Каждую ночь

Тревога. Она окутывает с головой, не позволяя сбежать. Сковывает все тело, каждый миллиметр, каждый сустав, мышцу, косточку. От нее не спрятаться, не скрыться, не сбежать. Ничего нельзя сделать. Полнейшая беспомощность, ощущающаяся так остро. Саше тревожно. И, к сожалению, он знает почему. Он знает, что ком к горлу подкатывает, что дышать трудно становится, что слезы на глаза наворачиваются и хочется кричать, но не получается только в одном случае. Когда близится приступ. Но он в это не верит. Он ведь нормально, адекватный и вполне здоровый человек. Это все неправда, ложь, его обманывают, водят за нос. Шизофрения. Такой страшный диагноз он услышал два года назад. Но это не про него, нет, он в порядке. Все ведь так же, как и раньше. Только вот он мертвых видит. И Поручик тише стал. Поручик вообще словно растворился из их квартиры. Он вроде как есть, но он сам словно призрак. Но нет, Шурик живой, Леонтьев проверял. Живее всех живых, и это главное, это хорошо. Только вот кожа у него бледная, глаза впалые и практически тусклые, он похудел раза в два, хотя и так был невероятно щуплым, на щеках уже была видна жесткая щетина. И молчит он почти всегда. Словно говорить разучился. Саша сидит на полу, раскачиваясь из стороны в сторону. На столе все еще стоит банка прописанных ему таблеток и бутылка воды. Все это принес Шура, из-за чего они крупно поссорились когда-то. Но каждый раз, когда Леонтьев это убирал, тот ставил на место. Старший все еще питал надежды, что Ренегат сможет принять неизбежное. Но тот не принимал. Не хотел с самого начала, сколько бы Александр не доказывал, сколько бы не объяснял. Он сдался. Он боялся рушить и без того шаткие отношения с гитаристом. Он просто любил такой же больной любовью, продолжал заботиться. Только вот о себе совсем забыл. Ему было страшно. Каждый раз за Сашу страшно было когда начиналось это. Но он верил, что они переживут. Он сидел на кровати, когда вдруг его из мыслей выдернул крик младшего. Черт. Снова. Тот начинает оглядываться, всматриваться в углы, глаза его становятся стеклянными. Леонтьева медленно накрывает. Но Щиголев не может сдвинуться с места. Его будто парализовало, и все что он может делать — смотреть. Смотреть на то, как умирает его любовь. Саша кричит, на глазах его наворачиваются слезы, когда он отползает к кровати и спиной утыкается в ее бортик, понимая, что путей у него больше нет. Он закрывает лицо руками, ревет, ногтями впиваясь в кожу и плоть, раздирая ее до крови. Мечется из стороны в сторону, пытаясь унять судороги в конечностях, кусая губы в мясо. Он видит. Видит, как со всех углов они ползут к нему. Такие темные, с неестественно вывернутыми конечностями, с глазами горящими в темноте. И все они как один — мертвецы. — Почему?! Почему ты не видишь того же, что и я?! — орет Ренегат в отчаянии, пока соль от слез впивается в ранки, которые он сам себе разодрал, — Они все мертвые! Саша! Господи, Сашенька! Леонтьев глаза закрывает, и ладонями затыкает себе рот, пытаясь сдержать очередной крик отчаяния, рвущийся наружу. Ему больно, до ужаса больно. он выгибается в спине, позвоночник хрустит, мерзким звуком оседая на поверхности комнаты. Его кроет только сильнее, когда он сползает на пол, сворачиваясь в клубочек и только и имея сил чтобы что-то бубнить в бреду себе под нос. Только поначалу Щиголев не может понять, что говорит младший, но потом слышит. И его будто прошибает током. — Саша, Сашенька, — шепчет младший, поскуливая от ужаса, — Поручик… помоги мне, помоги, пожалуйста… И Александр вскакивает с кровати, в два прыжка оказываясь у стола, с которого загребает таблетки и воду. Либо действовать сейчас либо он навсегда потеряет свою любовь. Он усаживается на колени перед Леонтьевым, дрожащими пальцами открывая баночку и выуживая оттуда две таблетки. Как по рецепту врача. Точно так же быстро открывает бутылку с водой. Он сжимает их в кулаке, чтобы Саша их не видел заранее. Он пробовал все способы давать ему таблетки. Но остался один, о котором он догадался только сейчас. И пусть это будет подло, но так надо. — Лосик, посмотри на меня, — Щиголев шепчет тихо-тихо, чтобы тон смог хоть немного успокоить. Ренегат убирает ладони от лица, потерянным взглядом блуждая по лицу Поручика. Затишье перед бурей. Которую старшему надо срочно ликвидировать. Он помогает Леонтьеву принять сидячее положение, после чего обнимает его так, чтобы Саша уткнулся ему в грудь. И не увидел, как Шура кладет себе на язык две таблетки. Щиголев поднимает его за подбородок, и, шумно выдохнув носом, утягивает гитариста в нежный поцелуй. Ренегата вдруг начинает трясти. Шура понимает, что время пришло. Он языком проталкивает в рот возлюбленного лекарство, тут же разрывая поцелуй и закрывая тому рот рукой, чтобы не смел выплюнуть. Бутылка воды ловко оказывается в руках, когда Александр слегка наклоняет тело Саши, разворачивая на себя и силой вливая жидкость. — Глотай, милый, прошу тебя, я обещаю, так будет лучше, — быстро-быстро тараторит Поручик, когда видит откруглившиеся от ужаса глаза Ренегата. Но он понимает, что тот еще видит галлюцинации. Надо подождать буквально немного, чтобы препарат подействовал. Леонтьев сглатывает лекарство, отбрасывая в сторону бутылку и вновь начиная кричать, руками раздирая кожу на запястьях. Но Щиголев ловко перехватывает его руки, не давая наносить увечья и прижимает к себе спиной, укладывая голову на макушку Саши. Тот все еще пытается вырываться, воет, ревет. Но буквально через пару минут все проходит. Леонтьев вдруг понимает, что больше ничего нет. Вокруг нет трупов, нет всего того ужаса, который он лицезрел, нет ничего. Кроме мерного дыхания Поручика. Он вдруг понимает, что это были за таблетки, почему Александр говорил именно так. Он вдруг все понимает. И, наконец, принимает, поворачиваясь к Щиголеву и обнимая его. Они смогут выбраться из этого кошмара вместе. — Я начну лечиться. Обещаю.