семена одуванчиков

      Это всегда происходит так неожиданно… — Масла? Ох, масла! Для соблазнения, говорите?       …и так чертовски не вовремя.       Чжун Ли замирает вдруг и не может сдвинуться с места. Ему послышалось? Конечно, такое уже бывало, но участившееся искажение реальности, должно быть, тревожный звоночек. — И кого же, интересно, можно этим соблазнить?       Нет, точно он — тот же голос, та же улыбка в голосе, и Чжун Ли хочет сбежать, ускорить шаг, но все равно даже не дергается — возможно, только глазом, но этого уже не замечает, — лишь смотрит глупо и растерянно на кого-то, скрытого за распахнутыми дверьми. — Уверяю, кого угодно — даже самого заядлого упрямца. Хотя, между нами, не слишком ли вы юны, чтобы промышлять подобным, молодая леди?       Чжун Ли слышит нервный, продолжительный смешок. — Неужели так заметно? Ха-ха-ха! Ладно, признаюсь — на самом деле эти масла мне нужны как сувенир. Не верится, правда? — а потом этот кто-то, этот кто-то выходит наружу и, конечно, врезается прямо в Чжун Ли и утыкается ему в грудь.       Венти ойкает и тут же смотрит наверх, и Моракс видит, как сменяют друг друга эмоции на его лице, а про себя даже не думает — как грозно или смешно хмурятся собственные брови или как по-глупому расширяются глаза. Хорошо еще, что рот не открыл. Но Венти не кажется удивленным, ничего такого.       Широкая улыбка тут же смывает всю потенциальную неловкость, которую неизбежно несет с собой Чжун Ли. — О, извините, господин! Стоит мне быть повнимательней, — и несется дальше куда-то по своим делам, почти вприпрыжку. По пути чуть не врезается в голубя и спотыкается о свой плащ, но его настроя это ни капли не умаляет. Чжун Ли смотрит ему вслед до тех пор, пока Люмин и Паймон не врываются в его мысли. — Когда ты снова вернешься?       Чжун Ли смотрит, как мертвый дракон падает с неба. Удивленные вздохи. Вздохи, полные страха. Паника рассеивается в толпе. — Не знаю. Ветер скажет тебе, если я окажусь здесь.       Они снова встречаются, когда все уже улеглось. Чжун Ли стоит на пристани и наблюдает за тем хаосом, который навлек на Ли Юэ. Он не знает, должен ли сожалеть. — Вот это да, — вздыхает рядом с ним какой-то мальчишка. Моракс — нет, Чжун Ли, — дергается тут же и напрягается, но это всего лишь Венти. Расслабиться это не помогло. — Никогда бы не подумал, к чему может привести смерть архонта, — говорит Венти скучающе и следит взглядом за тем, как добровольцы помогают разгрести обломки у берега. — И к чему же? — говорит Чжун Ли, хотя и думает, что ему нет дела до чужого мнения.       Венти будто бы задумывается на секунду и налегает на перила. Смотрит вниз, на этих мечущихся людей, снующихся туда-сюда. На скорбящих, на тех, кто не был готов, на тех, кому никто не сказал, что делать теперь. — Такая благодать, — говорит наконец Венти и прикрывает глаза, наслаждаясь легким бризом. — Благодать? Разве все это кажется тебе чем-то хорошим? — Может, не сейчас. Но у Ли Юэ есть все задатки для великого будущего и без чешуйчатого старикашки у власти.       О, Чжун Ли мог многое на это ответить, но в этот раз он лишь посмеивается со странной легкостью в душе. — Может, это и вправду так. Но разве это не странно? Их родители, все поколения до этого, они сами — каждый жил в Ли Юэ таком, каким оно было еще неделю назад, а теперь им придется снова… снова привыкать. Должно быть, это тяжело.       Венти вдруг смотрит прямо на него. — Вы говорите это по себе? Так незрело. Человечество привыкает ко всякому, причем, по-видимому, быстрее, чем вы привыкаете к новой обуви, господин.       Чжун Ли смеется громче, чем обычно. — Не могу даже поверить, что такое возможно. — Ты существуешь в этом мире так долго, но до сих пор не можешь представить, что кто-то умеет хорошенько отдохнуть? Моракс, даже я не могу назвать это забавным! — но все равно улыбается. — Я не могу так просто оставить свой народ, как это делаешь ты. Я не так беспечен. — А может, и стоило бы. — На сколько вы остановились здесь? — спрашивает Чжун Ли, когда они снова — да, снова — видятся, причем в очередной раз совершенно случайно. Венти наводил порядок в умах людей магией своей лиры, а Чжун Ли проходил мимо на пути к похоронному бюро. Венти не прекращает играть, и можно было бы подумать, что он не слышит ни слова, что проносится по улице, но ветер любезно доносит их до слуха барда. — Как скажет ветер, столько будет песен.       Вокруг него кружатся семена одуванчиков, — откуда тут вообще одуванчики? — рядом собираются птицы, люди замедляют шаг и усмиряют свой пыл. Чжун Ли думает, что сейчас им это особенно необходимо, а потому надеется, что этот бард останется здесь подольше. — Куда направляетесь, господин…? — спрашивает Венти неожиданно, когда он уже развернулся, чтобы уйти. — Господин Чжун Ли, — бард улыбается. — В похоронное бюро. — О, правда? Неужели кто-то умер? — К сожалению, нет. Я там работаю, — и, к его удивлению, музыка прекращается — Венти замолкает и начинает смеяться так, что чуть не роняет лиру (в последний момент она зависла в воздухе, прежде чем была поймана дрожащей рукой, но никто этого не заметил). Все это — одуванчики, птицы — развеивается, смех сгоняет очарование, и Чжун Ли тут больше ничего не держит. — Сорвите куш, — говорит Венти в догонку, когда успевает набрать воздуха, и его не смущает даже то, что собеседник покинул его, хотя тот, конечно, все слышит, — похититель душ! — Разве тебя это не утомляет? — Хм? Если ты о разговорах с тобой, то разумеется.       Моракс позволяет — он пропускал мимо ушей слова и похуже. — То, что люди не знают о тебе. — Ты так забавен. Люди знают обо мне — они поют мне песни и воздвигают статуи, они шепчут мое имя и возносят хвалу. Разве имею я право быть недовольным? — Верно. Но разве тебе ни разу не хотелось, чтобы они знали, кто ты, мальчик-бард? Чтобы они узнали, какой ты, узнали, что ты — это ты?       Барбатос устремляет взор на небесные светила — на тысячи и тысячи звезд. — Как же я могу этого хотеть, если и сам не знаю, кто я такой?       Венти остается в Ли Юэ надолго — гораздо дольше, чем обычно. Чжун Ли видит его иногда, и каждый раз это кажется очередным чудом, будто после прошлой встречи вновь прошли сотни лет, и им снова хочется поговорить, посмотреть друг на друга, сделать что-нибудь наконец, но в конце концов оставить все как есть, потому что у них нет такого права и никогда не будет. И каждый раз Моракс проходит мимо. Но Чжун Ли, разве Чжун Ли мог обойти чары этой музыки?       Венти играется с воздушными змеями. Венти сдувает осенние листья с дорог. Венти лежит, развалившись, на всех лавочках Ли Юэ сразу, пока кошки ложатся у его ног, а собаки лижут сонно свисающие руки. Венти играет свои глупые песенки и бездельничает, но весь город, кажется, от него без ума. Детишки играют с ним в догонялки, взрослые остаются послушать мондштатские мелодии, а еще более взрослые… — Кажется, я уже видела его когда-то… Странно, но, по моей памяти, он выглядел так же молодо, как и сейчас. — Не неси чушь, старушка. Столько этих бардов было у тебя в жизни, что всех и не запомнишь.       Ветер обдувал лицо. — Ты ведь из Мондштата? — спрашивает Чжун Ли. — Хм, и что же меня выдало? — музыка, музыка, эта музыка, то, как пальцы дергают струны, бегают с одной на другую, так плавно и красочно — это само по себе уже похоже на музыку, даже если бы лира не издавала ни звука. — Не знаю. Одуванчики, наверное.       Венти понимающее улыбается и наклоняет голову. Чжун Ли не обращает внимания на тишину между ними, ведь эту тишину заполняют ноты. Он наслаждается ими и, когда бард слишком увлекается, позволяет себе любоваться им. Его косы слегка качаются, пусть даже и нет никакого ветра (что необычно), его лицо расслабленно, украшено мягкой беспричинной улыбкой, а глаза не смотрят никуда, будто о своем думают. — Жаль только, что ты в Мондштате не бываешь. — Почему ты думаешь, что не бываю? — Никогда не встречал тебя там, Бог контрактов.       И музыка все играла, и дети смеялись, а лавочка была пуста. — Что?       Семена одуванчиков летали у лица Чжун Ли. — Чего бы ты хотел больше всего на свете, Моракс? — глаза Барбатоса сияют в лунном свете. Они так невинны и чисты, и Моракс хочет забрать их себе, чтобы они смотрели на него, чтобы позволяли любоваться немного дольше, чтобы давали немного больше воздуха, чтобы хватало хоть на вдох. — Мне кажется… мне кажется, больше всего на свете я хочу отдохнуть.