Выключай меня

—Милый, тебя обижают в классе? Боже, у тебя синяк и разбита губа! Я звоню директору… — от схватил её за руку чтобы она не успела взять телефон. Ещё одного звонка он точно не переживёт. —Нет, мам. Все нормально! Я играл в баскетбол и в меня врезались. Это случайность, Мам! — лишь бы не расплакаться при ней. —Милый, если это так, то я не буду звонить, но помни, что издевательства терпеть нельзя, не молчи если что-то не так! — её теплые губы коснулись щеки достаточно быстро чтобы не почувствовать на них соль. Соль всех обид и ран, что он вот уже который год терпит из-за того, что «не такой»… Не так одевается: парни же не носят короткое и приталенное! Не тем увлекается: нормальные парни не читают любовные романы! Не так себя ведёт, терпишь все это, ну точно чокнутый! А ещё не признаются в любви местному хулигану: нормальные парни так не делают! И конечно этот же хулиган и начал его травить, растрепав всем что он педик. Так, итог каждый день: —Эй, Питерс! Ты сегодня не в юбке? —Эй, Питерс! Не хочешь отсосать? —Эй Питерс! А синяки то уже зажили! —Эй, Питерс!.. Питерс!.. Нил уже дёргался от одного звучания своей фамилии, даже на уроках. Похудел, под глазами синяки, куча шрамов и синяков на теле. В один прекрасный день он не пришел в школу, остался дома, а потом пошел бродить по городу, останавливаясь у каждого моста и подолгу смотря вниз. И если бы он знал, что один человек заметил его отсутствие, то возможно передумал бы и вернулся домой. Но он гулял до вечера и в одной из подворотен встретил свой кошмар, в любви которому признавался когда-то. В компании друзей и главаря. Он сразу приметил Питерса и втянул в подворотню за ворот яркого свитера, которые Питерс не переставал носить, сколько бы его не били. А били его с завидным постоянством. —Эй, Питерс! Ты что соскучился и пошел искать нас сам? —Отвали Генри, – голос паренька чем-то отличался сегодня, словно и бесцветный, ко всему равнодушный, словно что-то для себя решивший. Но Генри не унимался, звонко припечатал его по щеке, чтобы не грубил. И в какой-то момент от очередного удара голова Нила повернулась так что глаза встретились с взглядом главаря. Эрик, так его звали. Огонек его сигареты на секунду стал ярче и погас, умирая в луже у его ног. —Сакс… Руки убрал. Короткий приказ, которого не ожидал никто, возможно, и сам Эрик. Генри с не верящей улыбкой отпустил порядком растянутый ворот и, отступив на шаг, обратился к главарю. —Он, Эрик, – местный педрила, ты забыл? Он же и живёт только для того, чтобы его чморили, иначе зачем он надевает эти ублюдские кофты? —Иди. Нил без уточнения понял, что говорили ему. Он шел вдоль улиц и домов, с одной лишь мыслью, что сегодня ему либо сказочно повезло, либо удача полностью отвернулась, раз его заметил сам Эрик, до этого не обращавшего внимания на его скромную персону. Ну колотят педика, ему то, что с этого? Ну макают башкой в унитаз вместо «здраааасьте!», что ему с этого? Но его не преследовали, а из подворотни уже слышались звуки ударов. Кто же перечит главарю?.. Дойдя до дома, Нил без сил упал на кровать, а вечером придумал ту отмазку про баскетбол. Чуть позже в дверь позвонили и мать впустила в дом Эрика Лаймхоффа, который мило улыбался хозяйке дома, представившись другом ее сына. И Нил слегла охуевая не стал выдавать подробностей «дружбы». Весь ужин сидел как на иголках, сверля взглядом необычайно приветливого парня. Он за все годы в школе не слышал от него столько слов, сколько сейчас он сказал его маме. Он смотрел на него нечитаемым взглядом, поверх стакана с соком, когда делал глоток, заставляя сглатывать ком и Нила. —Можешь меня тоже избить, но больше не приближайся, – сказал Питерс вместо прощания, закрывая за ним дверь. Сердце никогда так не колотилось, казалось, оно сейчас выпрыгнет и устроит олимпийский забег. И это была не эйфория, когда капитан футбольной команды обратил внимание на дурнушку, это был ужас от осознания, что в твоём доме только что был маньяк и узнал его только ты. Но на следующий день он пришел вновь, в магазин, где подрабатывал Нил. Не удостоился даже приветствия и просидел до вечера на улице, привалившись к перекладинам вело-парковки, покуривая изредка сигареты, и провожая до дома, идя чуть позади. И так день за днём, неделю, месяц… Пока Нил не сдался и не оставил входную дверь открытой. Они молча смотрели телик на разных концах дивана или читали книги, не рассказывая друг другу сюжет. По началу он шарахался от Эрика и не подпускал к себе близко, но привык, не замечая, насколько тот стал ближе к нему. А однажды Эрик поцеловал его на прощание без спроса и на следующий день Нил его не впустил. Нил плакал весь день дома в подушку и страдал от того, что ждал этих встреч, но боялся за не так давно растоптанное сердце. На следующий день Эрик не пришёл вечером на ужин, уже по привычке мать накрывала на троих, но место, где сидел Эрик пустовало. —Может у него дела сегодня? Он ведь и так каждый день у нас ужинает… Он тебе ничего вчера не говорил? Не говорил… Он вообще не говорит с ним… В этот раз Нил не плакал, он лежал в своей кровати и, завернувшись прямо в одежде в плед, вспоминал каждый раз, когда он приходил, каждый день, когда он сидел рядом с книгой, шёл следом, провожая с работы, едкий дым его сигарет и его молчание. И его поцелуй, со вкусом апельсинового сока, что тогда наливала мама, его руку на затылке и жёсткие пальцы на подбородке. Слёзы текли сами, Нил совсем не хотел их, но остановить не мог. В ту ночь Эрик зашёл через окно и лег на его кровать, притягивая к себе сопливое всклокоченное нечто, заключая в объятия и не переставая гладил по плечам и голове до самого утра. На утро Нил увидит синяки и разбитую бровь. Содранные костяшки и следы от верёвки на шее. И обработает каждую ссадину, дуя, когда как будто должно щипать. Спросит, что случилось, не надеясь на ответ… —Отвоевал право тебя целовать, — и посмотрел в упор, тем взглядом что так пронимал Нила до мурашек, хлеще любого поцелуя.