История красных теней

1896 год. Румыния. Карпаты.

      Чёткий скок ретивого, чёрного коня отзвуками грома отражался по извилистой тропе, выходящей на небольшую деревушку. На Карпаты спустилась густая, по обыкновению ночь, и только белоснежная, блестящая луна освещала макушки деревьев и крыши домов. Вдали, по лесу на горе виднелся силуэт страшного, чёрного замка. Об этом замке ходили дурные слухи, и от одного взгляда на массивные стены и шпиль самой высокой башни, в которую не редко попадали молнии в былые времена. Об этом хорошо знал въезжавший в деревню.       Было пустынно, но почти во всех домах горел свет, и эта привычка была у местных жителей всегда. Могли до полуночи не зажигать свечей, но всю ночь они горели, в особенности освещая окна в спальни.       Наездник потянул скакуна под уздцы, сменяя быстрый бег на осторожный, размеренный шаг. Её интересовал дом, который находился на главной улице - выглядел он не богаче других, но принадлежал семьи мэра, о чём хорошо было гостю известно. По каменной мостовой в лужах проносился этот странный, чёрный силуэт, напоминающий какую-то огромную тень, пропадающую в ночи.       Силуэт соскочил с коня, и подошёл прямо к двери, ведя под уздцы умного своего проводника - до того красив он был, что глаза чёрные отливали какой-то краснотой, а лоснящаяся грива струилась по мускулистой шее.       Раз-два-три. Три одинаково долгих стука, и что-то зашевелилось за дверью. Отпёрли её сразу же, и на пороге стояла молоденькая, худая служанка в аккуратном уборе, но её глаза, широкие без того, от страха совсем округлились. Она была низенькой, куда ниже гостя, и оттого внушала только большее сожаление, которого в сердце не было от того, что занято было оно другим.       — Сандра, кто пришёл там? — Крик откуда-то из глубины тёплого, освещённого дома принадлежал женщине в возрасте, как чётко определил гость.       Зашевелились в доме, и в прихожую вышла встревоженная женщина с седыми, светлыми волосами, запахивающая шаль на тёмном, домашнем платье. Она подошла к двери, сужая глаза от темноты, и вглядываясь прямо в незнакомца - силуэт в высоком плаще. Она на мгновение замерла, дрогнула, и быстро скомандовала: — Впустите! — потом обернулась на коридор и крикнула, — Бориц! Возьми у госпожи лошадь, —мгновенно в коридоре появился массивный конюх со светлыми волосами, с поклоном вышедший из дома и взявший за уздцы коня, гроздно фыркнувшего, но хозяйка погладила рукой в чёрной, кожаной перчатке его по морде, успокаивая даже как-то гипнотически. Когда конюх ушёл, женщина вошла в дом, и только тогда сняла чёрный капюшон.       По плечам разметались иссиня-чёрные, вороньего крыла, цвета кудри широким каскадом, обрамляя прекрасное, с тонкими чертами фарфорово-белоснежное лицо. Женские глаза были остры и точны; под нежными веками с чётким разрезом и пышными, смоляными ресницами горели они нечеловеческим, фиолетовым цветом. Острый, прямой нос с симметричными очерченными глазами, точные чёрные брови по последней моде, пышные, алые губы. Рельеф её лица тоже был удивительным - и выразительные скулы, и тени под глазами лицу придавали какую-то аристократическую таинственность.       Она стянула перчатки одним изящным движением, потянув за безымянный палец, и убрала их в карман плаща, тонкими, белоснежными пальчиками расстёгивая серебряную застёжку плаща, отдавая его горничной. Она осталась в костюме на манер мужского, только старинного, почти полностью состоящего из кожи и белоснежной рубахи. На ногах так же были высокие сапоги, а пояс на бёдрах обладал небольшой сумкой и кинжалом в футляре.       Женщина, хозяйка дома, стоявшая перед ней, жестом пригласила гостью в дом, пряча глаза вниз, и быстро распорядилась у горничной для чая. Она казалась теперь всей нервной и испуганной, что потревожило горничную, но спрашивать она не решилась, но направилась следом за странницей в гостиную.       — Рада видеть, Мария. Где же твой супруг? — Вошедшая стояла перед камином и рассматривала дорогой портрет в золотой раме, оформленный на манер тридцатых годов их века.       Те, кто был изображён на нём, принадлежали к высокому роду. Две барышни в пышных платьях сидели в креслах на переднем плане, а за их спинами стоял молодой человек и старшие мужчина с женщиной. Все они, не смотря на живость портрета, были холодными и строгими, и даже яркое платье молодой блондинки из зелёного шёлка не разукрашивало общий вид картины в кроваво-красных и чёрных тонах.       — Я всегда считала, что этот портрет довольно дурён. Что ж, совершенно в этом уверена спустя такое время, — Женщина обернулась, пройдя по дорогому красному ковру и опускаясь в бархатное кресло, прошептав что-то очень тихо.       — Мой супруг отдыхает. Где вы были всё это время, Господарыня? — Хозяйка, съёживаясь от властного поведения этой женщина, опустилась рядом точно тогда, когда служанка внесла поднос с хрупкими чашками и сладостями на блюдце, поставила всё это на круглый, газетный столик из дерева, накрытого вязаной кружевной салфеткой, и поспешила удалиться.       — Путешествовала по миру. Объехала все страны и королевства в попытке найти то, за чем так отчаянно гналась, и, вот, путь вернул меня домой, — Женщина положила руку на подлокотник, и кончиками пальцев подпёрла свой подбородок, так же изучающе смотря на хозяйку, — Как я сразу не подумала. Сколько тебе? К восьмидесяти. Только выглядишь ты на сорок. Ах, что бы сказал Пауль, увидев тебя сейчас! Супруга мэра, Мари...Я удивлена, весьма удивлена. Ты меня даже порадовала. Коли мой сын был не способен вытащить тебя из той низости, в которой ты погрязла, вытащил кто-то другой.       Мария дёрнулась, подаваясь вперёд, и со свирепой ненавистью буравя спокойную, по-прежнему, женщину, почти зашипела.       — А вы сами, Господарыня? В какой низости и разврате жили вы столько времени! И вас супруг, издевавшийся над вами ежечасно, и сын, которому осточертела ваша опека и он прибежал ко мне в этот самый разврат, и столько крови и интриг на ваших руках! А вы не погрязли в том, в чём меня обвиняете? О, я знаю больше, чем вы могли бы подумать, и даже сверх больше того, что хотелось бы вам, чтобы было известно. Так теперь вы обвиняете меня в разврате? В таком случае, вы просто не помните своей жизни! — в ярости женщина откинулась на спинку кресла и закрыла лицо руками от того, что щёки горели почти дьявольским огнём.       Облик её гостьи не изменился, пускай её сердце, без этого умиравшее все годы, теперь чувствовало какую-то новую, невиданную, или старую и давно забытую, боль, но она не подала вида. Было сейчас это важно? В сущности, были ли вообще когда-то важны ей слова проститутки? Она могла только поднять её на смех или повелеть казнить, но придерживалась спокойной политики ведения дел.       — За мной струится шлейф из грехов. Длинный, кровавый, тёмный. Мои руки одеты в перчатки кроваво-красного цвета. Но, при всём при этом, я была верна только одному мужчине, который любил меня больше жизни. Верна ему и теперь. Как и моя семья любили меня всегда и будут любить, ибо слово моё есть слово царицы, но оно и слово любящей матери, оставшейся на войне совсем одной. Не тешь себя надеждами. Пауль тебя никогда не любил, иначе как объяснишь, что, как только появилась Дарья в нашем замке, он и дорогу позабыл к тебе, проводя дни и ночи в прогулках по парку, спорах о литературе, музицировании, разговорам на французском и изучении далёкой для него страны. Я ведь не слепа. — Каждое слово бархатного, благородного голоса как клинок резало душу Марии, потому что Господарыня была опытным воином, и каждое её слово обязательно достигало своей цели, даже если тонкому, серебряному кинжалу на пути приходилось обогнать тысячи препятствий, большинство из них он просто пробивал, какими бы твёрдыми они не были. Такими были намерения этой страшной женщины, от которой Мария задыхалась ещё больше, чем раньше, а сердце предательски бешено колотилось, напоминая ей самой табун диких лошадей, поочерёдно бегающий по её груди и оставляющий на ней следы, ломающий кости, которые, однако, восстанавливались слишком быстро. Это был вечный круговорот боли, и в это мгновение женщина снова ощутила его на себе. — У тебя есть то, что принадлежит мне. Только с помощью этой вещи я смогу разорвать петлю и вернуть всё так, как должно быть. Теперь ничто этому не помешает. Румыния вернётся в золотой для себя век. Остальной мир не будет для нас существовать.       Мария тяжело дышала, и всё её тело трясло мелкой дрожью, а полные пальцы сжимались на подлокотниках, ногти впивались в дерево, будто хотели оставить на лакированной поверхности свои следы.       — Вы - страшная женщина, Йеннифэр! И у меня нет ничего, что принадлежало бы вам!       Фиолетовые глаза расширились от удивления, брови элегантно приподнялись, а губы искривила сострадальчески-издевательская ухмылка. Ей не нужно было иметь в руке нож, занесённый над Марией, чтобы только от этого взгляда бывшая проститутка почувствовала холодную сталь, мешающую ей дышать.       — Ничего? Право так? — Она поднялась со своего места и вернулась к картине, сжимая за спиной руки в замок, потом обернулась и чётко посмотрела на собеседницу сквозь всю комнату, — Кольцо Павла. Оно ведь у вас? Умно было представить себя в виде скорбящей и отвергнутой мною дочери, чтобы увести след в Россию, но вы не учли, что кольцо Павла Дарья вернула ему лично в руки, и это было при мне. А потом, оно пропало. Теперь я знаю, что его взяли именно вы. И не от того, что вам, Мари, так хотелось богатой жизни. Мой сын содержал бы вас как королеву с превеликим удовольствием. Вам хотелось бессмертия, подольше не хотелось стареть. Это желание вполне обычное для вас, смертных. Многие поддавались этому соблазну, но никто не получил желаемого. Неужели вам было так трудно посмотреть на отца вашего пламенного воздыхателя? Влад мечтал о бессмертии и обрёл его, в надежде на то, что будет способен на великие дела, а сделал это своим проклятием. Вам коварства хватило на кражу, а на убийство нет. — Женщина сделала перерыв, спокойно прохаживаясь к столику, останавливаясь в полуметре от Марии, которая в кресле съёжилась до неузнаваемости, — Кольцо Павла, как и другие фамильные драгоценности Цепешей могли даровать бессмертие. Всё, что требовалось от их обладателей - всего лишь испытывать любовь к тому, с кем он собирался поделиться бессмертием. Но с вами это, как я вижу, не сработало. Истина была проста. Правды вы не знали, а мой сын не удосужился рассказать вам всего, когда решил поведать такую романтическую историю. Знайте. Любой, кто похитит фамильную драгоценность умрёт в течении года после совершения преступления. Почему тогда вы не умерли от этой кражи? Очень просто. Дело в том, что Павел, пусть и не любил вас, испытывал к вам жаркую страсть, и это можно считать сильным чувством. Кольцо не сделало вас бессмертной, ведь правда? Вы перестали стареть, но годы ваши идут, пускай внешность меняется весьма медленно. Несколько лет, и вы умрёте. Это я могу сказать точно. Благодаря огромному опыту моей жизни, я вижу и знаю, сколько осталось прожить тому или иному человеку. Вот такая вот шутка. — Йеннифэр усмехнулась, наблюдая за тем, с каким страхом с каждым мгновением реагирует женщина, — У вас нет выбора. Отдайте мне кольцо. Я смогу открыть петлю и вернуть всё на круги своя. Годы моего скитания будут кончены, Румынии будет возвращена царственная семья, а кольцо, как и предначертано, будет передано Графине Орловой Дарье Александровне, которую мой сын возьмёт в жены. Вы не повлияете на это, Мария. Всё уже решено на небе, и я только исполнитель этой воли.       Мария разрыдалась и упала на пол, срываясь на крик, и ударяла ладонями по ковру, почти что в конвульсиях.       — Не кричи. Ещё войдя я наложила на комнату заклятье тишины. Тебя не услышит ни милая Сандра, прямо сейчас отдающая себя объятиям конюха, ни супруг. Он беспробудно храпит в своей комнате.       — Умоляю, Госпожа! Я не хочу умирать! — Слух Йеннифэр, уже привыкший к подобным крикам и истерикам, которые доводилось слышать в молодые годы каждую ночь в подвалах замка будущего супруга.       Мария схватила руку Господарыни в свои и принялась осыпать её поцелуями, умоляя простить. Она не хотела умирать, и сейчас только от властной ладони женщины зависела её будущая судьба. Если она захочет - может прямо сейчас убить хрупкое тело, но отчего-то она не сделала раньше, а пришла говорить. Не смотря на то, что в её власти было почти всё мирское, но оставалась Княгиня человеком.       — Понимаете! Я полюбила наконец! Замуж вышла по любви. Мне ничего уже не нужно. И Павла я любила. Любила сильно! Но я знаю, знаю, что он Дарью Александровну любит. Ничего мне не нужно! Помогите только мне!       — Знаешь ведь, что сердце у меня живое, — Йеннифэр отдёрнула руку от неё и гневно посмотрела сверху вниз на заплаканное лицо женщины, — Всё таки...Ты была близка моему сыну, а для меня он не последний человек. Я помогу тебе, если сделаешь всё так, как скажу. И ты бессмертной будешь, и муж твой. Только верни мне кольцо. Дальше я сделаю всё сама, а если ты нужна будешь - позову. Поняла?       Мария закивала головой и упала в ноги женщины, принимаясь расцеловывать её сапоги, однако Йеннифэр постаралась поскорее поднять женщину.       — Полно! Полно! Распорядитесь, чтобы мою ридикюль забрали, и свободную комнату мне найдите. Всё равно, коли там пыль вековая. Хочу до завтра остаться здесь, а ночью поеду в замок. Надо ещё выяснить кое-что. Надеюсь, в этом вы мне услужите?       — Конечно, Господарыня, конечно! — Мария поспешила подойти к дверям, распахнула их и позвала служанку, которая явилась через несколько мгновений в ночной сорочке, с растрепанными волосами, и со свечой в руках, — Расположи Господарыню в гостевой. Ридикюль её вели Борицу принести, — Мария обернулась на Йеннифэр, — Будете ли вы ужинать?       — Я разделю с вами чай, Мария. Утром надеюсь познакомиться и с вашим мужем.       Дослушав распоряжения, Мария отправилась служанку и вернулась на своё место, утирая остатки слёз. Сейчас ей было стыдно за свою вспышку, но прекрасно приходило понимание, что, не будь этого, она могла бы уже давно быть мертва.       Рецепт, по которому заварили этот чай, гостье показался смутно знакомым. Каким-то чересчур родным, и вихрем пронеслись воспоминания. Её служанка Вадома готовила этот чай, а когда, ещё молодая, она поинтересовалась, что же туда добавляют, ответ был только один: Секрет это деревни нашей. Для каждого чай свой на вкус.       В своём чае Йеннифэр снова чувствовала терпкую сирень, кислый крыжовник, смесь пьяных трав, и какую-то горечь на кончике языка. Таким был каждый её поцелуй с супругом.       —Простите пожалуйста, Государыня...Могу вам вопрос задать? — Не смотря на возраст этой женщины, перед Госпожой она продолжала быть молодой и несмышлённой, которой всё было интересно и ничего не понятно.       Йеннифэр, всё таки решившаяся взять со стола зефир, который так любила в родном замке, отвлеклась от сладкого кушания и приятного ягодного вкуса на кончике языка, чтобы с обычной своей иронией приподнять бровь.       — Спрашивай.       — Скажите... — Мария опустила взгляд на свои колени, прямо как юная барышня, и немного дёрнула хрустальной чашкой в руке, от чего пара капель чая упали на блюдце с цветочным орнаментом, —Вы ведь Господаря любите очень. Как любите? Расскажите мне, потому что, сколько не видела сама и не говорил мне Пауль, но не могу до конца этого понять...       Лицо Цепеш раскрасила болезненная, сожалеющая улыбка, и воспоминания калейдоскопом побежали пеленой перед собственными глазами. Не смотря на то, что происходило между этими женщинами несколькими мгновениями ранее, теперь была и солидарность.       — Больше жизни люблю. Знаешь, ведь это самое лучшее, самое дорогое - любить и быть любимой. Я постигла эту тайну, которая, к сожалению, не всем в этом мире доступна. Я думаю, что ты поняла... Цепеши в любви хладнокровны. Влад был ко мне холоден всегда. В самом начале, только, когда любовь зарождалась...не любовь даже, а влюблённость. Я ведь тоже была не способна на любовь, таковым было проклятие. А он нашёл меня и снял это проклятье, а я заставила его сердце снова начать жить. Мёртвый с живым сердцем, вот как. Знаешь, Мари, я вот думаю сейчас, что наша история с Владом и началась с крови...Я убила бунтующих, проникших в замок, чтобы его защитить. Уже тогда понимать должна была, что хорошим такое знакомство не кончается. Что говорить, влюбилась как девчонка, с первого взгляда. Говорила себе "Ты не должна" очень много раз, только не услышала себя же. Так мы и влюбились. Я не думала, что он чувствовать способен что-то, и ни на что не надеялась. Вот, как оказалось. С каждым годом только сильнее его любила. Пашенька родился, а я...Детей иметь не могла, тем более от мёртвого. Разве может такое быть? Случилось. Потом война была, с турками. Они узнали секрет и убили его... Мне казалось, что я умерла тогда вместе с ним. Жить не хотелось, когда от тела уводили, кричать только и могла, что прокляну всех. Про мою силу тоже Султан знал, и браслетами меня наградил, которые не давали мне колдовать. Так мы с Пашенькой во дворец его попали. Сына моего учили военному делу, а я стала чуть ли не главной любовницей. Любовницей я стала, только не спала с ним никогда. В постели вместо меня другие были, потому что я отказалась предавать своего мужа. Не буду рассказывать тебе, как мы жили там. Мне кажется, что это вполне сравнимо с твоей жизнью в борделе. Как понимаешь, на этом история не окончилась, и совсем скоро мы снова встретились с Владиславом. Он спас нас...Он был жив, и этому был благодарен своему вечному спутнику Димитрусу. Тогда, воскреснув во второй раз, Ваш Господарь заручился поддержкой всевышнего. Если бы оттуда начиналось счастье, я была бы не такой жестокой, какой стала сейчас. У нас родилась Катерина, через несколько лет и Сабрина. Они уже были взрослыми, когда, кроме воин и мелких распрей, напасть была уже иного характера. Колдовского. Не хочу посвящать тебя в те страшные события. Скажу только, что снова судьба лишила меня возлюбленного, и так прошло почти два века. За то время всё в моих отношениях с Павлом и надломилось. Он стал другим совершенно, и мы совершенно перестали друг друга понимать. Тогда я стала жестокой и жёсткой. Это Павел испытал на себе лучше всех, и за то перед ним мне бесконечно стыдно. Я ему в век должна... Продолжение ты знаешь, ведь именно тогда познакомилась с Павлом. — Голос Йеннифэр оборвался, и она поспешила сделать глоток чая, чтобы не выдать своих слёз.       — Всё хорошо, Господарыня? — Она тревожно наклонилась к женщине, захотев взять её за руку, но княгиня мгновенно встала с кресла, выставляя в знак протеста руку.       — Я отправлюсь спать, с вашего позволения. Очень устала от дальней дороги. Из Франции к вам через пол мира на лошади ехала. Не близкий и не лёгкий путь.       — Само собой, Госпожа, — Мария поднялась и сделала умелый реверанс, как в молодости делала плохо, — Вам наверх и прямо по коридору. Уже готово быть должно всё.       — Спасибо тебе, Мария. До утра... — Женщина поспешила покинуть комнату так быстро, как это было возможно.       Она не взяла с собой свечи, подняла руку и щёлкнула пальцами. Мгновение, и на кончиках острых ноготков вспыхнул огонь, который отлично освещал коридор. Она в несколько шагов дошла до деревянной двери, осторожно открыла её, сделала шаг в комнату. Гостевая была небольшой, и не было в ней ничего не обычного. На столе у окна стоял собственный её ридикюль, и в комнате кровать обычная была, шкаф и камин. Взмахом руки огонёк с пальцев был отправлен в камин, который мгновенно разгорелся, чтобы осветить комнату. Йеннифэр подошла к столу, раскрывая сумку, и опустила руку в бездонную темноту. Через мгновение она нащупала приятную ткань и достала на лунный свет белоснежную сорочку. Здесь же женщина нашла ширму, за которой и переоделась. Она всегда умела обращаться без служанок, и ей не составило труда, не без помощи магии, расшнуровать корсет и осторожно сложить дорожную одежду на стул за ширмой.       Такая вещь, как бездонная сумка, помогали ей во всех её странствиях, пускай такой сильный магический артефакт мог казаться даже опасным, и был более опасным, чем можно было представить, ведь только ей было под силу достать из темноты что-то, что она сама же туда и положила. Другие люди попросту потеряли бы там часть своей руки, или же не сумели открыть лёгкую застёжку ридикюля.       Оставшись в сорочке, голыми ногами она ступила по коврам обратно, к окну, и посмотрела через стекло на луну. Такую...Родную. Сколько бы она не путешествовала по земле, только тут луна была какой-то особенной. За долгие годы чудесного брака именно луна была свидетелем самых важных историй, трепетно происходящих в жизни Княжеской семьи. Все они были жителями подлунного мира, и только ночью полностью обретали свою жизнь.       Йен расчесывала свои длинные волосы пятернёй и вспомнила, как много лет назад...В тот самый страшный век одним вечером супруги так же стояли у окна своей спальни. Уже тогда, постепенно, госпожа сходила с ума, отлично зная исход настолько тревожных своих мыслей.       В тот вечер её старшая дочь Катерина встречалась со своим женихом, которого любила больше жизни. Йеннифэр знала, что и он любил её столь же страстно, ведь моряки не умели любить иначе. Только, он исчез на следующий день, и княгиня была больше, чем уверена, что на это повлиял её супруг.       Женщина вздрогнула, когда перед окном махнула тень широких крыльев и со стороны улицы на подоконник опустился большой чёрный ворон, испугавший её таким неожиданным визитом.       — Бракиан! Ты меня напугал! — в ответ на резкий тон хозяйки ворон недовольно каркнул и постучал клювом по окну.       Она спохватилась и быстро, одним рывком, открыла, впуская тень в комнату. Облетев круг почёта, ворон сел на стол перед хозяйкой. Она поспешила упасть на колени и сложить руки на столе, чтобы быть на одном уровне с птицей.       — Рассказывай, — колдунья подняла руку над головой птицы и следующий птичий крик был уже понятен ей, как целое слово, — Узнал что-то?       — Есть новости для вас, госпожа моя. Обнаружен колдун ваш, далеко отсюда, на Скандинавском полуострове. Чёрную магию практикует. Волосы у него рыжие по плечи и борода имеется, только не европеец...Турок на половину.       — Стой. Замолчи. Имя его как? Как он связан с нами?       — Того не знаю. Знаю только, что знает он вас хорошо и причастен к дуэли...       Йеннифэр дёрнулась, а сердце её бешено заколотилось.       — Лети дальше и следи...Докладывать мне будешь каждый вечер. Как только я найду то, что должна в замке, прилетишь назад. Всё понял?       — Так точно! — И птица снова сорвалась на характерный крик.       Хозяйка отпустила его, ворон взметнулся к потолку, сделал круг над своей госпожой, и вылетел в окно к самой луне.       Она бы долго ещё следила за силуэтом ворона, стремящегося к луне, но усталость взяла своё. Её гонка почти была окончена, и теперь всё, что она брала взаймы у состояния, навалилось на неё головной болью и слабостью. Утром ей нужно было навестить ещё нескольких человек, чтобы вечером поехать в замок и остаться там. Или она или никто.       Засыпая, Йеннифэр слышала затуманено выстрел, который был частью её собственных воспоминаний.