Жизнь, сгоревшая в Огне

В барак они вернулись как раз перед вечерним построением. Охранник с красивым именем Альваро велел Диего встать в строй, а сам тихо перекинулся несколькими словами с Абьесто. Тот удивлённо поднял брови и оглянулся на так скоро провинившегося барда. И, видимо, здорово провинившегося, поскольку и кнут, и карцер применялись одновременно очень редко. Обычно либо одно, либо другое. Да и неделя сразу после порки – это слишком. После такого загремит парень в лазарет, как пить дать, загремит! Чем же он так начальству не угодил? Не угодил... Ну конечно, вечеринка! Зачем же ещё его, знаменитого барда, туда водили? – Отказался петь? Альваро неопределённо мотнул головой и буркнул: – Тебе какое дело? Ты того, давай, перекличку! Абьесто дёрнул плечом и начал привычно называть номера находящихся в его подчинении людей. Когда поверка закончилась, охранник громко объявил: – Номер 1855, выйти из строя! Диего сжал кулаки и шагнул вперёд. – Распоряжением начальника лагеря господина Груэсо, за грубое нарушение правил и вызывающее поведение заключённому номер 1855 назначены пять ударов кнутом и неделя карцера! По шеренге людей пронёсся удивлённый шёпот. Если кто и ожидал наказаний для "любимчика", то уж никак не больше суток карцера. А судя по наказанию, никакой он и не любимчик вовсе! – Снять робу! – хлёстко приказал Альваро. Заставив себя дышать ровно, Диего стянул с себя полосатую рубаху, и Абьесто, взяв её, бросил на его нары. Кто-то, не удержавшись, присвистнул, увидев знаменитую татуировку Эль Драко – цветного хинского дракона на плече. – Вперёд! Его вывели в уже сгустившиеся во дворе сумерки и приковали за руки к столбу для наказаний, где ему предстояло провести ночь. О том, что будет после утренней поверки, Диего предпочитал не думать. Услышав смешки некоторых соседей по бараку, он стиснул зубы, стараясь не обращать на них внимания. А когда прозвучал отбой, и все разошлись, он уткнулся лбом в деревянный столб и закрыл глаза. Как с ним могло ТАКОЕ случиться? Или, вернее, как С НИМ могло ТАКОЕ случиться? Он же просто бард, он всегда был вне политики, так как же, почему? А потому, немедленно отозвался внутренний голос, что ты никогда не мог поступиться собственной совестью. Ну что тебе стоило переписать этот долбанный гимн? Сделать его таким, каким хотел его видеть, точнее, слышать, президент Гондрелло, чтоб его демоны задрали вместе с пропагандой и агитацией! Что стоило хотя бы в следственной тюрьме пойти на попятную, пока было ещё не поздно, пока за дело не взялся советник Блай, будь он трижды проклят? И даже теперь, что стоило спеть на этой треклятой вечеринке? Ведь действительно хочется, очень хочется, уже больше луны гитару в руках не держал! Не стал. Не смог переступить через себя. Он никогда не мог иначе. И никогда не сможет. Подаренная отцом гитара… где-то она теперь? В день ареста она же так и осталась там, на сцене. Может быть, её разбили полицейские, а может, она просто гниёт под открытым небом целую луну? Или же ею завладел какой-нибудь прохожий, даже не предполагая, ЧЕЙ инструмент попал ему в руки? Как бы то ни было, Диего предпочёл бы третий вариант. Он расслабился, насколько мог, и постарался переменить положение тела, но это оказалось практически невозможно. Измученный выматывающими душу мыслями и вынужденной неподвижностью, он едва дождался рассвета. Всё тело ломило, ноги отказывались служить, и в вертикальном положении его удерживали только оковы. Руки затекли, кандалы натёрли кожу на запястьях. Услышав пронзительный сигнал гонга, который каждое утро будил осуждённых, Диего вздрогнул и с облегчением выдохнул. Что бы ни случилось сейчас, пусть это поскорее закончится. Отряды бесконечно долго стягивались в лагерный двор, потом также бесконечно тянулась поверка. Диего казалось, что Педасо нарочно её затягивает, чтобы подольше помучить узника. Наконец, когда солнце показалось из-за края вышки и залило двор ярким и каким-то издевательски-радостным светом, начальник охраны крикнул, слово в слово повторив вчерашние слова Альваро: – За грубое нарушение правил и вызывающее поведение заключённому номер 1855 назначены пять ударов кнутом и неделя карцера! По рядам заключённых прокатился тихий ропот и тут же стих. Диего услышал, как в наступившей тишине по гравию заскрипели чьи-то шаги. Он повернул голову и увидел Абьесто с кнутом в руках. Значит, экзекуцию будет проводить старший по бараку. Диего на миг зажмурился. Потом взгляд его скользнул дальше. Груэсо и Мальвадо стояли поодаль, в одинаковых позах – сложив на груди руки, и негромко о чём-то переговаривались. Помимо воли Диего различил слова: – Ставлю пять золотых, что на втором ударе он завизжит, как поросёнок, – выплюнул начальник лагеря. – А то и на первом! И почему его лицо при первой встрече показалось ему добродушным? – Вы уже проспорили семь золотых. Не боитесь за свой кошелёк? – криво усмехнулся Мальвадо. – Ты думаешь, этот рафинированный певчишка сможет выдержать порку? – пожал жирными плечами Груэсо. – Значит, пари, – заместитель азартно потёр руки. Диего замутило. На него уже второй раз ставили, как на скаковую лошадь. Даже хуже. Он взялся руками за цепи и вздрогнул, услышав команду: – Начинай! Короткий свист. Хлёсткий режущий удар – на спину словно кипятком плеснули. Тело дёрнулось, он выгнулся и стиснул зубы, глуша стон. Значит, пари, господин начальник лагеря? Значит, рафинированный певчишка? А вот хрен тебе! От второго удара потемнело в глазах. Он зажмурился и изо всех сил сжал в кулаках цепи. Третий… Сволочь, Абьесто! Бьёт неравномерно, нельзя угадать и приготовиться к следующему удару. Четыре… Пять! Последний удар оказался особенно сильным. Тело рванулось так, что руки едва не выскочили из суставов, он задушено застонал, до крови прикусив губу. Абьесто опустил кнут. Двое охранников сняли с Диего кандалы, подхватили под руки и поволокли через двор. Карцер находился совсем недалеко. Это был настоящий каменный мешок – колодец, забранный плитой. Один из стражников отвалил тяжёлую крышку. Эль Драко схватили за руки и опустили в черноту. Крышку задвинули. Он очутился в полной тьме. Без просвета. Хоть открывай глаза, хоть закрывай – никакой разницы. Он наощупь определил, что пространства недостаточно даже для того, чтобы вытянуть ноги. Диего осторожно прилёг на бок, чтобы не тревожить повреждённую спину, скрючился, обнял себя за плечи и закрыл глаза. *** – Рассказывай, – потребовал региональный координатор Макс Рельмо. Получив сигнал «тревога-пять», он бросил все неотложные дела, кинулся к Т-кабине, и через несколько минут хмуро взирал на одного из лучших своих полевых агентов. Сердце почему-то перестукивало не в такт и сжималось от мрачного предчувствия. Неужели с мальчишкой что-то?.. Рука сама собой потянулась к косе. – Шеф… – Амарго откашлялся и всё-таки заставил себя произнести: – У меня очень плохие новости. Диего арестован… Макс замер. Медленно отпустил косу, так же медленно выдохнул и закрыл глаза. И признался себе, что ожидал чего-то подобного. Отчаянно боялся, но ждал. – Я слушаю, – региональный координатор опустился на стул и вперил в Мануэля немигающий взгляд. Амарго без утайки рассказал всё, что удалось выяснить на настоящий момент. Начиная с того самого концерта, когда он под видом дона Рауля явился к Эль Драко и пытался уговорить его покинуть страну, и когда бард откровенно его послал. Он не забыл упомянуть ни о гитаре, ни о словах Диего, свидетелями которых были несколько сотен человек: «Я всегда буду на сцене», ни о том, что он отказался переписать этот грёбаный гимн даже после свидания с Блаем. Макс слушал рассказ Амарго и мрачнел всё больше. Он раздербанил всю свою косу, но даже не заметил этого. – Вчера вечером Орландо получил подтверждение, что несколько дней назад его отправили в один из исправительных лагерей. Мне пока не удалось узнать, в который именно, но теперь я знаю, в каком направлении двигаться. Он в лагере, не в Кастель Милагро, значит, рано или поздно мы его вытащим, – закончил Амарго. Макс постарался взять себя в руки. Так… спокойнее… Глубокий вдох… медленный выдох… И отпусти ты, наконец, эту несчастную косу! Главное, мальчишка жив!.. Диего не упекли в Кастель Милагро, откуда невозможно достать человека, и это самое важное. Полевой агент молча наблюдал за шефом и сочувственно качал головой. Амарго не понаслышке знал, чем грозит общение с советником Блаем. Даже он сам остался жив только потому, что Блай тогда, несколько лет назад, отчего-то решил потешить своё извращённое самолюбие, и доказать всем, что он и только он, советник Блай, отныне решает судьбу узников печально знаменитой тюрьмы. И приказал выкинуть искалеченное тело Мануэля Каррера дель Фуэго за периметр. Перед этим Блай самолично явился в камеру дель Фуэго, полюбоваться на то, что осталось от одного из лидеров Союза Прогрессивных Сил, преданного собственным соратником в тот самый день, который обещал быть днём его триумфа. Блай ухватил его за подбородок, вывернул голову и долго смотрел в затуманенные болью глаза. Амарго до сих пор помнил это мертвенно-бледное лицо с багровыми пятнами румянца и белые, словно стеклянные, глаза. – Теперь ты неопасен, – с гнусной усмешкой сказал тогда Блай. – Дель Фуэго больше нет. Хотя я вижу, как ты зубами цепляешься за свою никчёмную жизнь. Так вот, запомни: внутри тебя сидит ма-алюсенький червячок – специальная капсула безопасности. А детонатор – вот он, – советник подкинул на ладони небольшой цилиндрик. – Живи, если, конечно, сколько-нибудь протянешь, и знай – твоя жизнь в моих руках. Я могу сделать всё, что угодно. Например… – садист легонько повернул цилиндр. Мануэль взвился от дикой боли, рухнул на пол и забился в судорогах. Блай расхохотался и облизал тонкие мокрые губы. – Да-да! А вот так? – ещё пол оборота… Узник хрипло закричал и взмолился всем богам, чтобы это прекратилось. Каким угодно способом, но немедленно. И боги его услышали. Боль внезапно закончилась. Осталось только эхо. Отголосок. – Ну что, понял? – Мразь… – Мануэль сплюнул кровью. – Ты можешь меня убить, но не заставишь просить пощады. – А я думаю, будет по-другому, – Блай вновь плотоядно облизнулся. – Ты приползёшь к воротам и сам, слышишь, сам будешь умолять меня о смерти. А я ещё подумаю, подарить ли её тебе… Советник развернулся на каблуках и выскочил вон, хлопнув дверью. А потом пришли солдаты, подхватили дель Фуэго под руки, выволокли за ворота Кастель Милагро и бросили там. Он провалялся под стенами тюрьмы до темноты. Как только сгустились сумерки, Мануэль сумел отыскать палку, сцепил зубы и, тяжело опираясь на свой импровизированный костыль, поковылял прочь. И тащился, держась на ногах только на одном упрямстве. А ближе к утру новый приступ дикой, невыносимой боли швырнул его на землю. Он продержался два с половиной дня, прогоняя настойчивые мысли о самоубийстве. Ибо это малодушно и недостойно кабальеро. Последнее, что он помнил перед тем, как провалиться в чёрную пучину беспамятства, были тёмные внимательные глаза на смутно знакомом лице. Уже много позже, на Альфе, где его, можно сказать, собрали по кусочкам, как конструктор, региональный координатор признался ему, что пошёл на преступление, выдав умирающего человека за своего полевого агента. Мануэль не раздумывал ни секунды, и, получив предложение, согласился мгновенно. Конечно, чего душой кривить, его соблазнила сказочная возможность быть живым. Живым и целым, а не беспомощным калекой. Но не только. Мануэль Каррера дель Фуэго не был бы настоящим алхимиком, если бы не загорелся идеей познать и испытать что-то новое и до сих пор неизведанное. А ещё его несбыточные мечты о мести, наконец, обрели плоть. Он согласился работать на службу «Дельта» и отныне получил не только возможность поквитаться с предателем да Костой, но и по-настоящему повлиять на ситуацию в стране. А пресловутую капсулу безопасности из его тела удалили на Альфе в два счёта. Вот только после того, как Блай узнал, что его жертва спаслась, больше он такой ошибки не совершал: из стен Кастель Милагро не вышел с тех пор ни один узник, ни живой, ни мёртвый. Амарго очень хорошо понимал шефа: сам дважды потеряв семью, он сейчас отчаянно боялся за Стеллу и малыша, которые до сих пор оставались в Мистралии. Хотя первый, кто осмелился бы лишь намекнуть, что он трус, немедленно познакомился бы с его ножами. Не менее знаменитыми в определённых кругах, чем сам товарищ Амарго. – Что Орландо делает в Арборино? – наконец через силу выговорил Макс. – Он отказался уезжать. Наотрез. А приказывать ему я не могу. – Зато я могу, – жёстко произнёс региональный координатор. – Скажи ему, что я хочу его видеть. Он – последняя надежда Мистралии обрести стабильность, и даже этот инфантильный лопух должен, наконец, понять всю меру ответственности, – он помолчал и добавил: – Мануэль, я прошу тебя приложить все усилия в поисках Диего. И сам буду искать его по своим каналам.