all that's said in the low light

      План надёжен, потому что по большей части правдив.       Джонни, хоть и с неохотой, но был вынужден подключить к делу Кэролайн: стоило мужчине попросить сестру сопровождать его в Глазго вместо родителей, как та согласилась без лишних вопросов. Особенно когда Джон промямлил совершенно смиренным тоном: «Я... кое с кем там встречаюсь».       Каро в ответ лишь понимающе улыбнулась.       Они отправятся на консультацию к спинальному хирургу, которого рекомендовал Дилан: идеальное прикрытие, учитывая, что Джонни действительно будет встречаться с врачом. Приём назначен на утро воскресенья, и из нужного оставалось лишь организовать ночлег для них обоих. Ничего особенного: просто парочка сиблингов, решивших провести выходные в старом добром Глазго. Разве что… у Джонни есть серьёзные — и небезосновательные — сомнения в том, что им стоило бронировать двухместный номер.       Скрещивать пальцы рано, но саму мысль он держит в уме.       Каро отвезёт их в Данди: всего тридцать пять минут на машине. Затем из Инвергори до Глазго-Куин-Cтрит: час и тридцать восемь минут на поезде.       После чего сестра оставит его на вокзале: сама отправится на спектакль со своими университетскими друзьями, а Джонни встретит Саймона после его прилёта, примерно в пятнадцать минут четвёртого, восемнадцатого ноября.       План надёжен. Безупречен. На первый взгляд.       Джон просто не принял в расчёт то, какой несносной занозой в заднице порой бывает Рут МакТавиш.       — Не пойму, почему вы не можете взять меня с собой!       Джонни закатывает глаза, пока Каро упорно продолжает стоять на своём:       — Я везу Джонни на прием к врачу, Ру, и точка.       — Да мне ж просто до Данди добраться надо, встретиться с потенциальным работодателем, не понимаю, с чего...       — Нет, — настаивает Каро, но тут в дело вмешивается мама.       — Ах, Кэролайн, просто возьмите её с собой и высадите где надо.       — Мам, мы не можем опоздать на поезд...       — Не опоздаете, если отправитесь сейчас.       — Господи, — бурчит Джонни себе под нос, наблюдая, как идеальная, казалось бы, задумка катится к чертям прямо у него на глазах.       Всё кончается тем, что Джонни ссылают на заднее сиденье авто, в то время как две его сестры ссорятся на передних, и лёгкий тридцатипятиминутный вояж превращается в наименее приятную часть поездки.       — Как-то вы оба больно подозрительно себя ведёте, скажу я вам, — как ни в чём не бывало констатирует Рут. Вот уж кто тут был мастером с чёрным поясом по подозрительному поведению, и Джонни вынужден отдать ей должное.       — Понятия, блядь, не имею, о чём ты, — исподлобья бормочет он с заднего сиденья, всё ещё дуясь.       — Хорош, Ру, закрываем тему, — добавляет Кэролайн, но девушку так просто не заткнуть.       — Ну, во-первых, вы оба выставляете этот визит к врачу так, будто он должен исцелить мужика от всех, блин, недугов, — язвит Рут. — И, во-вторых, Джонни напрыскался чёртовым одеколоном.       Он чуть не давится слюной.       — Бля—ка… как, чёрт побери, это вообще к делу относится?       — Так значит, отрицать не будешь? — Она оборачивается, насмешливо косит на него взглядом, демонстративно принюхиваясь к воздуху. — Что, в Асде прикупил?       Джонни раздражённо трёт веки руками. Чувствует, как вспыхивает лицо, когда бубнит в ответ:       — Он французский…       — Маркс энд Спенсер, — дружно соглашаются обе сестры.       — Ой, идите в жопу! — И ведь не то, чтобы они были не правы…       — Ты ж не скажешь, что всё это ради какой-то консультации, а? Так в чём прикол? — допытывается Рут, переводя глаза с одного на другого.       Кэролайн в ответ смотрит хмуро, но не сдаётся. И тогда Рут, чёрт бы побрал эту ходячую катастрофу, принимается тыкать пальцем ей в руку, грозясь устроить чёртову аварию прямо посреди дороги. Джонни вздыхает.       — Я просто встречаюсь кое с кем из друзей, окей?       При этих словах брови младшей сестры ползут вверх, и она впивается в него чересчур самодовольным изучающим взглядом.       — Из друзей, говоришь?       — Да, — отрывисто выдавливает Джон, глубже вжимаясь в спинку заднего сиденья.       — И этот твой «кое-кто из друзей», значит, ценитель французских ароматов, м?       — Отвали, — снова шипит он и, не дожидаясь ответа, бросает: — Я всё равно не для него надушился.       Него.       ... Дерьмо.       Каким-то совершенно непостижимым образом брови Рут взлетают ещё выше.       — Ого! Ну-ка, эт что же, моему старшему братцу сегодня натолкают между булок, что ли?       — Господи Иисусе, Рут! — восклицает Каро, в то время как румянец Джонни, кажется, за долю секунды набирает все одиннадцать баллов по шкале красноты от одного до десяти.       — Если только он не тот, кто будет толкать, да? — Рут маниакально хохочет.       — Ебучий случай, Рут, а!       — А ведь я знала, — заявляет его сестра, с усмешкой наблюдая за попытками Джонни слиться с обивкой сиденья. — Так и знала, что ты ещё тогда запал на Джесси Коуэна, хитрожопый ты засранец.       — Абсолютно, блядь, нет! — пронзительно пищит Джонни: возмущение зашкаливает, достигая запредельного уровня. — Совсем рехнулась, тупая ты бабища!       — Ру, мать твою, оставь его в покое! — предупреждает Кэролайн, всё ещё пытаясь вести машину на фоне царящего внутри хаоса. Ну, по крайней мере, хоть кто-то не клал на его гордость с высокой колокольни.       — Не понимаю, чего тут такого, — произносит Рут, по-прежнему неприлично довольная собой. — Не то чтоб меня вообще колыхало, с кем ты там собираешься чпокаться, Джон.       Каро обрушивает на неё новую порцию ругательств, а Джонни… Джонни искренне ценит то, что только что услышал — в какие бы вульгарные словечки его сестра не обернула это признание.       — Спасибо за оказанное доверие, — фыркает он. В любом случае, Рут была тем членом семьи, чьё мнение касательно его предпочтений беспокоило в наименьшей степени, и меньше всего он переживал о том, что младшая сестра вообще узнает. Если б теперь она ещё могла просто сменить тему…       — Ну и кто этот твой друг? — Да уж, вот это маловероятно.       — Никто, — Джон скрещивает руки на груди так, словно жест способен скрыть, как трепещет и сбоит в груди от одной только мысли об одном конкретном человеке. Господи, что ж он за еблан блаженный…       — Походу, кто-то особенный, так? — поддразнивает Рут, снова поворачиваясь к нему, оглядывает с ног до головы, раздувая ноздри с явным отвращением. — Ты в этом на встречу собрался?       — Сейчас. Холодно. — О, его красное — того и гляди задымит — лицо определённо с этим фактом не согласно. Господи, да всё с его одеждой в порядке! Тёплый джемпер, тёмные джинсы, — ладно, наверное, можно было бы обойтись и без шерстяной шапки, но, чёрт возьми, на улице реально холодно. Хотя, может, и правда стоило надеть штаны поуже...       — Ты прекрасно выглядишь, Джон, — защищает его Кэролайн, сбавляя градус напряжения внутри брата. Самую малость. — Просто не обращай на неё внимания.       Рут насупливается:       — Так что, не расскажешь нам о своём таинственном мужике, говнюк?       — Не-а. — Джонни решительно качает головой.       — Он секси?       — Рут, — укоряет Каро, но потом бормочет ему вдогонку: — А он секси?       — Господи, вы двое просто невыносимы, — ворчит Джон, мысленно готовясь отправлять остатки гордости в утиль.       — Да ладно, Джооооннии! — тянет Рут, и не отвесить ей смачного подзатыльника — воистину проверка на стойкость. — Мы просто хотим знать, насколько горяч этот твой ухажёр.       — Он не ухажёр, — шипит Джонни. — И он не… — Боже, он сейчас точно не собирается вести этот разговор. — Он… своеобразный, окей?       Рут, по всей видимости, воспринимает это как дурной знак и морщит нос, а Кэролайн старательно делает вид, что не следит за реакцией Джона через зеркало заднего вида.       — Что это, блин, значит, своеобразный… — бубнит Рут, будто это так просто: взять и объяснить ей все... причуды Саймона Райли. Впрочем, Джон готов признать, что, ну, да, некоторые из них в самом деле весьма сексуальны. — Это он, что ли, наприсылал тебе те сообщения на мобильный, от которых ты потом всю днюху киснул?       — Он не звонил в мой день рождения, — говорит Джон и моментально жалеет об этом.       — Ммм. — Рут снова морщит нос. Минус ещё одно очко в пользу Саймона. — Он Скорпион? — спрашивает она на полном серьёзе.       — Ебучий ад… — бормочет он себе под нос, пока Кэролайн параллельно встревает, вставляя свои пять копеек:       — Ру, Джонни — чёртов Скорпион.       — А, ну тогда это всё объясняет.       — Объясняет что?! — взвывает Джонни, оказавшись теперь в крайне невыгодном положении на фоне какого бы там, блядь, ни было анализа, который только что провели над его персоной. Он откидывается на сиденье, пальцами цепляет и тянет небольшой клочок пуха на своём мешковатом, отвратном, недостаточно-хорошем-и-эстетичном джемпере.       Твою ж мать...       Сёстры продолжают выпытывать у него подробности, но Джон упорно отказывается поддаваться — даже когда Рут угрожает рассказать маме об истинной причине их небольшой вылазки на выходные.       — Ничего ты, блядь, не расскажешь! — Кэролайн немедленно приходит ему на помощь. — А может, мне сообщить ей, что ты на самом деле забыла в Данди, а? Потому что никакая у тебя там не работа, я знаю, что ты опять собираешься встретиться с Аланом.       — Алан Тёрк? — выплёвывает Джон. — Господи, Ру, скажи мне, что ты не собираешься снова встречаться с этим ебучим хорькообразным мудилой.       — Отвали, Джонни! — возмущается в ответ Рут. Кажется, или кому-то не нравится вкус собственной пилюли? — Не такой уж он и плохой!       — Да ты, походу, совсем рехнулась, — обвиняет он, подозревая это уже очень, очень давно.       — Не всем же быть чертовски своеобразными, м, не так ли?       Кэролайн едва сдерживает фырканье.       К моменту, когда они высаживают Рут на каком-то углу в центре города, им всё же удаётся не перегрызть друг другу глотки. И нет, Джонни кричит ей вслед из окна вовсе не из уважения, — разве что самую малость, — глядя на то, как удаляется младшая из его сестёр:       — Ои! Не позволяй этому ублюдку воспользоваться тобой, Ру. Ты выше этого.       Может, ему почудилось: кажется, что губы девушки трогает едва заметная, но искренняя улыбка, но затем —       — Не позволяй своему мужчине быть слишком грубым, Джон. Видит бог, ты и так хреново ходишь.       Рут… блядь… МакТавиш…       И всё же он не в силах скрыть жгучий румянец, расползающийся по лицу вместе с чем-то, похожим на ответную ухмылку, и бормочет Каро, пока та трогается с места, направляя машину в сторону станции:       — Ни слова, блин…                     По крайней мере, дорога на поезде проходит относительно гладко.       Каро сидит на соседнем с Джоном сидении с книгой в руках, старательно подталкивая его в ногу каждые пять минут в попытках прекратить нервную трясучку конечности.       Ехать долго. Достаточно долго, чтобы глазеть на проплывающие мимо пейзажи и притворяться, будто в голове у него не разыгрываются слащаво-кринжовые мелодрамы, достойные любимых мыльных опер его матушки. Ха, «Мыльные» оперы, — фыркает про себя Джон. Нога снова принимается подпрыгивать на месте.       — Веду себя, как припадочная школьница, да? — спрашивает он у сестры, обхватывая голову руками и утыкаясь лбом в колени. До прибытия пятнадцать минут.       — Расслабься, Джонни-бой, — подбадривает она. — Если ты так нервничаешь, можешь просто поехать со мной и девчонками и забыть обо всём этом, да?       Нет. Он этого не хочет. А ещё он не хочет трястись как осиновый лист, но для этого ведь и нужна вся эта тёплая одежда, правда? Этот ужасный, заношенный свитер и плотные джинсы, делающие его ноги похожими на сосиски, о господи...       — Дыши, милый. Всё будет хорошо.       Боже, какая жалость, что с утра он не утопился в этом оверпрайснутом французском одеколоне...       Прибытие на Куин-Стрит — тот ещё цирковой номер, поэтому Джонни старается держаться ближе к сестре, пока оба прокладывают себе путь сквозь толпу к выходу с платформы.       — Ладно, — говорит он, наконец отстраняясь от девушки, желая, чтобы происходящее не ощущалось так, словно он отпускает страховочный трос. Ему ли не знать.       — Позвони мне, Джон, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо? Набери меня попозже, скажи, где будешь, просто чтобы решить насчёт заселения. — Каро отвечает лёгкой улыбкой, отчего-то выглядя такой же нервной, как и он сам.       Тем не менее Джонни оставляет ей свою сумку: своего рода подтверждение их совместной брони номера на двоих. План «Б» на случай, если сегодняшний вечер окажется не таким уж, э-э, феерично-праздничным, как он рассчитывал.       Боже, ну вот, лицо опять горит...       — Мы с подружками будем в Вест-Энде, — напоминает Каро. — Но если понадоблюсь, то сразу приеду, детка.       Он кивает, сдержанно кривит губы в натянутой улыбке, хоть и осознает прекрасно, насколько неубедительной та выходит.       Но сестра лишь ласково треплет его по плечам и чмокает в щёку.       — Передавай от меня привет своему другу, лады?       Джон вновь кивает, наблюдая за тем, как она удаляется в сторону нужной ветки метро. После чего остаётся только...       Ждать.       Джонни отыскивает более-менее чистую скамейку, на которую не страшно присесть, прислоняет костыли к стене и пытается приструнить свою ногу — конечность по-прежнему отстукивала нервный ритм. До поезда Саймона прибывают ещё несколько других рейсов, поэтому он устраивается поудобнее, наблюдая, как приходят и уходят незнакомцы, стараясь не искать глазами в каждом мимо проходящем то самое лицо.       Спустя шесть минут из аэропорта Глазго прибывает рейсовый аэроэкспресс Скотрейл, и Джону приходится прикладывать все усилия, чтобы тотчас не подорваться со скамьи. Внутри всё каменеет, сковывает иррациональной паникой.       Боже…       Столько времени прошло. Будет ли он вообще выглядеть так же, как раньше?       Джонни трясёт головой. Что вообще за вздор выдаёт его мозг? Конечно, блин, он будет выглядеть, как раньше, прошло всего пять месяцев: за все годы их знакомства Джон лишь единожды стал свидетелем радикальной смены стрижки, и то лишь потому, что сам как-то случайно подпалил Саймону несколько прядок, пока возился с паяльной горелкой. Эх, старые добрые времена...       Соберись, МакТавиш...       Люди выходят из поезда, спешат мимо, не обращая никакого внимания на чудака, просиживающего штаны на скамейке.       Он его не видит. Пока.       «Так же караулишь багаж у ленты», думает Джон, — одно из его самых нелюбимых занятий. Следующий точно будет мой. Или следующий... или следующий...       Саймон не выходит из очередного вагона очередного поезда.       И Джонни чувствует, как сердце щемит, сводит судорогой, грозя удушением прямо посреди переполненного людьми общественного пространства.       О боже... может, это была ошибка? Может, Саймон понял всё раньше него, может, он просто проторчит здесь часами, ожидая, может, они —       Из кармана коротко пиликает.              Гоуст: Самолёт задержался на посадке.       Гоуст: Уже сажусь на поезд.              А.       Точно.       Джонни шлёпает себя по лицу, — откуда вообще подобные мысли, бред какой-то, — радуясь тому, что ему не придётся вызванивать сестру спустя меньше чем десять минут с момента их расставания, чтобы сообщить, что его, блядь, подставили. Можно не сомневаться, это бы стало прекрасной пищей для очередной порции унизительных подколок от Рут.       Остаётся просто подождать чуточку больше.       Тринадцать минут до прибытия. Нога снова пускается в пляс, отстукивая по асфальту.       Иисусе… успокойся, мысленно напоминает себе. Снова принимается смотреть на проходящих мимо незнакомцев, затем снова смотрит на часы.       Джон не знает, когда внезапная усталость настигает его: из-за разыгравшихся нервов он так и не смог вздремнуть в поезде. Но сейчас, разглядывая нескончаемый поток прохожих, он не может удержаться и опускает подбородок к груди.       Кажется, что приглушённый монотонный гул вокзала ещё больше убаюкивает, как ни странно, успокаивая. Нога перестаёт дёргаться. Джонни прислоняется к жёсткой спинке скамьи, скрещивая руки на груди.       Совсем немного осталось. Он может просто...       Откинуться назад чуть больше, устроиться поудобнее.       Веки тяжелеют, и он позволяет им закрыться.       Всего на секунду.                     Неизвестно, что выдёргивает его из дрёмы: резкий свисток поезда или чьё-то явно ощутимое присутствие, выцепленное краем сознания.       Джонни разлепляет глаза, промаргивается.       — Напоминает тот случай в Верданске, — сбоку от него раздаётся голос. — Как там было…заснул у ядерного реактора? Чертовски, бля, похоже на тебя, МакТавиш.       Джон пялит в пол, потом на свои руки, после чего переводит взгляд на сидящего рядом мужчину.       Встречается взглядом с карими глазами: те демонстративно закатываются, следом раздаётся сухое фырканье.       — Саймон? — Джон давится воздухом, хрипит, зарабатывая очередную усмешку в свой адрес.       — Что, снова с нами?       Джонни требуется не одна секунда, чтобы осознать испытываемые им прямо сейчас чувства. Всё, на что его хватает, — это ошарашенно таращиться на открывающуюся перед глазами картину.       Саймон сидит рядом, практически соприкасается с ним бёдрами, чуть склонив голову вниз в этой своей очень Саймоновской, снисходительной манере. Нижняя часть лица скрыта обычной чёрной маской с крошечным черепом возле петельки ремешка. Чёрная шапка, прячущая основную часть непослушных волос. Глаза его — без тактической краски — пристально смотрят в ответ, прямо в глаза Джонни.       Чёрт… он настоящий?       Щелчок пальцами прямо перед его носом.       — Ои, мудила.       Да, окей, ещё как настоящий.       — К-агх, — Святые угодники, а можно, блин, нормально разговаривать? — К-как давно ты сидишь здесь?       — Недолго, — произносит Саймон, чуть напрягая морщинки под глазами. — Ты выглядел…       Сердце Джона сбоит, набирая скорость, от осознания того, как близко прямо сейчас они друг к другу. Какие эпитеты бы мог сгенерировать этот его мелодраматический сценарий в башке? Красивый, идеальный, точно такой, каким я тебя запомнил…       — Ты выглядел измотанным, Джонни. Не мог потрудиться и не отрубиться хотя бы в честь моего приезда?       — Иди в жопу, — умудряется выдавить в ответ Джон, пихая своего собеседника локтем. Иисусе, всё такой же твёрдый как скала. — Я тоже рад тебя видеть, ублюдок       И так оно и есть. На Саймоне гражданская одежда в тёмных тонах: чёрные джинсы и куртка, на порядок стильнее того, во что одет сам Джонни. Видимая часть лица гладко выбрита. Мощный, широкий разворот плеч. Он выглядит…       — Хорошо выглядишь, Саймон, — говорит Джонни, и оно того стоит: наблюдать, как глаза напротив едва заметно расширяются.       Саймон подталкивает в ответ — сильнее, кулаком ударяя по плечу.       — Давай, пойдем. Не скажу, что горю желанием весь день торчать на какой-то обоссанной вонючей лавке.       — Точно. — Джонни смотрит, как тот поднимается на ноги, распрямляется во весь свой немалый рост, не задумываясь ни на секунду, прежде чем протянуть руку.       Джон берётся за чужую ладонь. Она тёплая.       Что происходит дальше, обусловлено комбинацией множества факторов. Саймон начинает решительно шагать по платформе, а Джонни просто… идёт следом. Без костылей. Спотыкаясь, то и дело заваливаясь вперёд, как древний старикан — то ли в попытке доказать мужчине, что он в состоянии ходить, то ли из абсурдного, нелепого желания и дальше позволять держать себя за руку.       Они почти доходят до выхода.       Но спустя двадцать или около того шагов его кренит вперёд, и Джонни едва не заваливается прямиком Саймону в объятия.       — Что, так рад меня видеть, м? — шутит мужчина, но стоит Джону сильнее навалиться на него, как брови его слегка приподнимаются. — Чёрт, ты в порядке?       И Джонни просто цепляется за него, ненавидя, как жалко звучит собственный голос:       — Саймон… я не могу идти.       Саймон моргает, смотрит на него сверху вниз. Коротко мотает головой, словно оба настолько увлеклись всем… происходящим, что каким-то непостижимым образом выпали из реальности.       — Какого хера, Джонни? Почему ты ничего не сказал?       — Я—я не знаю, я просто, — бормочет Джон. — Оставил костыли у скамейки, я просто подумал…       Не теряя времени, Саймон легко подхватывает его под мышки и без лишних церемоний впечатывает лопатками в какую-то чумазую стену на пару со своим багажом.       — Жди здесь, придурок.       Джону остается молча наблюдать, как мужчина марширует обратно за забытыми костылями, и чувствовать, как лицо горит от смущения и стыда, равно как и от этого непродолжительного прикосновения.       Саймон возвращается, что-то бубня себе под нос, и чуть ли не со злостью пихает в него костылями. Оглядывает с ног до головы, наблюдая, как Джон поудобнее перехватывает приспособления, фиксируя под мышками, после чего быстро поворачивает голову и, бросив взгляд в потолок, спрашивает:       — Как мы, порядок?       Джонни кивает.       И на этот раз Саймон идёт гораздо медленнее, позволяя Джонни пристроиться рядом, следуя бок о бок, пока оба двигаются на выход из здания вокзала. Никогда ещё костыли не ощущались такими холодными.       — Полагаю, ты бы хотел заселиться, м? Закинуть сумки?       — Отель недалеко, — сообщает Саймон, прежде чем посмотреть на него. — Но мы всё равно возьмём такси.       — Я вполне могу… нормально передвигаться с этим, — пытается объясниться Джон, ссылаясь на костыли, но Саймон лишь качает головой.       Они дожидаются кэба, после чего всего за пять минут доезжают до «Хилтон Глазго».       Стоит машине подъехать, как Саймон теряется на мгновение, намереваясь первым проскользнуть в салон, но он придерживает дверь для Джонни и лишь затем забирается следом, толкаясь коленями.       — Ну, как долетели? — спрашивает Джонни, просто чтобы сказать хоть что-то, хоть как-то разрядить это... напряжение.       — Исправно.       — Не забудь так и записать в свой отзыв об авиакомпании, лады? — Джон фыркает, качает головой, краем глаза поглядывая на сидящего рядом мужчину. — Напугал кого-нибудь до чёртиков в экономе, да?       — Ты же знаешь, что я летаю только бизнесом, Джонни. Нужно…       — Место для ног, да, знаю, — поддразнивает он, для пущей убедительности легонько похлопывая по длинной голени. — Удивлён, что ты не нацепил полноценный черепно-масочный прикид. Мог бы выпугать себе место в первом классе, не?       Саймон закатывает глаза.       — Я и без него прекрасно справляюсь. Не хочу, чтобы общественность считала меня совсем уж конченным психом.       — Ага, я сохраню твой секрет, — за что Джону прилетает ответный толчок плечом.       — Я тебе вот что скажу: чуть не рехнулся, пока ехал в поезде, сколько ж ёбаного шума.       — О, зажали по соседству с кучкой местных, не могу тебя винить.       — А я ещё думал, это у тебя с речью проблемы… — Саймона передёргивает, и когда он устраивается поудобнее, откидываясь на спинку сиденья, то едва заметно смещает вес тела ближе к Джону.       К месту назначения они прибывают прежде, чем Джонни успевает как следует прислониться в ответ.       Отель самый что ни есть обыкновенный: стандартный, незатейливый, в непосредственной близости ещё три точно таких же. Вполне в духе Гоуста. Единственное, что застает Джона врасплох, — момент, когда Саймон идёт регистрироваться, и служащий спрашивает: «У вас будет номер делюкс, мистер Райли?»       Когда мужчина заканчивает сдавать багаж на стойку, Джон растягивает губы во все тридцать два, не в силах сдержать жеманного:       — Делюкс, говоришь? Кто-то в настроении чутка себя побаловать?       — Корпоративная карта, — хмыкает Саймон, и — Джону показалось, или из-под маски проступает лёгкий намёк на румянец?       — Ага, той же компании, которая послала тебя сюда выпрашивать финансирование, да?       — Заткнись.       Оба направляются обратно к выходу на улицу. С лица Джонни не сходит широченная ухмылка.                     В конечном счёте они заваливаются на ближайшую станцию метро, ведущую к центру города, и выходят на первой же остановке, ибо Саймон, цитата, «не может выносить весь этот ебучий шотландский галдёж».       — Добро пожаловать в Глазго, любовь моя, — шутливо тянет Джонни, едва не спотыкаясь о собственные костыли от того, как легко слетели с языка только что сказанные слова.       Саймон на это, кажется, никак не реагирует, и они вдвоем бредут к выходу со станции.       — Надо бы поесть, а? — предлагает Джонни. — Есть настрой на что-то определённое?       — Не знаю, — Саймон вздыхает, задирая голову к унылому небу, пока они поднимаются из подземки, ровняясь с улицей. — Что угодно. Это.       И указывает на будку, построенную буквально в паре шагов от станции, и торгующую тем, что лишь с большой натяжкой можно назвать едой.       — Саймон, ради всего святого, мы не будем есть в месте с названием «Бутер с беконом»...       — А что? Выглядит нормально.       — Да ты, дружище, не в себе, — усмехается Джонни, и они продолжают путь дальше по улице, пока не становится ясно, что Саймону действительно глубоко плевать, куда они идут.       Выбор падает на случайную кафешку. Джонни надеется, что еда в ней окажется более-менее съедобной — впрочем, не то чтобы у него были какие-то особые предпочтения. Он никак не может привыкнуть к тёплому гулу, что поселился у него в желудке, к сюрреалистичности всего происходящего — достаточно повернуться и увидеть: вот он, стоит рядом, словно облачённая в чёрное статуя, вторая тень. Прямо сейчас Джон мог бы съесть хоть собачий корм. И не возражал бы.       — Итак, полагаю, нам следовало бы глянуть какие-нибудь достопримечательности, пока ты здесь, да? — спрашивает он, ожидая у входа, пока их разместят за столиком.       — Я видел достаточно, — заявляет Саймон, и, господи… он просто смотрит на Джона в упор, так ведь? — Из самолёта, — добавляет, переводя взгляд на пятно на полу.       Джонни фыркает.       — Заценил роскошные виды с высоты птичьего полёта, значит?       — Мгм, — рокочет Саймон, запуская руки в карманы.       — Ага, но тебе всё же не помешает рассмотреть этот прекрасный город вблизи. Можем заскочить в Ботанический сад, там в это время года должны быть красивые хризантемы.       — Джонни, ты же знаешь, что мне насрать на растения.       Очередное фырканье.       — Ага, не твоё, значит? Слыхал, по выходным у них там йога.       — Ебучий ад, — бормочет Саймон ровно в тот момент, как к ним подходит официантка, чтобы усадить за стол.       Устраиваются они немного неловко: Саймон отодвигает для него стул, после чего просто протягивает руку за костылями. Джонни позволяет мужчине взять их и спрятать под стол, пока сам возится с одеждой, стаскивает с себя пальто, борясь с подступающей волной жгучего стыда.       — Всегда же есть музеи, да? — продолжает он, пытаясь строить из себя хренового турагента. — Куча всяких интересных штук, которые мы могли бы посмотреть, хотя не знаю, стоит л—       Джон осекается на полуслове: Саймон снова сверлит его взглядом, причём куда более пристально, чем тогда, у входа.       — Чт… — едва успевает сказать, прежде чем…       — Ты подстригся.       Джонни снял шапку, отбросив её в куда-то сторону на пару с пальто. Он не ожидал такой реакции, но Саймон буквально таращится на него, ещё чуть-чуть, и рот приоткроет.       — Да, — Джон застенчиво проводит ладонью взад-вперёд по коротко стриженной макушке. — Решил, что мне нужны перемены.       — Она… другая. Твоя причёска. — Саймон быстро моргает, очевидно, пытаясь вырваться из своего загадочного транса.       — Что, так соскучился по ирокезу? — поддразнивает Джонни.       Саймон коротко хмыкает.       — Да, удобная была такая рукоятка. — Жестом изображает, будто берёт в что-то пальцы, и тут же качает головой от подобной глупости.       — Ага, чтоб я всегда был под рукой, да?       — Нет, чтоб от дерьма всякого избавляться, — невозмутимо отвечает Саймон, и Джонни едва не давится водой.       Они заказывают что-то незамысловатое — честно, Джонни не вполне уверен, что именно. Но было... занимательно наблюдать за реакцией официанта на Саймона: тот по-прежнему наводил страх на окружающих, даже будучи в обыкновенной маске.       — Наверняка решил, что я один из этих помешанных на здоровье фриков, — ехидно изрекает Саймон, откинувшись на спинку стула и наблюдая, как Джон потягивает воду. Кепку свою он также снял. Неряшливая блондинистая чёлка, беспорядочно торчащая над бровями, выглядела так, словно её не мешало подстричь.       Видеть его без головного убора… приятно. Джонни прекрасно знает, как мужчина не любит это дело, но ради поддержания иллюзии приличия справляется вполне неплохо. Да уж, определённо, своеобразный.       — А знаешь что, — говорит Джон, возвращаясь к попыткам придумать, чем бы заняться, кроме как просто пялиться друг на друга весь день. Впрочем, не то чтобы он был против. — Тебе, наверное, захочется увидеть Некрополь.       В позе Саймона чувствуется едва заметная перемена.       — Огромное, здоровенное кладбище, построенное на холме. Реально жуткая штука.       — Блядь, мы идём туда, — решает Саймон.       Джонни смеётся над чужим рвением.       — Ты реально принимаешь близко к сердцу все эти штуки с призраками, да?       — Я с уважением отношусь к макабру, Джонни.       — Знаешь, пожалуй, это самая стрёмная вещь, которую я когда-либо слышал от тебя, элти. — Джонни не может сдержаться и прыскает в стакан с напитком, принимаясь гоготать лишь сильнее, когда слышит в ответ искреннее посмеивание Саймона.       — Не знаю, МакТавиш. Ты слышал от меня кучу всякого дерьма.       — О да.       Им приносят блюда, и Джонни на мгновение задумывается, не будет ли Саймон избегать приёма пищи на людях. Но затем следит взглядом, как тот невозмутимо стягивает маску и без особой помпы набрасывается на свой сэндвич.       У него есть свои причины скрывать их, эти шрамы, но Джонни не против время от времени на них поглядывать. Вид у них жуткий, спору нет. Кто-то мог бы сказать, что на них тяжело смотреть. Но когда Джон наблюдает за тем, как Саймон ест, единственное, от чего у него сводит желудок, — так это от абсурдной, чудовищной скорости, с которой мужчина поглощает несчастный сэндвич в какие-то три укуса. Грёбаное животное.       Закончив расправу, Саймон просто вытирает лицо салфеткой и возвращает маску на место.       — Неплохо.       — Ага, не «Бутер с беконом», конечно…       Саймон качает головой, но даже маска не может скрыть его тёплую улыбку.                     Покончив с едой, они снова выходят на улицу. Накрапывает мелкий дождь. Джонни морщится, натягивает шапку на голову.       — Чёрт, и пяти нет, а уже поужинали, ещё и меньше чем за двадцать минут. Походу, я не лучший вариант для знойных свиданий, хах? — шутит Джонни. Стоит им тронуться с места, как в мыслях невольно всплывают подначивания сестёр. Шею моментально охватывает жаром.       Саймон хмыкает. Выдох повисает в прохладе воздуха сизым облаком.       — Я б сказал, даже не стоило тратиться за счёт компании.       — Эй, обижаешь, — шипит Джонни, не сбавляя хода, и добавляет: — Может, я и дешёвка, Райли, но целуюсь я чертовски хорошо, имей в виду.       Другой мужчина на заявление едва ведёт бровью.       — Не знаю, верится с трудом…       Засранец. Говорит так, будто сказать ему нечего — а сказать там, несомненно, было чего, причём в словах куда более эффектных и насыщенных, нежели эта Саймоновская рецензия на авиакомпанию…       — Эй, ты знаешь, что я прав!       Всё, что Джонни получает в ответ — невнятное бурчание.       Они останавливаются у дорожного перехода. Саймон смотрит на Джона сверху вниз, жестом руки указывая на его спину:       — Так что, когда у тебя, эм... приём?       — Завтра утром.       — Ммм...       — Примерно в то же время, что и твои маленькие бюджетные потрясушки чужих кошельков, — на что Саймон фыркает, закатывает глаза. — Встречаюсь с одним специалистом, будем обсуждать возможность хирургического вмешательства для… — Господи, он реально не хочет вдаваться в подробности. — Знаешь, это просто консультация.       Мужчина повыше кивает, прячет руки в карманы, когда они снова начинают идти.       — Ты же не один сюда приехал, верно?       — Не, я здесь с сестрой, Кэролайн, — отвечает Джон. — Решила поиграть в персональную провожатую, курочка-наседка, блин.       — Ну, справляется она пока не очень хорошо, не так ли? — замечает Саймон, и, боже — почему в его голосе столько двусмысленности?       Джонни усмехается в попытке скрыть румянец.       — Что, боишься, что моё целомудрие в опасности, а, Райли?       — С целомудрием чертовски хорошо целоваться не научишься, МакТавиш. Или ты только на словах так хорош?       Господи, блядь, Иисусе… Джонни едва не впечатывается лбом в фонарный столб.       От того, чтобы растечься по асфальту, попутно пустив слюну, как слабоумному, его спасает Саймон — кивает на что-то прямо по курсу.       — Как насчёт заглянуть вон туда?       Джонни обводит взглядом витрины магазинов, не понимая, о каком из них идёт речь, но Саймон опускает ладонь ему на голову и поворачивает в нужном направлении. Кажется, Джон начинает припоминать: что-то подобное тот раньше проделывал и с его ирокезом...       — О, хочешь свести счёты, элти? — Джонни не может удержаться от ухмылки, когда они подходят к месту, похожему на зал игровых автоматов: с яркими огнями, шумом и, несомненно, парой-тройкой добротных стрелялок.       — Нечего сводить, — констатирует Саймон. — Я всегда был лучшим стрелком.       — Ох, иди ка ты на хер, дружище! — восклицает он, не веря своим ушам, и припечатывает на своём лучшем шотландском: — Фэктс а чилс зэ’ уинна динг, эн’ дауна би диспьютед.       Саймон недоумённо таращится в ответ.       — Господи, всё становится ещё хуже...       — Ну, погнали, Гоусти, пусть победит сильнейший.       Внутри в самом деле представлен огромный набор всевозможных шутеров: выбор падает на тот, который хотя бы выглядит наименее ублюдским — впрочем, даже у него обнаруживается моделька CM901, на вид точь-в-точь как пластиковая фигулина из чёртова «Киндера Сюрприза».       При виде консоли Джонни на мгновение мешкает, но затем вытаскивает из-под мышки один из костылей, отставляя к боковой стенке автомата, и демонстративно морщится:       — Ну, здоровяк, считай, тебе милостиво предоставлено преимущество, тебе оно понадобится. Не забудь записать это на счёт Прайса, лады?       Пальцы Саймона уже вцепились в пластиковое оружие, и Джонни ухмыляется тому, как мужчина корректирует свою позу, готовясь к отдаче, которой — очевидно — не произойдет. Джон подхватывает собственную пушку, краем глаза отмечая, как ослабевает хватка Саймона, словно одна его рука остаётся наготове: для подстраховки, на случай, если Джонни вдруг начнёт заваливаться.       Впрочем, мастерству его стрельбы в аркадной игрушке это совершенно не способствует.       — Эта блядская хреновина подкручена, — рычит Саймон, пиная автомат, пока Джонни торжествующе гогочет и щегольски вертит пластмассовый пистолет в руке, красуясь.       — Что ты там говорил про лучшего стрелка?       — Клянусь, у этой штуки вместо прицела — сраный калейдоскоп...       — Просто признай, что я был прав.       — Никогда.       Джонни качает головой, тут же жалея о сделанном: от движения его ведёт, сильно кренит куда-то влево. Но, как он и предполагал, рука Саймона мгновенно оказывается рядом, тёплым якорем удерживая на месте.       — В следующий раз попробую завязать глаза, — едва слышно шепчет Джон. — Это уж точно сравняет наши шансы.       Ага, а ещё не позволит ему так отвлекаться.       Саймон, к великому его сожалению, руку всё-таки убирает, и оба решают, что одного раунда для их состязания по мерянью пиписьками достаточно, уступая место мнущейся неподалёку стайке тринадцатилетних подростков: дети глазели на мрачную, огромную фигуру Райли, — так нелепо, чужеродно смотрящуюся среди этого моря огней и веселья, — с едва скрываемым благоговением       — Почти уверен, один из этих ребят хотел попросить у тебя автограф.       — Я не знаменитость, Джонни.       — Да, но могу поспорить, ты бы замечательно смотрелся на стене чьей-нибудь спальни.       — Пошёл ты.       Улыбка Джона шире, чем когда-либо.                     Время неуклонно близилось к вечеру, и Джонни предлагает отправиться в Некрополь, прежде чем... приступить к иным активностям. Чем бы эти активности ни были.       — Хм, ну теперь-то довольно крипово, не так ли?       — О, трепещу от страха, — невозмутимо отзывается Саймон, за что зарабатывает себе тычок локтем в бок.       Хоть ехать недалеко, они всё равно ловят кэб. Джон готов признать: ему нужен перерыв. За сегодня он уже давным-давно отгулял свою привычную норму шагов. Не помогало и то, как ныла спина после встречи с фонарным столбом.       Впрочем, ему хорошо удается скрывать свой дискомфорт, даже когда они начинают продвигаться вглубь кладбища. Дорога шла в гору, более крутую, нежели отложилось у Джона в памяти.       — Ну, и давно оно здесь? — спрашивает Саймон, явно изо всех сил пытаясь найти тему для беседы.       — Не знаю. По-моему, с 1800-х годов.       — И сколько захоронений?       — Хммм. Не меньше десяти.       — Ого, да ты просто кладезь знаний.       — Не, если серьёзно, думаю, что-то около пятидесяти тысяч, — поправляет себя Джон. — А что, подумываешь здесь осесть, а, элти? Прикупить какой-нибудь приятный участок под застройку?       — Немного косметического ремонта было бы очень кстати, — сухо отзывается Саймон.       — Ага, представь: здесь могла бы быть твоя новая гостиная, — Джонни указывает костылем на ряд надгробий. Спину немилосердно тянуло дискомфортом. — Повесили бы на окна шторы поплотнее, знаешь, чтоб всякие духи не совали свои призрачные носы в твою личную жизнь.       — Многовато сквозняков, — замечает Саймон.       — Это же максимально открытая планировка, Райли, просто доверься профессионалам.       — Как скажешь.       — А если ещё и подвинем парочку вот этих товарищей, то можно будет подумать насчёт теннисного корта, я же в курсе, что ты тот ещё любитель помахать ракеткой, сэр.       — Ты заноза в моей заднице, МакТавиш, ты в курсе?       — Просто делаю свою работу.       Они продолжают брести вверх по тропе, и Джонни переключается на новое, весьма утомительное занятие, то и дело указывая на встречные надгробия с нелепыми, по его мнению, именами.       — Эй, элти, я бы всё ещё нравился тебе, если б меня звали Найллгус?       — Ты мне едва нравишься с именем Джон.       — Ага, это потому, что оно Джонни, любовь моя. По крайней мере, для тебя. — Упс. Ещё одной оговоркой больше. Впрочем, на случайность они походили всё меньше и меньше.       Саймон на это лишь задумчиво мычит: низкий, вибрирующий звук, идущий из самого центра широкой груди, и господи — Джонни хочет сохранить этот звук в своём сердце навечно, чувствовать, как он эхом окутывает нутро, грохотом раскатывается по венам.       — Что насчёт Торкадалла?       — Ммм, такого и уволить не жалко, причём пинком под зад.       Чёрт, это лучше, чем любая из его фантазий...       Как бы Джонни ни стремился игнорировать предупреждения, посылаемые ему спиной, момент, когда мышцы вот-вот немилосердно скрутит судорогой, неизбежно маячил на горизонте всё ближе и ближе. Движения его и без того уже больше напоминали хромоту больной лошади, нежели желанную брутальную развязную походку.       Саймон неподалёку: сидит на корточках, внимательно изучая какие-то надписи на надгробном камне, и всё, что остаётся Джону, чтобы не рухнуть на землю — это опустить голову, изо всех сил стискивая дрожащие пальцы на рукоятках костылей.       Должно быть, с его сжатых губ невольно срывается некое подобие стона — Саймон резко вскидывает голову, пристально смотрит из сгущающихся сумерек.       — МакТавиш, — рокочет угрожающе, уже поднимаясь на ноги.       — Порядок, — лжёт Джонни, хоть и знает: бесполезно. — Походу, просто перестарался с ходьбой.       Саймон подходит ближе, встаёт вплотную, нахмурив лоб. Но дальнейшие расспросы не проводит.       — Надо бы, пожалуй, начинать двигаться в обратку. — Джонни пытается развернуться, не в силах подавить невольное шипение: всё тело пронзает яростным спазмом. — Ай, сссука…       Без всякого предупреждения под его рукой оказывается чужая рука, обхватывает за спину и слегка приподнимает.       — Не могу позволить тебе роскошь вписаться мордой в пол моей новой гостиной, Джонни. Это оригинальная плитка.       Смех, вырвавшийся из Джонни, гораздо более осуждающий, чем шипение от боли. Он позволяет Саймону взвалить на себя большую часть его веса и практически дотащить его до ближайшей скамейки. Прикусывает нижнюю губу в попытке скрыть, как же дерьмово, совершенно разбито сейчас себя чувствует.       — Раньше надо было сказать, — бурчит Саймон, по-прежнему возвышаясь над ним, как какой-то здоровенный охранник-переросток.       — Не хотел портить атмосферу.       — Джонни, мы на блядском кладбище. Думаю, планка довольно низкая.       Джон в ответ кивает, морщится от боли: дикая какофония ноющих нервов принимается лупасить по позвонкам, точно по клавишам какого-то к ебеням расстроенного пианино.       — Есть с собой обезболивающие? — спрашивает Саймон.       — Они в сумке, — кряхтит сквозь зубы Джонни. — Которую я оставил у сестры.       Саймон низко рычит, и не будь Джону так больно, будь он в лучшем расположении духа, — о, этот звук бы определённо отозвался в нём самым что ни есть определённым образом. Сейчас же всё, на что хватает сил — стараться не хныкать в присутствии другого мужчины.       Единственное из подручных средств, способных хоть как-то облегчить страдания, — пачка «B&H». Джонни запускает руку в карман пальто, просовывает сигарету между губ, после чего протягивает упаковку Саймону.       — Я бросил, — мрачно отзывается мужчина.       Джонни поднимает бровь в знак признания.       — Ну, удачи с этим делом.       С первой же тягой откидывает голову назад, отмечая, как чужое присутствие отзывается под рёбрами странной, почти болезненной раскрытостью — то, как Саймон всё ещё стоит перед ним, пристально буравя взглядом.       Внезапно накатывает осознание, что оба так и не затронули ту самую тему. Ни слова о его травме. Даже не спросили друг у друга, как дела. Впрочем, отчего-то казалось, что этап с взаимным вешаньем лапши на уши да бесцельным заговариванием зубов они уже давно минули.       — Бывало и хуже, — хрипло выдыхает Джон. От дыма собственный голос звучит ещё суше, резче. — Иногда даже с кровати не встать, болит так, что пиздец.       Саймон многозначительно вздыхает. Смотрит внимательно, изучающе, скрестив руки на груди.       — Но я правда хотел с тобой прогуляться. Сделать хотя бы это. — Джонни стряхивает пепел с сигареты и кидает приглашающий взгляд на место рядом с собой.       Спустя несколько секунд Саймон преодолевает то немногое расстояние, что было между ними, занимая место рядом. Но на этот раз никаких жалких сантиметров, разделяющих их — устраивается вплотную, приткнувшись плечом к плечу Джона.       Этим своим жёстким как мрамор, мощным, до боли надёжным плечом. Боже.       — Честно говоря, не хотел, чтобы ты видел меня… таким, — шепчет Джонни. К боку прижимается тепло чужого тела, но собственное всё равно бьёт дрожью. Джон подносит сигарету ко рту, позволяя дыму разогнать все эти дерьмовые, такие ненужные сейчас мысли. Только не тогда, когда он здесь. Только не тогда, когда он так близко. — Я думал…       Нет. Не надо. Даже упоминать об этом не стоит.       Но изнеможение развязывает ему язык, и сил сдержать слова, рвущиеся на волю вместе с сигаретным дымом, не остаётся.       — Думал, ты тоже не захочешь видеть меня в таком состоянии. Думал, может, из-за этого ты… — Твою мать. Горло пережимает тисками, но Джонни всё равно умудряется выдохнуть: — Думал, ты ушёл, чтобы не видеть, насколько я сломан.       Он даже не успевает понять, что плачет, — до момента, пока грубая рука не царапает его по скуле, стирая любые улики с его лица так же быстро, как те появлялись.       И Джонни, не задумываясь, перехватывает её, эту руку, удерживает, не давая себе возможности опомниться, и подносит ко рту, словно выброшенную сигарету.       Невесомый поцелуй, оставленный прижатыми к шраму на костяшке губами.       — Наверное, глупо с моей стороны, да? — выдыхает тихо, словно в оправдание своих внезапных слёз, или того факта, что рука его по-прежнему сжимает чужую ладонь.       Саймон на это снова лишь задумчиво мычит. Идеальный, низкий звук. Вокруг темно, но Джонни видит взгляд этих карих глаз, ловящих каждое его движение. Видит в них вопрос. Надежду.       Джонни осторожно разжимает пальцы, ослабляя хватку на ладони Саймона, и просто дышит, чувствуя, как мужчина скользит рукой вдоль линии его челюсти, легонько постукивает подушечками по коже. После чего обхватывает шею, кончиками пальцев зарывается под шапку, касаясь короткого ёжика волос.       — Тебе стоит отрастить их, — бормочет Саймон, его большой палец проводит по затылку Джона чуть ниже уха, и Джон ловит это прикосновение, цепляется за него, как за спасательный круг.       — Ммм...       — Намного проще не дать тебе упасть, Джонни, когда есть за что ухватиться.       Джонни откидывает голову назад, подставляясь под ласку, размышляя о концепции кладбищ и о том, откуда у людей это врожденное желание держаться за отголоски того, что когда-то было погребено. Должно быть, что-то связанное с упрямством…                     Саймон вызывает кэб. А дальше дело за малым: спустить Джонни вниз к подножью склона. И выглядит это действо отнюдь не столь грациозно, как Джону бы того хотелось: скорее так, словно Саймон тащит его на своей грёбаной спине.       Они вваливаются в кабину под неодобрительные взгляды водителя: тело Джона едва слушалось, с трудом ворочая конечностями от сковывающего их напряжения. Но таксист никак не комментирует ни общий их потрёпанный вид, ни то, как Саймон опускает широкую ладонь Джону на колено, сжимает, но руку не убирает, — лишь молча ждёт указаний по месту назначения.       Всё, что нужно Джонни, — прикосновение этой руки, собственнически скользящей вверх по его бедру.       — А в этом твоём делюксе полагается какое-нибудь роскошное джакузи? — тихо бормочет он, в конечном счёте принимая так и не озвученное приглашение.       — Ммн. Думаю, даже с гидромассажем и всеми делами. — Ладонь на колене сжимается, завершая сделку.       — Чёрт возьми. То, что нужно.       Должно быть, всему виной крайняя степень измотанности, но по мере их возвращения в отель всё нервное напряжение, до этого момента копившееся внутри Джона, испаряется, точно по мановению руки. Они стоят в лифте, и Саймон взваливает на себя основной вес его тела. Воздух вокруг не столько искрит от напряжённой статики, сколько окутывает их тёплым, до боли знакомым комфортом.       — Твою ж маковку, мистер Райли, вы в поездках всегда так шикуете? — Они заходят в номер, и Джонни тычет его локтем в бок: виды, открывающиеся перед глазами, были на порядок роскошнее любой ночлежки, где ему когда-либо доводилось останавливаться.       Саймон только ворчит, помогая Джонни пройти в комнату и усаживая его на кровать, пока сам включает свет.       — Пойду посмотрю, что там с ванной. — Он резко выходит из спальни в санузел, мимо которого они прошли, оставляя Джонни так и сидеть, пересчитывая ромбы на обоях.       Слышен звук открывающегося крана, шум воды и негромкое фырканье Саймона, за которым следует ехидное:       — Нам повезло, у них есть лавандовый скраб.       Джонни удовлетворённо мычит.       Воздух наполняется монотонным журчанием наполняющейся ванны. Джон откидывается на спину, прикрывает глаза, едва замечая, когда Саймон возвращается в комнату.       — А мы неплохо устроились, как я погляжу?       — Мгм. Боги, элти, это одеяло просто райское. Чёртов делюкс стоит каждого пенса.       Саймон фыркает, присаживается на матрас рядом с ним. Видно, как он мнётся, словно в нерешительности.       — Помочь тебе залезть в джакузи?       Джонни приподнимается на локтях и смотрит вверх, пытаясь разобрать выражение лица напротив.       Саймон наблюдает за ним из-под полуопущенных век, под глазами залегли глубокие тени. Пальцы теребят выбившуюся из джинсов нитку.       Они никогда не были сильны по этой части.       — Да, пожалуй, да.       Джон позволяет другому мужчине помочь ему встать на ноги, и Саймон вновь подхватывает его под мышки, на этот раз просто относя Джонни в ванную так, будто тот ничего не весит. Сил на то, чтобы протестовать, не осталось решительно никаких.       Саймон усаживает его на сиденье унитаза, наклоняется, принимаясь расстёгивать чужие ботинки. Джонни знает — затея рисковая, но всё равно осторожно зарывается пальцами в светлые пряди, бегло проводит по макушке: напоминание самому себе, какие они мягкие, эти волосы.       Нижняя часть лица Саймона по-прежнему скрыта маской, поэтому понять его реакцию довольно сложно, особенно по тому, как машинально мужчина принимается раздевать Джона. За ботинками — носки; толчок в локоть, чтобы помочь снять пальто.       Следом очередь свитера, и Джонни, за сегодня уже порядком измотанный переживаниями и избытком активности, покорно поднимает руки, помогая стянуть с себя одежду одним грубоватым движением, и так и остаётся сидеть на крышке унитаза обнажённым по пояс.       Саймон медлит, но руку не убирает, задерживая прикосновение, — ладонь его лежит на плече Джона, пока сам он помогает стащить джемпер через голову. Низко мычит, после чего медленно, глубоко вдыхает, и…       — Ммм, хорошо пахнешь.       Джонни чувствует, как жар расползается по лицу, перекидывается на оголенную шею. Кашляет, прочищая горло.       — По-моему, такое полагается говорить после ванны, элти.       — Не хочу, чтобы от тебя пасло лавандой. — Поглядите-ка, кажется, дерьмовый одеколон из масс-маркета работает вполне себе как надо. — Ненавижу растения, помнишь?       — Так точно.       Избавляться от джинсов не так уж неловко, как могло бы быть: Джонни расстёгивает верхнюю часть, в то время как Саймон тянет за низ штанин. С нижним бельём чуть сложнее. От того, как боксеры скользят вниз по телу, Джону кажется, что он вот-вот схлопочет инфаркт — сердце определённо пропускает пару-тройку ударов, но к этому моменту Саймон успевает снова подхватить его под мышки и усадить в ванну. Джонни устраивается поудобней, вытягивает ноги, и не сдерживается: тихо, глухо стонет.       Вода в джакузи просто охренительная, той самой температуры, от которой млели мышцы и плавились кости. О чём там они говорили? Вот тебе и целомудрие, конечно…       Саймон опускается на бортик ванны позади него, обеими руками по-прежнему прижимаясь к чужой спине. Только когда Джон чувствует, как палец невесомо скользит вдоль его позвоночника, то понимает: Саймон, должно быть, изучает шрам.       — Как будто молнию на спине расстегнули, да? — тихо произносит Джонни, запрокидывая голову назад, глубже погружаясь в воду. Руки на спине исчезают.       — Честно говоря, думал, будет выглядеть хуже. — Саймон придвигается ближе, сидя на краю джакузи и наблюдая за Джоном с настороженным вниманием.       — Мгм, думаю, шрам уже порядком подзажил. А вот после той, первой, операции наверняка выглядел жутко.       Слова повисают в воздухе невысказанной тяжестью. Напоминанием о пустом, не так давно освободившемся стуле близ больничной койки.       — Потом ещё раз прошлись по позвоночнику, — спондилодез, так вроде называется. Плюс операция на ноге, — продолжает Джонни, отчего-то чувствуя необходимость в разъяснениях. — Ещё одна операция из-за какой-то херни с лёгкими. Думаю, из-за неё же потом некоторое время болел. А в остальном… ничего особенного.       — Твоя голова, — вставляет Саймон, и Джонни вопросительно приподнимает брови. — Мы... ты ударился головой. Было небольшое кровотечение, мы боялись, что повредится мозг. Я… — Он замолкает, обрывая мысль.       — Ага, — подтверждает Джонни. — Сильное сотрясение мозга. Отчасти из-за этого и впал в кому, но всё разрулилось.       Саймон несколько раз сжимает и разжимает кулак, лежащей на бедре, кивает в сторону ванны.       — Я… — Джонни запинается; казалось, тепло воды и упругий напор массажных струй пытаются лишить его последних крох здравого рассудка. — Мне уже намного лучше, лады?       Низкое «Хмм» Саймона не звучит убеждённо.       — Особенно с такой-то ванной, — говорит Джонни, нарочно стараясь придать голосу как можно больше беззаботности. — Может, стоило бы подумать насчёт покупки такой штуковины. Вечно готов залипать в них часами.       — Смотри не увлекайся, — предупреждает Саймон с едва уловимым намёком в голосе.       — Не знаю, Райли. Тут места на двоих хватит.       На этот раз реакция более острая: Саймон резко выдыхает, быстро отворачивается. Поднимается с бортика на ноги, попутно хлопнув ладонями о колени.       — Надо сделать пару звонков. Скоро вернусь, прослежу, что ты не утопился, мудила.       — Вот это я понимаю, провожатый что надо.                     Справедливости ради, Джонни действительно чуть не отрубается прямо в воде — усталость была дикая, и с каждым движением массажных струй тело расслаблялось сильнее, всё больше напоминая подтаявший студень. В довершение всего из комнаты доносился приглушённый голос Саймона, говорившего по телефону, и что-то в этом тихом присутствии успокаивало даже больше, чем тепло окутывающей его воды.       Неизвестно, как долго Джон провалялся в полудрёме, но когда Саймон возвращается в ванную, шаги его звучат весьма целеустремлённо.       — Ои! Голову держим над уровнем воды, не так ли?       Джонни издаёт невнятный звук, не поддающийся никакому чёткому определению.       — Ну же, не хочу, чтоб мы забывали о хороших манерах.       Джон фыркает в ответ, едва поворачивая голову. В этом что-то есть: в том, как Саймон использует это обращение во множественном числе. Мы, нас, наши. Джон прекрасно осознаёт, что это всего лишь особенности речи, но никак не может отделаться от мысли, будто они вдвоём — одно целое. Так, словно Саймон подразумевает «ты и я». Комплект, два в одном, пакетная сделка. Да, глупо, но губы Джона всё равно растягиваются в улыбке.       — Так вот как они выглядят. Люди, кайфующие от жизни.       — Иди ты, — мямлит Джон, сползая чуть ниже, наслаждаясь тёплой негой.       — Но всё равно не так удобно, как ядерный реактор, да?       Ещё одно вялое ворчание в адрес Саймона. У Джона возникает стойкое ощущение, что тот собирается сказать что-то ещё, но их внезапно прерывает жужжание и раздавшееся следом пиликанье стандартного рингтона.       — Блядство, — шипит Джон, понимая, что так и не связался с Каро. Но главная проблема заключалась в том, что… хоть убей, сил на то, чтобы сдвинуться хоть на миллиметр, не было от слова совсем.       — Твой телефон? — спрашивает Саймон, и Джонни согласно хмыкает. — Мне передать…?       — Да, можешь просто сказать ей, что со мной всё в порядке?       — Чт—ты что, хочешь, чтобы я ответил? — Саймон нависает над ним, сжимая в ладони чужой мобильник с видом, будто уже готов вручить телефон владельцу.       — Да я, блядь, точно его в воду уроню, если взять попробую, — настаивает Джон, всецело веря в то, что говорит: сил сейчас едва хватало на то, чтобы элементарно поднять руку.       — И что я, по-твоему, должен ей сказать? — Такой паники в голосе Саймона он не слышал ни разу за весь минувший день.       — Просто дай ей знать, где мы, и что я слишком выдохся, чтобы ответить, лады?       Кивок Саймона больше смахивает на судорогу какого-нибудь несчастного, которому вот-вот накинут петлю на шею. Но он кликает по экрану, принимая вызов, и подносит мобильник Джонни к уху.       — Алло?       Джонни с трудом удаётся разобрать доносящийся из динамика невнятный бубнёж Кэролайн, больше ориентируясь на язык тела Саймона.       — Нет, Джонни здесь. Я просто... я его друг? Саймон? — Мужчина фыркает от того, как неуверенно произносит собственное имя.       Из трубки снова слышно бормотание. Джонни улыбается, несмотря на видимый дискомфорт Саймона.       — Да, он... он здесь. Он просто выдохся. — Саймон замолкает, выдыхает отрывисто, точно воздухом давится, и следом лопочет: — Нет, н-не так, он... он просто перестарался с ходьбой, чёртов паразит.       Джонни практически слышит, как сестра смеётся, явно согласная с вышесказанным. Веки тяжелеют, и он прикрывает глаза, слушая, как Саймон скороговоркой тараторит адрес отеля.       Однако перемена в его тоне заставляет Джонни снова открыть глаза, пристально разглядывая мужчину.       — Останется ли он на ночь? — Джон наблюдает, как брови Саймона ползут вверх, как между ними залегает лёгкая морщинка, когда тот едва заметно хмурится и отводит телефон в сторону. — Ты… ты останешься на ночь?       — Не думаю, что я вообще в состоянии пошевелиться, элти, — бормочет Джонни, но сам при этом медленно скользит рукой по бортику ванны, цепляясь пальцем за петлю чужого ремня. Окончательный ответ.       — Д-да, — сипло выдавливает в трубку Саймон, и Джонни остаётся лишь снова вслушиваться в приглушённый голос сестры на другом конце провода.       И Каро, судя по реакции, устраивает бедняге суровый нагоняй с элементами запугивания.       — Будет сделано, — произносит Саймон после, наверное, тридцати секунд безостановочного неразборчивого бубнежа, завершает звонок и возвращает трубку обратно на столешницу. — Просила передать, что встретит тебя здесь завтра утром.       — Что-нибудь ещё? — поддразнивает Джон.       Саймон скребёт рукой по затылку, превращая и без того взъерошенные волосы в ещё большее месиво. Коротко передёргивает плечами.       — Она страшная. Эта девушка.       Джонни посмеивается, мысленно отмечая: не забыть сказать сестре спасибо за то, что из раза в раз так старательно возводила своего крошку-братца на пьедестал, которого он, по его же собственному мнению, не факт что заслуживал. Он опускается глубже в воду, позволяя векам сомкнуться. Дышит легко, размеренно.       Глаза его по-прежнему закрыты, когда он слышит шелест ткани — ни даже когда слышит, как бряцает пряжка ремня, вжикает молния. Джонни молча поджимает ноги и осторожно подсматривает, только когда чувствует, что Саймон стоит у самого бортика.       Места на двоих хватает, так и есть. Правда, кое-кто забыл учесть абсурдную длину ног другого мужчины.       Но Саймон устраивается вполне удобно, переплетая свои лодыжки с щиколотками Джонни, и прислоняется спиной к противоположному краю ванны.       Удивительно, насколько комфортной ощущается обстановка, особенно если учесть, что они весь день только и делали, что ходили вокруг да около друг друга, точно два тушующихся подростка в разгаре пубертата. Саймон не произносит ни слова, лишь удовлетворенно выдыхает, легонько касаясь ступнёй бедра Джонни.       Боже...       Происходящее кажется чем-то нереальным, столь сокровенным, о чём даже мечтать страшно. Словно недостающая страница сценария, в котором пулемётной пальбы больше, чем диалогов; фрагмент, что без зазрений совести был бы вырезан из финальной версии: слишком скучно, слишком прозаично для вливаемого бюджета. В такой сцене нечего сказать.       Однако Джонни каким-то образом удаётся заполнить тишину.       — Это что-то новенькое?       И неопределённо жестикулирует, указывая на мелкую воспалённую полосу под ключицей Саймона, совсем рядом с родимым пятном в форме какого-то прибалтийского государства; какого именно — уже и не вспомнить. Латвия, что ли...       — Мгм, — глухо мычит Саймон, соглашаясь, и косится на ранку безо всякого интереса. — У бронника порвался ремешок, поцарапался о ебучую пряжку.       — Так можешь только ты, элти, — фыркает Джон, тут же успокаиваясь: ничего серьёзного.       Саймон ёрзает, произносит тихо:       — Я больше не твой лейтенант, Джонни. — И, боги… больней всего режет то, сколько смирения в его голосе.       Они так толком и не поговорили об этом...       Джонни вздыхает, признавая:       — Ага, знаю. — После чего опускает колено, распрямляя ногу. Прощупывая почву. — Но я всё равно позволю вам приказывать мне, сэр.       Как только он произносит эти слова вслух, в открытую, вполне естественно наблюдать, как плечи Саймона расслабляются, как мужчина разваливается в воде так, словно весь мир лежит у его ног, раскинув руки по ширине ванны. Как слегка запрокидывает голову, демонстрируя мощный изгиб крупной шеи.       Теперь его лицо полностью открыто, и Джонни замирает, завороженно наблюдая за тем, как верхние зубы вдавливаются в рассечённую губу, делая шрам от ножа похожим на ещё не зажившую рану. Он знает, что больше всего Саймон ненавидит кислотный ожог — розовая, бугристая полоска тянулась от края рта до скулы. От той трагедии остались и другие следы: последующие едкие брызги попали на правое плечо, избороздив кожу до самого предплечья. Угольно-чёрные чернила, что покрывают другую руку, выглядят ничуть не менее впечатляющими.       Но, пожалуй, сильней всего подкупает именно то, как он смотрит: расчётливо, выжидательно. Как дикий хищник.       Впрочем, Саймону удаётся сделать так, чтобы приказ его прозвучал мягко. Два пальца правой руки призывно манят, подзывая ближе.       — Иди сюда.       И будь Джон проклят, если два этих слова тотчас не отзываются сладкой тяжестью прямиком в паху.       Должно быть, он шумно сглатывает, — наверняка слышно, — но всё равно ухитряется придвинуться ближе, оказываясь в пределах досягаемости.       Поначалу Саймон просто продолжает пристально на него смотреть, всё так же запрокинув голову. Но затем протягивает ладонь, укладывает на то же место, что и тогда, на кладбище: обхватывает затылок Джонни, оглаживает пальцем за ухом, удерживаясь буквально на расстоянии вытянутой руки.       Достаточно всего одного рывка, и Джонни ведёт куда-то назад: тело его скользит по акрилу, разворачивая корпус, а спину выгибает так, что та идеально льнёт к чужой груди.       Саймон руку не убирает — обхватывает поперёк грудной клетки, прижимая к себе. И пока Джонни переводит сорванное дыхание, то чувствует, как мужчина мягко прижимается губами, перечёркнутыми полосами шрамов, к его затылку.       — У нас всё хорошо?       — Мгм.       Если и были слова, все они растворились с лавандовым мылом, оставив после себя лишь влажную кожу, тёплую воду и биение сердца, прижатого к его хирургическому шраму.       Джонни позволяет Саймону держать себя в объятиях ещё какое-то время. Впитывает чужое дыхание, запечатлевая в памяти то, как оно ложится на его шею. Приберегая на потом — когда разум его задастся вопросом, было ли всё это на самом деле.       Должно быть, они остаются в этом положении достаточно долго, чтобы Джон снова принялся дремать, вода — терять тепло, а реальность — неминуемо брать верх.       Раздаётся стук в дверь, выдёргивая порядком разомлевшего Джона из сонного транса.       — Эт ещё что за нах?       — О, точно, — бормочет Саймон, принимаясь осторожно ёрзать у него за спиной. — Я заказал еду в номер.       — Ты—что? Когда ты вообще успел?       — Раньше.       — Что, те самые пара важных звонков, да?       — Я хотел десерт, Джонни.       Джону хочется орать «Ну так ты, блядь, и так мог его получить!». Останавливает лишь желание не выставлять себя сейчас полнейшей шлюхой. Впрочем, пузырьки вокруг его промежности свидетельствуют об обратном…       Саймон ловко выбирается из джакузи, и, наспех вытеревшись, накидывает на плечи махровый халат. Снова надевает маску, с ухмылкой глядя на Джонни.       — Постараюсь оставить тебе чего-нибудь, МакТавиш. Если, конечно, сможешь вылезти из ванны.       Саймон выходит из помещения под недовольное бурчание Джонни. Интересно, какое впечатление мужчина произведёт на несчастного доставщика, стоящего сейчас под дверью их номера? Не многим выпадает честь лицезреть Саймона Райли в одном лишь халате.       Джон слышит, как тот возвращается в комнату со всеми своими заказанными десертами, — что бы он там, блядь, ни понавыбирал, — и приходит к неутешительным выводам: чёрт возьми, Саймон был абсолютно серьёзен, когда заявил, что не собирается делиться.       В итоге Джону удаётся кое-как вылезти из джакузи, вытереться, сидя на краю, и натянуть боксеры. Любые знойные мысли, мелькавшие в мозгу ранее, увы, теперь начисто отброшены.       Он подвисает в нерешительности. Раздумывает, стоит ли надевать остальную одежду, но холодок, пробежавший по позвоночнику, побуждает Джонни снова влезть в джемпер, затем с неохотой — в джинсы: долбаная нога никак не могла определиться с температурой и опять выдавала эти свои фокусы с восприятием.       Костыль находится сразу за дверью ванной, а Саймон — на полпути к уничтожению того, что, по всей видимости, составляет весь каталог десертов, подаваемых в номер.       — Эта штука со сливками и малиной? — рокочет тот с набитым ртом. — Охренительно.       — А, кранахан, — подтверждает Джон. — Так и знал, что тебе понравится, чёртов сахарный наркоша. Ты в курсе, что туда ещё и скотч добавляют?       Саймон на это лишь низко, одобрительно стонет, и, Иисусе… да, Джонни определённо снова начинает заводиться.       Он покачивает головой, наблюдая, как Саймон расправляется с лакомствами, и присаживается на край матраса, решая, что не нужны ему никакие десерты. Да и зачем? Когда перед глазами и без того открываются такие прекрасные виды.       — По крайней мере, теперь у тебя есть хоть что-то, за что можно похвалить наш славный город.       Саймон вытирает рот рукавом халата, неожиданно смущаясь.       — Не знаю, — бормочет он. — Если не считать блядский нескончаемый галдёж, то я б сказал, что здесь не так уж и плохо.       — Но не так красиво, как в сельской местности, — признаётся Джон, стараясь не придавать слишком большого значения тому, как Саймон пристально смотрит на него, откусывая печенье. — Надо бы когда-нибудь показать тебе окрестности…       Ночь близится к тому моменту, которого Джонни так боялся. Моменту, когда оба будут вынуждены признать, чем происходящее являлось на самом деле. Просто командировка по рабочим вопросам на пару выходных, не какие-то романтические каникулы, в финале которых они сваливают в закат верхом на коне.       Саймон — солдат, тело, ждущее своей очереди истечь кровью на поле боя без имени, но возведённом в статус священного. И Джонни уверен: из него точно не выйдет образцовой вдовы погибшего бойца.       — Было бы неплохо, — отзывается Саймон, и то, как легко звучат эти слова, лишает Джона последних крупиц решимости.       — Тогда попробуем запланировать это на следующий раз, — даёт клятву Джонни. Он знает, что в действительности обещания никогда не имели большого значения для них обоих, и всё же… Это прекрасный повод сделать пометку в календаре; эта концепция «когда-нибудь».       Саймон не сводит с него глаз.       И Джонни не попросит его об этом, — не после того, как десерты заброшены, а Саймон принимается пожёвывать нижнюю губу так, словно у него есть альтернативное предложение для утоления своего голода.       В самом деле, выбора у них никогда особо не было и быть не могло, так ведь?       Поэтому они не ведут бесед о том, о чём должны, не подводят итоговых черт там, где сплошные многоточия, обходятся без слёз, так нужных, чтобы оба могли двигаться дальше.       Ведь всё, что требуется от Джонни, — это кивнуть на место рядом с собой, приглашая подойти.       В их отношениях командование всегда работало в обе стороны.       Саймон поднимается из-за стола. На мгновение медлит, задерживаясь перед ним только лишь затем, чтобы коснуться обнаженной ногой колена, затянутого в джинсу. После чего садится рядом, прижимается твёрдым плечом; таким, сука, твёрдым, что в уме не укладывается: как этому человеку вообще сходит с рук зваться Призраком?       Он снова прикусывает губу, протягивает руку, проводит большим пальцем по скуле Джона. Тихо шепчет:       — Как мы, порядок?       Джонни кивает.       Сделать первый шаг — дело непростое, особенно когда внутри двоих столько голодного, жгучего желания. Вечер, полный взглядов, сдержанных прикосновений, тех мучительных сантиметров, удерживающих их на расстоянии, — и ради чего?       Потому что Саймон сгребает его за талию в ту же секунду, когда Джонни обвивает рукой его шею. А дальше...       Тёплые губы, сбитое дыхание в перерывах между поцелуями, загнанное, жадное, и —       — Мнннг…       Саймон тихо стонет, и Джонни ловит этот звук своим ртом — сминает губы, посасывает нижнюю и прихватывает зубами, оттягивая, крепче прижимает к себе.       И когда Саймон отстраняется, когда тихо шипит: «…блядь», его голос ломается, срываясь на полуслове.       — Хочешь что-то сказать?       Вместо ответа Джона не целуют даже — кусают в губы, но он с ходу углубляет поцелуй, скользит языком глубоко и ритмично. Саймон на вкус как сливки и малина с лёгкой ноткой скотча. Саймон совершенно не сдерживается — тихо, одобрительно рокочет.       — А что это тогда было? — рвано выдыхает Джонни, всё ещё мягко касаясь губами уголков его рта, пока тот пытается вспомнить, как дышать. — Саймон Райли наконец-то готов признать, что я прав?       — Я, блядь, никогда..., — рычит он, и у Джонни появляется ещё одна причина доказать свою правоту.       Потому что называйте его как хотите, но Джон МакТавиш чертовски хорошо целуется.       И он уж точно никуда не торопится: растягивает удовольствие, с каждым движением губ, с каждым нажимом зубов лишь больше распаляя мужчину.        Тело заливает жаром. Джонни разворачивается всем корпусом, поджимает ноги, устраиваясь на коленях, и обеими руками зарывается в светлые волосы. Повторяет языком неровные края шрама, рассекающего чужой рот, извлекая в ответ низкий, тягучий горловой звук.       — Такой… охуенный, — хрипит он, осторожно прикусывая края шрама, оставленного кислотой. Осмелев, скользит горячим дыханием по уху Саймона, и из горла того вырывается дрожащий стон. Джонни посмеивается: боже, кажется, кто-то почти в отчаянии. Всегда было чувствительным местечком.       В отместку Саймон обхватывает его за спину, притягивает ближе, запускает ладонь под джемпер — жадным, порывистым движением.       — Нахрена ты его обратно нацепил?       — Я, блин… мнх… замёрз, — Джон судорожно вдыхает, ощутив, как грубые пальцы впиваются в чувствительную кожу талии. — Плохое кровообращение, все дела.       Саймон фыркает, хотя сам уже вовсю принимается разминать ладонями Джонов тыл.       — Что ж, тогда нам не помешает разогреться, не так ли?       Саймон приподнимает его, тянет за собой на матрас, по-прежнему придерживая за спину одной рукой, в то время как другая задирает подол свитера.       — Ммн… ах… — Джонни изо всех сил пытается не разрывать поцелуй, что оказывается задачей не из лёгких: от того, как ладони Саймона блуждают по коже, хочется извиваться, ёрзать, подаваться ближе. Он чувствует, как несчастную тряпку тянут вверх, вздёргивая выше воротника; чувствует, как чужие ладони, словно изучая, пробегают по усеивающим грудь волоскам. Как эти крепкие руки жадно, голодно обхватывают его торс. — Нннх… чёрт…       Когда пальцы Саймона с силой сжимают его грудные мышцы, Джонни только и может, что шумно дышать, не давая себе застонать, и то не особо успешно: особенно когда мозолистый большой палец проходится взад-вперед по соску. Ебучий ад…       Джонни не выдерживает — тащит полы свитера вверх, стаскивает через голову, после чего откидывается обратно на кровать, позволяя Саймону нависнуть сверху, навалиться всем телом.       Боги… его вес такой тяжёлый, доминирующий, Джона от этой тяжести ведёт как пьяного, сознание смазывается, кажется — ещё чуть-чуть, и разум окончательно покинет эту сраную реальность. Он цепляется за широкую спину. Шансов удержаться никаких.       Саймон тут же склоняется, приникает ртом к шее, с силой всасывая кожу, от чего Джонни выгибает на матрасе.       — Ах…осторожней… мнх… — Руки Саймона всё ещё сдавливают его грудные, и мужчина, не сбавляя темпов, опускает подбородок ниже, горячо, размашисто ведёт языком по мышце, пока не обхватывает влажным ртом сосок. Джонни дёргается, точно от удара током. — С-Саймон… блядь…       Окей, нечасто увидишь Саймона таким. Отчаянным. Пронизанным слепым обожанием. Всё, что остаётся Джонни — задыхаться, беспомощно скрести ногтями по чужому затылку, теряться в ощущениях, отчаянно пытаясь ухватиться за хвост ускользающего рассудка.       И когда Саймон сдавленно мычит, губами по-прежнему прихватывая чувствительную кожу, Джон понимает: это конец. Точка невозврата, долбаный горизонт событий. Чувствует, как тесно становится в собственных штанах, как поджимаются пальцы стоп, как нестерпимый жар, расползающийся между ног, заставляет его сожалеть о существовании блядских джинсов и о том, зачем вообще было напяливать их обратно в первую очередь.       — С-Саймон… — ублюдок впивается зубами в мышцы груди, и Джонни вздрагивает, подаётся навстречу, вжимаясь бёдрами, теперь уже не скрывая своего желания.       Внезапно до него доходит, что партнёр его фактически обнажён: халат сполз с плеч под натиском судорожно шарящих рук, кожа под ладонями — горячая, влажная, точно бархатная. Он чувствует, как отзывается тело Саймона, как тот опускается ниже, как движется, с силой притираясь пахом к паху.       — Блядь, Джонни… — Саймон отстраняется, и Джон жадно смотрит, как тот приподнимается на вытянутых руках, как от движения рельефно проступают мощные трапеции. — Какие мы нетерпеливые, м?       — Заткнись. — Джонни снова ловит его губы, пытаясь хоть на секунду удержать на месте, скользит языком по нёбу.       Рычание, раздавшееся в ответ на его действия, ебашит похлеще снайперского выстрела — точь-в-точь очередная целенаправленная атака, бьющая Джону прямиком в напряжённый член.       — Джонни…       — Мнгх… ах… хочу тебя, — лихорадочно шепчет он, обеими руками обхватывая голову Саймона.       — Так-то лучше.       Сбросить остатки одежды оказывается сильно проще, нежели раньше, чистая кожа так и просится, чтобы к ней прикоснулись, но Джонни всё равно чувствует, как Саймон подвисает на мгновение — медлит, не решаясь повалить его на спину так, как хотелось им обоим.       Вместо этого мужчина осторожно опускает его на спину, ладонями скользит вверх и вниз по позвоночнику, не в силах скрыть неуверенность во взгляде.       Джонни хватает его за руку. Как раньше. Смотрит, не отрываясь, Саймону прямо в глаза: полуприкрытые тяжёлыми веками, восхитительно тёмные. Тянет чужую кисть выше, к собственному доверчиво подставленному горлу, и опускает с лёгким нажимом.       В том, как Саймон смотрит в ответ, как блестят его глаза, читается неприкрытое: мы уверены? Поэтому Джонни просто выгибается, подаваясь бёдрами навстречу горячему стояку. Сдавленно шепчет:       — Ты не сломаешь меня, любовь моя.       Саймон ловит зубами его нижнюю губу, низко рокочет горлом. Всё, что он говорит — это:       — Хочешь, чтобы я попробовал?       В кивке нет никакой необходимости — не тогда, когда эти пальцы сжимаются на шее Джона, прежде чем скользнуть вниз, по-хозяйски оглаживая торс, и ниже, вынуждая Джонни запрокинуть голову. Саймон обхватывает их обоих, двигает ладонью: два в одном, пакетная сделка.       После чего — остаётся лишь:       — Ах… мнг… ннх… чёрт… аах… блядь…                     После Джонни лежит, устроившись головой на твёрдой груди.       И он знает, что происходящее — один из тех моментов, не имеющих никакой измеримой ценности: нет разговоров, нет тихой партитуры на заднем плане, намекающей на занавес, что давным-давно должен был опуститься.       Нет причин задерживаться здесь, но они всегда были упрямы, оба.       Несмотря на всё это, Джонни ловит себя на том, как шепчет в темноту — подобно всем тем ночам, которых никогда не было, разговорам, что никогда не существовали в действительности, но которые каким-то образом должны быть запечатлены. В дыхании, ложащемся на кожу. В касании пальцев, рисующих беспорядочные линии на коротко стриженых волосах, словно уговаривая их расти.       Поэтому они лежат, лениво перекидываясь ничего не значащими фразами. О мечтах. Об эпилогах, что никогда не воплотятся в жизнь. Об обещаниях.       — Роскошные номера — это, конечно, всё здорово и прекрасно, но в следующий раз предлагаю найти какую-нибудь уютную хижину на отшибе, лады?       — Хочешь сделать из меня деревенщину, МакТавиш?       — Да я сам уже наполовину там.       — Полагаю, тогда ты захочешь, чтобы я нарубил дров?       — Нельзя допустить, чтобы мы закоченели от холода.       — Ты и твоё плохое кровообращение…       — Знаешь, любовь моя, согреться можно по-разному.       — Я не дам тебе обжиматься с овцами, Джонни.       — Хех. Так значит, теперь у нас есть овцы?       — Мн-хм. Минимум десять.       — Было бы здорово прогуливаться с ними по долине…       — Если будешь уставать, можем организовать для тебя тележку.       — Ага, овечью упряжку, и чтоб с санями.       — Только для тебя.       — Мы могли бы собирать малину на берегу Тэя.       — Не забудь про сливки.       — Ага. А потом бы искали дорогу назад, следуя за овцами…       — Мгм.       — Бродили бы по окрестностям, пока не стемнеет…       — Как по мне, звучит недурно.       — Да.       Так и есть. Слишком недурно, чтобы назвать это обещанием. Слишком хорошо, чтобы утро превратило его в свой финальный акт, в занавес, опускающийся с первыми лучами солнца.       Поэтому Джонни прячет его в то укромное место, вытравленное прямо под сердцем для одного-единственного человека. Отведённое специально под резкие, незамысловатые реплики, тайные вздохи, низкое, гудящее хмыканье и то, как этот человек произносит его имя словно молитву за того, в ком добродетели не хватит, чтобы взглянуть Богу в глаза.       То, что с пометкой «когда-нибудь».