блуждающие огни

Риндо и Санзу репетировали сонату Грига каждый день, все ближе продвигаясь к качественному исполнению. Но что-то было не то. Не то чтобы они играли плохо, но они словно не слышали друг друга, каждый эгоистично говорил то, что хотел, не вслушиваясь в слова другого. Естественно это не могло не расстраивать, ведь основа любого ансамбля это синергия между его участниками. После очередной репетиции в доме Хайтани, Санзу сидел на кровати, наблюдая за тем, как Риндо учит свою выпускную программу уже четвертый час подряд. На лице пианиста отразилась вселенская усталость и желание закончить, но движимый гордыней, он не разрешал себе опускать рук, ни на минуту. Харучиё со спины подошел к нему и обнял, запуская руки под одежду, и прильнул губами к шее. Риндо шумно вдохнул, запрокидывая голову назад, открывая нежную шею поцелуям. — Не хочешь отдохнуть? — спросил скрипач, ласково укусив мочку уха и потянув ее, получил в ответ тихий стон. — Ты ж, засранец, не дашь мне потом позаниматься, — младший Хайтани повернулся, коротко поцеловав Санзу. Харучиё потянул его на себя, вынуждая встать из-за инструмента и переместиться в кровать. Приподнявшись на локтях, Риндо потянулся за поцелуем, жадно кусая губы скрипача. Санзу стянул с пианиста футболку, бесстыдно разглядывая тело юноши, и следом снял с себя толстовку, вновь прильнув к губам. Харучиё поцелуями спускался все ниже и ниже, с каждым разом целуя все медленнее и чувственнее. Ему хотелось хотя бы ненадолго доставить младшему Хайтани удовольствие, но тот одним движением руки остановил его. — Я очень устал, давай не сейчас, — Риндо притянул его к себе, нежно обнимая. — Ты постоянно меня останавливаешь, — немного обиженно пробормотал Санзу, как ребенок надув губы. — Знаешь, — пианист глубоко вздохнул, — я бы не хотел отключиться от усталости, пока ты будешь мне сосать. Тем более, мои мысли занимает только выпускная программа. Мне просто от себя противно будет, если я и тебе удовольствие не доставлю, и сам не получу. Риндо подумал о том, насколько же неубедительно он сейчас звучит и мысленно ударил себя по лбу за сказанную тупость. Не то чтобы он не хотел отдаться страсти с Санзу, но из-за своих собственных сомнений попросту боялся, отдавая предпочтение поцелуям. — Забавный ты, — хихикнул Харучиё, рукой проведя по паху младшего Хайтани. — Но мне нравится тебя дразнить. Такой покладистый сразу. Так что не обессудь, — скрипач сжал руку и лизнул шею Риндо, нежно прикусив ее. Получив в ответ тихий стон, Санзу самодовольно ухмыльнулся, довольный результатом. Столь яркое откровение, вырвавшееся из уст Риндо, было для него как сладкий мед, что расплывался теплом по всему телу. — Хороший мальчик, — прошептал Харучиё на ухо пианисту, опаляя его горячим дыханием. — Все, не буду больше дразнить, зайка. В коридоре послышались шаги, что направлялись прямиком в комнату Риндо. Дверь резко отворилась, и на пороге оказался Ран. — Ну, хотя бы не ебетесь, и на том спасибо, — сказал он, подходя ближе, и лег на кровать, подперев подбородок рукой. — Жду не дождусь дня, когда я вломлюсь в комнату и застану вас за непристойными делами. — Завидуешь что ли? — хихикнул Риндо, дернув старшего брата за косы. — Не переживай ты так, мы и тебя позовем. Ран закатил глаза и пихнул младшего в бок. Он чувствовал изменившуюся энергию, исходящую от Риндо. Она была такой же, как и в моменты, когда Риндо от него что-то скрывал, будь то чувства или случайно разбитая банка крема. Ран знал, что сейчас он от своего брата ничего не узнает, тот не признается даже под дулом пистолета. — А вы не хотите сыграть мне сонату? — спросил старший Хайтани, продумывая в голове план. Он был достаточно умен, чтобы понять всю подноготную лишь по их сыгранному дуэту. Есть ли синергия или нет – за них скажет та музыка, которую они играют. Юноши переглянулись, пожимая плечами, и поднялись, собравшись устроить домашний концерт. Казалось бы, начали они хорошо. Даже очень хорошо. Но вскоре Ран, услышав некоторые неточности, навострил уши, яростно вслушиваясь в каждую вертикаль. И тут пазл в его голове собрался воедино. Между ансамблистами не было никакой синергии, они совершенно друг друга не чувствовали. Санзу, поддавшись движению мелодии, убегал вперед, оставляя Риндо позади, вынуждая его бежать за ним. Сам же Риндо не чувствовал движения скрипача, играя совершенно эгоистично и в некоторых моментах даже с сомнениями, словно он не второй солист, а концертмейстер. И, казалось бы, оба играют хорошо, но вместе, по мнению Рана, их невозможно было слушать. Каждый говорил о своем, в своей манере, о своих чувствах, понимая эту музыку по-своему. С комичным видом серьезного музыкального критика, Ран оглядел юношей и покачал головой. — Ну, я думаю совсем очевидные вещи не стоит говорить? — произнес он, переводя взгляд с Риндо на Санзу. — В смысле? — на лице Харучиё возникло искреннее непонимание. Брови старшего Хайтани взметнулись вверх. Он явно не ожидал услышать подобного ответа от скрипача. — А, — Ран поджал губы, — то есть вы друг друга вообще не хотите ни слышать, ни слушать? Не знаю, запишите свою игру и со стороны послушайте. Может, хоть так до вас дойдет. —Ты, возможно, прав, — Риндо поправил очки, усталым взглядом смотря в ноты. — Разберемся как-нибудь, не ссы, — сказал Санзу, похлопав пианиста по спине. — То есть вы друг друга вообще не хотите ни слышать, ни слушать? — повторил свой вопрос Ран. Юноши переглянулись между собой, после чего обратили свои взоры на старшего Хайтани, что смотрел на них с приподнятой бровью. — Ты же только что это сказал? — тихо произнес Риндо, удивленными глазами смотря на брата. Не мог же тот вдруг резко забыть сказанное секундой ранее? — А? — Ран прикинулся недалеким, — я в другом смысле. Ну ладно, пойду я в кухню, ужин готовить, — он встал и потянулся, растягивая позвоночник, и ретировался из комнаты. Санзу перевел взгляд с уходящего Рана на Риндо. В глазах скрипача так и читался немой вопрос: «Что это сейчас было?», на что младший Хайтани лишь пожал плечами. Остановившись на том, что они сегодня больше не будут заниматься, пианист, с расслабленным выдохом, аккуратно сложил все свои ноты в папку. Харучиё сел на край кровати и принялся полировать скрипку до ослепляющего блеска. Каждый, занимаясь своими делами, задумался о совете Рана. — Ран так-то прав, — произнес скрипач, на секунду отвлекшись от своего занятия. — Надо бы реально записать и послушать. — Еще бы он был не прав, — устало сказал Риндо. — Я пойду, посмотрю, нужна ли ему помощь. Как только за младшим Хайтани закрылась дверь, Санзу тяжко вздохнул, смотря в стену. «То есть вы друг друга вообще не хотите ни слышать, ни слушать?» — пронеслись в голове скрипача слова Рана. Он задумался над их смыслом, рассуждая о том, на что намекал старший Хайтани. Уже сколько лет зная Рана Хайтани, Санзу понимал, что тот явно говорил без какого-либо подтекста. Не было у него привычки говорить завуалировано. Было ли это прямое послание притормозить и не пугать Риндо слишком быстрым развитием событий? Харучиё не знал наверняка, но чувствовал, что правильно трактует сказанное Раном. Будучи охваченным волной страстных чувств, скрипач мог в действительности быть слишком напористым, и в какой-то степени, даже эгоистичным. Он и сам это понимал. В его системе координат все абсолютно просто: он уверен в своих чувствах к Риндо, потому и действует. Если ему нравится человек, то почему он не должен действовать? Но за те два года, что они прошли врозь, многое изменилось и видимо он знает Риндо не так хорошо, как раньше. Ран стоял на кухне, нарезая дайкон, отсчитывая секунды до того, как младший брат явится на кухню. Послышались глухие шаги. Три... Два... Один... — Тебе не нужна помощь? — спросил он, заходя в кухню. Мысленно старший Хайтани ухмыльнулся. Он знал своего брата как свои пять пальцев, осталось лишь научиться читать мысли. Но кто знает, может иногда у него это получается. — С чего вдруг? — не отрываясь от своего занятия, спросил Ран. — Но раз так хочешь, достань с верхней полки кастрюлю. Риндо зашел за спину брата, вставая на носочки и гремя посудой в попытках найти нужную кастрюлю. Ран был прекрасным манипулятором и психологом, всегда зная, как ослабить бдительность человека, расположить его к себе и сделать все так, как ему надо. Даже сейчас, казалось бы, такой простой просьбой он сумел ослабить внимание младшего брата и в нужный момент задал вопрос, выбивая почву из-под ног Риндо: — Вы что вообще творите? Тот замер с раскрытыми от неожиданности глазами, боясь зашевелиться. — Ты о чем? — Риндо прикинулся, что абсолютно не понимает, о чем спрашивает Ран. — За придурка меня не держи, — старший Хайтани остановился, сжав нож чуть сильнее. — Я вижу, что с тобой происходит. Не смей врать мне. Риндо стушевался, бесшумно сделав пару глубоких вдохов, и прикрыл глаза, развернувшись вполоборота. Он не решился заговорить, в страхе бегая глазами по кухне и избегая прямого зрительного контакта с братом. — Он ведь тебе нравится? — нежно, по-матерински спросил Ран, оборачиваясь на юношу. Младшего Хайтани словно окатили холодной водой. Не только из-за такого прямого вопроса в лоб, но и потому, что сейчас Ран как никогда был похож на мать. Такой же взгляд полный любви, теплая интонация в голосе, вызывающая доверие. И эта мягкая улыбка... — Да, — тихо прошептал Риндо, опуская взгляд, — нравится. — И почему ты тогда терзаешься? — Ран продолжал смотреть на него, ища ответ в глазах брата, что накручивал себя как юла. — Не похоже на тебя. Не ты ли обычно трахаешь все, что движется? Риндо надулся, не зная, что на это отвечать. Да, в дни тяжелого отчаяния он с головой уходил в пучины разврата, отдаваясь мнимому удовольствию в надежде забыться. В этот период он, наверное, перепробовал все, что не каралось законом, обогащая свой сексуальный опыт. И, несмотря на довольно легкое отношение к сексу, по отношению к Харучиё стоял невидимый блок, что выстраивался долгими годами. Фантазировать столько лет, и вот наконец получив это, он чувствовал диссонанс. — Что если он просто хочет трахнуть меня? — впервые за этот разговор Риндо поднял взгляд на брата. — Тем более, я боюсь потерять его как друга. Ран хихикнул, прикрывая улыбку рукой. — Знаешь, если тебе хочется иметь что-то с этим человеком, — начал старший Хайтани, — или иметь этого человека, — добавил он очень тихо, — то дерзай, ты имеешь на это право. Не, я, конечно, не говорю сразу раздвигать ноги как последняя шлюха. Но, если ты видишь, что у вас взаимная симпатия, взаимная искра, то почему нет? Ну а если он тебя вдруг обидит, задницу ему надеру уже я. Вы друг друга вообще не слышите, ни в ансамбле, ни в жизни. Язык тебе на что? Не только же чтоб лизать. Разговаривать надо. Риндо призадумался, размышляя над словами брата. Действительно, разговор бы решил множество проблем и развеял бы все сомнения. Но на практике оказалось, что загнать себя в угол собственной, придуманной истиной в последней инстанции гораздо легче. Младший Хайтани сопоставил причинно-следственные связи, осознав, что все эти дни Харучиё старался больше времени проводить с ним. Всегда находил возможности прикоснуться к нему, наслаждался его реакцией и так просто и прямолинейно выражал свои чувства в пылающей страсти. В то время как сам Риндо находил любые причины, чтобы держать дистанцию с Санзу и держал свои эмоции под контролем, абсолютно их не показывая. — А теперь иди отсюда, — отрезал Ран, — не мешай. Младший Хайтани прильнул к брату, крепко обняв его, на что тот сначала удивившись, обнял в ответ, целуя в макушку. Риндо неспешным шагом вернулся в комнату, слегка замедлившись, услышав звучание скрипки. Санзу разучивал каприсы Паганини к предстоящим выпускным экзаменам. Младший Хайтани остановился неподалеку от комнаты, дабы послушать игру скрипача. Он подумал о том, насколько же ему повезло играть с таким великолепным музыкантом, и у него нет права на ошибку, придется соответствовать планке, заданной Харучиё. За дверью послышалась тихая ругань из-за пассажа, что никак не хотел получаться, и Риндо вошел в комнату. — Как от твоей игры скрипка еще не воспламенилась к чертям? — произнес пианист, облокотившись о дверной косяк. Харучиё прыснул в кулак, откладывая скрипку и смычок в футляр. — Скажешь тоже, — он потянулся, хрустя позвонками. — Научишь меня играть на скрипке? — выпалил Риндо. От такой неожиданной просьбы скрипач опешил, но тут же улыбнулся, доставая инструмент из футляра. Он потянул Риндо на себя и легким движением ноги прикрыл за ним дверь. — Если уронишь скрипку, я тебя убью, — произнес Харучиё, поправляя инструмент на плече пианиста. — Держи скрипку так, чтобы глаза видели гриф. — Риндо сделал именно так, как он сказал. — Вот так, молодец, — аккуратными движениями двигая его пальцы, он поставил их в верное положение на грифе. — Расслабься. Риндо как будто перестал дышать. Ему было непривычно держать руку в таком положении. Харучиё вручил ему в руки смычок и принялся орудовать его правой рукой, пытаясь правильно ее поставить. — Блять, эта ваша пианистическая постановка..., — Санзу отчаянно пытался опустить запястье пианиста. — Урони запястье. Риндо округлил глаза, в изумлении смотря на скрипача и скрипя зубами, опустил запястье. — Это больно, — скуля, произнес он, из раза в раз опуская поднимающееся запястье, что никак не хотело становиться в скрипичную постановку. Харучиё засмеялся, наблюдая за тем, как Риндо по-детски старательно и до невозможности правильно старался держать смычок, практически беззвучно ведя его по струнам. — Ну что, уже можно играть Паганини? — наивно спросил младший Хайтани, заливаясь звонким смехом. Скрипача пробрало на громкий смех. Он легким движением руки потрепал юношу по волосам, наблюдая за тем, как тот уже более уверенно вел смычок по струнам, извлекая фальшивые звуки. Не сказать, что это не резало ему слух, но видя довольное лицо Риндо, он не мог не улыбаться. Через какое-то время поиска красивого звука у младшего Хайтани удалось извлечь глубокий и чистый звук. Лицо обоих юношей вытянулось от удивления, после чего они как довольные коты расплылись в улыбке. Извлечь такой звук получилось лишь единожды, и у Риндо больше не получалось поймать то ощущение и прием, которым у него получилось это сделать. Сам он и не понял, как сделал это. Пытаясь подобрать ноты на слух, пианист начал наигрывать извращенную версию 24 каприса Паганини с грязной интонацией, перекошенным ритмом и скрипучим поверхностным звуком. — Прекрати, — завыл Санзу, — у меня сердце кровью обливается. Ты конечно молодец, но не издевайся над Паганини, пожалуйста. Риндо улыбнулся, довольный реакцией скрипача. Почувствовав напряжение в плече, он отдал скрипку ее владельцу и размял сустав. Все же это было сложно, хоть и очень интересно. — Может, фильм посмотрим? — младший Хайтани лег на бок на кровати, открывая ноутбук. — Предлагаю посмотреть что-то с Джонни Деппом, — Харучиё лег рядом, устремив взгляд в монитор. — Сонную лощину, там Джонни такой секси. Риндо даже не стал спорить, недолгими махинациями включая фильм. Санзу поднялся, чтобы выключить свет, и вернулся обратно на кровать, обняв руку пианиста как мягкую игрушку. Он нежно перебирал шелковистые волосы Риндо, на что тот более настырно прильнул к ладони и положил голову на плечо скрипача. Харучиё оставил легкий поцелуй на макушке, продолжая поглаживать его по голове. Периодически они отвлекались от просмотра на разговоры об их дуэте, выясняя свои косяки и ища пути их решения. На середине фильма скрипач услышал тихое размеренное сопение и, заглянув в лицо Риндо, обнаружил того мирно спящим. День в действительности был насыщенным и утомительным. Он не стал его никоим образом тревожить, зная, что в любом случае, скоро явится Ран и позовет их на ужин. Под конец фильма старший Хайтани вошел в комнату и, увидев миленько лежащих на кровати юношей, скрыл свою улыбку за рукой. Риндо покоился на плече скрипача, а тот ласково перебирал его волосы, упершись подбородком в макушку. Ран бесшумно подошел к младшему брату и с ухмылкой злого гения резко дунул ему в ухо. Риндо испуганно вскочил, не осознавая, что вообще происходит и увидел перед собой лишь до боли в животе смеющегося Рана. — Вот ты тварь, — младший Хайтани пихнул его ногой. Харучиё тихо посмеивался, наблюдая за столь забавными перепалками братьев Хайтани. — Иди ужинать, пиздюк, — Ран склонился к его лицу, непринужденно улыбаясь, а затем направился к выходу. — Слышь! — Риндо в два шага настиг брата и запрыгнул ему на спину, растрепав тому волосы. Юноши расположились за столом в кухне, что наполнилась запахом горячего рамена. После синхронно сказанного «Итадакимас» они приступили к трапезе. Риндо промычал от того, насколько вкусной была еда. На удивление, Ран довольно быстро научился готовить, с каждым разом улучшая свои навыки и расширяя круг возможных блюд. Такое хобби, помимо того, что позволяло им не сгинуть с голоду, помогало отвлечься от навязчивых мыслей. После смерти родителей Ран взвалил на себя все то, за что они были ответственны, не позволяя Риндо вмешиваться. Может, это и было несправедливо по отношению к младшему, ведь тот тянулся помочь ему, но Ран был непреклонен. Он стремился сделать все возможное, чтобы Риндо не сомневался в нем и всегда мог на него положиться. Буквально заменил ему всех, позабыв о себе. Явствовали они, как ни странно, в полной тишине и лишь закончив трапезу, Санзу прервал тишину: — Кажется, я уже у вас прописался, — скрипачу было немного неловко, что он уже какое-то время живет у братьев в доме. — Наш дом – твой дом, — сказал Ран, — ты можешь оставаться здесь, сколько хочешь и когда хочешь. Харучиё покраснел, растрогавшись от слов старшего Хайтани. Безусловно, он все еще помнил события двухлетней давности, что иногда неприятной болью отзывались в душе и вынуждали его следить за выражениями, не затрагивать тему родителей и в принципе всего того, что с ними связано. В какой-то степени, он даже их немного побаивался, несмотря на долгую дружбу, хоть они и прервали парад тишины в конце третьего курса. — Спасибо... — тихо поблагодарил Санзу. — А теперь купаться и спать, — Ран убрал всю посуду в посудомоечную машину и встал, — иначе по задницам отхлестаю. — Да, папочка, — Риндо встал за спиной брата и дернул его за косички, убегая из кухни, опасаясь получить подзатыльник. Ран лишь закатил глаза и неспешным шагом направился к себе. Когда Харучиё вошел в комнату Риндо, тот уже спал, поджав под себя ноги, уткнувшись лицом в колени. Скрипач лег рядом, поцеловав его в макушку, что еще не успела высохнуть после душа и едва ли успев закрыть глаза, уснул крепким сном. Утро наступило слишком быстро. Казалось, что вот только что юноши закрыли глаза и уснули, как уже прозвенел будильник, оповещающий о начале нового дня. Неспешно собравшись, они выдвинулись из дома вместе. Риндо вошел в кабинет Фудзико-сенсей, увидев там только какого-то студента, что даже не был из класса его преподавателя, да и среди пианистов Хайтани его не помнит. — Проваливай, у меня здесь спец будет, — рявкнул младший Хайтани, поставив свои ноты на рояль. Тот без лишних слов ретировался, явно не желая огрести по лицу от Риндо. Пианист сел на банкетку, принявшись разыгрываться в ожидании Фудзико-сенсей. Юноша ощущал себя отрешенным от музыки, чрезмерные занятия лишь вынуждали его чувствовать в какой-то степени даже омерзение к своему делу, несмотря на прогресс семимильными шагами. Стоит ли оно того? Он не знал ответа на этот вопрос, продолжая интенсивно упражняться. Что его больше всего забавляло, так это неоправданные замечания, высосанные из пальца. «Лишь бы обосрать». Риндо понимал, что дело уже явно не в его игре, сенсей просто не хочет принимать во внимание все то, чего он достигает. Такова уж специфика этой профессии, всегда можно завалить, сказать, что нет формы, интонация не та, музыку не понимаешь, в стиль не попал и множество других причин. Фудзико-сенсей вошла в кабинет и без лишних слов сказала играть сонату Рахманинова, что Риндо выпросил у нее перед выпускным курсом. С криками и воплями досталась ему эта соната, ибо сенсей в него не верила и всячески говорила о том, что тот с ней не справится. Но каждый раз, когда Фудзико-сенсей говорила, что младший Хайтани не справится с тем или иным произведением, он принимал это как вызов и на следующий урок принципиально приносил полностью разобранное произведение. Конечно же, Риндо просил произведения в пределах своих возможностей. Та же самая история случилась и с сонатой си-бемоль минор Рахманинова. Сенсей остановила юношу почти сразу: — Да сколько можно уже играть эту тему как бревно какое-то! — чуть ли не криком произнесла она. — Если ты продолжишь играть все так же бездарно – я сниму это произведение с твоей выпускной программы к чертовой матери и дам какую-нибудь миниатюру на две нотки, раз серьезные произведения мы играть не умеем. Риндо глубоко вдохнул и начал сначала, учитывая замечания Фудзико-сенсей. Она села за второй инструмент, играя вместе с ним и попутно делая указания, крича на весь кабинет. Такие занятия ему определенно нравились, если бы конечно не некоторые грубые слова, что иногда позволяла себе Фудзико-сенсей. Под конец занятия пианист чувствовал себя выдохшимся, словно после марафона. Тяжело дыша, он зачесал руками взмокшие волосы и посмотрел на недовольную Фудзико-сенсей, что прожигала его осуждающим взглядом. — Ты эту сонату в чьем исполнении слушал? — спросила она. — Горовица, — Риндо вытер лоб платочком. — Ха! — посмеялась она. — До Горовица еще дорасти надо конечно, но ничего, хотя бы хорошее исполнение слушаешь, уже похвально. Осталось сыграть так же, — она подмигнула ему, ухмыляясь. — Кстати, Абэ-сенсей просила тебя и Рана повторить что-то из вашего ансамблевого репертуара и сыграть на концерте факультета в филармонии. Я тебя записала с этой сонатой на концерт, так что готовься, каждый урок приносишь мне только Рахманинова. — Я понял, — устало сказал Риндо, впервые за все обучение ему очень не хотелось играть на концерте. В очередной раз братья Хайтани и Санзу остались в колледже до закрытия, еле избежав очередных воплей охранника, что устал напоминать им о том, во сколько нужно покидать здание. На разговоры не было никаких сил. Придя домой, они обессилено упали в гостиной на диваны. — Риндо, — позвал Санзу, — я тебя обрадую. Мой шеф хочет вынести на концерт вашего факультета Грига. Тот захныкал, уткнувшись в подушку: — Мне еще с Раном играть... — младший Хайтани выглянул из-за подушки, — и соло тоже... Харучиё и Ран присвистнули, удивленно смотря на Риндо, не веря своим ушам. Его катастрофически редко выставляли на концерты, тем более сольно. Видимо, чеховское ружье решило пострелять. — Три крупных произведения на один концерт? — брови старшего Хайтани поползли наверх. — Я не умоляю твоих возможностей, ты вполне с этим справишься. Но вопрос в другом. Они охуели? То есть, все время твоего обучения тебя на сцену пускать не хотели, а сейчас решили нагнать упущенное? — Ультанули, — выдохнул Риндо. — Когда я грезил о большом сольном концерте, я не это имел в виду... Я сдохну... — юноша перевел взгляд на Рана. — А с тобой что будем играть? — Я хотел предложить или русскую рапсодию или симфонические танцы Рахманинова, но раз ты играешь его сонату, то надо что-то другое вспоминать, — Ран призадумался, — да и этот романтизм уже в печенках сидит... Старинка вряд ли подойдет. Может, импрессионизм? — Испанскую рапсодию Равеля? — Риндо прикидывал шансы остаться в живых с таким объемом программы. — Она у нас вполне хорошо получалась. Да и мы не так давно эту рапсодию играли. Тем более мы можем вынести только две последние части, а не весь цикл. Решив обсудить все завтра утром, они разошлись спать. У младшего Хайтани сон никак не шел и он лишь смотрел в потолок, слушая тихое сопение Санзу, что лежал на его груди. Он получил то, что когда-то страстно желал, но сейчас, ему казалось, что это совсем не то, чего он хотел. Любимый человек под боком, возможность выступить на сцене и показать себя, когда-то это казалось абсолютно несбыточной мечтой. Риндо вбил себе в голову невозможность осуществления этих желаний, быть может, поэтому, сейчас все кажется ему чрезмерно странным, нереалистичным, словно сама судьба издевается над ним. Не может у него в жизни все стать хорошо. Не может же?