idle hands

— Так, значит, Шон говорит, у него есть материал... — рассуждает Джим вслух, пока в глаза не врезается картина следующая: Кори. В голубом атласном платье. С вырезом на бедре. И каждая деталь, которую Джим успевает подметить, — она бьет поддых, совсем его не жалует. И каковы шансы выстоять? Резонный вопрос, но Джим все еще в своем уме: — Ты охуел? Кори хлопнул накрашенными ресницами: — Я думал, тебе понравится. И пока Джим соображал, как стоило бы ответить, Кори провел языком по губам и продолжил: —...Джошу ведь понравилось. Джоша в принципе стало очень много. Да, спасибо, чел; ты смог это сделать — смог воскресить Стоун Саур, но теперь поубавь-ка самомнение, засунь себе его глубже в жопу и пиздуй как можно дальше от Кори и особенно от его ног. — Это мое, — и в подтверждение своих слов Джим положил руку на колено Кори, тот вздернул бровь, посмотрев на него, но секундное замешательство тут же сменилось ухмылкой — Кори это оценил, Кори это одобрил, Джиму сразу дышать стало легче. Крышу сносило просто потому, что Кори хоть и позволял себя трогать, но при этом все равно был недоступным — Джим может урвать только кусок, лелеять его, но взять целиком не может. У них всегда было так, с годами Джим научился довольствоваться малым, и с каждым разом этот аппетит усиливался, Кори сам в нем его разжигал, ни на минуту не оставляя Джима в покое. Обволакивал его до тех пор, пока от самого Джима не осталось ничего, кроме оболочки, а то, что он хранил внутри, давно сожрал Кори — и этого паразита стоило бояться пуще всякого любого. Кори перестал быть для Джима музейным экспонатом еще очень давно, когда о Слипнот и речи быть не могло. Парни не поймут этого, этой связи; Джим всегда боялся того, что они могут сказать, в частности про него. Без Кори паранойя становилась сильнее, рвала ему внутренности, а вместе с Кори затихала, тот просто пихал ему новые, не сшивая потому что времени на нее просто не было. Кори — это все еще его эстетическое удовольствие. Вопреки всему для Джима наступил новый ренессанс в лице Кори, кто ж бы знал, что вторая такая эпоха искусства и духовности зародится не в Италии, а в их ебанутом городе. Де-Мойн далек от эстетики, Джим сам далек от эстетики, но... Его рука залезает прям под ткань, почти что накрывает Кори там, где эстетика должна уже задохнуться в муках — но дергается, потому что его останавливают. — Терпи, — просто говорит Кори, а для Джима одно это «терпи», вот это новое ограничение — это все равно что пощечина; оба ощущения горячат одинаково. Но Джим так не может. Потому что Кори и так сделал все для того, чтобы Джим держал себя в руках; сейчас это непозволительно, слишком теперь уже поздно возвращаться в положение витринного образца. Вместо терпения и повиновения Джим демонстрирует наглость, та же плотно соседствует с неприкрытым желанием. Если Кори так оно будет нужно, пусть заглянет и проверит, но едва ли он что-то сможет с этим теперь сделать. Если Джиму нельзя лезть в место, где вьется конец его личной эстетики, то нет ничего дурного в том, чтобы начать с места, где она только начинается. Джим уже не целует, этого уже стало слишком мало — он кусает шею Кори, тот давится воздухом и этим самым сдает себя с потрохами. Джим усмехается ему в кожу, тянет ее зубами еще раз, теперь увереннее и напористее, его ведет от того, что он это делает сейчас с Кори, и Кори в его руках даром что не трепещет, у него нет теперь никаких шансов против Джима, потому что Джима, которого можно было отсоединить или присоединить к себе по щелчку пальца, с ним рядом просто нет. И Джим только сейчас понимает, что контроль — это вкусно, власть — это вкусно. Кори тоже вкусный. Он соленый от пота, влажный и горячий. Он настоящий, без прикрас. Джим кривится всякий раз при мысли о том, что кто-то в них видит что-то совершенное, как будто они не из плоти и крови, как будто бы они не могут чувствовать этой ноющей боли. Джим чувствовал на своей груди ее хватку уже очень долго, сейчас он дышит как-то иначе. Воздух вокруг кажется совсем другим. — Ты нервничаешь, — Кори впервые заговорил. Вот что Джим в нем ненавидит — это способность Кори видеть даже с закрытыми глазами. Кори видит его насквозь, Кори пропитал каждую его клетку собой, Джим не уверен, что хотя бы на четвертину принадлежит себе, но Кори неумолим: — И ревнуешь, — а ведь Джим думал, что у него седина пробьется раньше, чем он услышит это слово с уст Кори. Он дает Кори понять в открытой форме, что эта ремарка, между прочим, болезненная: — К кому? К лысому херу? — ладно, не совсем уж чтобы в открытой; но Кори разглядел и услышал так, как должен был, в любом случае. — Он тебя бесит, — констатирует Кори, теперь их лица на одном уровне; они трутся нос о нос, Джим уже точно знает, что над ним издеваются. — Я его ненавижу, — ему не совсем нравится, в какую сторону кренится этот разговор, но если Кори продолжит, то Джим свернет шею либо Джошу, либо ему, и Кори к нему сейчас ближе всего. — Он нам не нужен. Мы без него справимся. Джим куснул тейлорову щеку на пробу, так, просто царапнул зубами, тот зашипел, но из игры выбывать не спешил: — Неужели? — Кори скалится так нагло, что Джим не знает, какое из ощущений сейчас для него важнее — уже достаточно долгое возбуждение или только зарождающася ярость. — Между прочим, он мой друг, Джим. Если я его брошу, то кем я буду после этого? Кори ведет в этой игре. — Рациональным человеком, — Джим вылизывает его ухо, ногтями елозит по шее, нарочно задевая как раз тот ее участок, который он едва не обглодал — тот заметно теперь покраснел, чужая кожа под пальцами горела, и Джим как никогда остался доволен проделанной работой. — И если он твой друг, он все поймет. А если нет... то он тупой мешок с дерьмом. — Даже так, — Кори запрокинул голову назад, бесстыдно хватая воздух полуоткрытым ртом — одна только картина переворачивает в Джиме все живое, и то, в чем давно закрадывались сомнения, что оно живое. Кори запускает цепкие пальцы в волосы Джима, ни один из них друг другу пасовать не намерен. Кори ставит Джима перед непримиримым фактом, укладываясь на спину и утягивая Джима за собой: — Штука-то в чем... — голубые глаза блестят, зрачки расширены; Джим думает, точно знает, что он сам выглядит в данный момент даже куда более отчаянно, чем Кори, — ...меня ведь твоя инфантильная ревность пиздец как раздражает, но и заводит не меньше. Это безумие какое-то. Джим рычит в нетерпении: — Ты когда-нибудь затыкаешься? Кори шепчет ему прямо в губы, держа его лицо в ладонях: — Нет, — Джим наклоняется, вместо этого попадает Кори в щеку — тот дается не сразу; Джим подавился своей же фрустрацией. — Ты заставь. В языке Кори куда больше пользы, когда они сцепляются ртами, думает Джим. Потому что как бы он ни любил этот голос, как бы ни хотел им заменить любой лишний звук в атмосфере или заглушить внешний шум, а иногда молчание Кори все же говорит куда больше и куда громче, чем тот способен понять. Ему сейчас крайне важно обозначить свои намерения, что на их игры уже просто нет времени, а сам Джим теперь едва соображает — возбуждение, с которым никто и ничего все еще не сделал, сдавливает и стискивает его всего; он почти что разочарован, потому что не может получить того, что хочет. Ничего толком не остается, кроме как взять это силой. До конца разочароваться ему не позволяет Кори, который хоть и под ним, которого Джим готов если не трахнуть, то сожрать его сырым, как он есть, но который все равно держится зубами за руль. Все у них происходит по команде; и пока Джим соображает, Кори уже спрашивает — Двоих потянешь? — и Джим возблагодарил кого только можно за то, что не один выглядит как натуральный маньяк, потому что Кори тоже в каком-то смысле безумен; они оба преследуют свою эгоистическую цель, просто им от этого безумно хорошо, и они берут от этого по максимуму, вместе. — Спрашиваешь, — усмехнулся Джим. — А ты сомневаешься во мне? — вскинул бровь. — Чел, ты буквально позволил себе даже просто представить, что я спал с Джошем, — Кори смотрит на него своими сверкающими глазами, каждое слово — это огонь на поражение, — сука, с Джошем... Джим не может этого выносить; его тревога хлынет лавиной раньше, чем они закончат то, чем пытаются заняться, только если: — Заткнись, тебе говорят. Он впервые концентрирует свое внимание на своей ярости, а не на том чувстве, которое Кори вопреки любой логике в нем колышет день ото дня, и иногда это чувство органично и уместно, особенно в те редкие дни, когда они могут побыть нормальными. Без вот таких резких ударов головой о действительность. Джим ударялся и падал уже столько раз, что уверен — от него уже давно ничего не осталось, поэтому Кори сшивает его самостоятельно, ибо у Джима самого нет сил на это: — Почему это всегда должно быть так, блядь, сложно? — голос надрывается, и если слезы хлынут — плевать; Кори и не представляет, сколько соли ушло, а Джим не представляет себе, что когда-либо сможет это выносить — во всяком случае восстанавливать этот навык очень трудно, переучиваться — тоже... Он делится с Кори своей болью, кусая чужие губы до крови, тот ею давится, но не сдается; пытается что-то бормотать, упирается сильными ладонями Джиму в грудь, тот считает едва не кощунственным сейчас отстраняться. И если Джиму казалось, что это Кори пытался оказать всевозможное сопротивление как мог, то никогда в жизни он не чувствовал себя столь отчаявшимся жалким идиотом, потому что у Кори хватает силы его отпихнуть — отпихнуть и заставить посмотреть себе в глаза: — Никто не говорил, что будет легко, — Кори шепчет, пальцами трет увлажненную слезами кожу, но трет с напором, — но и я не раз тебе говорил, что мне нужно это. Мне нужен ты. Вместо ответа Джим молча скользит под вырез бедра под платьем, которое все еще на Кори; он на один только вид голой кожи изошелся слюной, но теперь у него больше прав и больше доступа, а со стороны Кори железное согласие и отсутствие границ. Джим с упоением присасывается к коже; он должен позаботиться о том, что оставит следы — множество их, чтобы убедить прежде себя в том, что: — Мой, — эти слова инородные для ситуации подобно этой, но до чего же вкусные. — Ты мой. Ответ Кори не менее приятен на слух: — Так докажи. Он бросает Джиму вызов одним только своим существованием, и это первый раз из многочисленных предыдущих, когда Джим не просто чувствует — знает, что он готов. Джим задирает платье аккуратно, так, чтобы оно не мешалось, но и с ним чтобы ничего не случилось. Не потому, что Кори раскроет на этот счет рот, а потому, что ему чертовски нравится это платье. Он и не скрывает этого, вдоволь насытившись солью и видом обезумевшего от возбуждения Кори: — Красивый цвет. Кори ухмыляется: — Мой любимый. Джим напоследок клюнул его в бедро, на котором совсем скоро нальются приличные следы. — Теперь мой тоже, — не может удержаться от того, чтобы потереться о кожу носом. Все-таки любви к Кори в Джиме побольше, чем желания свернуть ему шею. Но это не значит ведь, что его нет — Кори просто везет. — Везет тебе, знаешь, — Джим ведет кончиком пальца по груди Кори и вздыхает, едва касаясь его там, где Кори хочет — да и Джим тоже, — чтобы его касались. — Это в чем еще? — нахмурил бровь Кори, его озадаченность подлинная, ничем ее не подкупишь. — Ну, — коротко целует его в шею, не ограничивая себя в том, чтобы опять ее же не куснуть, толком даже не зная, что он конкретно хочет сказать, потому что человеку не дано сказать всего, что чувствует и что думает, — вот в этом. Кори понимает это по-своему, одним только рывком руки подобравшись к истине: — Или вот в этом, — Джим зашипел, когда Кори начал грубо поглаживать его. Они всегда это делают в какой-то необъяснимой спешке. Точнее, ее можно объяснить, потому что такие вещи терпеть просто нельзя — здесь невозможно при всем желании вступить в конфронтацию с их ебнутой природой. — Неправильные мы с тобой какие-то, все равно, — вот Кори может болтать, а Джим — нет, у него одна рука уже оккупирована, Кори же лапает его там, где вздумается. — А когда были? — Джим если напустил в вопрос сарказма, он задал этот вопрос не просто так, поэтому продолжает уже всерьез: — Нет, правда: когда? — Не помню, — на выдохе отвечает Кори и скорее всего не врет, но Джим понимает, что он теперь слишком далеко от него, поэтому перестал мучить парня вопросами о норме и ее стандартах. И если раньше они друг друга еще хоть как-то извещали вслух о том, что их этот ритуал подходит к концу, то сейчас ни один из них в словах не нуждается. И все же Джим, отдышавшийся после разрядки, поражается: — Почему я тебя все еще не убил? Кори открывает только один глаз, полностью расслабившийся: — Это еще зачем? Джим пожал плечами. — Не знаю, — честно признается. — Но иногда прям хочется. Кори берет его пальцами за подбородок, он какое-то свое садистское удовольствие выручает с того, что заставляет Джима смотреть ему в глаза. И что сильнее всего тревожит: — Я знаю. Дверь в помещение распахивается, через ее проем вползают нахмуренно-апатичный Джош и исполненный энергии Рой, который не преминул возможностью похвалить Кори за такой весьма себе выбор аутфита — эпатажно, круто и элегантно, впрочем, как и сам Кори, добавил он, абсолютно игнорируя факт того, что этот самый элегантный и крутой Кори только что занимался с Джимом вещами такими, про которые даже сейчас высказываются общество высказывается сдержанно. Но вот Джош отставил каменную лицо в сторону, выдав эмоциональное: — Какого хрена, Кори? — очевидно, он имел в виду платье. Когда Джим посмотрел на Кори, тот ему подмигнул. «Да я же знал, блядь...»