***
— Алло? — Как поживает латышская интеллигенция? — Аллочка, здравствуй! — Привет-привет. Как дела твои? — Алла прикрыла глаза, уже чувствуя, как цунами из сплетен, рассказов и слухов накрывает её с головой. Но это была необходимая жертва. Лайма говорила и говорила. О концертах, о новой программе, об услышанном где-то анекдоте о том, какой ресторан открылся на малой Бронной и какого депутата убили в перестрелке, обо всем, но не о главном. Не о ней. — Что там в наших кругах? Кто что учудил? — стала медленно подводить она, стараясь сделать тон максимально будничным. Теперь Алла покупала газеты. Один выпуск каждый день вот уже неделю, но после того злосчастного снимка ничего не публиковалось. Соня снова исчезла с радаров, едва на них промелькнув. Лайма была последней надеждой. — У наших-то? Да тихо все… А! Недавно такой скандал был! Песню не смогли поделить… — и снова увлекательнейший монолог, подводящий Аллу к порогу отчаяния. Она уже хотела спросить на прямую, как вдруг: — А! Как же! Помнишь Шенченко? — прекрасно зная, что Алла не помнит, она сама ответила на свой вопрос, — Это меценат Москвский. Он сейчас в фонде для больных детей деньги отмывает, — пауза, — Помогает, то есть, — исправилась она, — Так вооот, — Алла собиралась сослаться на срочные дела и свернуть рассказ, — Я его встретила на корпорате. Он подходит важный такой: «Лайма Станиславовна, — говорит, — какая встреча, — говорит». Он мне по секрету шепнул, что Ротару в его центр крупную сумму пожертвовала, — Лайма понизила тон. — Точно болеет чем-то! Перед богом откупается. Рука сама положила трубку. Она звонила, чтобы услышать не это. Не было вины Лаймы в том, что она не смогла предоставить информацию, которая пришлась бы Алле по вкусу, но она все равно пострадает, как, видимо, все, кто оказывается втянутым в их с Соней отношения. Она даже порывалась телеграмму. Но этого её гордость бы не снесла. Эта женщина дала понять, что не желает общаться. Алла не будет унижаться, как бы иногда не хотелось. А если ей плохо? Если что-то с ребенком? Если она лежит сейчас одна? Если страдает? «То у нее есть достаточно людей, которые могут помочь, — прерывала она себя же, — это не твоя проблема. Больше не твоя»***
— Алла, — промурчал Филипп, утыкаясь в шею и приобнимая за талию. — Мммм? — намерения его стали еще яснее, когда он коснулся шеи легким поцелуем. Руки спустились на бедра. Сейчас она повернется и даст себя поцеловать. Он положит руки на поясницу, с потом ниже. Потом стянет с нее домашнее платье, приведет в спальню. Там кинет на кровать. Снова поцелует — то здесь, то там, и все по накатанной.***
Надо. Она перевела дыхание, занесла руку для стука, но остановилась в паре сантиметров от металлической поверхности двери. Сердце билось слишком быстро, будто стремясь вырваться из нужной клетки. Руки дрожали. Потряхивало. Не нужно так нервничать. Стук. Шаги за дверью. Она резко выдохнула, не зная, куда себя деть. Громыхание ключей, звук открывающегося замка. Когда перед ней, сверкая обнаженным торсом, появился Филипп, она в смятении уставилась на него. Его не должно было здесь быть. Муж. Муж в её планы не входил. Она окинула его взглядом: взъерошенные длинные волосы, красное пятно на шее и следы от ногтей на плече. Муж. У нее молодой муж, с которым она прекрасно проводит время, развлекаясь и поедая клубнику со сливками, пока ты бичуешь себя. — София Михайловна? — он уже не выглядел особо удивленным, — Позвать Аллу? — почти буднично. — Нет, — она чувствовала себя полной дурой, — Алла забыла у м… в Маршинцах, — София протянула ему пакет, — Передай, — Филипп недоверчиво посмотрел на нее, — конечно, переться сюда, чтобы передать эту чертову майку и увидеть Киркорова в одних штанах. Какое унижение, — Доброго вам вечера, — процедила она, — Супруге привет, — развернувшись, фурией метнулась к неуспевшему уехать лифту. Она бы сейчас отдала все за то, чтобы Алла никогда не узнала о её позднем визите. Но Филипп все равно расскажет. Какой жалкой она будет в её глазах: неслась среди ночи, чтобы увидеть. Нашла глупый предлог. Думала, вспоминала. Никому не нужная и неинтересная. Именно так Алла опишет её кругу своих заклятых друзей. Ком подступил к горлу, стоило выйти из подъезда. Замерла на крыльце, стирая обжигающую лицо слезу. Она стала слишком сентиментальной. Шел сырой, больше напоминавший дождь, снег. Перед подъездом разлилось водно-снежное месиво. Наступить значило промочить все ноги, но выбора не было. Дверь пиликнула, и что-то холодное обхватило её запястье, когда она уже сделала шаг вперед. Она инстинктивно взвизгнула и обернулась. — Алла? Та стояла в одном халате, тяжело дыша и прожигая Софию ледяным огнем глаз. От её серьезного взгляда мурашки пробежали по спине. — Пусти, — София дернула руку, но движение получилось слабым, сделаным будто для виду. — Ты со мной поговоришь. — Мне холодно, — артачилась она. Алла одарила её выразительным «да что ты говоришь» взглядом. Ну, никто не заставлял её стоять здесь. — Пусти, — почти прошипела она. Алла знала, что лучше отпустить, София видела это по изменившемуся взгляду. — Обещай, что мы поговорим, — тон её смягчился. — Нет. — Зачем тогда ты пришла? — запястье больше ничего не сжимало. Алла дрожала. — Майку занести. Мне твое не нужно, — звучало бы убедительно, если бы не было откровенной глупостью. — Я зарабатываю пневмонию не для того, чтобы ты прикрывалась нелепыми оправданиями. — Я не хочу с тобой разговаривать. — Но ты пришла! — крикнула она, София опасливо оглянулась по сторонам. «Никаких сцен там, где могут быть лишние уши. У тебя имидж» — правило, опытом выжженное на подкорке, вылетело из головы. Она раздраженно вздохнула и, хватая руку Аллы затащила её в подъезд, минула любопытную консьержку и протащила их к лифту, кнопка вызова жалобно скрипела под пальцами. Нажав на последний этаж, она с вызовом уставилась на Аллу. — Ну? Что тебе нужно? По лицу Пугачевой было видно, как трудно ей сохранять даже видимость спокойствия. — Мне ничего не было нужно, пока ты не пришла. Сама. — И зря, — почти шепнула она, чувствуя как силы к сопротивлению резко её покидают, уступая место душевной усталости, ставшей уже привычной. — Не зря. Ты здесь, значит, это… — лифт открылся, теперь уже Алла ткнула в первую попавшуюся кнопку, — это что-то для тебя значит, — София передернула плечами, скрещивая руки на груди, — а если это имеет значение для нас обеих, то… — Значит? Что это может значить для тебя? — София говорила спокойно, печально смотря в голубые глаза, — Я сегодня поняла… тебе просто надоел семейный быт и ты решила удариться в очередное приключение. Вот и вся «значимость», — устало выдохнула она. — Чт… — Молчи. Я говорю. Но я — плохой выбор. Мне это не нужно. Я не мальчик-гитарист, готовый на любую твою авантюру, — металические двери закрылись, так же быстро, как открылись, — Я взрослая женщина, Алла. У меня куча проблем… — она прервалась, сглатывая сводивший горло ком, Алла терпеливо ждала — И я очень, очень устала. — А может, — Алла сделала паузу, собираясь с мыслями, София замерла, видя глаза, отражающие и её усталость, и печаль, и даже слезы, — Может, я наигралась? Тоже устала. От от авантюр, от мальчиков, устала бежать от себя. — Ой, ладно прибедняться. Я видела Филиппа, — София беззлобно усмехнулась, резко меняя тон разговора. Продолжать о серьезном было слишком тяжело и страшно. — Ревнуешь? — подыграла Алла. — Я не лесбиянка, — она сверкнула глазами. Двери лифта снова открылись. — Так и я тоже! Пошли в дом, — Алла подавила порыв взять её за руку. София пошла. — Я все еще не хочу с тобой разговаривать, — бросила она, проскальзывая в открытую дверь.***
Беседа как-то не ладилась. Они зашли в дальнюю спальню — подальше от ушей Филиппа. София сидела на краю софы, сложив руки на колени, и барабанила по ним пальцами, словно не зная, куда себя деть. Алла уже выяснила, что она не голодна, не желает ни чая, ни воды, а кофе нынче совсем не пьет и теперь сидела, все еще подрагивать от холода. Дальше не клеилось. Алла явно ждала шага от нее, но мысли, носящиеся в голове, как детские коллективы за кулисами, так же, как и непоседливые дети отказывались строится в ряды предложений. Она вообще говорить не особо любила: не получалось у нее так хорошо, как хотелось бы, а делать нехорошо она не привыкла. Почему в жизни нельзя как на сцене: просто спеть? И песней все сказать. И все ведь понимают! Но нет, тут надо изощряться, выдумывать что-то. Чтобы это еще и истолковали неправильно или переиначили, или совсем не поняли. — Я была очень резка тогда… в машине, — наконец выдавила София, — Но и ты… кто так набрасывается? Умение признавать вину тоже было не самым выдающимся её талантом. Не давая Алле шанса парировать, она продолжила, — Я много думала потом и, — прервалась на полуслове, повела бровью, подумала немного и, поняв, что не знает, как продолжить, решила оставить мысль висеть недосказанной. — Ну что надумала? Ну почему она не может просто понять? Без слов? Толик понимал… Она подняла взгляд на Аллу, внимательно изучая её лицо, заодно набираясь смелости. Сидели они близко, так что она, видимо, и не поняла, когда София успела наклониться, чтобы чмокнуть её в губы. Она быстро отстранилась, видя перед собой широко открытые глаза Аллы, нахмурилась, поняла, что так ничего не понять и героически снова приблизилась к лицу, целуя уже намного серьезнее. Она не особо поняла, отвечала Алла или нет, концентрируясь на том, что чувствует. Каково это — целовать женщину? Ну, это не страшно, даже не противно, как-то по-особенному, совсем не как с мужчиной, но при этом ощущалось правильным, тем, что вполне себе могло быть. А еще это оказалось очень-очень заманчивым. Потому что даже мысль о Филиппе, сосланном на кухню, не заставила её остановиться. Да, аморально. Но ей как-то…все равно? Да, именно. На панели нравственность сохранить проще, чем в том, что сейчас именуют «шоу бизнес». Потом ей все же станет стыдно, но это потом. Сердце словно ожило и затрепетало, так, как в далекой юности. А рука сама оказалось где-то… где-то не на коленях. Ну, точно не на ее коленях. Понимая, что вот-вот зайдет слишком далеко, она все же оторвалась. — Значит, мне набрасываться нельзя, а тебе можно? — возмущено выдала Алла, поправляя сбившийся халат. Такой реакции София ожидала в последнюю очередь. — Мне нужно было понять, — сухо объяснила она. — Что? — Неважно, — Алле это знать не нужно. Точно не сейчас. — Поняла? — Ну, надо будет еще перепроверить, — игриво усмехнулась она. Огонек, плясавший в глазах Софии, тут же зажегся в голубых глазах. — Ну, раз надо, — Алла довольно придвинулась к ней. — Не сейчас, — голубые глаза распахнулись, и она разочарованно-смущенно, отвела взгляд. — Нет, ты… ты не понимаешь, — мысли опять отказывались связываться, — Я не хотела обидеть, но я, — она тяжело вздохнула, судорожно подбирая слова, — Я так не могу… я… мне… сложно. — Я понимаю, — Алла приняла прежний вид, — Я не заставляю. Но если тебе сново понадобиться что-то там «понять», я к твоим услугам, — она подмигнула. Улыбка облегчения сама растянулась на лице. Она понимает. Без слов.***
Никто не понял, как, но негласно было решено, что Соня ночует здесь. Это будто бы было само собой разумеющимся. Будто она пришла, чтобы остаться. Алла устроила ей в гостевой, выдала уже знакомую пижаму, но даже когда все было готово, уходить как-то не хотелось, оттого она очень медленно подошла к проему и остановилась, прислонившись к косяку. В спальне ждал Филипп. Она попросила не тушить свет, сказала, что скоро придет. Соня села на кровать и похлопала по месту рядом с собой, скромно улыбаясь. Она распустила волосы и они темными волнами падали на плечи. Как тут устоишь? Стоило ей приземлиться, София отодвинулась, уступая ей половину, и растянулась на кровати. Алла полу-легла, облокачиваясь на спинку кровати. — Как Москва? Я совсем одичала, — улыбнулась Соня. — Стоит. Все, как обычно: интриги, скандалы, — об этом говорить не хотелось. Аллу сейчас беспокоило другое, — Лучше скажи, ты как? — Да ничего… прилетела, вот. Володя песни слал, пара очень хороших. Решили писать. Нам нельзя из колеи выпадать. — Сонь, — она собиралась с силами, чтобы задать волнующий ее вопрос. Конечно, он стал беспокоить меньше, когда Соня повесила куртку, оставаясь в водолазке, обтягивающей все еще небольшой, но живот. И все же, ей нужно было знать точно, — Извини, если я лезу не в свое дело, просто… мне тут… в общем, — София хмурилась, — Тебя в больнице сфотографировали и я дум…боялась… — А, это, — она прервала Аллу, отмахиваясь, — Привозили папу на осмотр. Все как всегда. На следующий день все трубки оборвали: «Соня как ты? Что случилось». Эти напридумывали чего-то. — Значит, все хорошо? — Конечно! Ладно другие, ты-то что? Тебе ли не знать нашу прессу? — Алла облегченно выдохнула, как если бы отработала сольник на стадионе. — Пресса прессой. Наши тоже уже тоже поговаривают. Лицо Софии вмиг стало каменно-серьезным: — Что говорят? — Что рак у тебя, — Алла напряглась, не зная, какой реакции ждать от Сони. Та сначала нахмурилась, конечно, кому приятно будет такое услышать, но потом фыркнула, усмехаясь: — Что ж, — она перевела взгляд на живот и повела по нему рукой, — их ждет сюрприз. Алла улыбнулась в ответ на улыбку Сони. — Рак, — она закатила глаза и цокнула, — Идиотизм. Кто тебе доложил, конечно, не скажешь? — Нет. — Я бы тоже не сказала, — она ненадолго задумалась, — Ладно, пару лет назад писали, где прощание со мной проходит, — София перевернулась на бок, кладя руки под голову. Равнодушие, с которым она говорит такие вещи могло напугать несведущего, но Алла не удивилась. К этому быстро привыкаешь. Сначала злишься, конечно, расстраиваешься страшно, обижаешься, боишься, что накаркают. Потом просто негодуешь: зачем писать ну откровенный бред? А потом…потом привыкаешь. Пишут и пишут, от нее не убудет. Алла даже специально масло в огонь подливала. Пусть уж лучше говорят, чем забывают. С Соней не так, ей по имиджу не положено. Ее теперь ни на интервью, ни на передачу никакими коврижками не заманишь. Она бы все про творчество, про песню, зрителя, а народу сейчас другое нужно. Статей про то, как замечательно прошло выступление какого-нибудь артиста на заводе «Красный Октябрь» они на лет десять вперед начитались. — Может, покажешься? Чтобы сплетни не ходили. Прозвеневшее «нет» звучало более, чем категорично. — Только нашим, дальше не пойдет. — Ты сама в это веришь? В нашем террариуме знает один — знают все. Алла хотела возразить, но не могла, да и Соня очень уж резко реагировала, а злить беременную женщину — это Алла знала прекрасно — себе дороже. — Ты ведь никому не сказала? — встрепенулась она, напугано смотря на нее. — Нет, конечно. Соня тут же облегченно выдохнула, протягивая тихое: — Хорошо, — она задумчиво закусила губу, заглядывая в глаза Аллы, — Не знаю, как объяснить… — снова положила руку на живот, — Это только мое сейчас, пусть, сколько возможно, побудет таким. Алла понимающе кивнула. Скоро об этом ребенке узнает вся страна. И он навсегда окажется заложником вспышек фотокамер и страниц желтых журналов. Соня прижалась к ней, сворачиваясь клубком. Алла положила руку на спину, слегка поглаживая. Что такой финт со стороны Сони значил, оставалось только догадываться. Но Алла не хотела гадать, не сегодня. — Значит, — Соня хитро посмотрела на нее, — Я тебе нравлюсь? Услышав утвердительный ответ она победно улыбнулась, снова опуская голову на подушку. — И давно? — тон оставался таким же кокетливо-хитрым. — А черт его знает. София выпрямилась, поднимаясь выше, чтобы сравняться лицом с Аллиным. Она долго вглядывалась в него, затем протянула руку, очерчивая скулу пальцами. — Странная ты, — подитожила она, быстро убрала руку и перевернулась на другой бок, натягивая на себя одеяло. — Спокойной ночи. И это Алла странная? Когда казалось, что София уснула, Алла почти невесомо погладила черные, как смоль, волосы, заправляя почку за ухо. — Мне тебя не хватало, — шепотом прозвучало признание. Надо же, как быстро она привязалась к их разговорам и перепалкам, к её дурацкой привычке все время поправлять волосы, к её печальным глазам и острому языку — к ней. — Мне тоже, — неожиданно раздалось в ответ, — Мне тоже…