Сказки о людях и их душах

      Только тихо, тихо.       С места, где он стоял уже была слышна музыка, играющая на сцене и разносящаяся по всему залу. По-хорошему, тут бы не следовало оставаться надолго, скоро могла прийти охрана. Насколько скоро неизвестно: если уже заметили, что за сцену пробрался кто-то посторонний, то в течении десяти минут его должны найти. Но он надеялся, что все настолько увлечены исполняемой мелодией, что не заметят одного лишнего человека, затесавшегося среди музыкантов и танцоров.       А мелодия все продолжала играть, то набирая темп, то его сбавляя, и казалось невозможным прямо сейчас развернуться и уйти, не дослушав композиции.       В идеале хотелось бы стоять прямо рядом с пианисткой. Настолько близко, чтобы видеть каждое движение пальцев, слышать еле заметный стук по клавишам, и наблюдать за изменением эмоций на молодом лице. Жаль, что если бы он правда там стоял, то на лице девушки застыла бы только одна эмоция: страх. И он бы больше не смог наслаждаться ее игрой.       Собственно, это и была причина, по которой молодой человек сейчас стоял за сценой, раздражаясь на танцевальную труппу и музыкантов, которые тихо переговаривались, сбивая его       Мелодия уносила куда-то далеко — туда, где он был так давно, что это воспоминание находилось под риском исчезновения из его памяти. Там, в маленьком домике, расположенном у подножия гор, где за сотни километров нет ни души — только тихий лес и звучный ручей, играла эта же самая композиция. Ее удостоились слышать только он и заросшие растительностью скалы. И даже к ним мужчина ревновал свою мелодию.       Надо туда еще раз съездить. Но слишком тяжело смотреть на родное место, которое в его глазах уже считалось святым и от которого осталось только одно пепелище. Там уже никогда не заиграет родная мелодия и не прозвучит смех.       Потерянный в мыслях он не заметил, как все помещение окутала гробовая тишина. Осмотревшись, мужчина испугался: каждый, кто находился за сценой, смотрел на него, и он в ужасе шагнул назад, задев декорацию. Танцоры и музыканты не двинулись с места, они продолжали смотреть. Через одно мгновение, каждый из них указывал на мужчину пальцем, а еще через одно они наперебой начали кричать: «Виновен!», «Сжечь!». И он горел.       Пять минут адской боли и последующей за ней агонии, и он уже один во всем театре.       Весь в саже и грязи, но целый, живой. А вокруг тишина       Еле шевеля ногами, дошел до сцены, посреди которой стояло наполовину сожжённое расстроенное пианино. Медленно сел на рядом стоящий стул, опустил руки на клавиши. И пустой зал снова погрузился в бесконечную мелодию.