***
Леон Годар посмотрел на календарь и вздохнул. Потом набрал на комм своему брату Пьеру. Тот отозвался моментально, видимо, был не занят: — Леон? Полагаю, что-то произошло, раз ты решил мне позвонить, а то бы я от тебя вестей не дождался до самой встречи у тётушки Мони́к на её Дне рождения, — догадался младший Годар. — Ты удивительно проницателен, Молчун, — не стал отрицать Леон. — Интересы Святого Престола вынуждают меня… пропустить празднования Дня рождения. Надеюсь, тётушка Моник поймёт и не обидится. Прошу, извинись за меня перед ней! — То есть, ты ей даже не позвонишь? Уверяю тебя, раз в год тётушка найдёт возможность ответить по эфирной связи, не так-то это и сложно или накладно. Да, ты можешь напомнить мне, что мы были у родных на Рождество, но если хочешь знать моё мнение… Обычно Леон спокойно выслушивал многословного брата, в насмешку прозванного Молчуном, но тут перебил: — Я хочу знать твоё мнение, но… по профессиональному вопросу. — О… Спрашивай, — тут же переключился Пьер. Старший брат редко советовался с ним, тем более по вопросам медицины, и любопытство возобладало над желанием высказаться. — Тебе что-нибудь известно о ситуации на Пьетасе? Об эпидемии? — Пьетас? Я даже не знаю, где это, Леон. Слышал только про их кофе. Но эпидемия? Если сможешь конкретизировать свой вопрос — постараюсь помочь. Но пока, увы, я не в курсе. Полагаю, именно из-за Пьетаса ты не полетишь на тётушкин День рождения? — Да… Как только узнаю конкретику, я с тобой свяжусь. Если будет такая возможность. И ещё раз прошу извиниться перед Моник. Сбросив вызов, Леон устроился в кресле и развернул вирт-экран. Вещи он уже собрал и намеревался теперь изучить досье членов комиссии и данные об оперативной обстановке на Пьетасе. Наивно было полагать, что врач одной из лечебниц Нанта-Нуво знает нечто об отдалённой колонии, что не было бы известно Святому Престолу. Пусть даже речь идёт об эпидемии. Но на самом деле Леон звонил Пьеру, чтобы объяснить своё отсутствие на празднике. Вопрос про Пьетас просто пришёлся к слову, на ответ уполномоченный временный нунций не рассчитывал.***
Доктору Вернеру Коху тоже ничего не было известно об эпидемиологической обстановке на Пьетасе. А вот про систему Фидес он знал и активно мониторил новости по теме. На Пьетас ему лететь не хотелось. Если политические игры усугубились эпидемией и психозами у местного населения, любой здравомыслящий человек постарался бы держаться подальше от злополучной планеты. Однако в Священной Империи не принято перечить церкви. Особенно когда ты нетвёрд в вере, и это прекрасно известно духовникам. Клубок интриг, закрутившийся вокруг трёх планет системы Фидес, был для доктора любопытнейшей головоломкой, занимавшей ум в свободное от работы время. Пожалуй, это было его последнее оставшееся увлечение кроме работы. А когда-то у Вернера Коха было много интересов. Когда-то саркастичный, циничный, излишне прямолинейный и замкнутый доктор Кох был душой компании, неисправимым оптимистом и добрым прихожанином. У него была нежно любимая жена Мари́, доходная медицинская практика и уютный дом в городке Рокпорт на Нанте-Нуво. Но потом случился Рокпортский Проклятый Молебен. Пастор их прихода оказался еретиком, проповедь чуть было не превратилась в бесовскую оргию, в храме началась паника и давка. Мари погибла в толпе… Вернер в тот день был занят в больнице и жену на молебен не сопровождал. Смерть Мари всё изменила. От прошлого у Вернера Коха осталась только профессия — и ещё короткое воспоминание, запечатлённое в голограмме. Тогда в моду вошли интерьерные статуэтки с инфокрисом малой ёмкости внутри и встроенным голопроигрывателем. На них принято было записывать памятные моменты — милый обычай для счастливых семей. Молодую семью Кохов он не обошёл стороной, и статуэтка белоснежной голубки хранила голозапись Вернера и Мари одним воскресным утром, когда они стояли в объятиях друг друга и болтали о пустяках перед походом в церковь: «— Если бы я мог, я бы вернулся в прошлое, — счастливо улыбаясь, бормотал Вернер, целуя жену в макушку. — Зачем? — смеясь, спрашивала Мари. — Чтобы заново встретить тебя и влюбиться! — А если в этот раз я всё же не захочу поддерживать с тобой разговор? Ведь я тогда подумала: «Что за болван достался мне в партнёры по игре?». — О, у тебя ведь не было вариантов! Или начать разговор с болваном — или пойти в партнёрши к старику Майеру, — Вернер корчил мину, призванную изобразить древнего старика, которому перевалило за две сотни лет, ещё когда Мари и Вернер пешком под стол ходили. И добавлял: — Так что я бы рискнул и вернулся в прошлое…».***
Падре Даниэля Моретти терзали нешуточные сомнения, он всеми силами стремился вернуться назад во времени, в тот самый миг, когда получил сообщение от епископа Джианни с предписанием явиться пред светлы очи Его Превосходительства. И даже раньше, за неделю до этого, когда во время своих изысканий в Архиве наткнулся на трактат по геральдике. Падре Моретти казалось, что всю эту историю с моровым поветрием на Пьетасе можно было предотвратить, предвосхитить, заранее спрогнозировать. И именно он, каноник университета Св. Фомы Аквинского, падре Даниэль Моретти, единственный мог это сделать. Тогда бы не пришлось отказываться от лекций и отменять заявленный ещё полгода назад диспут на тему «О статусе универсалий». Об эту тему ломали копья уже добрых две тысячи лет, но лишь падре Даниэль Моретти нашёл новые доказательства, ускользавшие от его предшественников долгие века. Теперь же ему предстояло терпеть лишения под холодным солнцем Фидес, среди смерти и безумия на Пьетасе. Верный последователь святого Фомы Аквинского, падре Моретти любил вкусно поесть, хорошо выпить и сладко поспать. Вряд ли ему предоставят для этого условия на охваченной эпидемией и паникой планете. Он вновь вернулся мыслями к трактату по геральдике. И к тому, что случилось с ним среди бела дня, в просторной, пронизанной благодатным солнцем Нанта-Нуво библиотеке университетского Архива. Никогда до сего момента Даниэлю не доводилось лицезреть видения, он вообще не был склонен к истерии и экзальтации, не соблюдал аскезу и не практиковал молитвенных техник, подобно его нынешнему соратнику — брату-кармелиту Анри Перра. Но в какой-то момент ему стало дурно, в глазах помутилось, всё завертелось — и вдруг… Пять зверей явились падре Моретти, пять зверей на фоне пурпурного геральдического щита. Пурпурный цвет означал благочестие, но только узнав о беде на Пьетасе, Даниэль Моретти понял, что речь шла о планете с этим именем. Всё сходилось самым невероятным образом: ползущий змей, символ печали и раздора, попирал огненную ящерицу саламандру, разрушая тем самым стойкость и иммунитет к опасностям. Рядом распускал хвост тщеславный павлин, намекая на впавших во грех жителей Пьетаса, а волк, воплощающий злость и алчность, повергал голубя, каковой есть сам Дух Святой… Пришёл в себя падре Моретти на кушетке у стены, в окружении младшего архивариуса и пары студиозусов. Они ослабили воротничок тучному канонику, устроили его поудобнее и решительно не знали, чем ещё могут ему помочь. Даниэль сослался на общее недомогание в течение последних пары дней и поспешил покинуть библиотечный зал, избавившись заодно от навязчивой заботы и внимания невольных свидетелей произошедшего с ним казуса. И всё бы ничего, но угнетала падре Моретти мысль, что знамение сие было ему послано отнюдь не из горнего Эмпирея. Он умолчал о нём тогда, даже старался сам в мыслях не возвращаться к посетившему его видению, не пошёл на исповедь, выбросил из головы случившееся и более не приближался к злополучному трактату. Пока не получил приглашение Его Превосходительства епископа Нантского-Нуво. Ах, если бы он нашёл в себе смелость сказать о явлении своим коллегам или хотя бы епископу Джианни, пусть на тот момент предзнаменование уже утратило свою новизну и актуальность! Если бы он мог переиграть весь ход событий, повернуть время вспять! Но нет, смертные не были властны над временем. И всё, что уже случилось и что грядёт, было единственно в руках Божьих. На миг падре Моретти подумал, что ему стоит поделиться опытом с братом-кармелитом или сознаться возглавлявшему экспедицию доктору Годару, которого он, невзирая на собственный солидный статус, изрядно опасался. Но каноник тут же отринул эту мысль. Лучше он будет молчать и положится на волю Всевышнего. Приняв это решение и помолившись, падре Даниэль Моретти отправился в трапезную — было время обеда.***
— «Пора кушать? — нант-нувская пернатая «кошка» возбуждённо переплела замысловатым кренделем оба свои хвоста: — Пора кушать?». Брат Анри кивнул и протянул к ней руку, чтобы пригладить ярко-зелёный хохолок на голове питомицы. «Кошка» возмущённо застрекотала — она хотела есть, а не ластиться. Тогда монах смиренно вынул из-за пазухи небольшой контейнер с объедками и высыпал зверушке в миску. «Кошка» распушила перья и принялась за еду, довольно урча. Кармелит вот уже полгода присматривал за пернатой хищницей — нашёл её случайно в глухом тупике под стенами своего монастыря, израненную в какой-то уличной стычке. Выходил и выкормил, лишь через стандарт-месяц обнаружив, что его подопечная находится на последнем этапе выращивания потомства — двое малышей уже давно окуклились и со дня на день должны были перейти в стадию имаго, покинуть кокон и начать самостоятельную жизнь. У одного уже даже проклюнулись кончики хвостов. Матери приходилось непрестанно искать пищу и загружать её в пищевой карман кокона — на этом этапе развития малышня нант-нувских двухвостых «кошек» была крайне прожорлива, а тут их целых двое, редкий случай! Если бы не Анри, скорее всего от голода погибла бы и раненая мать, и её потомство. Но монаху удалось спасти всё семейство. Спустя время дети вылупились и разбежались кто куда, а подопечная осталась. Кармелит так и звал её — Кошкой. Естественно, не вслух. В их странном тандеме питомица «разговаривала» за двоих. Предстоящую миссию на Пьетасе брат Анри Перра принял с должным смирением. Но впервые за годы своего послушничества он тяготился данным обетом ограничения словесного общения — из-за Кошки. Прежде чем покинуть Нант-Нуво, ему предстояло возложить обязанности ухода за питомицей на кого-то другого. И по всему выходило, что без слов ему не обойтись. А Кошка, насытившись, привычно вскарабкалась на спину монаху, переливчато урчала, выказывая свою приязнь, щекотала перьями его затылок и знать не знала, что ей предстоит разлука с таким замечательным человеком.