Жизнь, сгоревшая в Огне

Прошло ещё несколько дней. Как ни странно, пока ни Диего, ни Хоакина никто не трогал. Громилы оклемались уже к утру, и все эти дни косились злобно, но почему-то не приближались. Это настораживало, но в то же время и вселяло надежду, что урок пошёл им впрок. Однако Диего постоянно был начеку. Вечером шестого после драки дня, когда заключённые уже вернулись с ужина, а время отбоя ещё не наступило, мальчик присел на нары Диего и, уставившись в пол, проговорил: – М-можно тебя поп-просить… – Конечно, – не понимая нерешительности друга, бард поощряющее улыбнулся. – Я п-пойму, если ты откажешься… но… – Да говори уже! – подтолкнул его Диего. Хоакин поднял умоляющие глаза, набрал в грудь побольше воздуха и, наконец решившись, выпалил: – М-маэстро, спойте, п-пожалуйста! – Что?.. – растерялся бард. – Здесь? Сейчас? – А к-когда? В шахте не споёшь, там п-пыль… А больше некогда… Диего закусил губу. Петь хотелось до безумия, даже и без гитары. С самого момента ареста он подавлял в себе это желание. Так, может быть, хватит? Не для начальника лагеря с его приближёнными, а для себя и вот этого парнишки с грустными глазами… И он запел – сначала негромко, но вскоре увлёкся, и его сильный классический баритон разнёсся по всему бараку. Постепенно все разговоры смолкли, и наступила полная тишина, в которой разносилась на крыльях песня. Бард закрыл глаза, он снова стоял на сцене, а вокруг было море людей, пришедших на его концерт. И в первом ряду радостно улыбались Мигель и Рикардо. Эль Драко закончил одну песню, начал другую, потом третью… – Что здесь происходит?! Внезапный вопрос прозвучал, словно выстрел. Песня прервалась. Диего вздрогнул и открыл глаза. Барак был набит до отказа – похоже, сюда сбежались со всего лагеря. И не только заключённые – охранники тоже стояли вперемежку с ними. Многие теснились в дверях, да и снаружи, судя по всему, собралась изрядная толпа тех, кому места внутри уже не хватило. Расталкивая не желающих расходиться людей, к Эль Драко с немалым трудом пробились Педасо, Мальвадо и даже сам господин Груэсо. – Как ты смеешь нарушать лагерный распорядок? – уперев кулаки в бока, заорал начальник охраны. Диего бросил взгляд на испуганно сжавшегося на краю нар Хоакина и встал. – Я ничего не нарушал. – Сейчас время вечерней поверки! И она не состоялась из-за тебя! – Ты же говорил, что не поёшь, – пристально посмотрел на барда Мальвадо. – Для вас – нет, – дерзко ответил Эль Драко. – Но сейчас я пел для друга. – Неделя работы в кандалах, – бросил начальник лагеря. Невооружённым глазом было видно, что он кипит от ярости. – И если ты ещё хоть раз позволишь себе… нарушить распорядок – снова окажешься у столба! Хоакин вскинулся, явно намереваясь что-то сказать, но Диего предостерегающе сжал его плечо и шепнул: – Молчи. – Но это же я в-вино… – Молчи! – А ну, всем разойтись! – рявкнул Педасо. – Живо, по баракам! Толпа нехотя начала рассасываться. Смерив напоследок барда злобным взглядом, Груэсо развернулся на каблуках, сделав заместителю и начальнику охраны знак следовать за ним. Когда в бараке остались только его обитатели, Хоакин пришёл, наконец, в себя и вскочил, даже не замечая скатившихся по щекам слёз: – Эт-то же я виноват! Я т-тебя попросил!.. – Нет, – покачал головой Эль Драко. – Если бы я сам не хотел, я не стал бы петь. – Но нак-казание… – Брось. Даже не думай. И пошли они в драконью задницу со своим распорядком! *** Вечером следующего дня, при виде стёртых до крови запястий друга, у Хоакина снова задрожали губы. – Прекрати, – поморщился Диего. – Сколько раз мне повторять, что ты ни в чём не виноват? – Но т-тебе же плохо! – Мне плохо оттого, что ты плачешь. Не надо. Я тебя прошу. Мальчик на миг зажмурился, смаргивая слёзы, и через силу улыбнулся. – Я п-постараюсь. А после ужина в барак пришёл доктор Санадор. Он принёс тёплую воду, мазь и бинты, тут же быстро и ловко обработал запястья и щиколотки Эль Драко и наложил повязки. Абьесто хотел было что-то сказать, но почему-то передумал и отвернулся, сделав вид, что ничего не заметил. Остальные заключённые, как ни странно, тоже дружно промолчали. Только давешняя троица мордоворотов недовольно зыркнула и, отойдя в другой конец барака, начала о чём-то негромко переговариваться. – Спасибо, – поблагодарил доктора Диего и, не удержавшись, спросил: – Как вы узнали? – Да что там узнавать! – махнул рукой Санадор. – Ты переполошил вчера весь лагерь. В барак я пробиться уже не смог, пришлось стоять в дверях, но слова Груэсо слышал прекрасно. Повязки не снимай, а завтра я снова приду. – Боюсь, меня заставят их снять, – криво усмехнулся Диего. Доктор нахмурился. – Попробуй сослаться на меня. Или лучше я сам с ними поговорю! – Не надо. Всё равно не поможет, а у вас будут неприятности. Фидель сузил глаза: – Не беспокойся об этом и запомни: если только кто-нибудь попробует приказать тебе, скажешь, что доктор Санадор велел не прикасаться к бинтам. *** Перед тем, как надеть кандалы, Диего заставили снять повязки, чему он совсем не удивился, потому что ожидал этого. И, конечно, не подумал даже упоминать доктора. Не хватало ещё подставить Санадора. Что бы он там ни говорил, как бы ни храбрился, у Эль Драко не было никаких иллюзий насчёт лагерного начальства. И к вечеру второго дня на его запястья уже было страшно смотреть. Ноги пострадали меньше, а вот руки… Тихо ругаясь сквозь зубы, бард попытался пониже натянуть рукава робы, чтобы не пугать Хоакина, но мальчишка уже успел всё увидеть. – С-сволочи! – он сжал кулаки и оглянулся на здание администрации. В его глазах закипели злые слёзы. – К-как они могут!.. Так!.. Т-тем более, с тобой! Ты же… – Тише, Хоакин, успокойся, – проговорил Эль Драко. – Не хватало ещё, чтобы и тебя наказали. – Да п-плевал я на них! – вскинулся мальчик. Видимо, за последние несколько дней он уже дошёл до той степени отчаяния, когда, как говорится, море по колено. И становится уже абсолютно всё равно, что с тобой будет, лишь бы всё закончилось поскорее. Пришедший сразу после ужина доктор Санадор, судя по его лицу, тоже с трудом удержался от крепких выражений. – Завтра утром лично прослежу, чтобы не снимали! – в сердцах бросил он, наложив на раны мазь и чистые повязки. Следующим утром он действительно явился ко входу в шахту и вновь перебинтовал Диего запястья и лодыжки, пока тот ждал своей очереди к охраннику, который надевал кандалы на провинившихся заключённых. Человек пятнадцать уныло ожидали, пока их руки и ноги не скуют железом, и с досадой и завистью поглядывали на любимчика доктора. Потом очередь негромко заворчала. Но вслух возмущаться никто не рискнул: практически все они уже успели побывать в лазарете, и никто не гарантировал, что не окажутся там снова. А навлечь на себя гнев врача никто не хотел. А то в следующий раз и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься на кладбище. Фидель самолично проследил, чтобы охранники не смели прикасаться к повязкам. – У меня приказ!.. – попробовал было возмутиться солдат. Доктор обматерил надсмотрщика и зло бросил: – А я тебе приказываю: не смей трогать повязки. Или, может быть, мне сказать начальнику лагеря, что ты подстрекаешь заключённых к тому, чтобы они подольше прохлаждались в лазарете? Посмотри сюда! – Санадор схватил Диего за руку и сунул её под нос опешившему охраннику. – Ты это видишь? Если он ещё хоть один день поработает без бинтов, то вечером окажется в лазарете. И будет есть свою баланду просто так, прохлаждаясь и ничего не делая. Ты этого хочешь, а? И что скажет господин Груэсо, когда я назову твоё имя? Ты меня понял? Охранник испуганно заморгал и кивнул. – Вот и отлично, – Санадор улыбнулся и хлопнул того по плечу. Потом незаметно подмигнул Диего и шепнул одними губами: – Не волнуйся, я всё уладил. Эль Драко только молча опустил ресницы, показывая, что понял. Он и без того ловил на себе злобные взгляды других узников, и по спине помимо воли пробегал неприятный холодок. Санадор не уходил до тех пор, пока заключённые не скрылись в недрах шахты. С повязками работать было гораздо легче, боль притупилась. Хотя через несколько часов работы они сбились и стали больше мешать, чем помогать. А вечером опять пришёл доктор со своим саквояжем. Но едва он закончил обрабатывать раны Диего и собрался уходить, как в барак явился Груэсо в сопровождении своего заместителя. – Господин Санадор? Мне доложили о том, что вы нарушаете должностные инструкции. В чём дело? Доктор выпрямился. – Мои должностные инструкции – помогать больным и раненым. Я их никогда не нарушал и не нарушу. Груэсо поморщился. – Но вы здесь!.. Почему без моего разрешения? – Мне не требуется чьё-то разрешение, чтобы оказывать медицинскую помощь тем, кто в ней нуждается, – спокойно ответил врач. – Я – начальник этого лагеря, – процедил Груэсо. – А господин Мальвадо – мой заместитель. И нравится вам это или нет, здесь распоряжаемся мы. Этот заключённый наказан. И в течение недели я запрещаю его лечить. Надеюсь, вам всё понятно, господин Санадор? – Да как вы... – начал было доктор, гневно сузив глаза, но тут почувствовал на своём плече крепкую ладонь своего пациента. – Не надо, – едва слышно шепнул Диего. Санадор на миг запнулся, а потом кивнул: – Да, господин Груэсо. Я ухожу. Но, надеюсь, после окончания наказания он сможет обратиться ко мне за помощью? Полное лицо начальника расплылось в торжествующей улыбке: – Вечером седьмого дня, не раньше. Санадор, не торопясь, собрал свой саквояж и, повернувшись к выходу, столкнулся со стоящим рядом Хоакином. – Ох, прости, – как-то неловко отступив в сторону, он направился к двери. – А ты снимай это, – жирный палец Груэсо указал на только что наложенные доктором повязки на запястьях Эль Драко. – Живо! Стиснув зубы так, что на скулах заходили желваки, бард начал разматывать бинты. Сперва на щиколотках, потом на запястьях. – Молодец, – ухмыльнулся начальник лагеря. – Ты крепче, чем я ожидал, но всё же не настолько. Посмотрим, как долго ты продержишься. Всё так же ухмыляясь, он покинул барак. Мальвадо последовал за ним. Диего без сил опустился на нары и спрятал лицо в ладонях. И в самом деле, сколько он ещё сумеет продержаться? Да ещё и присматривать за Хоакином... Словно услышав его мысли, мальчишка тронул его за плечо: – Смотри! – Что? – Диего нехотя поднял голову. На ладони Хоакина лежали баночка с мазью и упаковка бинта. *** – Докладывай, – невысокий худосочный человек в пышном камзоле с плохо скрываемым нетерпением посмотрел на своего помощника по информации. – Простите, господин президент, – развёл руками тот, – но пока мне нечем вас порадовать. Мне так и не удалось узнать, куда исчезло состояние Эль Драко. Все его банковские счёта пусты. Обнулены подчистую. Всё, что нам осталось – это замок Муэрреске, но он и так был конфискован властями ещё семь лет назад, когда Эль Драко и его мать покинули Мистралию. – А его продюсер? – Гондрелло прищурился. – Пуриш? Он исчез в тот же день, когда Эль Драко арестовали. Эта хитрая бестия нюхом чует опасность. Границы перекрыли сразу, но ему каким-то образом удалось ускользнуть. – Каким-то образом, – президент скривился. – Знаете, Эверо, я начинаю подозревать, что вы болван, каких ещё свет не видывал! Вы не смогли сделать так, чтобы знаменитый бард восславил свою великую родину, вам не удалось поймать никого из его труппы, чтобы у нас появилась возможность надавить на него, вы хрен знает, чем занимались всё это время, если даже не смогли арестовать его счета и хоть как-то поправить финансовое положение страны. Я начинаю подозревать, что вы просто некомпетентны! – Гондрелло распалялся всё больше. – А может быть, вы вообще на его стороне, а?! – Господин президент… Эль Драко ничего не знал о деньгах. Он никогда не вёл дела сам. Всеми его финансами занимался Пуриш. А он только сочинял и пел… – залепетал пом. по информации. – Сочинял и пел! Так что же он не сочинил… э-э-э… не переделал гимн, когда его об этом просили? Я должен получить результат. Немедленно. – Простите… Господин президент, его пытаются сломать уже больше двух лун, но пока никаких результатов, – повторил помощник по информации и покаянно опустил голову. – Это вы посоветовали отправить его в лагерь! – перебил его Гондрелло. – И он там уже целую луну! Даже больше! И вы говорите – никаких результатов? Помощник по информации снова развёл руками и кашлянул. – Никаких. – Но это же бард, прах его побери! Бард, понимаете? Который привык к пьянкам, гулянкам и мировой славе! – И, тем не менее, факт остаётся фактом, – помощник по информации вздохнул. – Эль Драко, конечно, бабник и разгильдяй, избалованный славой, но при этом он оказался крепким орешком. Начальник лагеря, господин Груэсо, предлагал облегчить ему жизнь, если он будет развлекать его на вечеринках. Но он отказался. За это ему было назначено пять ударов кнута и неделя карцера. – И?.. – И... ничего. Гондрелло раздражённо, с присвистом, выдохнул, плюхнулся в кресло и судорожно сжал подлокотники. – Не может быть. Помощник по информации позволил себе сочувственно улыбнуться. Президент требовательно посмотрел на него: – Значит, надо нажать на него сильнее! Раз уж он оказался таким… стойким. – Позволю себе заметить, что это неразумно, – покачал головой помощник по информации. – По крайней мере, сразу. Надо дать ему время прийти в себя от предыдущего наказания. Тем более, что буквально на днях ему назначили второе – неделю работы в кандалах. – Вот как? За что? – За то, что пел. Гондрелло удивлённо поднял брови: – Не понял?.. – Он отказался петь на вечеринке начальника лагеря. Но устроил концерт в бараке перед отбоем. Да такой, что туда сбежался весь лагерь, включая персонал и охрану. Президент нахмурился. – Возможно, Блай был прав, когда советовал отправить его в Кастель Милагро. Там он бы уже через день не только гимн написал, но и умолял бы, чтобы ему поручили написать ещё что-нибудь. – Это всегда успеется, – возразил помощник по информации. – А пока, думаю, надо подождать. Луну-другую. Результат будет, вот увидите. Только надо дать ему передышку. Если давить постоянно, он начнёт сопротивляться ещё сильнее. Пусть немного поживёт спокойно, а потом... Кстати, вы в курсе, что в лагере полно извращенцев? Так что ему и без наказаний там должно быть ох как несладко. С его-то внешностью. Гондрелло заметно передёрнуло. – Да, пожалуй, это будет поэффективнее любых наказаний, – довольно признал он. *** Эта проклятая неделя тянулась бесконечно. Стёртые почти до мяса руки и ноги двигались с трудом, но Диего только упрямо стискивал зубы и снова поднимал и опускал кирку. Тюк-тюк, тюк-тюк, тюк-тюк. Голова совершенно пустая, ни мыслей, ни эмоций. Кусок за куском откалывается порода, пыль забивает горло, пот заливает глаза, руки не поднимаются. Темнота. Духота. Только факелы чадят, да со всех сторон раздаётся такое же тюканье, звяканье железа по железу, грохот вагонеток по рельсам. Тюк-тюк, тюк-тюк. И конца-краю этому не видно. А вечером, в бараке, Хоакин помогал другу смазывать и бинтовать раны, потому что руки Диего плохо слушались. Когда же неделя, наконец, закончилась, Санадор появился у ворот шахты в конце рабочего дня и утащил барда в лазарет. – Сегодня ты останешься здесь, – заявил он. – И даже не смей мне возражать. – Фидель, у тебя будут неприятности… Санадор вскинул руку в протестующем жесте: – Груэсо велел тебе обратиться за помощью к доктору, как только минует срок твоего наказания. Сегодня истекла неделя, и ты здесь. Я уже послал солдата передать приказ и старшему в твоём бараке, и начальнику охраны. А если по распоряжению Мальвадо или Груэсо кто-нибудь ещё посмеет тебя донимать, я знаю, что им сказать. Не переживай. Диего провёл в лазарете три дня, и, как ни странно, за это время к нему ни разу никто из начальства не приходил. И после того, как Фидель признал его годным к работе, и Диего вернулся в барак, никто даже не упомянул о том, что заключённый номер 1855 целых три дня не появлялся на работе. А Хоакин по секрету сообщил, что слышал, как Педасо передал старшему по бараку приказ начальника лагеря Эль Драко пока не трогать. – Но это не з-значит, что отморозки вроде н-номера шестьсот тридцать четыре п-перестанут к нам п-привязываться, – печально вздохнул мальчик. – Да пошли они на два пальца, – огрызнулся Диего. – Мы уже дали им отпор, дадим и ещё. Главное, не разделяться. Я боялся, что пока валяюсь в лазарете, с тобой что-нибудь случится, – добавил он очень тихо.