когда увидел в момент пробуждения Сириуса, успел соскучиться. Все в порядке, повторил про себя Римус. Питер и Джеймс не придали этому значения, когда застали их в обнимку на постели Римуса, значит все нормально. Ничего такого. Но почему он не может перестать думать об этом в протяжение всего дня? Он успевает улизнуть в библиотеку, постаравшись занять себя домашним заданием, прогуляться по территории Хогвартса с Лили, поиграть в шахматы с Питером. И где-то на задворках сознания все равно маячили воспоминания о тепле Сириуса и его поцелуях. Он вспоминает о реснице, спавшей тому на щеку, и чувствует фантомное желание в пальцах сделать то, что он так и не смог, и убрать ее, несмотря на то, что той давно уже нет. Это ощущается, словно незакрытый гештальт. Упущенная возможность. По крайней мере, чувство вины отступило под плеядой других, запутанных и незнакомых. Если в этом состоял план Сириуса — что ж, ему удалось. И Римус не знал, чего он вообще хотел от Сириуса, но, когда тот за весь вечер в Общей комнате посылал игривые улыбки и взгляды из-под опущенных ресниц кому угодно, но не ему, Римус чувствовал себя брошенным и обделенным. Он старался вести себя как обычно, но легко проигрывал эту борьбу. Ему бы не помешало сейчас утреннее «все хорошо» от Сириуса и гладкая ладонь, убирающая волосы с его лица. Но Сириус был занят другим и не замечал его состояния. И хорошо, на самом деле: Римус не смог бы внятно объяснить ему, почему он чувствует то, что чувствует. Однако он высидел все, несмотря на то, что под конец вечера совсем перестал принимать хоть какое-то участие в разговорах. Когда все стали расходиться, Лили послала ему какой-то знающий взгляд, хотя не то чтобы ей было, что знать, и ушла под руку с Джеймсом выполнять обязанности старост на дежурстве после отбоя. Питер занял ванную комнату, чтобы принять свой вечерний душ, а Римус и Сириус разошлись к своим кроватям переодеться для сна. Где-то на пятом курсе Римус наконец перестал скрывать свои шрамы под слоями одежды хотя бы в их спальне, потому что парни и так видели их каждое полнолуние; видели даже больше, чем он когда-либо хотел, и дело не столько в наготе, сколько в очевидно неприятных картинах трансформации его тела из одного состояния в совершенно другое. Он не знал, как Сириус, Джеймс и Питер спокойно спали по ночам после этого, даже просто продолжали смотреть на него теми же открытыми и дружелюбными взглядами, как и всегда. Как Сириус все равно смог оставить утром поцелуй там, где минутами ранее рвалась и заново срасталась кожа, где, выше, из десен еще недавно выпирал ряд острых зубов. Его голова была совершенно перегружена за сегодняшний день. В одних пижамных штанах Римус лег под одеяло и занавесил кровать, собираясь заспать все, что его сознание не могло переварить. И он был сбит с толку первой мыслью, что пронеслась перед его мысленным взором, как только он закрыл глаза. Сириус должен быть здесь. Прямо под его рукой. Что-то явно не встало на свое место после этого полнолуния. И у Сириуса, видимо, тоже. Потому что, словно по мысленному зову, что до этого Римус замечал только между ним и Джеймсом, он оказывается перед его кроватью и раздвигает шторы. Они смотрят друг на друга немигающими взглядами, пока Сириус не забирается в его постель и по-хозяйски устраивается вместе с ним под одеялом, устало выдыхая куда-то в его грудь. — Дай мне хотя бы футболку надеть, — не понимая ни слова, что выдает его собственный рот, говорит Римус. — Нет, — Сириус предусмотрительно — предусмотрительно? — накладывает заглушающее. — Ты дышишь, — тупо произносит Римус, пытаясь объяснить, зачем ему нужна футболка. — Все люди делают это, Лунатик. За этим следует мгновение молчания с обеих сторон, а потом и тот, и другой начинают посмеиваться. Это не снимает напряжения, которое чувствует Римус, но он направляет его в другое русло — в смех. Все это какой-то абсурд. Сириус, пришедший в его постель, вжимающийся своим лицом в его обнаженную грудь. Его волосы немного щекочут подбородок Римуса, и он чешет его о них же; это движение ощущается так, словно он, как кот, трется о хозяйскую ладонь. Руки Римуса, обхватывающие Сириуса так просто, словно тот всегда принадлежал им. И руки Сириуса, которые обнимают его в ответ. Римус не понимает. Но перестает уговаривать себя, что все в порядке, а действительно чувствует, что так и есть. Все хорошо. Все так, как должно быть. — Ты был отстраненным в Общей комнате, — вдруг произносит Сириус. — Я... — Конечно, Сириус заметил, не мог не заметить. Но Римус не собирается показывать ему запутанный клубок мыслей, накрутившийся в его голове за вечер у камина; он только решает не делать вид, что слова Сириуса неправда. — Да. Наверное, устал. Сириус с первого раза находит один из длинных шрамов на спине Римуса и проводит по нему пальцами. Римусу становится стыдно, что это прикосновение так быстро посылает мурашки по его коже, но Сириус никак не комментирует. Он только словно чего-то ждет. Но Римус больше не может ничего предложить ему. В конце концов Сириус вздыхает и поднимает голову, чтобы посмотреть на него. — Ты очень хочешь спать? Да. Нет. Не знаю. — Думаю, я выспался в Больничном крыле. Сириус скептически оглядывает его лицо, но Римус всем своим видом старается показать, что он нисколько не хочет спать. Он не знает, зачем делает это, но чувствует, что не должен закрывать глаза так быстро. Не тогда, когда Сириус в его постели. Не в этот день. Что-то двигалось и менялось, набирало силу. Так нагревается воздух перед грозой. — Тогда расскажи мне что-нибудь, Лунатик, — Сириус подбирается повыше и прячет свое лицо у него на шее. — Боюсь, после этих лет я мало чем смогу тебя удивить, — Римус так хорошо владеет своим голосом, что в пору гордиться собой. Возможно, ему стоит постараться просто отпустить это. Позволить вещам идти так, как они идут. — Ты почти ничего не рассказывал о детстве. — Так вот, чего ты хочешь? — усмехается Римус. Пальцы Сириуса снова проводят линию его шрама на спине, а затем принимаются гладить другие. Удивительно, как они ни разу не ошибаются. И вдруг: — Я хочу всего. — Сознание Римуса коротит, но Сириус тут же продолжает: — Любая история сойдет. История. Любая история. Ну же, Римус, это не так уж и сложно. Он принимается лихорадочно перебирать в голове все свои воспоминания из детства, но ни одно из них не кажется стоящим внимания. Мерлин, помоги ему. О каких историях может идти речь, когда Сириус так безмятежно дышит в его шею. — Как-то я бегал по кладбищу от лошади. — Что? — смешок Сириуса сталкивается с его кожей. — Ладно, может, не совсем по кладбищу... — От лошади? — Ты знаешь, где я вырос. Там были лошади. — Ты убежал? — Нет, не убежал. Ты меня себе придумал, — Римус фыркнул. — Такое сложно придумать, — Сириус в последний раз оглаживает один из шрамов и останавливает свою руку у края его пижамных штанов. — Ладно, умник, ты убежал. Так что за история? — Ну... Мне было лет семь или восемь. Поздний вечер, темно, мы с папой возвращались домой из... Я не помню, если честно, откуда. Дорога лежала через кладбище, а мне жуть как хотелось узнать, есть ли на ночном кладбище призраки. Я отстал на повороте, пробрался немного вглубь и стал ждать. Но вскоре папа меня окликнул, и, как бы мне ни не хотелось, пришлось возвращаться. Я сделал шаг и вдруг краем глаза заметил лошадь у входных ворот. Она взялась просто из ниоткуда, и то, как неожиданно она появилась, меня слегка напугало. Я быстро дошел до оградки, перелез ее, чтобы вернуться, а лошадь почему-то принялась идти в мою сторону. Может, атмосфера нагоняла страха, но я прибавил шаг. И она тоже. Потом я побежал. Не знаю, в какой момент она от меня отстала, но за поворотом я уже врезался прямо в папины руки. Он спросил меня, что случилось, а я стал что-то лепетать про лошадь, боясь оглянуться назад. Папа пошел посмотреть, а когда вернулся, то сказал, что никакой лошади нет. — Может, это было что-то другое? — Нет, я уверен, что это была обыкновенная лошадь. И я так же уверен, что она не являлась плодом моего детского воображения. — Забавно, — хихикнул Сириус. — Маленький волк испугался большой лошади. — Да, очень смешно, — проворчал Римус, двигая ногой, и случайно задел колено Сириуса. Сириус тут же обхватил его ногу своими. — И что? Никаких призраков? — Только лошадь, — притихшим голосом произнес Римус, переключив все свое внимание на тот факт, что теперь они лежали, сплетенные, как если бы... были парой. Вот оно что. Вот, что происходило с ними. Вот, что после луны не встало на место. Нет, думает Римус. Как раз-таки теперь все встало на свои места. Он решается поднять руку и убирает волосы Сириуса за ухо. Он ведет ладонью ниже, пока не добирается до изгиба шеи, где она переходит в плечо, и оставляет большой палец на точке, где бьется пульс. Он неосознанно принимается считать удары, но его тут же сбивают: Сириус отнимает его руку от своей шеи и подносит к горячим губам, чтобы ласково прикоснуться ими прямо к центру ладони. Римус даже не задается вопросом, почему и как это все случилось. Он только чувствует тепло Сириуса и то самое чувство правильности. О причинах и следствиях, если ему будет это так необходимо, Римус подумает потом. Сейчас ему только хочется остаться здесь, с ногами, руками и губами Сириуса. — Я мечтал о тебе с пятого курса, — шепот Сириуса нежно разрезает тишину. — Почему ты молчал? — выдыхает Римус. — Ждал, когда ты мне позволишь. — Позволю что? Сириус толкает Римуса в плечо, опрокидывая тем самым на спину, и приподнимается над ним на локтях. Он приближает свое лицо так близко к его, что Римус нервно сглатывает. Глаза Сириуса прищуриваются, а губы изгибаются в ухмылке. — Любить тебя. Рот Римуса приоткрывается. Он глупо моргает несколько раз, пока смотрит на уверенность и — да, любовь, все это время там была любовь — в серых глазах. Мгновение спустя выражение лица Сириуса смягчается, когда он понимает, что Римусу нужна минута, чтобы все осмыслить. Он толкает его нос своим и смещается в сторону, прислоняясь им к щеке, а губы оказываются волнительно близко к губам Римуса. — Ты всегда ускользал, — говорит он. — И я бы оставил тебя в покое, но ты начал позволять мне то одно, то другое, — Сириус смещается ниже, и теперь задевает губы Римуса своими, когда говорит. — Ты словно изнутри тоже весь был укутан в слои и слои одежды, разрешая мне снимать их только по одному за раз. Настоящую одежду ты сбрасываешь куда охотнее, знаешь? — Твои аналогии еще требуют работы. — А твои губы — поцелуя. — Ну и чего ты ждешь? Сириус перекидывает свои волосы на одну сторону и аккуратно прикасается губами к уголку губ Римуса. Римус чувствует его улыбку и выдох через нос и закрывает глаза. Язык Сириуса медленно проходится по его нижней губе, а по коже Римуса снова ползут мурашки. Он высовывает свой язык навстречу, и Сириус вздрагивает, тут же переставая мучить его, и наконец целует по-настоящему. Будучи одним из Мародеров, Римус постоянно был втянут в какие-нибудь вечеринки по поводу Дней рождения, побед в квиддиче, Хэллоуина, Рождества и всего, что только остальные Мародеры хотели отпраздновать. Он переиграл почти во все игры, которые устраивались на таких вечеринках, но никогда не соглашался ни на что, что имело бы отношение к поцелуям. Он был оборотнем и сомневался, что люди в здравом уме пошли бы на это, поэтому он не хотел, чтобы кто-то вроде Мэри или Марлин были обмануты им так подло, пусть если бы они никогда об этом не узнали. Он мог скрывать свою ликантропию до могильной плиты, но не собирался пользоваться этим. Парни говорили ему, что он ведет себя неразумно, что он несправедливо строг к себе. Но прямо сейчас Римус знал, что он был строг достаточно. Потому что разделить ощущение первого раза с Сириусом, который знал о нем и который хотел его, несмотря на то, кем Римус являлся; Сириусом, который был его путеводной яркой звездой, его хранителем, самым теплым рассветом и каждым цветком, что Римус хранил между страниц своих книг; который был всем; стоило каждого поцелуя, которые Римус не получил. И Сириус целовал его так жадно, так настойчиво, словно собирался вернуть ему все из них. Римус забывается и пропускает момент, когда горячие влажные прикосновения перемещаются ниже, на его шею. Он ничем не защищен, и это чувство уязвимости впервые не тревожит его, потому что Римус знает, что он в надежных руках; в руках, которым может доверять. Поцелуи возвращаются к его словно обожженным летним солнцем губам, но не останавливаются и прокладывают дорожку выше по его носу, а затем лоб Сириуса прислоняется к его собственному. — Ты все еще не хочешь спать? — голос Сириуса слегка запыхавшийся, слегка сумасшедший от счастья, и Римус не может не улыбнуться. — А у тебя есть, что мне предложить? Сириус отстраняется и смотрит на него бушующим морем в глазах. — Прости, что не делаю это особенно романтичным, но я не смогу уснуть, а затем провести завтрашний день, как разумный человек, если не отсосу тебе. Он так торопится, пока говорит это, что Римус не знает, что заставляет его произносить слова таким образом: желание или смущение. На удивление, сам Римус чувствует только первое, хотя и не может сформулировать его так конкретно, как Сириус. Вероятно, это было наивно, но он был уверен, что за поцелуем не последует ничего большего. Сириус бы пересобрал себя по косточкам, если бы Римус попросил; тем более он бы отступил, если бы Римус отказал ему, несмотря на все свои заявления. Но дело в том, что Римус часто ожидает одно, а жизнь преподносит ему совсем другое; дело в том, что Римус тоже сделал бы все, о чем бы Сириус ни попросил. И дело в том, что его член сейчас слишком твердый, чтобы сказать Сириусу «нет». Римус смещается, прижимается к нему бедрами, и Сириус стонет, закрывая глаза. Он целует его еще раз, мокро проводя языком по губам, а затем, без лишних прелюдий, сползает вниз и стаскивает с него пижамные штаны вместе с нижним бельем. Может, это слишком быстро, но Римус совершенно не возражает, особенно когда дыхание Сириуса касается его члена, а затем он на какое-то время просто прижимается к его основанию приоткрытым ртом. Римус шумно выдыхает, и Сириус ведет губами выше, пока не обхватывает ими головку. Он аккуратно посасывает ее, очевидно делая это в первый раз, а потом, словно не может удержаться, выпускает, чтобы тут же провести языком по всей длине. Римус зарывается рукой в его волосы и запрокидывает голову назад, открывая рот в немом стоне. Но когда Сириус возвращается обратно и опускается ниже, пока головка члена Римуса не начинает упираться в его горло, он не может удержать срывающийся со своих губ низкий звук. Ему становится немного стыдно, но Сириус откликается на него своим собственным стоном и принимается активнее заглатывать его член. Он не может взять слишком много, но Римусу хватает и этого, и когда Сириус принимается двигать рукой в такт своим движениям, обхватывая ладонью то, до чего не может дотянуться губами и языком, он еле удерживает себя на месте, чтобы не начать толкаться в ответ. Так жарко, мокро и неловко за собственные реакции, но так хорошо и правильно; и это Сириус, черт возьми, Сириус, между его ног — и Римус всего лишь подросток, поэтому одна мысль об этом заставляет его кончить раньше, чем ему бы хотелось. Сириус в последний момент отнимает голову, закашлявшись от неожиданности, но продолжает двигать ладонью, пока Римус не изливается до конца. Сириус притирается щекой к его бедру и тяжело дышит, пока наблюдает, как опадает его член, как вторая рука разжимает простынь. Он понимает, что Римус приходит в себя, когда пальцы в его волосах начинают перебирать прядки, массируя кожу головы. Тихо выдохнув, он оставляет поцелуй на внутренней стороне его бедра, сдвигается и прикусывает кожу у выпирающей тазовой косточки. Римус обхватывает его лицо обеими ладонями, заставляя посмотреть на себя. Глаза Сириуса больше не море, они — угли в пламени, и Римус притягивает его выше. — Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя? — спрашивает он после того, как целует его губы, ощущая обнаженной кожей, как натянута ткань его штанов в паху. — Поцеловал меня еще раз и обнимал, пока я сплю. — Я серьезно. — Это я... — Даже не смей, — Римус легко стукает его по ноге. Сириус издает смешок на выдохе и прячет лицо в изгибе шеи, проводит по ней губами. — Ты ничего не должен делать сейчас. Я в порядке. Римус собственнически запускает руку в его штаны и обхватывает горячий, дернувшийся от прикосновения член. Из горла Сириуса вырывается стон, пока он мимо сознания толкается в нее, что вызывает у Римуса ухмылку. — Да? Сириус поднимает голову, и в его взгляде читается возмущение, словно Римус ведет грязную, нечестную игру. И горячее, тлеющее желание. — Позволь теперь мне позаботиться о тебе, — Римус запускает руку в его волосы и приклоняет к своему лицу, чтобы поцеловать. Когда он отстраняется, Сириус с тихим скулением тянется обратно, что вызывает у Римуса нежную улыбку. — Ты делаешь для меня так много, Сириус. Я хочу позаботится о тебе в ответ.