После дождичка в четверг

                              ***       Были хорошими выходные, пусть и дождливые, но выходные ж! И было хорошо, но маловато... И выспались на месяц вперёд! А тут уж и новая неделя подоспела, и вот уже и понедельник туточки.       И на работу нужно идти, работу работать, она сама себя не сделает, бо без работы нельзя... Без работы-работушки не можно, без денюшкав не можно дома сидеть. Нужно много денюшкав заработать, чтобы кушать было вкусно!                               ***       Небольшой ресторан больше напоминал оазис. Свежо и просторно. На фоне, где-то далеко, слышны переливы птиц и далёкое журчание воды.       Можно ещё, конечно, уловить рык какого-то зверя или крик макаки, повисшей на лиане. А кто-то скажет, что среди всей этой какофонии звуков, разберёт и крик Тарзана; ну это уже будет зависеть от количества выпитого алкоголя.       Раскидистые деревья по периметру помещения сотворяют такие себе сепаре, когда гости не видят друг друга, дабы не голосить через весь ресторан и не махать руками, приветствуя вновьприбывшего гостя.       Огромный плюс ко всему, что каждая своя особая атмосфера, в каждом таком сепаре, сокрыта от любопытных глаз шторами. Хотя это вовсе и не шторы, а что-то очень милое и недешёвое, но всё же отвлекающее взгляд.       Бусы, по типу кристаллов Сваровски, нанизанные на нити, прячут от любопытного взора посетителей и это очень мудрое решение дизайнерской мысли.       И со всеми звуками и отголосками, эти шторы напоминают собой небольшие водопады, отделяющие гостей от всего мира, дабы не мешать гостям уединиться.       Кто-то за такими шторами бу́кой сидит и пьёт без перерыва, ибо времени уже маловато, а соджу многовато, а кто-то растягивает удовольствие, поцеживая напиток через трубочку, глазки прикрыв в удовольствии.       Кто-то за ручки держится, благодаря создателя интерьера, что можно не бояться быть замеченными любопытными рожами.       А вот в этом сепаре совсем не скучно, а даже очень весело. Там собрались птички-щебетуньи и щебечут они и щебечут! Обо всём щебечут и обо всех! Всем кости перемывают, перетирают! Тут ни артрита не будет ни артроза, ни остеоартроза! По́ ветру пустят все болячки и начнут по-новой, с возгласом таким,       — А вы слышали новость..?       И, пока атмосфера, так сказать, разогревается, один из них, самый громкоголосый, шутки пускает, как мыльные пузыри, не давая про́дыху своим двоим неизменным слушателям и ценителям.       — Дорогой, ты забыл накраситься! — Ой, да ничего страшного... — Ну я бы так не сказал!       И все дружно хохочут, пока главный громкоговоритель настраивается на новую шутку, театрально прочищая горлышко.             — Доктор, что мне нужно добавить в ванную, чтобы лечь, расслабиться и забыться? — Фен.       В сепаре двое падают на диванчики, пока третий чувствует себя главным виновником торжества! О да, это он любит и боготворит каждого, кто боготворит его самого́!             — Анальгин, несмотря на название, нужно принимать через рот!       Уже и слёзы текут и рот болит от смеха, но того прёт, как локомотив!             — Доктор, Вы с ума сошли! Зачем Вы прописали мне букетик фиалок в жопу засунуть? Что это даст..? Это мне поможет? — едва тихо спрашивает смертельно больной пациент у врача. — Ах, батенька, Вам уже всё равно, а у нашего патологоанатома завтра день рождения! Ему будет очень приятно принять это от нашего отделения!       Уже никто не может встать со своих мест, крепко зажав ручки между ножек, дабы не упи́сяться, слёзы вытирают и смеются безголосо, бо сил уже нет!       — И на посошок! — оглашает спикер всея́ сепаре, — А потом и «делами» займёмся!             — На конкурсе самых красивых куриц!...       И эти два омежки снова засмеялись, за животы хватаясь, только услышав вступление и представив события!             — Две курицы стоят, одна краше другой, а третья ни кожи ни рожи, то есть, ни пера ни клюва! Но! Перед собой держит лукошко с яйцами. Судья спрашивает, зачем, мол, тебе яйца, тут не это оценивается, а красота! А ты прям срамота! — Да когда ж мне, господин судья, марафет-то наводить, а??—отвечает ему эта срамота, — Если я – или ебусь или несусь!?       А эти двое уже и под стол уплыли, пока красавчик хохотом заходится, с себя, с любимого сам тащится, и своими шутками гордится! Вот прям сейчас овации и ловит!       И пока все успокаиваются, приходит официант, молоденький альфа и разливает вино по бокалам и раскладывает клубнику со сливками перед каждым, и не может определить, кто из них самый красивый омега.       Он, так и не решив этот спор, удаляется неслышно, оставив этих троих наслаждаться жизнью.       — О да... — комментирует оратор, — Какое роскошество...       Все пробуют, причмокивают, потчуют себя лакомствами и так дружно ставят свои бокалы, потом наклоняются в свой кружочек, в особый такой Отдел тайн и секретиков и аж ротики-клювики пооткрывают и только и слышны будут возгласы,       — Да-а вы-ы что-о-о..? — а глазки так и сияют, как алмазы с изумрудами!       И давай снова, да по-новой, да заново и э-э-эх, где наша не пропадала? Там в ход идёт всё! Обсуждают всех подряд, всех кого не по́падя и по́падя тоже! Там всех под одну гребёнку ставят и в те же жернова пускают!       Там, как начнут омежки жалобы строчить друг дружке, да жаловаться на всех и каждого, а там уже, как масть ляжет, так и до президента дойдёт очередь! И их перетрут, с говном смешивая!       Ну, и как положено, в каждой такой болтовне, доходят и до своих ненаглядных. И с них тоже труху нужно снять, куда уж без этого!? И если вам кто-то скажет, что никто не обсуждает своего супруга, знайте, ложь чистейшей воды!       Один из них сидит такой, глазки в небо, губки в кучку, улыбочка такая прям, елейная, и в мыслях он своего Юнги боготворит, что он у него самый-самый и что таким, как он, себя имея ввиду, конечно же, не изменяют! И точка!       — Ой, да ну нахуй, — ему перечат и так голосисто смеются, — Прям так и не изменяют? — и снова этот хохот, что громче двигателя авианосца!       — Да! Вот прям так и не изменяют! — отвечает ему омежка, милый такой, как букет!       Волосы всеми цветами радуги расписаны, глаза полумесяцы, сам такой ма-аленький, юркий, но и укусить может больно! Да-да!       — Я своего супруга знаю и всегда произвожу ревизию, — и язычком клацает так смачно, а сам струшивает сигаретный пепел о край хрустальной пепельницы.       — Ой, блядь, — цыкают на эту уверенность и глазки так закатывают, — И часто ты к нему в трусы заглядываешь с проверками?       — Ох, не переживай, дорогой! Чаще, чем он бывает на свежем воздухе, — уверяет всех разноцветный омега.       — Это ты на его хую́ скачешь чаще, чем сам бываешь на свежем воздухе! — и в сепаре́** взрывается хохот, вперемешку со звоном бокалов.       — Он у меня такую проверку проходит, — продолжил этот мелкий, — Что я вас хочу заверить, — и он окидывает взглядом всех присутствующих, а точнее двоих, — Что мимо меня и комарик не пролетит! — и он откидывается на спинку дивана, этим самым говоря всем, что он своё мнение высказал.       — Ой, Чимин-а, — обратился к нему красавчик Сокджин, громкоголосый который, — Твой Юнги очень интересный мужчина, ты же знаешь...       — Ну и..? И что? — и тот, кого звали Чимином, сощурился, глядя прям перед собой, — А я пальчики обрубаю всем, кто позарится на него, – и так глянул на Сокджина, окидывая его волосы, цвета бархатной сирени, да и запаха такого же, приторного, — У моего Юнги аллергия на сирень, — и опять так елейно улыбнулся, как бы улыбнулась кобра, перед смертельным броском.       — Ой, да ради Бога, — хмыкнул тот, кособоко улыбнувшись.       — И секс у нас всегда, будто не виделись полжизни! Да-да, — опережает он высокого омегу, предупреждая его колкие замечания, — А самый лучший секс у нас с ним по утрам... Там колом стоит так, что мне от туда, — и он глазками указывает на свой пах, — И прям до сюда доходит! – явно намереваясь удивить всех этим явлением.       — Ой... Тоже мне новость, — хмыкнул Сокджин, — Утренне хуестояние, дорогой, не есть еблехотение, понимаешь? Ибо хуй с утра стоящий, не есть хуй омегу просящий! Это хуй, поссать вопиющий! — и он так агрессивно струсил пепел, что огарок упал и сигарета потухла, — Так что делаем вывод, господа: — Не всё, что хуем зовётся, хорошо и ебётся!       И эта фраза, пожалуй, самая взрывная была, ибо заржали все вместе, будто они не омежки нежные, а скакуны арабские!       — Ох, ну ты сучка, Джин-и, — пропел Чимин, смеясь, — Ты не подъебёшь, не подышишь!       — Ах, — и он так театрально махнул ручкой, по типу, «Ах, увольте, господа, увольте!», — Иногда я мастер саркастических подъёбов, сучёныш и пофигист! А иногда... Я сопливая, мечтающая и депрессивная куколка... — и лицо, ну прям, как у праведника, хоть образа́ с него пиши, — И мой Намджун вне конкуренции! — и, как завершение, Сокджин тоже откинулся на спинку дивана, чувствуя себя просто восхитительно, когда они все немного поуспокоились.       — Уверен? — теперь очередь Чимина подъёбывать, когда и он совладал со смехом.       — Абсолютно! — и будто точку поставил, — Он у меня на улицу, без сорокаминутного минета и без моего разрешения, не выходит, — и победно глянул на мелкого.       — Ну-ну, приятного аппетита... – ответил Чимин, улыбаясь, — Вы же, уважаемый, сущее прекрасие...       — Ох, благодарю, — вернул ему колкость Сокджин, показательно так вытирая уголки рта.       — Милый, — кое-что «заметил» Чимин, подаваясь вперёд, — Там у тебя, кажется, капля спермы осталась, — и да...       Эти разговоры могли бы завести в тупик кого угодно, но только не этих двоих! Какая-то особая любовь у них к рофлам и, порою не все понимают, где заканчивается шутка и начинаются обидные слова.             И только один омежка сидит и молчит и тут все взоры на него перевелись, как по команде и во взглядах такой вопрос,       — Ой... А чё мы молчим, а..? А чё такое, а..?       Он осмотрел их двоих и почему-то покраснел.       – Ой-ой-ой, а что это мы видим? — пропел самый высокий и холёный, Сокджин, — А что мы молчим? — и прям озвучил мысли и обратился к Тэхёну, заглядывая в его огромные глаза, — Чего ты вдруг поутих? — и вроде вопрос с таким отчаянием звучит, с растянутыми гласными звуками, что может показаться, что ему любо-дорого, что у друга хандра, а у самого в глазах сочувствия настоящее, — Что сидишь, как в воду опущенный? — и даже немного наклонился ближе, ну а вдруг там интересненького чего?       Так нужно же все услышать, ничего не пропустить! Тот только плечами пожимает и глазками хлопает, наивно так.       — Ничего-ничего? Прям ни капельки..?— ну прям так разочарованно получилось, прям цыкнул, глазки закатил, весь скукожился, как курага, потом снова взгляд перевёл на него, — А вот тебе, мой дорогой, — и это «мой дорогой» так прозвучало, словно он обратился к душевнобольному дурачку, — Тебе нужно больше всех переживать, — и Сокджин задрал голову, явно выжидая встречные вопросы «подружек», выдыхая при этом струю дыма.       — А это вдруг почему? — как-то несмело осведомился Тэхён, а у самого аж внутри всё взыграло, как скисшее варенье, ещё денёк и банку взорвёт!       — Да потому, — отвечают ему, немного резче, чем хотелось бы, но потом Сокджин, этот мировой красавчик, реабилитировался, наклонившись к нему, так доверительное сжимая ладошку омеги, — Что твой муж с твоим отцом в одной упряжке! – и так многозначительно глянул на него, ещё глазками так зырк, типа, – Ясно?       А потом, когда понял, что до Тэхёна туго доходит, он вздохнул так, готовя себя к роли психолога.       — В сауну они часто ходят вместе, — сказал он так, почти сквозь зубы, едва шевеля губами, и снова этот взгляд кричащий, типа, – Ну что не ясно??       И только сейчас до омежки доходит, он начинает глазками хлопать, как веера́ми, понимая, что к чему!       — Да ну-у, — тянет Тэхён и вообще в это верить не хочет, — Нет, Чонгук мне верен и я... Я вообще не представляю, что он... Может...       — Ах, дорогой, — обнимает его Сокджин, ласково прижимая к себе, прям так по-отечески, — Всё когда-то бывает впервые! — и хлопает того по плечу.       — Но отец ведь не может так поступить, — промямлил Тэхён и понял, как это звучало жалобно.       — Милый, — теперь обратился к нему Чимин, — Твой отец только для тебя отец, — и он наклонил голову вперёд, при этом глядя не него исподлобья, — А для всех он очень даже ничего так, — и Чимин клацнул языком, — Мужчина он видный-завидный, на него любой омега глаз положит, а разве ему сложно завести кого-то на стороне? — и они, Сокджин и Чимин, засмеялись в голос, вдвоём, пока Тэхён покрывался мурашками.       — Ох... Я как вспомню, — и Сокджин закурил новую сигарету, — Как я обнаружил пятно на воротнике... Ох... — и он так и закатил глазки, явно что-то припоминая, — А потом я выяснил, что это было!       — И что..? — прошептал Тэхён, боясь услышать ответ, — Что это было? — и зачем он спрашивает? Но любопытство уже набирало обороты.       — Чиряк! — выдал красавчик и кивнул головой, — Простой гнойный чиряк и он его расковырял и, как итог, вымазал воротник!       — О бо-о-ожечки, какие подробности, — пропел Чимин, — Он там хоть живой остался?       — Кто? Чиряк или Джуни? — уточнил Сокджин, а сам уже заливается хохотом, — Одного выдавил, второму пиздюлину по первое число выписал!       — А ему-то за что? — сквозь смех спросил Чимин, угорая с этой ситуации.       — Как превентивные меры, конечно же! — как что-то само собой разумеющееся сказал Джин, — Сказал, что молись, что это чиряк, а так бы, — и показал на столе воображаемое что-то, что он режет по всей длине, — Сказал ему, что всё, что найду, порежу на медальоны, пожарю и заставлю их сожрать при мне!! — и они опять сорвались на смех.       — Так что, Тэхён-а, учись, пока мы есть! — вытирая слёзы, повернулся к Тэхёну Чимин.       — Мы тебя и не тому научить можем! — подхватил Сокджин, как так и надо, — А то мало ли, твой Чонгук только дома прилежный, а пока ты первочкам сопли вытираешь, они там на работе, с твоим папашей, поёбывают своих помощников! — и даже не потрудился завуалировать грубость.       — Что..?? — не выдержал Тэхён и представил этот ужас!       Как они, Гуки и отец, на пару, с отцом, на одном столе... Омежек... Или одного омежку... Один туда, один сюда, потом меняются... Потом опять меняются... Господи!!       — О нет...!! — проныл он и заморгал часто, понимая, что настроение ему испортили и он так хотел скорее уйти отсюда, — Мой отец не будет так поступать с папой и Чонгук... Чонгук тоже так не поступит со мной!       — Ой ли?? Ты прям так уверен?? — и сейчас омежка почувствовал, как потекла желчь, горькая такая, мерзкая и так захотелось разреветься, прям вот так сесть и залиться слезами, доказывая этим зазнайкам, что его любимые мужчины не такие, как все! Или...       — А ты давно нюхал его рубашки? — как-то загадочно спросил Джин, переглядываясь с Чимином, — Я старше вас, мои дорогие, и знаю больше, — и тут какая-то метаморфоза с ним произошла, прям за секунду, — И я знаю, на что они способны, эти сволочи, эти мужики, — и это последнее слово он сказал с какой-то брезгливостью, — Когда им дашь совсем немного свободы, — и он зло затушил сигарету и, даже несмотря на это, сразу закурил новую, — Я никогда не забуду, как это было... — он не стал заканчивать, но по лицу было видно, что ему очень неприятно было вспоминать прошлое, ибо и Чимин и Тэхён знали, что его первый брак закончился весьма плачевно.       Тэхён смотрел на красивого омегу, старше себя на несколько лет и какой-то страх забирался в него, холодными щупальцами опутывая сердечко.       Нехорошее чувство он блокировал, как мог, отгонял от себя ужасные мысли, и не мог представить, как это может быть и жмурился сильнее, когда страшные картинки так и лезли ему в голову!       И он, правда, не мог представить его отца, как тот может изменять самому лучшему омеге на свете? Ибо его папочка и есть самый лучший омега на свете!! Он не может даже представить, что бы чувствовал его папочка, узнай бы он об измене!       Он бы умер!       Просто умер...       И его просто прошибло какой-то дрожью и он обнял себя.       А Чонгук...       А если Чонгук..?       Если случится, да хоть когда-нибудь?? Если Тэхён найдёт спрятанную в недрах стиралки его рубашку с пятнами от... От чего??? И новая волна ужаса по нему прошла, как каток проходит по горячему асфальту.       А две пары глаз на него смотрели так, где-то с ухмылками, где-то с сочувствуем и пониманием и переглядывались между собой и это было так очевидно, словно Тэхён и не здесь вовсе!       И такое омерзение прошлось по спине, будто тёплая змея по коже проползла, оставляя липкий след.       — Я наверное пойду, — сказал Тэхён больше наверное себе самому и как хорошо, что его место было ближе к выходу.       Он собрал свои пожитки – телефон, салфетки, легкие сигареты, хотя он не курит вообще-то, честное слово, это так, для поддержания беседы.       — Малыш... — позвал его Джин и встал, без слов обнимая омегу, — Мы любим тебя, ты же знаешь? — и Тэхён кивнул, — Прости... Я не хотел... Ты, же знаешь, что я скотина тупая?       — Пока, дорого-ой, — Чимин махнул ему рукой, — Чмоки в обе щёки, — и омега выскочил на улицу.       — Ой блядь, — и Сокджин шлепнулся на своё место, — Долбоёбы, блядь, — протянул он и смахнул со стола несуществующие крошки.       — Что так? — спросил его Чимин, поцеживая коктейль.       — Да он же теперь на говно изойдёт! — заявил он ему и глянул на свои руки, — Они ж такие придурки...       — Кто? — захихикал Чимин, прекрасно понимая, кто такие, эти самые придурки.       — Не тупи, блядь, хоть ты! — заныл Джин и снова закурил, — Ты думаешь, они когда-нибудь друг друга предадут? — и, не дожидаясь ответа, — Хуй там... — и выпустил струю дыма, тому в лицо, — Они смотрят друг на друга, как шибанутые!                               ***              Как будто они напутствовали его призадуматься! А он ведь и призадумался! Вот так прям призадумался, что уже будучи дома, он, не выдержав порыва, бросился в их спальню, потом в гардеробную и смотрел на несколько десятков вешалок с его рубашками.       Как полоумный, он проходил по ним руками, выдирал ту, которая, как ему казалась, выглядела подозрительнее, чем другие. По каким критериям он это делал, он не знал, но действовал по наитию. Он снимал их с вешалок, рассматривал, нюхал, потом бросал на пол, не в состоянии повесить их обратно и каким-то методом исключения, выбирал всё новые и новые, пока пол в гардеробной не был у́стлан ими.       И в конце концов, так и не найдя на них никакого следа, ни запаха, ни пятнышка, он собрал их в одну кучу и отнёс в прачечную, запихивая их нахрапом, не разбирая по цвету и фактуре.       И такая навалилась на него усталость, что он рухнул на их диванчик и, будто опомнившись, стал и его нюхать, пока не упёрся носиком в пушистые лапки яркого медного цвета.       Омега поднял голову и столкнулся с надменным взглядом кота, который излучал своим взглядом нечто, выказывая всё своё презрение к расе низших и соскочил с дивана, в поисках лучшего приземления.       И как так получилось?       То ли коты так чувствуют, то ли люди так сильно электризуются, когда натянуты, как стру́ны, а ведь именно сейчас Тэхён и был, как стог сена – спичку поднеси, так он и вспыхнет, как факел!       Уж что-то не понравилось этому Его Величеству, но, когда омега шёл на кухню, и заметьте, совсем не рядом проходил, как тот развернулся, гад, хотя лежал сонной тряпкой, и как он полосонул его всей пятернёй, если это зовётся пятерня у кота!       От неожиданности Тэхён подпрыгнул, как гимнаст, напрасно уворачиваясь от острых когтей животного, как запищал, когда запекло на щиколотке, а этот гад просто-напросто, вернулся в исходное положение, будто ничего и не было!!!       Кот потянулся, выгибая шикарное тело, выпустил свои огромные когти, зевнул и, в какой-то эйфории, свойственной лишь котам, закрыл глаза, не придавая ничему значения.       Потом всё таки передумал. Или нет? Но один глаз он открыл, глянул на этого взбалмошного раба, который бегал по кухне, в поисках чего-то там, чего ему нужно было и, помыв лапу, ту самую, опять закрыл глаза. И лишь уши, как локаторы, двигались, улавливая каждый звук.       И ведь с каждым такое бывало!       Ну опёкся, например на кухне, маслом или водой, ну или паром, ну да, больно, но не смертельно же! И не вперво́й! А эти царапины? Так и их было, видимо-невидимо!       За все годы, что омежка прожил, чего только с ним не случалось! Он и падал, он и руку ломал, в пять лет, он и с крыши с зонтиками прыгал, он и на дереве халабуды строил и листиками с кустика рассчитывался, заместо денег! И собаки его кусали и кошки царапали, и ой, божечки, чего только не было, в общем, прекрасное взросление нормального ребёнка!       И сейчас Тэхён очень сильно испугался, но не растерялся, хотя и вид крови, вытекающей в четыре ручья, его очень сильно обеспокоил! Впрочем, как и кровь, сама по себе, не внушает ему восхищения.       Дрожащими руками он обрабатывал рану, помыл её под проточной водой, потом смазал чем можно было, бинтиком перемотал, сеточку надел на ножку, а сам на время поглядывает.       И вроде делами заняться нужно было бы, да не делается ему ничего. И как-то все переживания сами собой на задний план перешли, как-то забылись, затёрлись, а потом он услышал, как машинка отрапортовала, что работу она, умничка, сделала и теперь стои́т такая важная, помощница, огоньками мерцает, как ёлочка прям.       Так Тэхён эти рубашки, будь они неладны, из одной машины в другую перевалил, теперь уже в сушильную, тоже умничка, помощница, чудо техники и инженерной мысли!       И как время затянулось, так и заботы какие-то появились, Тэхён и отвлёкся, и прям настроение поднялось.       И пока он тетрадки проверял, от контрольного диктанта, из трёх предложений, сушилка уж и рубашки посушила и тоже, умничка, оповестила омегу, что мол, готово, иди утюж их!       Ну Тэхён и побежал к новому чуду техники, кто ж такой умничка-то, а? Если придумал и отпариватель? Пару движений и готово!!       И ручки у омежки золотые и сам он весь умничка и вообще ему не изменяет супруг любимый и пошли они все нахер, эти старые кошёлки, которым мужья изменяют направо и налево!       И сам так приободрился и прям забыл, чего это с ним такого приключилось!?       Ах, да...       Там ведь вава!!       Ё-мое!       А как же он забыл???       Он же хво-о-орушка!!!       И прям так и захромал и вдруг больно-пребольно стало и себя так жалко-жалко... И вот он стоял так, в зеркало глядя, слезу давил из себя и вроде, как пошло дело, ан-нет, не хочет, падло! А поплакаться ведь нужно!       Вот придёт сейчас его суженый ряженый, увидит, что его самый любимый мальчик горевал горько и долго, так и будет на руках носить его, как положено!       И ножку раненую целовать и цёмкать будет, пока омежка будет лежать на подушках, как падишах, пока альфа у его ног будет верным пёселем сидеть и в ротик заглядывать.       И вот на такой ноте, чарующей и такой душещипательной, слеза, слава тебе Господи, и появилась!!       И прям так кстати!!       Уж и фары заблестели во дворе – Чонгук подоспел, и ужин, какой-никакой тоже и рубашки чистые, пахучие и всё хорошо, только одна беда...       Ах да...       Штанишки покороче, личико потрагичнее, и чем он, горемыка, не самый несчастный на свете?? Чонгук на пороге, а омежка весь такой, ах и ох... И так вздохнёт и эдак, пока альфа не спросил, чего такого с ним случилось? А Тэхён прям в своей роли, прям раненый весь! И захромал и глазками так хлоп-хлоп и обида вся налицо... И слеза такая, прям вовремя появилась, а потом... Он и правда, так вжился в роль, что, ей-богу, расплакался!!! Вот честное слово!!       Стоит мальчик, плачет, дрожит так печально, всхлипывает носиком так отчаянно утонул в объятиях его сильных!! Да в поцелуях его жарких, руках его ласковых... И жаловался на котика и защищал его тоже, ну он же не специально, да??       А Чонгук на Самсунга свои проклятия посылал, чтобы его там дно прорвало́ и чтоб на него срачка напала, да только не у них дома, не дай Боже!!       И Тэхён, всеми фибрами своими, посылал туда, на щиколотку заклятия, чтобы кровь просочилась там!! И видать провидение с ним ладит сегодня, альфа глянул и ахнул, когда и правда, на бинт кровь просочилась, коркой он взялся, и новый поток слёз подоспел!       Альфа его на ручки, хворушку свою и с поцелуями на диванчик положил, и давай разматывать, повязку менять на новую. А Тэхён, уже кажется и с ролью свыкаться начал, ему прям нравится, что любимый у его ног, как верный паж.       И подушечку ему под ножку и чай самый вкусный, с малиновым вареньем и хлебушком зажаристым. И так они потихонечку перетекли в спальню, а там...       И как же боготворил его этой ночью Чонгук... И словами и делом. Целовал его сладко, нежно и так долго, прям, как любит омежка, чтобы губы с губами сливались долго и трепетно. И ласково и страстно, потом жадно и мокро... Потом го́лодно, будто не виделись долго, надышаться друг другом не могли!       А потом и брал его, так ласково и долго, не спешил совсем, топил своей нежностью и страстью. И Тэхён прижимался к его сильному телу, по мышцам на груди пальчиками водил, следы от ноготков своих там оставлял, а потом и сам их зацеловывал и зализывал. И впускал в свой рот и своё тело его язык, горячий и жадный, и тонул в вихре ощущений и любви.       Слушал, как их сердца в унисон бьются и в который раз убеждался, что никогда не будет ему изменять его Чонгук, его Гуки, его зайчик...       И казалось, что и кровь текла по их венам плавно, когда Чонгук в него зарывался, срываясь на толчках сладостных.       А Тэхён его шею мощную пальчиками обводил, млел от силы альфьей и таял... Таял от счастья, когда языком и губами проводил по его устам, ловя грубые стоны, от которых он в нирване тонул и осознание того, что они принадлежат друг другу, всецело и навсегда!       Руки альфы скользили по худенькому телу, в который раз исследуя любимые изгибы, которые никогда не надоедают. Чонгук целиком заполнял его и не торопился завершать начатое, давая обоим радость длительного соития.       Альфа пристально следил за самым красивым лицом, как меняется выражение его, как омега глазки закатывал, как он стонал под ним, как широко ножки раздвигал, чтобы быть ближе, чтобы быть глубже...       И острая волна удовольствия накрывала их обоих. А потом, когда они, выбившиеся из сил, так и оставались вместе, сплетёнными телами, слипшиеся от их спермы, засыпали счастливые...       Но, ко всем их стараниям, уж спустя время, рана заживать и не собиралась!       На утро он проснулся и нужно было менять повязку, как сняли, а там здрасте! А там опухло всё! Ну что ж поделать, не так всё быстро заживает, и решили они, что подождать чуток нужно, вот они и ждали и лечили его.       И даже Самсунг подходил, ластился, гадость такая, наверное и он понял, что виноват оказался. И даже на ногу омеге ложился, мурчал усердно, симптомы вылечивал по-своему, по-кошачьи. Нюхал бинты, носик морщил так смешно и конечно, сердце омежкино растаяло, простило этого баламута! Ну куда уж без прощения?       Вот они и помирились, нежно жались друг к дружке, мизинчиками обменивались и кушали вместе.       Самсунг приходил на рабочий стол, садился, своим хвостом шикарным все тетради ему закрывал и таким образом выпрашивал ласку.       А омега по вечерам всё смотрел на рану, как она не затягивается совсем, а даже наоборот! Распухла ещё сильнее и ничего не помогало! Ни компрессы не помогали, ни разные мази, ну прям беда и всё тут!       А потом, на утро, он проснулся с температурой! И тут уж им обоим страшно стало по-настоящему! Уж и не до смеха было и не до театральных слёз, и все методы исчерпаны и даже папочка заволновался не на шутку!       Криком кричал, когда сына собирал в больницу, а там уже и правда беда! Нога в щиколотке опухла, как будто туда воздуха накачали! Серость какая-то появилась, гнойнички, и если не бить тревогу, то один Боженька знает, чего может произойти!       — Немедленно в стационар, — выдал своё заключение дерматолог-альфа, доморощенный такой, как дуб вековой, огромный, как скандинавский борец!       Нависал над омежкой, как стена бетонная, ножку его красивую вертел в ручищах своих, как соломинку!       Щиколотку настрадавшуюся дёргал, прям в своих огромных пальцах чуть не сломал и тыкал туда лапой своей, как в свой мешок пихал! А Тэхён скулил так тихонечко, просил быть осторожным, он же мальчик нежный!       — Тут недалеко и до заражения, — бурчал себе под нос доктор, вызывая животный ужас у двух омежек – у папочки и у сыночка, — Чего ждали так долго? — и так лю́то посмотрел на обоих, — Шутки шутить вздумали?       Омеги огромными глазами друг на друга смотрели, прям так схожими между собой, и Тэхён чуть не плакал и так ругал себя, да всё молчал, что наговаривал на себя прежде! Видать сглазил! Так он же не нарочно!! Он же не взаправду!!             Возле кабинета их ждал Чонгук и огромными глазами смотрел на них, выжидая самое страшное, как приговор. И сам почувствовал тот ужас, когда на скамье сидят преступники, выжидая свою судьбу, вот и он сейчас, семью пота́ми обливается и ждёт, ногти грызёт, по самые пу́чки!       — Меня кладут в больницу, — промямлил Тэхён и расплакался и повис на его сильных руках.       — А как же я без тебя буду? — помощник прокурора, а ведёт себя похуже, чем омега!       — Здрасьте пожалуйста! — развёл руками старший омега, принимая из рук сына документы на госпитализацию, — Он же не на войну идёт! – и сам чуть ли не заплакал, сердце то ведь нежное и сы́ночку жалко, — Он, можно сказать, на волосок от смерти, а ты... — и он не стал договаривать, но и почувствовал, что сказал лишнего, когда увидел, как у альфы глаза стали такими несчастными! — Прости... — не выдержал омега и обнял зятя, — Прости, мальчик мой, — шептал ему он, когда зять, этот крупный альфа, положил голову на хрупкое омежье плечо, принимая заботу тестя.       — Мне просто будет плохо без него, — Чонгук едва не плачет, — Я ж там буду один...       — А ты можешь у нас пожить, — шепчет ему омега, но Тэхён услышал это.       — А кто будет за Самсунгом ухаживать?       — Вот это ж падло, этот Самсунг! — вскипел альфа, вспоминая эту нахальную рожу, — Это он виноват, что ты заболел! — и аж на лицо вся злость и ненависть, — Я ему сам повыдираю все его когти, зубами, за то, что он тебя поцарапал!       И, вроде ж как, ругаться нужно, что супруг так рьяно ругает кота, обещая расправиться с ним, но и защищает его, любимого своего и опять омежка не вытерпел, разревелся от нежности и милоты!       Ну прям елей на душу, как приятно слышать и опять и снова в памяти всплывает тот разговор, что мужья изменяют всем и всегда.       Вот и неправда! Его Чонгук не такой! И отец его не такой!!! Они самая лучшая пара на свете, а его семья самая крепкая и любящая! И ни у кого нет и не будет таких преданных мужчин!                               ***       А в больницу, ну прям делегация прибыла, во главе с самим прокурором!       Ох и шуму он навёл, батюшки!       Там весь персонал к стеночке жался, боялся лишнего чего-то ляпнуть, ну мало ли! А как шерстили потом коридоры, так, на всякий случай! А то взбредёт им в голову ещё и комиссию созвать, так потом же ж, ёшки-матрёшки, никакими калача́ми да чая́ми не отделаешься!       Во главе процессии шёл сам господин прокурор, собственной персоной, как страх и гнев всего человечества и преступного мира.       Рядышком каблучками тарахтел его половинка, едва поспевая за шагом высоченного альфы.       Сзади них несколько служащих несли по два пакета всего, что нужно для больничного пребывания.       Там и халат новый, прям с упаковкой, нераспечатанный, там полотенца всякие и ручные и для лица, и для жопы наверняка найдётся!       И кто-то коробку тащил, дороги перед собой не видел, но пыхтел и нёс! И как бухнули эту коробку на стол, а там... Бинтов, километров пять и марли, пару рулонов! Шприцов разнокалиберных, уколов там всяких и таблеток. Бутылок всяких, штук сто и систем столько же!       Тэхён посмотрел содержимое и поднял глаза на отца.       — Это зачем? — и взгляд перевёл на папочку, — Они из меня будут мумию делать? — и опять глазками хлоп-хлоп, — Зачем столько?! — и уже ко́сится на подчинённых, а они стоят, как в рот воды набрали и в пол смотрят.       — Я сказал, значит так нужно! — отозвался отец и попробуй ему возразить!       — А в пакетах что? — спросил омежка и сам же туда полез, не дожидаясь разрешения отца, а там тоже ва́лом гостинцев!       И пижамка с бабочками и тапочки со львятами, когтистые такие и зубная щётка с пастой, земляничная и огромный несессер с косметикой!       — Я здесь, что, буду год лежать, да? — а сам дальше смотрит и вытаскивает оттуда маленький ноутбук, новёхонький!!       В коробке ещё!       И пыли на нём ещё не было!       Тэхён сел на кровать, чувствуя себя как-то некомфортно, будто он не на обследование лёг, а на курорты.       — Я представляю, что будет, когда я рожать буду... — и он оглядывает всё это, совсем не понимая, куда это можно всё разложить?       Если только под кровать запихнуть?       И совсем не видит, как грозное лицо прокурора расплывается в улыбке, но никто этого видеть не должо́н!       Он прокурор, он грозный отец и гроза Сеула! Но, когда он на сы́ночку смотрит, любви во взгляде – немеряно!                               ***             — А что со мной будут делать? — омега огромными глазами следит за манипуляциями медперсонала, с ужасом ощущая, как внутри него воронка страха углубляется все ниже и ниже.       Он оглядывает отдельную палату, в которую его поместили и так некомфортно себя чувствует, будто он звезда Царьграда!       — А можно мне в общую палату? — спросил он у хмурого медбрата, пытаясь поймать его взгляд.       — Зачем? — односложно глянул на него тот и снова вернулся к работе.       Он тщательного изучал медкарту больного, записывая в неё нужные данные и рассматривал бесконечные коробки с лекарствами, записывая их в столбик.       — Ну... Я не знаю... Почему меня поселили в отдельную палату? Я что... Заразный? — и Тэхён почувствовал, как он дико покраснел.       — Ага, ты ещё накаркай! — прогундосил медбрат и продолжил, — И нет, ты не заразный, так что не кипишуй раньше времени.       — А почему тогда? — не отстаёт омега хоть и считает себя сейчас дотошным.       — Распоряжение, — опять односложный ответ и это правда, неприятно звучит, будто он им брезгует.       И Тэхён зажал зубами кончик языка, боясь снова себя сглазить. Вот действительно, язык мой – враг мой!       Он выдохнул, принимая реальность за действительность и подчинился воле случая, слушая всё, что ему говорили. А в основном ничего интересного они и не говорили, только давали новые и новые бумажки и направления.       Врачи скрупулёзно и молчаливо делали свою работу, пока Тэхён, почти в течении всего дня, бегал по корпусу, сдавая всевозможные анализы и стоял в бесконечных очередях, как и десятки других людей, таких же, как и он, пациентов.       Только к концу дня он смог успокоиться и внушить себе, что он в надёжных руках, он в руках тех людей, кто давал клятву Гиппократа! Значит и беспокоиться не стоит! Они найдут причину его состояния, они ему помогут!       Весь утыканный всякими трубочками, весь исколотый всякими иголочками, он вернулся в палату и свалился на кровать, как после тяжёлого рабочего дня.       Ноги гудели, как столбы, рана не сходила, да и ещё ничего с ней не сделали, только промыли и перевязали, намазав какими-то антибиотиками.       К вечеру пришёл Чонгук с авоськами всяких овощей и судочками.       – Это всё мне? — он рассматривал, как альфа расставлял продукты и уже взял грызть яблочко.       — Это от папы, он передал, — тихо оповещает его альфа, а сам в каждый из них заглядывает, нюхает, облизывается, — Мои родители звонили, — как бы между делом говорит ему, — Передавали тебе привет огромный и обещали, что скоро приедут.       — Правда? — и это как-то неучастливо звучит, — Поужинаешь со мной? — в просьбе Чонгук услышал мольбу и не мог не прижать к себе мужа.       — Я уже скучаю по тебе, — шепнул он ему тихонько и не смог удержаться, чтобы не поцеловать его.       Сколько прошло времени, как они так и сидели и лишь спустя несколько долгих и сладостных минут, дёрнулись вдвоём, сжимая друг друга в объятиях.       — Туки-туки!       Перед ними, на маленьком диванчике, сидел очень интересный персонаж.       Улыбка до ушей, сам светится, как лампочку слопал! Белоснежные зубы напоказ и так смотрит на них, прям любуется!       Глазками так зырк, да зырк, ножку на ножку перекидывает, плечиками пожимает и хохочет так, хохочет, кокетливо так.       — Добрейший вечерочек...