***
Кафетерий недавно подвергся серьёзному косметическому ремонту. После того как на голову одному из профессоров чуть не упал кусок побелки, было решено, что сохранение традиций не должно вредить современным поколениям преподавателей и студентов. Старое помещение отделали ореховым деревом, пол укрыли белым кафелем. Многострадальный потолок укрепили и даже сделали некое подобие навеса, напоминающего раскрытую книгу. Абажуры светильников в стиле ар-деко придавали кафетерию современный, стильный вид. Мягкая мебель была выдержана в тёмно-сером, почти чёрном тоне. Войдя внутрь, Лайя сразу окуналась в гул голосов и сладкую пелену аромата свежей выпечки. Желудок отреагировал на провокации жалобным бурчанием. «С утра кроме наспех приготовленных хлопьев и кривого бутерброда с сыром ничего не ела. Так дело не пойдет», — мягко постукивая каблуками она пристроилась в хвосте очереди из пяти человек. Пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть обозначенный черным маркером на белой доске напиток дня. — «В миграционной службе могут и задержат надолго. Там уже поесть удастся только если на пути обратно… Не могла отказать Лабелю. Такой искренний юноша, перешёл через своё стеснение, страх, чтобы попросить, а я… Могли ли отказать? Хоть и нагрузка — неимоверная. Но наставлять умы — моя первостепенная обязанность. Тем более, желающие приобрести знания». Когда пришёл её черёд выбирать, Лайя заказала пышный пенистый моккачино, кусочек классического чизкейка, салат с оливками и сэндвич с ветчиной. Заплатив энную сумму, она осторожно двинулась навстречу к столику подруг, которые заняли место рядом с легендарной стеной. Именно здесь на голову неизвестного сотрудника едва не упала побелка. В память о знаменательном событии, на эту стену повесили целую коллекцию чёрно-белых фотографий городской панорамы. Лайя шла неспешно, чтобы не накормить своим обедом пол. Тяжёлая сумка оттягивала плечо — хотелось быстрее снять. Первой её заметила Аделаида. Оторвавшись от своего бейрута, сочащегося плавленным сыром, она активно помахала ей рукой. Софи, сидящая рядом, пригнула голову, чтобы по ней не получить, и случайно уткнулась носом в крем своего пирожного-корзиночки. — Ну только у меня могло так получиться, — пробурчала она, прикрыв глаза. — Лучше не переживать, а вытереть нос, — Мей — человек действий, а не слов, хоть и преподаватель японского, — протянула подруге салфетку. — А мы тебя ждём-ждём, а ты всё не появляешься! — Вики мазнула в её строну улыбкой. Мимолётно. Спустя мгновение вновь вернулась к своему iPhone, на который она пыталась как можно эстетичнее сфотографировать смузи. — Адель, твой бразильский гигант портит мне всю картину! — Пф, да он единственное хорошее на ней, — несмотря на явное неудовольствие, она всё же пододвинулась подальше от камеры, то есть, ближе к Софи. Задев ту бедром, затянутым в обтягивающие чёрные брюки, она вздрогнула не меньше самой лаборантки. Погружённая в свои мысли она не сразу сообразила, кто и почему её коснулся. Дёрнулась и едва не выбила из рук Лайи поднос, который та решила для начала водрузить на стол, чтобы снять неудобную сумку. — Ой, прости! Мамочки, ты ничего не пролила?! — Престон хотела было протянуть ей салфетку, но её руку перехватили длинные пальцы с готическим маникюром. — Тц, Софи, угомонись, ты сейчас испачкаешь нашу француженку с ног до головы, а ей ещё в миграционную службу тащиться. Смотри, ты протягиваешь ей грязную салфетку, — Аделаида тяжело вздохнула и выпустила из плена подругу. — Лайя, лучше садись рядом с Мей, сегодня Софи сама не своя. Но Бёрнелл не послушалась совета, боясь ранить подругу, которая явно не хотела, чтобы их встреча так обернулась. Придвинула к себе поднос, измазанный кофейными следами недавнего происшествия. Повернула голову, с тревогой поинтересовалась: — Софи, что случилось? — Миллер, — вместе с ответом она адресовала Бёрнелл устало-печальную улыбку. — В общем, как и обычно. Хоть что-то в этом мире остаётся неизменным. — Мне так жаль… — банальность, в которую вложили душу. — Быть может, тебе попытаться повлиять на ситуацию через вышестоящих?... — но продолжить своё предложение Лайя не смогла. Ужас в карих глазах обволакивал взгляд всеобъемлющим страхом перед гневливой начальницей, способной на многие злодейства, прознай она только, что её помощница осмелилась жаловаться на неё за её спиной. «Вот же ты дура, Лайя», — мысленно ударив себя по лбу, Бёрнелл поспешила исправиться: — Или поучаствовать в конференции! Той, которая будет через два месяца. Чем больше научных достижений ты соберёшь, тем более велика вероятность, что Миллер не сможет тебя не повышать. — Я… — Софи дрогнула под внимательными, задумчивыми, полными участливости взглядами подруг. — Подумаю. Спасибо, Лайя… Вики, наконец-то сделавшая желанную фотографию, принялась активно поглощать смузи из авокадо и семечек какого-то экзотического фрукта. Однако это не помешало ей нависнуть внушительной грудью над столом. Её отнюдь не смущал факт того, что глубокое декольте открывает весьма соблазнительные перспективы заглянуть в него. Её в принципе мало что смущало. Лайя лишь поражалась и втайне завидовала такому непоколебимому безразличию на мнение общества. Наделённая им начала заговорщически вещать «новость дня»: — Лайя, сегодня на нашей кафедре девчонки обсуждали твою ручку и шарф! Всё пищали, мол, откуда у этой молоденькой француженки продукция Parker и Chanel, сто процентов богатенький кавелерчик купил. — Обожаю куриц, которые ни на что не могут заработать сами, — Аделаида приподняла кончик губ в отвращении. — Они верят, что раз у них мозгов не хватает себя обеспечить, то и у других ситуация аналогичная. — Не будь столь строга к ним, Аделаида, пусть и поступают дурно они, — Мей держала в изящных пальчиках, украшенных нюдовым маникюром, чашку зелёного чая матча. Он напоминал ей о покинутой родине. — Досужие сплетни — неизбежная часть нашей жизни. Трудно судить обо всех непредвзято. Лайя кивком подтвердила мудрые слова японки. Та удушающая боль, ядовитым газом отравляющая лёгкие, впитывающаяся в сердце страхом разоблачения, развеялась. Её аппетит, и без того волчий, стал как у саблезубого тигра. Салат попал под активную атаку вилкой, на которую Бёрнелл ловко нанизывала оливки. «Всё пустые разговоры! Всё пустые разговоры!» — безмолвно ликовала она. Сочные листья салата хрустели на зубах, как когда-то костяшки её пальцев, сжимающих ручку двери уборной в роскошном конференц-центре. — Мей права, нет смысла заглядывать каждому сплетнику в рот. А, вообще, не зря ещё мудрый Плутарх писал, что «любопытство — это как бы страстное желание знать чужие изъяны, и с недугом этим всегда, видимо, связана зависть и злоба», — Лайя самозабвенно процитировала одного из любимейших ею греческих историков. Её пальцы уже начали изящно расправляться с бумагой, в которую бариста завернула сэндвич. — Вот смогли же как-то найти, чему можно у меня завидовать, вот и злятся втихую. — В главе седьмой о скромности и соблюдении тайны «Пути сановника» не зря говорилось: «Кто не в меру болтлив, сам накличет себе беду», — по-лисьему хитрая усмешка тронула нежно-вишнёвые губы Мей. Она с Лаей переглянулась: обе тихо хихикнули. На эту демонстрацию хорошей памяти Аделаида лишь закатила глаза и ловко извлекла из кожаного рюкзака чёрный Sumsung последней модели. — Как говорилось на районе, в котором я любила гонять в футбол: «Будешь много болтать, будешь ходить без зубов». Тоже мудро, между прочим! Звонкое постукивание длинными ногтями по экрану прекратилось — Вики оторвалась от набора сообщения. Элегантно завитые пряди качнулись, как китайские фонарики от дуновения ветра. — О, я как раз статус сегодня у одной модели нашла! Под ситуацию: «Всё зависит от вкуса. Можно смаковать вино, а можно чужую жизнь. Сплетники явно не гурманы». — Бальтасар Грасиан-и-Моралес писал: «Дабы унять злословие, не обращай внимание», — скромно заметила Софи, поддев ложечкой нежно-белый крем. — Служители Афины вновь в сборе! — Лайя рассмеялась от души, освобождая её от остатков ядовитого газа страха. Как легко веселиться, болтать в компании людей, к которым испытываешь безоговорочное доверие! Разные, пожалуй, даже поразительно, они смогли найти те точки соприкосновения, соединившие их — преподавателей разных кафедр — в компанию неразлучных подруг. Однако, не на всех них, а только на одну, медленно потягивающую шоколадный моккачино, был направлен пронзительный ледяной взгляд.***
В противоположном углу кафетерия, за столиком рядом с окном, сидели двое мужчин. Один из них, уплетая сочную лазанью, умудрялся успевать жаловаться на перипетии административной жизни. Второй выслушивал его с внимательным видом. Однако его взгляд то и дело устремлялся к столику, за которым расположились молодые преподавательницы. Его интересовала лишь одна из них, сидящая у края и безмятежно попивающая свой сладкий кофе. Её бесхитростный образ — белая водолазка, чёрные брюки с завышенной талией, того же цвета оксфорды — не казался блеклым, а сообщал ей утончённую элегантность. Возможно, тому способствовал умелый выбор аксессуаров и косметики, — он слабо разбирался в этих женских премудростях. Но общее впечатление «мисс Бёрнелл» определённо умела сделать неизгладимым. В его памяти до сих пор не стёрся тот день, когда он впервые увидел её в стенах университета. Но кем же был он? Заслуженным профессором исторических наук. Одним из старших научных сотрудников. «Завидным холостяком» согласно мнению женской части преподавательского состава. «Дылдой» по мнению друга, сейчас без умолку вещающего ему о проблемах финансирования. Цезарь предпочитал, когда его называли просто «профессор», потому что его имя вызывало две стойкие ассоциации — с салатом и римским диктатором. И, к его сожалению, статистически чаще с первым. Он уже разменивал свой пятый десяток лет. Однако, тем не менее, держал своё тело в форме, чтобы окончательно не ощущать себя древней развалиной. Возможно, именно поэтому на него ещё заглядывались женщины. А, может, их привлекали платиновые волосы, аккуратно зачесанные на правый пробор. Сам Цезарь бы желал, чтобы бы в них осталась хотя бы толика былой черноты. Нехватку этого цвета он восполнял гардеробом: сегодня на нём было всё чёрное. От пиджака и брюк, до водолазки, носков и кожаных дерби. Кассий не упустил случая сострить: «Кого из студентов хоронишь на этот раз?» Он слыл одним из самых строгих экзаменаторов во всём университете. Цезарь про себя ругнулся. То ли из-за того, что Лайя невольно вновь увела его мысли в другую степь, то ли потому, что он заметил её сразу, а она в принципе не подозревала о том, что он здесь. Несуразная, но всё же горечь. — Так, я вижу, друг тебе уже не нужен, — Кассий филигранно приподнял бровь и поправил очки с квадратными линзами, чтобы получше разглядеть причину рассеянного внимания собеседника. Несвойственная ему черта. — Быстро отвернулся, пока она не заметила, что ты на неё пялишься. — Я ни на кого не пялюсь. Ешь свою лазанью и, смотри, не подавись, — Цезарь вперил в Флавия холодное остриё своего пронзительного взгляда. Любой студент, услышь он к себе такое обращение, уже прощался бы с возможностью окончить университет. Однако состояние провоста можно было охарактеризовать на их сленге как «пофигистичное». Потянувшись к своему зелёному чаю с каким-то безумным, по мнению Цезаря, количеством сахара, тот лишь тяжело покачал головой. — Бедная француженка околеет от страха, когда заметит, что на неё нацелился старый хрыч. Друг мой, мне напомнить, сколько тебе намедни лет стукнуло? — Себе напомни повторить приёмы лизоблюдства, в особенности, когда придётся лизать зад очередному инвестору, — Цезарь не мог не злиться упоминанию его главного и непобедимого врага — возраста. Он всё портил, всему мешал. Подхватив чашечку он, не морщась, выпил половину двойного эспрессо. Кассий нахмурился за него: его коробило от мысли, что можно пить такую горечь без минимального подсластителя. Сам же Цезарь отвернулся к окну. За тонким стеклом сиял, играл сотнями лучей на золоте листьев солнечный осенний день. Довольные студенты стайками разместились на лавочках, группками сбились у курилок. Безмятежная картина. Голубое небо лишь иногда укрывали полупрозрачные белые ленты облаков. Цезарь ощущал себя противоположностью всей этой радости, кажущейся более приторной, чем зеленый чай его друга. Даже его голубые глаза не были подобны этому небу: в них не было приятности, лишь холод. Многим казалось, что он граничил с презрением. Кассий же видел в этом лишь усталость прожитых лет. — Меня за это хотя бы не осудят. В отличие от тебя. Или, думаешь, я не вижу, как ты смотришь на неё с того самого момента, как она появилась тут? — И как же я на неё смотрю, позволь узнать? — ядовито поинтересовался Цезарь, издевательски приподняв бровь. «Ничего ты не понимаешь, старый друг», — подумал он не без кислотно-горького, как этот эспрессо, сожаления. — Как баран. Поэтичнее, как Приам на Елену Прекрасную, — Кассий тяжело вздохнул и пододвинул к себе тарелку с яблочным пирогом. — Завязывай ты с этим, пока не поздно, серьёзно тебе говорю. Даже если мисс Бёрнелл и смотрит на тебя, говорит с тобой, то это ещё не повод ударяться во все тяжкие. Вилка с тихим стуком мазнула по тарелке, когда он отделил кусочек пирога. — Помни, она смотрит на тебя как на старшего коллегу, опытного профессора. Как любовник ты ей, старый друг, нахрен не сдался. — Мнение разведённого эксперта, — Цезарь придвинул к себе вафли, уже порядком остывшие и насквозь пропитанные карамельным сиропом. Он не намеревался развивать эту тему дальше, равно как и показывать, что безжалостное лезвие правды ранило гнилые остатки того, что называют сердцем. — Сам разве лучше? — Кассий ухмыльнулся и тоже перевёл разговор в иное, рабочее русло. — Кстати, ты полетишь на конференцию в Мексику?... После беседы в кафе провост побрёл в крыло администрации университета, а Цезарь предпочёл кабинету курилку. В американском представительстве международной корпорации, принадлежащей японцам, ему нужно показаться только через час. Старый знакомый оттуда слёзно молил помочь с переводом на итальянский, так как в компетенции агентств он, по некоей причине, сильно сомневался. Цезарь, во имя старой дружбы и связей, согласился. Перевод не составит труда. Самое неприятное — беседа с юристами и подпись бумаг о неразглашении корпоративной информации. Но это уже издержки. Чёрный металлический портсигар переливался благородной тьмой, пока он держал его, чтобы достать оттуда обёрнутую в этого же цвета бумагу сигарету. Он стал ярым приверженцем Treasurer London примерно с момента её основания — двадцать лет назад. Непомерная дороговизна не смущала так, как радовал настоящий, без примесей, табак «Вирджиния». Насыщенный, терпкий, проникающий в лёгкие царапающе-крепкой горечью, — вариант Black выигрывал в его глазах перед Gold версией. Её он курил до выпуска «чёрных» сигарет на рынок. Портсигар перекочевал из рук в карман пиджака. На кончике зажигалки с гравировкой — подарок Флавия на последний юбилей — заплясал тонкий огонёк. Он дрогнул, словно стремясь очертить силуэт выскочившей из университета девушки. Щиплющие табачные нотки сплелись с атласностью сливочно-жасминового аромата парфюма Лайи. Она на ходу застёгивала винно-вишнёвое пальто. Сумка с ярким фликером оттягивала её правое плечо. Не успел Цезарь толком сообразить, что сказать, как в нос тут уже ударил убийственный аромат лакированной кожи и дерева, сдобренный удушливым дымом Malboro. Пришлось сдерживаться, чтобы не закашлять. «Аделаида носит подобный аромат явно с целью отвадить от себя людей. И как вообще можно курить эту дрянь?» — своё недовольство он оставил при себе, но интерес направил, несмотря на все увещевания Кассия, на Лайю, с элегантной лёгкостью печатающую что-то в смартфоне. — Ты главное правило помни, если есть за спиной что-то постыдное, молчи, как на допросе, иначе после заебут перепроверками. А могут вообще на хрен послать, — Аделаида, зажав между пальцев белую с оранжевым сигарету, прислонилась к стене рядом с Цезарем. Внимания на него не обратила вообще. — Поняла-приняла, если мне за что и стыдно, так это за пепельницу… — Лайя отличалась куда большей внимательностью, чем её подруга, констатировал про себя Цезарь. — О, профессор, добрый день! — И вам, Лайя, — он выдавил из себя скупую улыбку, такую редкую гостью среди проявлений его чувств. — В Службу гражданства и иммиграции спешите? — Да-да, последние тяготы, переезд, — она усмехнулась печально, но с толикой весёлости. — Дорогого стоит. — Несомненно. Впрочем, я был бы удивлён, если бы вам визу не выдали, — Цезарь выдохнул серый дым в сторону от некурящей. — Она проходит по EB-2, не хрен пойми что, а престижно, — Аделаида, приподняв голову, упёрлась затылком в стену. Держа сигарету между тонких пальцев, впустила туманные кольца в чистую синеву неба. — Как не утереть нос Европе. — Мол, специалисты от нас сбегают к вам? — Лайя наигранно закатила глаза. — Бедная Франция, лишилась такого посредственного ученого. Президент будет плакать вместе с Сенатом. — Только в миграционной службе такого не говорите. Иначе визу отнимут, — заметил Цезарь прежде, чем сделал затяжку. — Ещё чего! Я им отниму! Я уже рот было разинула на грин-карту! Её смех переливчатый, заразительный, ласкающий слух. Цезарь не улавливал в её самокритике отголоска недостаточной уверенности в себе или самоуничижения. Мисс Бёрнелл умела пошутить над собой и этим подкупала его, таковым навыком не обладающим. Он желал бы продлить беседу, но ей пришлось распрощаться: приехало такси. Цезарь и Аделаида остались наедине, в окружении галдящих студентов. Некоторое время они постояли безмолвно, наслаждаясь дымом, вкусом своих табачных изделий. После их диалог плавно перетёк на тему осеннего бала, на который ректорат планировал согнать и сотрудников, в том числе. Аделаида крепко охарактеризовала эту затею: «Дерьмовой». Цезарь изящно подметил: «Как и все их решения».***
Вечером коридоры казались иными. Мистическими. Лайя невольно ощутила себя Гамлетом, к которому должен был выйти призрак его отца. Пусть университет и опустел, но не полностью: многие студенты задерживались до крайнего часа — одиннадцати. Высокая конкуренция порождает усиленное стремление к приобретению того, что более всего ценится на рынке труда — знаний. Расстегнув пальто она выдохнула. Безмятежное спокойствие водворилось в душе аккурат после того, как последняя бюрократическая процедура подтвердила законность её пребывания на территории Штатов. «Он уверял, что всё пройдет гладко. Вышло как обещано. Не без его помощи, уверена», — перестук шагов сопрягается с перезвоном мыслей. Лайя страшилась поверить, что отныне она сможет жить спокойно. Без страха, без оглядки на каждую тень. Такова цена небезразличия. Старые окна сковали лунный свет в пыли стёкол. Белые полосы теней вились по полу, стенам, немытым абажурам светильников, горящих, как огни взлетной полосы, указывающей путь самолёту. В данном случае линия света указывала направление к библиотеке, возле которой её уже ждал Лабель. Навалившись на стену, он читал книгу. На её лёгкий шаг отреагировал чутко — поднял голову и поспешил поздороваться. Сумеречная вуаль скрывала бледность его лица. — Позвольте узнать, что вы читаете? — улыбаясь, спросила Лайя, мысленно кляня себя за неуместные аналогии. «Лабель мне смутно напоминает его… Но у Цезаря нет сына. По крайней мере, никто никогда, включая его самого, об этом не распространялся», — подумала она, но проливать свет на этот вопрос отнюдь не намеревалась. Хватит с неё ввязываться не в свои дела. — «Метаморфозы» Овидия, — голос Лабеля не прерывался дрожью, как днём. В нём звучали лишь спокойствие и задумчивая отстраненность. — Пытаюсь читать оригинал. Но на второй странице есть перевод. — Великолепный выбор! Вижу, вы лёгких путей не ищете. Даже в переводе Публия Назона понять достаточно сложно, но на лытыни, — состроив наигранно-страдальческое лицо она тихо рассмеялась. — Можно начать кукарекать как галльский петух. — Были случаи в вашей практике? — Лабель поспешил куртуазно открыть дверь перед преподавательницей. Та ответила ему кивком и тяжелым вздохом: — На личном опыте проверен… — она осеклась на полуслове, стоило ей лишь взглянуть на переполненный читательский зал. — Mon Dieu!По какой причине здесь такой ажиотаж? — Лайя обратилась к высокой женщине, с бейджиком библиотекаря на выдающейся груди. — Вы — студентка? — прогнусавила миссис Оливия Уолтер, смеряя невысокую хрупкую девушку подозрительным прищуром из-под полуопущенных век. Лайя за годы практики привыкла, что её рост и комплекция визуально убавляли ей несколько лет. «Удалось как-то сохранить лицо — во всех смыслах… Неплохо вновь ощущать себя двадцатилетней», — она запустила руку в сумку, чтобы достать документ сотрудника. Лабель решил заступиться за профессорскую честь своего руководителя: — Вообще-то мисс Бёрнелл профессор, — он нахмурился, заметив, как брови Оливии Уолтер проделали путь вверх после такого заявления. Его подкрепило удостоверение, которое Лайя протянула ей на вытянутой руке. — Такая молоденькая, а уже профессор, — библиотекарь ворчливо пробурчала себе под нос, явно не расценив, что её слова отчётливо слышны в спокойных переливах шума помещения, в котором кипит активная умственная работа. Новый подопечный Лайи отступать явно не намеревался — его коробило, что человека, чей научный вклад достоин уважения, судят по столь поверхностным критериям, как внешность и возраст. Но Бёрнелл не желала распалять пламя конфликта. Движения головы хватило, чтобы Лабель, хмыкнув, оставил комментарий невысказанным. — Для нас найдется свободный компьютер, миссис Уолтер? «Нет смысла грубить в такой пустяковой ситуации. К тому же, стоит лишь ей повысить голос, и мы окажемся под прицелами взглядов половины университета», — Лайя скосила глаза на кропящих над книгами студентов. — «Как-то рановато для экзаменов… Да и конференции тоже ещё не начались… Может, я что-то упустила?» — Нужно было загодя бронировать, — хмыкнула женщина, демонстративно встав за свой длинный стол. — Я слышала, что такое обычно делают в преддверии экзаменов. Но еще только начало октября, — тонкие брови девушки слегка опустились, ближе к карим глазам, отражающим задумчивое негодование. «Сколько раз сталкивалась с тем, что от меня ожидали понимания происходящего, просто потому, что я уже не младший научный сотрудник. Словно им неизвестно, что в каждом университете действуют свои правила», — она крепче сжала лямки сумки. Красный фликер поблескивал в ярком свете. — Каждую осень историки пересдают эказмены, — Оливия Уолтер злорадно усмехнулась, опустившись в кресло, скрипнувшее жалобно, будто бы с мольбой. — Профессор Цезарь беспощаден. Зато на его счету много блистательных выпускников. Сегодня не могу вам ничего предложить, а вот завтра… — Мы подумаем, — Лайя тяжело выдохнула, коснувшись пальцами пульсирующего болью виска. — Пойдемте, Лабель, обсудим всё в коридоре. Под её взглядом ледяное напряжение растаяло в глазах, позе юноши. Бёрнелл видела, что его откровенно достала эта ситуация, щедро приперченная пассивной агрессией библиотекаря. Он вновь вежливо придержал перед ней дверь. Когда шумный читальный зал скрылся за массивной деревянной створкой, оба — профессор и ученик — смогли вздохнуть спокойно. Переглянулись. Синхронно покачали головами. — Ты пьёшь кофе после шести? — поинтересовалась Лайя, кивком указав на аппарат, манящий издали призрачным светом. — Всегда, — усмехнулся Лабель, доставая из нагрудного кармана кошелек. — Позволите вас угостить? Я ведь стал причиной стольких неудобств. Соглашаться — неудобно, но и сил на споры не осталось. Бюрократические формальности высасывают кровь лучше любого графа Дракулы. — Угощайте, коль денег не жалко. А вот про неудобства вы ошибаетесь, для меня только в радость работать с заинтересованными людьми, — Лайя неспешно шла рядом с довольно улыбающимся юношей. — Пропускать этот день — нельзя. Я смогу встретиться с вами либо на выходных, либо уже в понедельник между занятиями. А список тем я должна дать вам сегодня. И обсудить тоже. Они приблизились к кофемату. Кроме них желающих заправиться кофеином в радиусе ста метров не наблюдалось. Тишина успокаивала, как и компания молодого человека. От яркого аромата его парфюма остался лишь лёгкий смородиновый шлейф. Кивком Лабель указал на «меню» напитков. Лайя нажала на «раф-кофе». — Благодарю. Балуете меня. — Для меня это только в радость… — произнёс он, но, спохватившись, прокашлялся. — Как-то загладить вину. — Тогда мы должны спросить с библиотекаря или профессора Цезаря, отправляющего несчастных легионами на пересдачу. Лайя, рассмеявшись, наклонилась, чтобы забрать готовый напиток. Оттого она не заметила, как ожесточился взгляд её подопечного. — Всенепременно, — хмыкнул он и, не смотря, выбрал позицию «американо». — Но как нам теперь быть? Бёрнелл уже изобрела выход, но она не была уверена, понравится ли он студенту. — Как вы смотрите насчёт того, чтобы съездить ко мне домой?