Всё ещё Марлен

— С днём рождения тебя, — раздалось мелодичное звучание до боли знакомого и родного голоса. — С днём рождения тебя! Я широко распахнула глаза; в них сразу ударил неприятный жёлтый цвет. Пахло застоявшимся сигаретным дымом. Хрустальная люстра, отбрасывающая причудливые радужные зайчики, покачивалась от твёрдых шагов. На стенах почти что сияли новые обои, изнизанные золотистым узором, создающим контуры водных лотосов. Восседая на мягком диване и сложив ладони между ног, я с искренним предвкушением и желанием ждала, когда в дверном проёме покажется мама. В двери было пупырчатое стекло, искажающее силуэты до неузнаваемости, но даже сквозь него, в тёмном-тёмном коридоре, я узнала её: уверенную, расслабленную, не менее возбуждённую. Одной лишь ногой она оттолкнула дверь, продолжая праздничную песню и гордо неся в руках небольшой торт с зажжёнными свечами, пламя которых сильно трепетало от сквозняка. Мамины волосы — ярко-рыжего цвета, такого, какого никогда не будет у меня. Они спадают на расправленные плечи, словно шёлк, поблёскивая в этом отвратительном жёлтом освещении. На её стройном, ещё не костлявом теле — кофта с глубоким декольте, оголяющим упругую грудь, а сверху — леопардовая накидка, к которой Флоренс всегда питала особо тёплые чувства. Закусив яркие от природы губы, она, пританцовывая и ритмично двигая бёдрами, приближается ко мне. Вскоре между нами остаётся только лишь дубовый стол. Я, озорно улыбаясь, поворачиваю голову на отца, развалившегося в кресле и натянувшего особо причудливый пиджак: фиолетовый, велюровый, необычного кроя. Он, улыбаясь мне в ответ и подмигивая, раскуривает подаренную ему в театре сигару, паря, как паровоз. Ко всему прочему, на нём шарф цвета листьев салата. Невольно делаю в голове заметку, что никогда в жизни не буду носить цвет спелого баклажана с бледно-зелёным. Мама ставит торт передо мной, присаживаясь на стул и подпирая щёку рукой. Она выглядит такой… нормальной. Никаких предпосылок или симптомов того сводящего конечности ужаса, что подкрался уже совсем близко. — Задувай свечи и загадывай желание, — разрешает она, а я зачем-то надуваю щёки, напрягаясь и размышляя, что бы я хотела увидеть в своей жизни в этом году. Стоит ли мне вообще желать чего-то для самой себя? Может, пожелать, чтобы мама наконец-то смогла навестить семью в штатах? А может, чтобы отца наконец-то взяли на гастроли в Париж? Всё, чего бы я хотела для себя — новый блокнот и ручку, обсыпанную пластмассовыми камушками, чтобы записывать новые стихи о кулисах и маминых тортах. Однако в итоге я желаю, чтобы моя жизнь стала по-настоящему яркой, а мои заслуги были не хуже заслуг родителей. Кто знает, может, однажды я стану великим писателем, художником, музыкантом, а может, настоящим героем, в честь которого установят памятник? Накопив достаточно воздуха, я старательно задула свечи, зная, что должна погасить все за раз. Все языки пламени померкли, оставляя после себя лишь извилистые нити дыма. Мама, словно по сигналу, вскочила, громко отодвигая стул. — Вот теперь тебе официально десять, Маша. Только сейчас, — объявила Флоренс. — Можешь начинать стремиться к своему новому желанию. Неважно, сколько времени займёт его достижение, главное — не забывать о нём, — философски изрёк папа, закидывая ногу на ногу. — Милая, ты же принесла нож? Чтобы резать торт. — Чёрт, нет, — закатила глаза мама. — Ничего, дайте мне минутку. Только не начинайте откусывать его, как свиньи. Развернувшись на пятках, мама пошла прочь из гостиной на кухню за ножом. Под нос она всё ещё напевала праздничную песню, прекрасно осознавая, что попадает далеко не во все ноты. Она каждый год подбирала новый мотив и звучание, вплоть до — чёрт меня дери — оперы, но каждый раз это было нечто сомнительное. Тем не менее, Флоренс всегда пела от души, с хорошим настроением и словами, пропитанными любовью, которой запятнаны наши сердца. А от того, насколько физически ощутимо это было, корявую песню хотелось слушать. Улыбка растягивалась от уха до уха, щёки немели, но с этим ничего нельзя было поделать. Казалось, она продолжает петь совсем рядом, почти что над головой, хотя уже и скрылась из виду. Голос её тоже изменился: теперь вместо бормотания под нос это было нечто нежное, в меру громкое, куда более мелодичное. Это был чужой голос, не мамин, который я могла бы узнать при любых обстоятельствах. Противный жёлтый свет замигал, окончательно пропадая, а от запаха сигарет ничего не осталось. На несколько минут я застряла в тьме, обволакивающей меня со всех сторон, словно зыбучий песок, но вскоре распахнула глаза, испытывая неконтролируемое чувство диссонанса. На этот раз по-настоящему распахнула. Теперь перед глазами была совсем другая комната, куда больше похожая на правду. Моё тело вновь было таким, каким я обычно его ощущала, а вместо жёлтого свечения — будь оно проклято — сквозь окно сочился дневной свет. Я не сидела на диване, а лежала, завёрнутая в помятое одеяло. Вокруг меня — привычные, знакомые вещи: куча книг, хаотично расставленных на полке, которая вот-вот обвалится, и каждая из них была мной давным-давно прочитана; сваленная куча одежды, для которой не было шкафа. Пение всё продолжалось и, наконец, удостоверившись, что это не сон и не видение, я подняла взгляд на исполнительницу, бесстыдно проникшую в мою комнату. Это была Ванда, а взгляд её был сконцентрирован на черничном пироге в руках, который выглядел всё ещё горячим. Аккуратно, удостоверившись, что я раскрыла глаза, девушка присела на край кровати, слегка прогнувшейся под ней. Я привстала, опираясь на стенку и сдерживая зевок. В комнате так аппетитно запахло сладким и черникой, что живот скрутило в голодном приступе. Я облизнула губы, удовлетворённо глядя на Ванду. — С днём рождения, Марлен, — мягко улыбнулась она, ставя подставку со свежеиспечённым пирогом мне на ноги. Я с трудом смирилась с мыслью, что ещё немного — и мне пойдёт третий десяток. Два предыдущих казались столь мимолётными, беспощадно быстрыми и монотонными, что казалось, словно я потеряла их впустую. Однако каждый раз, когда я допускала подобные мысли, я вспоминала, как прошли последние годы. От них неприятно тянуло под ложечкой, но они были столь значимы и… самоотверженны. Только вот после моей смерти никто не захотел ставить мне памятник, вот уж досада. Схватив кусочек уже разрезанного пирога, я одними губами поблагодарила девушку и отправила угощение в рот. Рассыпчатое тесто, ещё тепловатое и доведённое духовкой до идеала, таяло во рту, позволяя раскрыться вкусу лесной черники, собранной нашими же руками. Прикрыв глаза, я торопливо прикончила пирог под внимательным взглядом Ванды, облизывая пальцы и вытирая губы. — У меня для тебя кое-что есть, — осведомила меня Максимофф, доставая из кармана кофты конверт. Разгладив края, она протянула его мне. Задумчиво сдвинув брови, я повертела его в руках, проводя пальцем по марке с изображением Праги — города в Чехии, где совсем недавно я жила. Закусив губу и убрав прядь волос рыжих. Почему они снова рыжие?! я весьма неопрятно вскрыла конверт, точнее, разорвала. На колени, прямо на аппетитный пирог, упало сияющее белыми камнями кольцо, переливающееся на солнце и слишком сильно похожее на помолвочное. Мысленно, ещё сильнее затягивая узел в животе, я вернулась к последнему дню, проведённому с Баки. Тогда я пообещала ему, что вернусь, как только всё уляжется и меня перестанут искать, он же пообещал мне, что больше не отпустит, делая своей женой. Тот день часто всплывал в моей памяти, и, пожалуй, ярче, чем остальные. Ярче десятого дня рождения, битвы с Таносом или убийства матери. Всё казалось до болезненности монотонным, но только не та холодная, дождливая ночь, когда единственным шансом на спасения от правосудия и заключения стала инсценировка собственной смерти. Запутавшаяся в себе, своих способностях и поступках, чувствах и планах, я смогла только лишь бежать, как провинившаяся школьница на бальных танцах. Обратившись к Ванде, что нуждалась в помощи не меньше моего, я заставила её внедряться в сознания сотни людей, внушая им, что я мертва. И раз уж я до сих пор здесь, в этой тёплой постели, в свой очередной день рождения, напоминающий об отсутствии бессмертия, то ей это прекрасно удалось. Мир зачеркнул имя Марлен Каллен толстым красным маркером и трижды перекрестился, ведь теперь от неё не будет ни разрушений, ни проблем, ни крови. Взяв кольцо в руки, я рассмотрела его в солнечных лучах, почти сразу откладывая. Не оно было главным в этом конверте, а аккуратно сложенное письмо, написанное корявым, однако старательным почерком. Изредка, но я видела его раньше, поэтому даже первые слова вызвали замирание сердца. Взглянув на Ванду, что с тем же умиротворением сидела на краю кровати, наблюдая за мной и чувствуя нарастающие трепет и удовлетворение, я уткнулась в письмо. «Сегодня твой день рождения, Марлен. Очередной день, который мы проводим порознь, то в этот раз я о нём хотя бы знаю. Я выполнил твои указания. Я дал всем знать, что ты действительно мертва, но слух об этом стал настоящей правдой, ведь каждый человек в мире, кто знал о тебе или же Мстителях уверен, что ты мертва. Однако я знаю, что это не так и жду твоего возвращения. Ты ведь помнишь о нашем договоре, так ведь? Чтобы скрасить этот наш день, я прислал тебе небольшой подарок. Думаю, ты сама прекрасно понимаешь, что к чему и сразу его заметила. С днём рождения, Марлен. С каждым днём я чувствую тебя всё живее и ближе. Пожалуйста, возвращайся. С любовью, Джеймс Бьюкенен Барнс» Наверное, мне следовало хотя бы улыбнуться прочитанному, но единственное, что вызвало это письмо — смятение и тревогу. Невидимые и еле слышимые шестерёнки в голове закрутились с небывалой скоростью, а приподнятые уголки губ поползли вниз. Сжав письмо в руках, я подняла глаза на Ванду, досконально изучая девушку. Но что я видела в её лице? Радость, воодушевление, лёгкость, надежду, внимательность, заинтересованность. Надежда, внимательность, заинтересованность… Я во второй раз обежала комнату взглядом, замечая непостижимые уму подсказки, бросила взгляд на листок бумаги и порванный конверт. Внезапно кулак с силой и шорохом превратил письмо в комок, отбрасывая его в сторону. Не отрывая своего взгляда от Ванды, я недовольно поджала губы. Небывалая здравость мыслей и осознанность ударили меня по голове. Судя по её вздоху, она поняла, что мне всё прекрасно известно. — Хорошая попытка. Убери это, — бросила я. — Прости. Хотела устроить тебе достойный праздник, — с жалостью в голосе произнесла Ванда, кладя руку мне на плечо. — Что меня выдало? — Много чего, — задумчиво произнесла я. — Ты не знала о том, что сегодня мой день рождения, все эти книги я прочла до шестнадцати лет, так что их не может быть здесь, а вещи вроде тех, что лежат в куче одежды, я ни за что бы не надела. К тому же, Баки не знает, где я, и здесь нет почты. Ну и, если совсем уж придираться, слишком старательные буквы и подобранные слова. Баки никогда так сильно не жмёт на ручку. Максимофф устало простонала, закрывая лицо руками. Она была недовольна своим проигрышем и испорченным подарком ко дню рождения, однако меня это вовсе не трогало. Разве что осознание того, что поздравление и подарок Баки — иллюзия, и мы столь давно не виделись, резало по сердцу, словно скальпель. — Зато пирог настоящий, — пожала плечами Ванда, сгибая руку в локте и щёлкая. Иллюзия в мгновение испарилась, выводя меня из некоторого забвения. Наваждение на мысли о нормальном доме, о спальне и обыденных вещах действовали всё хуже, ведь я научилась полностью атрофироваться, отгораживаться от пагубного, каждый раз бьющего по плоти обмана Ванды. Спальня медленно испарилась. Уютный дом, письмо, кольцо, одежда, книги… ни от чего не остаётся и следа. Все вещи, придающие этому миру нормальности, превратились в пепел, устремляющийся вверх и сливающийся с остальным. Природа, пыльная и адская, само олицетворение полного хаоса и развала, горит красным огнём, но не стонет от него. Искорёженные сухие деревья, родившиеся уже мёртвыми и обречёнными на присутствие в ведьминском небытие, красное свечение откуда-то с неба, словно солнце сменило цвет, если оно вообще здесь было. На щёки, волосы и колени размеренно, еле ощутимо ложился пепел. Вот она — настоящая обитель отвергнутых обществом мутантов, обречённых на скитание в местах, что не значатся на картах. Мы сидели на иссохшей земле в месте, лишённом дождей. При этом прямо перед нами раскинула берега полноводная река, вода в которой была темнее, чем кровь в ночной тьме. В отражении этого стоячего жидкого мрака я видела себя, которой действительно являлась. Которой стала, попав в эту ловушку. Я нашла Ванду, но не в горной местности, не в уютном доме молодой отшельницы, и даже не была уверена, что в действительно существующем месте. Всё это было иллюзией Алой Ведьмы, созданной для того, чтобы запудрить мозги. На деле же это были уничтоженные, нелюдимые земли, полностью находящиеся в её власти и власти Даркхолда — книги о чёрной магии, полной жестоких, необратимых заклинаний, как бы сказочно, чёрт нас побрал, это ни звучало. Первый месяц Ванда буквально жила в моём сознании, внушая тот пейзаж, что я увидела, попав сюда впервые. Однако со временем её концентрация и влияние слабели, являя суть. «Дьявол кроется в деталях» — говорил какой-то умник и был абсолютно прав в своём суждении. Моя сила вытеснила силу Ванды, являя правду и суть этой адской, обманчивой иллюзии. И, оказавшись в этой иллюзии, я столкнулась с ужасающей мыслью, что уходить отсюда даже не планирую. Теперь моё сознание было только в моих руках, и я знала это на все сто, ведь за месяцы, проведённые с Вандой Максимофф, я выработала иммунитет к её силе и влиянию, что тоже в некотором роде безумно. Ванда сидела на коленях, водя потемневшими пальцами по толще воды. В одной руке она крепко, до побеления костяшек, держала запретный, искушающий Даркхолд. Теперь, вместо растянутой кофты и запачканных в чернике джинсов, на ней был её бордовый, укреплённый железными пластинами костюм. Бледные открытые руки, чёрные брюки с алыми и серебряными вставками, перчатки без пальцев по локоть. Короткий толстый плащ и чёрное пятно на груди, расплывающееся и исчезающее, словно олицетворяющее гниющую душу. Прямые блестящие волосы ярко-рыжего цвета были воздушными, убранными с лица толстым обручем, форма и узор которого напоминали дьявольские рожки. Розы. Это была настоящая Ванда Максимофф, а не та, что подстраивалась под других и жила ради других. Тем не менее, во всём и везде фигурировал орнамент терновых ветвей и шипастых роз, напоминающий о том, что какой бы контроль девушка не имела, что-то всегда будет её сдерживать. Я перевела взгляд на стоячую воду, разглядывая своё небывало чёткое и правдивое отражение. Длинные пряди тёмно-синих волос спадали на плечи, грудь и спину, слегка завиваясь. Поседевшая в ходе работы прядь осталась нетронутой, гармонируя с точно таким же серым глазом, но пламенный цвет, служивший напоминанием о волосах Флоренс, бесследно исчез. Обтекающий чёрный костюм, блестящий даже без ярких источников света, декольте, оголяющее татуировку с профилем добермана, покоящийся рядом чёрный, напоминающий вороново крыло шлейф, лоснящийся от дуновений душного ветра. Из плеч торчали огромные шипы, напоминающие застывшую лаву. Они словно кричали, что я не нуждаюсь в касаниях и тактильности, привыкая к затишью и одиночеству. На оголённых руках виднелись узоры — татуировки в виде змей, полностью огибающих от плечей до кистей. Контрастные серебряные каблуки высоких сапог, унизанные кольцами пальцы и обруч, напоминающий ветви оливы с острыми листьями и зарождающими плодами. До нашего с Вандой мира и Даркхолда всё было совсем иначе, но, тем не менее, это была всё ещё я. Другая, адаптированная под мир отчаяния и нагой правды, но я. Я потянулась за новым куском, снова пачкаясь черникой, но всё равно жуя. Весь выдуманный подругой трепет и счастье испарились, вместе с осознанием того, насколько тщательно она покопалась в моих мозгах, чтобы создать такую чёткую, правдивую иллюзию сна и пробуждения. На место выдуманного счастья постепенно вставали привычные напряжённость, усталость и измотанность. Притянув к себе колени, в мертвенной тишине, которая, по идее, должна была одарять умиротворённостью, я доела ещё один кусок пирога. — Даже знать не хочу, где ты его взяла, но он хорош, — признала я. Меня передёрнуло от неожиданности, когда в тело ударило северным холодом, пронзившим мою плоть и застрявшим внутри, становясь со мной одним целым. В последнее время это происходило столь редко, что я почти забыла это ощущение единства с собственной силой, переполняющей изнывающее тело и вздувающей вены. То, что Служители покинули меня, даже осталось незамеченным, однако их возвращение стало феерично чувственным и поражающим. — Здесь кто-то есть, — выдала я, прислуживаясь к загробному шёпоту в голове, который всё больше и больше походил на церковное пение. — В смысле, прямо здесь? — уточнила Ванда, и оно было объяснимо, ведь я была первой и последней, кто явился сюда. — Да, кто-то знакомый, но не могу расслышать, кто именно, — поморщилась от потока шелеста слов я. — Это маг. — Стрэндж? — вскинула брови девушка. — Наверняка, — согласилась я, взмахивая рукой. — Возвращай этот живописный занавес нормальности. Ванда вскочила на ноги, ворожа прелый воздух пальцами. Краснота вечного кровавого затмения сменилась летним солнцем, а иссохшие, скрипучие, скукоженные стволы и ветви дубов сменились садом цветущих яблонь. Подул освежающий вечер, унося нашу одежду прочь. Теперь Ванда была в простой садовой одежде и с волосами, заплетёнными в небрежный колосок, а я с высоким тёмно-синим хвостом и в чёрной кружевной блузке, заправленной в широкие брюки. Кивнув подруге и пожелав тем самым удачи, я, всё ещё мёртвая для общества, оттолкнулась от земли, взлетая и исчезая средь ветвей многочисленных яблонь: достаточно далеко, чтобы стать невидимкой, и достаточно близко, чтобы держать всё под контролем. Мутантка, с видом, будто бы занималась своим делом весь день, взялась за секатор, обрезая неугодные ей ветви. Лёгкий ветер колыхал её волосы. Я прищурила глаза, когда сзади неё стал вырисовываться высокий, стройный, но облачённый в мешковатые одежды известного нам не понаслышке мага. Это действительно был Стивен Стрэндж, медленной, расслабленной походкой приближающийся к Ванде со спины. Судить по одному лишь виду было чревато худшими последствиями, но мне показалось, будто он прибыл сюда с сугубо благими намерениями. Не двигаясь, я продолжила наблюдать. — Яблоки, да? — вопросил Стивен, и Ванда обернулась, награждая его слегка удивлённым взглядом. — Будут, — кивнула Ванда, а голос её слился с пением птиц, от которых на деле остались лишь рассыпающиеся кости. Максимофф вручила магу отрезанную ветвь яблони, а он с воодушевлённой улыбкой вдохнул аромат цветов. — Запах… — Сладкий? — перебила его девушка. — Я хотел сказать, как настоящий. Я замерла, с бесполезной внимательностью всматриваясь в отдалённый силуэт мага. Неужели он столь быстро разгадал эту загадку? Даже быстрее моего? — Абсолютно настоящий, спасибо, — всё также спокойно отвечала Ванда, улыбаясь ему в ответ. Я же словно почуяла, что улыбаться здесь нечему и некому. — Магия в прошлом. — Я вижу, — Стрэндж обвёл оценивающим взглядом сады. — Я знала, рано или поздно ты явишься и захочешь обсудить Вествью, — начала Максимофф, немного напрягаясь и отводя взгляд в сторону. — Я совершила ошибку. Пострадали люди. Мне резко захотелось похлопать собственной подруге за столь сладостные речи, вводящие хранителя спокойствия и светлой магии в заблуждение. Каждая клеточка моего тела, каждая извилина изощрённого разума была прекрасно осведомлена о том, что это ложь во благо. Ванда понесла большие потери, но не жалела в той мере, что имела в виду. Изо дня в день ей приходилось жалеть совершенно о других вещах: об изгнании, о потерянном муже и славных сыновьях. Мы обе знали, что дьявол жил внутри нас, заставляя душу гнить и искажая ценности. — Но в конце ты всё исправила, как и ожидалось, — парировал Стивен. — Я тут не из-за Вествью. — Тогда зачем? — сдвинула брови девушка. — Нам нужна твоя помощь. Помощь… Слово ударило, словно хлыстом по нежнейшим участкам кожи. Снова и снова люди просили от героев этого, не давая ничего взамен, кроме осуждения. Спасая мир, мы были прокляты за большие потери. Спасая людей — за разрушение городов, а то и стран, спасая друг друга и себя — за тщеславие, эгоизм и накипевшую злость. Каждый чёртов раз я старалась отгородить себя ото всех просто для того, чтобы не оказывать помощь, но нуждающиеся каждый раз находили. Они бы достали Ванду или же меня даже из пылающего ада, если бы им было это необходимо. Надежда в благие намерения начала постепенно угасать, словно её и не было. — С чем? — вопросила Ванда, не скрывая раздражённости в голосе и двигаясь в мою сторону. Если она делала это, намеренно ведя мага ко мне, значит, сидеть в укрытии и поддерживать легенду о смерти оставалось недолго. — Что тебе известно о мультивселенной? — ответил вопросом на вопрос Стивен. — Мультивселенная? У Вижена были теории. Он считал её настоящей и опасной. — И он был абсолютно прав. Мы нашли девочку, которая может по ней путешествовать, но её преследуют, — поведал Стрэндж, убирая руки в карманы. — Кто преследует? — с поддельными нотками беспокойства вопросила Ванда. — Какой-то демон. Жаждет отобрать её силу. Мы забрали её в Камар-Тадж и… там надёжно, но нам нужен Мститель. — Есть другие, — уклончиво ответила Ванда. — Да, но если выбирать между лучником с ирокезом, несколькими жучковидными героями и самой могущественной ведьмой на планете, тут нечего и думать, — объяснился Стивен, а Ванда усмехнулась, качая головой. — Давай в Камар-Тадж. Вернёшься — будешь на всех ланч-боксах. Улыбка девушки медленно угасла, преобразовываясь в выражение задумчивости. Она устремила взгляд на то дерево, в ветвях которых я скрывалась, будто бы о чём-то раздумывая. — А если ты приведёшь Америку сюда? — вопросила она. Дерьмо. Нет, двойное дерьмо. Америка… Я так и знала, что мутантка что-то задумала. Хватило одного её хитрого прищура в сочетании со спокойствием! Как только Стрэндж появился здесь, она уже всё поняла, считывая с его незащищённого мозга. Маг не называл имени, что произнесла Ванда, и это было очень-очень плохо. — Сюда? — невозмутимо переспросил Стивен, хотя я точно знала, что он уже всё понял. — Да, я знаю, каково это: в одиночку бороться за жизнь из-за способностей, которые ты не хотела, — пожала плечами Максимофф, рассуждая. Маг стал отставать, выдавая своё смятение. Я обхватила шершавые ветви яблони руками, готовая спрыгивать в любой момент. — Я смогу её защитить. Ванда заметила, как сильно отстал Стивен, оборачиваясь. Всмотревшись в её лицо, он огорчённо покачал головой. — Ты не сказал, как её зовут, да? — поморщилась Ванда, мысленно осуждая себя уже за второй промах за день. — Да. Не сказал, — честно ответил мужчина. — Знаешь, заговор дался мне легко, а враньё… не очень, — призналась Ванда, взмахивая рукой. Безвредное алое пламя вырвалось из её ладони, вновь превращая мир в такой, какой он есть на самом деле. Снова кости животных, мёртвые бугры, иссохшие, корчащиеся в агонии дубы. Магия Ванды распространялась, уничтожая всю живописность, приятную обычному людскому глазу, и сменяясь тем, что было привычно нам. Пусть я и не до конца понимала, о какой Америке речь и что за заговор, но пришла моя очередь явиться Стрэнджу. Я спрыгнула с дерева, проходя сквозь алое пламя и принимая привычное обличие. Приземлившись рукой на сухую землю, я выпрямилась, кидая взгляд на видоизменённую Ванду, а потом враждебный — на Стивена. Между мной и Максимофф возник пылающий раскрытый Даркхолд. Маг не дрогнул, но смерил меня таким взглядом, словно увидел призрака. Стивен Стрэндж тоже попал под влияние Ванды, когда ты внушила всем, что мертва. Теперь же, увидев совсем иное, мужчина не знал, что и думать. Моё существование затмевал лишь красный мир, ставший заложником книги, ведьмы и проводницы с того света. — Хорошо выглядишь для умершей, — подметил Стивен, с трудом подбирая слова. — Мы со смертью в близких отношениях. Пришли к компромиссу — и вот результат, — безучастно произнесла я, проводя руками по собственному силуэту. — Даркхолд, — констатировал факт маг, глядя на раскрытую книгу, целая глава которой была посвящена почти моей сестре. — Ты слышал о ней? — искренне заинтересовалась Ванда. — Я знаю, что это книга проклятых. И что она извращает всех и всё, с чем вступает в контакт, — сообщил Стивен, осматриваясь. — Поэтому она и у нас, — задрала подбородок я, скрещивая руки на груди и начиная обходить Стивена, рассматривая на предмет оружия или скрытых пальцев, сложенных в знаках. — Мне было интересно, что она с вами сделала, — признался доктор Стрэндж. — Даркхолд показал нам правду. Всё, что мы потеряли, сможет к нам вернуться, — объяснила Ванда. — Семьи, любимые, спокойствие, уважение. — Зачем тебе Америка, Ванда? Зачем тебе мультивселенная? Девушка посмотрела на меня, осознавая, что, как бы ни доверяла, не давала знать всего. Я не подала виду, что стала жертвой безведения, зная: что бы она ни задумала, у неё есть я — единственное перманентное в этой жизни, привязанное навеки сильнейшими узами. — Я покину эту вселенную и отправлюсь туда, где смогу быть со своими детьми, — признала Максимофф, давая мне своеобразную пощёчину. — Ванда, твои дети — не настоящие, — покачал головой Стивен. — Ты создала их с помощью магии. — Как и любая мать, — парировала мутантка, улыбаясь и пронзая пространство ноткой безумия. Такого, которым я была готова питаться и за счёт которого могла существовать. — Если бы ты знал, что существует вселенная, где ты счастлив, ты бы туда не отправился? — Я счастлив и здесь. — Уж я то знаю, как выглядит самообман, — наклонила голову вбок ведьма. — Вы обе нагло нарушаете все законы мироздания. Отберёте силы у этого ребёнка — и она не выживет. — А нам-то что с этого? — изогнула бровь я, заглядывая в встревоженные глаза мага. — Мы нарушаем законы изо дня в день, скрываемся от мира и от людей. Какова для нас ценность её жизни? — Ты до мерзкого беспощадная. Не героиня, а убийца. Детоубийца, — покачал головой мужчина, на что я пожала плечами, разглядывая алеющее небо. — Я не люблю делать кому-то больно, Стивен, но она не ребёнок, — поддержала моё настроение Ванда. — Она — сверхъестественное существо. Подобная бесконтрольная сила может разрушить этот мир и другие. Её жертва будет… во имя добра. — Ну, тогда никаких ланч-боксов, потому что такие оправдания — только у наших врагов, — заявил Стрэндж. — И твоё, — напомнила Ванда. — Когда ты отдал Таносу камень времени. — Была война, и я сделал то, что должен был. — Ты нарушаешь правила и становишься героем. Я нарушаю — и меня клеймят. Несправедливо, — безучастно произнесла девушка, качая головой. — И что теперь? — вопросил Стивен. — Возвращайся в Камар-Тадж и приведи мне Америку Чарвиз к заходу солнца, — приказала Ванда, уверенно глядя в глаза мага. — Мирно. А после ты меня больше не увидишь. — А если я откажусь? — рискнул спросить мужчина, на что я рассмеялась. — Тогда за ней придут не Ванда и Марлен, — отозвалась Максимофф. — За ней придут Алая Ведьма и Пожирательница Душ, — шепнула я на ухо магу, внезапно возникая за его спиной и заставляя резко обернуться. — До встречи, Стивен. Я кивнула Ванде, давая понять, что нам пора уходить, и мы двинулись прочь, оставляя Стрэнджа самого искать выход из этого места. Отойдя на пару шагов, я резко обернулась, произнося: — О, совсем забыла! Укрепляйте стены и готовьте людей. Нам известно, какой будет наша следующая встреча. Взмахнув рукой, я выпустила молочный, до ужаса плотный туман, скрывающий как нас, так и мага. Служители заполнили пространство, давая нам уйти без преследования. И, уходя прочь, с каждой минутой оказываясь всё дальше, исследуя ногами безграничные багровые поля, я всё сильнее горела изнутри, желая узнать всю правду. — И что это было? Что ты задумала, Ванда? — взорвалась я, когда мы были достаточно далеко от разговоров, и гневно пнула камень. — Ты делишь книгу и этот мир со мной. Знаешь, что это означает? Что мы обе должны всё знать! — Есть вещи, которые могут быть непонятны даже тебе, Марлен, — заумно произнесла подруга, заставляя меня издать усталый стон. — То, что я сказала — правда. Я покину эту вселенную, чтобы найти ту, где есть то, что я потеряла. А если не найду, то сама создам её. Отправиться со мной или вернуться в Прагу к Барнсу — твоё дело, но мой план состоит в этом. — Так, значит, да? Разбитая и одинокая, сломленная Ванда нуждается в плече и опоре, подушке для слезливых воспоминаний и всё такое, но как только Даркхолд открывается, а Америка оказывается на горизонте, Ванда снова сама за себя? — возмутилась я. — Это ты пришла ко мне израненной, а не я к тебе, — спокойно напомнила Ванда. Я покачала головой, осознавая, что её душа прогнила куда сильнее под влиянием этой треклятой книжонки. Пока мои устои держались за неё, она действовала сама по себе. — Твою горечь и отчаянье можно было учуять за тысячи миль и без собачьего нюха, — рыкнула я, хватая мутантку за плечо и останавливая, разворачивая к себе. — Каждый раз, когда я видела тебя, ты была разбита и с красными глазами. То вдова, то брошенка, то непонятая, то сирота, то изгнанная. Хочешь поспорить, кто в ком больше нуждался? Уж поверь, я выше этих выяснений. Девушка легко улыбнулась, выслушивая мои изречения. Она знала, что они частично правдивы. Знала, что я прибыла к ней не только из-за нужды в помощи, но и из-за осознания, что она осталась совсем одна в этом мире. Что несколько лет назад мы расстались, ничего не зная друг о друге. Мы нуждались друг в друге одинаково, но, видимо, это начинало стремительно меняться. — Ты всегда была сильнейшей и опытнейшей из нас, но эти времена остались в прошлом десятилетии. Теперь мы на равных, — заявила я, заглядывая в блестящие безумием глаза девушки. — Я буду сражаться на твоей стороне столько, сколько будет нужно, Ванда, ведь нас двоих не способен остановить никто в этой чёртовой вселенной. Но ты и глазом не успеешь моргнуть, как снова окажешься одна, если снова что-то утаишь, уж тут не сомневайся.