Жизнь, сгоревшая в Огне

Сперва прохлада карцера даже принесла облегчение. Но вскоре Диего почувствовал, что его начинает знобить. Он всегда отличался крепким здоровьем, никогда серьёзно не болел, даже в детстве, но если прямо сейчас что-то не предпринять, лихорадка ему обеспечена. Хотя она и так обеспечена из-за далеко не стерильного кнута и невозможности обработать раны, но если к этому добавится ещё и простуда… Когда-то давно отец учил его терморегуляции по каким-то особым методикам, что очень пригодилось ему в Поморье после купания в проруби. Те памятные гастроли вместо запланированной одной луны продлились целых два года. И следующая зима в Поморье, по мнению мистралийских гостей, выдалась чересчур суровой, хотя местные друзья смеялись и уверяли, что бывает ещё холоднее. Как может быть ещё холоднее, парни из страны вечного лета представляли с трудом. Им и такого, вполне среднего себе, а по словам поморцев, так и вовсе лёгкого – только носы чуть-чуть пощипывает – морозца, хватало с лихвой. Поэтому Диего был в шоке, когда Симеон Подгородецкий предложил ему искупаться в проруби. Конечно, сначала Диего понятия не имел, что такое «прорубь», а когда уточнил, у него изумлённо расширились глаза. – Прорубленные во льду лунки? И вы в них купаетесь?! – А что? – подмигнул Симеон, весело глядя на его шокированное лицо. – Это весьма полезно для здоровья. На коньках кататься ты уже научился, так почему бы не попробовать и в прорубь окунуться? И он потащил друга на реку. Когда Эль Драко увидел на заснеженном берегу с десяток раздетых парней, ему стало зябко. Очень. Но уже в следующее мгновение его охватил самый настоящий азарт. Да что же он, неженка какой-то, что ли?! А тут ещё и Симеон стал подначивать: – Ну что, слабо́? – Скажешь тоже, – обиделся Диего и принялся раздеваться. Скинув одежду, он, не позволив себе ни секунды колебаний, с головой ухнул в прорубь. Дыхание перехватило так, что, казалось, сердце остановилось, а потом, наоборот, зашлось в бешеном ритме. В первое мгновение он подумал, что совершил несусветную глупость. И тут рядом с ним в чёрную ледяную воду прыгнул Симеон. Вынырнул, отфыркиваясь, пригладил руками мокрые волосы и улыбнулся: – Ну как? Здорово, правда? Диего только головой покрутил: говорить от избытка чувств и ощущений он был пока не в состоянии. Симеон понял, рассмеялся и дружески ткнул его кулаком в плечо с татуировкой: – Ничего, привыкнешь! Он, и правда, привык. И уже после второго такого купания даже стал находить в этом удовольствие. А согреваться ему помогала показанная отцом методика терморегуляции, и до сих пор она его никогда не подводила. Вот и теперь он постарался отрешиться от терзающей спину боли и сосредоточиться. Представил у себя в груди маленький сгусток огня, от которого нагревается не только его тело, но и окружающее пространство. Это постепенно помогло прогнать холод, и даже боль немного притупилась. Но долго поддерживать такое состояние он не мог, – быстро уставал. Особенно теперь. Оставалось надеяться, что этого тепла хватит на то время, которое потребуется ему для отдыха и новой концентрации сознания. Он спал или находился в забытье. Перед глазами плавали какие-то смутные образы. Он видел ступени, уходящие вверх и вниз. Но почему-то никуда не шёл по этой лестнице. Просто присел на ступеньку и уронил голову на руки. Не хотелось никуда идти, ни о чём думать. Стыд и унижение – вот что он сейчас испытывал. Но в душе всё же шевелился лёгкий червячок любопытства: а что там, в конце лестницы? Что, если спуститься по ступеням, или просто шагнуть в сторону? Вокруг плавали рваные клочья тумана, но Диего был уверен, что стоит ему захотеть и сделать шаг со ступеней, как он окажется в каком-нибудь неведомом месте… Отец пару раз, ещё в детстве, показывал ему эти места. И называл их загадочным словом «Лабиринт». Лабиринт… Вот только любопытства этого было недостаточно для того, чтобы сделать шаг. Он сидел на этих долбаных ступенях, отрешённо глядя перед собой. Ни мыслей, ни желаний, ни чувств. – Эй, ты! Слышишь? – хриплый окрик вывел Диего из оцепенения. Сверху пробивался слабый свет. Потом на него что-то упало, какая-то тряпка. – Одевайся! – снова крикнул тот же голос. Диего нехотя приподнялся. Открыл припухшие глаза. Различил в полутьме полоски и понял, что ему сбросили его тюремную робу. – Очухался? Ну, чего молчишь? – С-спасибо, – Диего откашлялся, подобрал рубаху и, морщась, принялся натягивать её на исхлёстанные плечи. Потом поднял голову и встретился взглядом с усатым охранником. Имени его он не знал, только видел несколько раз, да и то мельком. – Я тебе тут жратву принёс. Держи. Я посвечу, пока ты будешь есть. Солдат опустил на верёвке корзину. Внутри стояла миска похлёбки, жестяная кружка с водой и чёрствый заплесневелый кусок хлеба. Ложку, конечно, охранник не захватил. Но Диего уже было наплевать, есть ложка или нет. Он вытащил миску и просто выпил полужидкую массу. И кружку осушил в одно мгновение. Зубы клацнули о край. Диего скривился. Стиснул хлеб в кулаке. Кто знает, когда ему снова принесут еду, а умирать голодной смертью он пока не собирался. – Давай обратно посуду, – голова вдруг свесилась ещё ниже, и охранник выдохнул громким шёпотом: – И ты, это, закутайся там в робу, как следует, а я тебе попозже, может быть, одеяло раздобуду, или хоть какую-нибудь холстину. Диего кивнул в ответ и выдавил: – Спасибо. Он опустил посуду обратно в корзинку. Верёвка дёрнулась. Над головой с лязгом опустилась крышка, и он вновь очутился в полной темноте. *** Отрезанный от мира и солнечного света, Эль Драко потерял счёт дням. Сколько их уже прошло, сколько осталось до завершения наказания? Он не знал. Так называемую еду приносили четыре раза, но она только ещё сильнее разжигала зверский голод. Зато усатый охранник всё же сдержал своё обещание и раздобыл для узника тонкое шерстяное одеяло, так что Диего, закутавшись в него, теперь мог дольше сохранять тепло. Это долгое заключение в холоде, темноте и тесноте было невыносимым. Но одно он знал точно: если бы вдруг появилась возможность вернуть всё назад, он поступил бы точно так же. Наконец плита сверху снова поднялась, и уже знакомый охранник опустил на этот раз пустую корзину: – Тебя сегодня выпустят. Одеяло верни, а то я окажусь на твоём месте… Непослушными руками Диего расправил мятое, пропахшее по́том и мочой одеяло, и, кое-как сложив, сунул в корзину. Когда его вытащили из ямы, он даже стоять не мог. Ноги отказывались служить. Глаза слезились от нестерпимо яркого света, ресницы слиплись, и Диего после двух неудачных попыток открыть глаза и оглядеться, оставил эту мысль. Он услышал многоэтажный мат и узнал голос Педасо. Печатными в его замысловатой речи были только предлоги и междометия. Охранники неуклюже топтались, подхватив узника под руки, а начальник стражи всё никак не мог сообразить, куда же отправить провинившегося арестанта. Похоже, наказание оказалось слишком суровым, и даже такая тупоголовая сволочь понимала, что работник из него никакой. Педасо вовсю упражнялся в отборной брани, когда Диего различил чьи-то шаги, а ещё через пару секунд и голос: – В лазарет его. Он узнал Мальвадо. – Слушаю, господин полковник! – Педасо щёлкнул каблуками. Получив чёткий приказ, он вновь обрёл уверенность, бодро скомандовал своим подчинённым и те, перехватив заключённого поудобнее, поволокли его в другой конец лагеря. *** За то короткое время, что он провёл в лагере (неужели всего две недели, одну из которых в карцере?), Диего успел узнать, что лазарет был здесь чем-то вроде особо элитного курорта. Все обитатели его барака, во всяком случае, те, с кем он успел пообщаться, мечтали сюда попасть. Но это было не так-то просто. В лазарете оказывались только те узники, кто, с одной стороны, был очень болен или ранен, пострадав от несчастного случая (или НЕ случая) в шахте или бараке, но с другой – он был не безнадёжен и при недолгом лечении мог выздороветь и вновь приступить к работе. В лазарете никто не задерживался дольше недели. Только Хоакин ещё в первые дни пребывания Диего в лагере рассказал ему, что однажды провёл в лазарете девять дней, и это были самые лучшие его дни за последнее время. В лазарете даже была своя помывочная. Диего почувствовал, как его затащили в какое-то помещение и начали стаскивать одежду. Он слабо дёрнулся, но сил на сопротивление не было. Но, к счастью, ничего страшного не произошло. Его раздели, бросили на деревянную лавку и вылили сверху несколько вёдер воды. Хорошо, хоть не ледяной. С него достаточно было холода. Вроде как помыли, значит. Потом вновь подхватили под руки и так, прямо нагишом, вновь куда-то поволокли. Глаза уже привыкли к свету. Диего приподнял голову – его тащили по длинному коридору с целым рядом дверей. Он содрогнулся, невольно вспомнив следственную тюрьму. Но здесь не было того запаха безысходности, который преследовал его в тюрьме. Наконец, одна из дверей отворилась, охранники втащили его в камеру-палату и водрузили на койку. Потом по каменному полу загрохотали сапоги, дверь, взвизгнув на петлях, захлопнулась. Диего перевернулся на живот – на спине было больно лежать, повозился в постели, натянул тонкое вонючее одеяло до подбородка, закрыл глаза и с облегчением выдохнул. Что бы ни было дальше, сейчас его никто больше не трогает, и он будет отдыхать. Спать-спать-спать. В нормальной кровати, вытянувшись во весь рост. И даже почти чистый. Диего постарался заставить боль и голод отступить, спрятаться где-то на краешке сознания. Это, конечно, удалось плохо, но он был настолько вымотан и морально, и физически, что не прошло и нескольких минут, как он провалился в чёрное забытьё. Он смутно помнил, как заходил доктор. Во всяком случае, Диего понял, что человек, внезапно склонившийся над ним и сдёрнувший с него простыню врач – когда тот нахмурился, озабоченно покачал головой и поцокал языком. – Ничего, парень. Потерпи. Скоро полегчает, – он слышал голос как сквозь вату, а лица и вовсе не мог разглядеть. Потом быстрые руки что-то делали с его спиной. Было больно, но как-то по-хорошему. Доктор почистил загноившиеся рубцы, смазал их какой-то вонючей мазью, наложил повязку. Диего и рад был бы гордо молчать, но не смог сдержать стон. Ломило кости, его бил озноб, а голова так пылала, что даже подушка казалась раскалённой. – Вот, выпей это, – бард почувствовал у своих губ чашку и жадно принялся глотать горьковатый отвар. Его замутило, но доктор приказал выпить всё до конца. – Это поможет сбить лихорадку. Так что не упрямься и пей. Диего послушно осушил посудину и уронил голову на подушку. Силы кончились. – Отдыхай, я потом зайду ещё, проведать. Эк тебе досталось, – врач погладил его по бритой макушке, как маленького, и добавил: – Захочешь пить – кружка здесь, рядом, на столике. Диего уже не слышал, как лекарь заботливо укрыл его одеялом и вышел, заперев за собой дверь. *** Его разбудил негромкий стон в дальнем углу палаты. Встрепенувшись, он открыл глаза и поднял голову. По сравнению с тем, в каком состоянии его притащили сюда (кстати, интересно, сколько времени он здесь провалялся?), он чувствовал себя довольно сносно. Его, правда, ещё потряхивало, и во всём теле чувствовалась противная слабость, зато голова была лёгкой и ясной. И даже спина почти не болела. Он огляделся. В окно пробивался слабый свет – похоже, уже вечер. Значит, он проспал целый день. Хорошо, что его никто не разбудил раньше, хоть немного удалось восстановить силы. Утром, когда его сюда приволокли, ему было не до разглядывания соседних коек на предмет возможного соседства. А теперь выяснилось, что он в палате не один. Привстав на локте, Эль Драко осмотрелся и увидел на самой крайней койке в углу ещё одного пациента. Он лежал, отвернувшись к стене, и из-под одеяла виднелся только затылок со слегка отросшими тёмными волосами. – Эй! – тихонько позвал бард. Пациент не ответил и даже не шевельнулся. А через пару секунд снова застонал, на этот раз громче. Диего встал, обрадовавшись, что ноги вновь ему подчиняются, и, закутавшись в одеяло – никакой одежды ему так и не дали – босиком прошлёпал в другой конец палаты. – Приятель, ты меня слышишь? Похоже, нет… Склонившись над койкой, он осторожно отогнул край одеяла и ахнул: – Сантьяго?! Это и в самом деле оказался бард, пропавший без вести полторы луны назад. Так вот куда его упекли! Закусив губу, Эль Драко мягко тронул лежащего за плечо. Не сказать, что они были близкими друзьями, но хорошими приятелями – так точно. Часто встречались на вечеринках, которые закатывал то один, то другой, вместе веселились, пили, пели песни, однажды даже из-за девушки поцапались… А потом Сантьяго арестовали, и что с ним стало, не знал никто в стране, кроме, разве что, президента Гондрелло, советника Блая и его подручных, да тех, кто находился в этом лагере. А может, и сам президент не знал. Вряд ли Блай докладывал ему о каждом заключённом. Наверняка, только о тех, в которых господин президент был заинтересован лично. – Сантьяго… – Эль Драко вновь осторожно потряс товарища за плечо. Тот, наконец, с трудом разлепил ресницы и посмотрел на Диего мутными глазами. – Как ты? Бард моргнул несколько раз, с трудом поднял руку и тронул голову. Постепенно взгляд его принял осмысленное выражение, и он через силу произнёс: – К-кто в-вы? Мы знакомы? – Это я… Эль Драко, – надо же, он уже начал отвыкать от собственного имени. Ещё несколько мгновений Сантьяго всматривался в него, а потом его лицо исказила гримаса боли: – И ты тоже, – горестно выдохнул он. – Что с тобой случилось? – Я… почти ничего не помню. Даже того, как оказался в лагере. Помню только, что дважды пытался бежать… – Я вижу, неудачно. – После первого раза обошлось кнутом, а после второго я оказался в карцере, и сколько времени там провёл, не знаю, очнулся уже здесь… Я устал, Эль Драко. Очень устал… – Сантьяго закрыл глаза и откинулся на подушку. Силы покинули его, даже говорить было трудно. Диего постоял над ним секунду, закусив губу. Труп – и тот краше в гроб кладут. Когда-то знаменитый бард был теперь больше похож на обтянутый кожей скелет. Скулы заострились, нос торчал острым клювиком. Диего тронул его лоб и отдёрнул руку: землистая кожа была холодной и липкой. Он тяжело вздохнул и сказал: – Ты вот что, ты пока отдыхай, и я тоже, а поговорим мы с тобой попозже. Сантьяго не ответил. Диего добрался до собственной койки и тяжело рухнул на одеяло. Плохо дело. Похоже, Сантьяго совсем опустил руки. Ну ничего, может быть, к утру ему полегчает, и им всё же удастся поговорить.