***
Этот мир холоден и жесток, в нем так мало времени и терпения. Время движется вперед с мрачной решимостью, всегда достигая конца, каким бы он ни был. Некоторые одарены пощадой, они кутаются в одеяла привилегий или довольствуются жизнью в объятиях госпожи Удачи. Она ангел, но столь переменчива; она не придет по зову, а, если же она положила на тебя глаз, изо всех усилий надо выжать все, ведь она рано или поздно бросит тебя. И окажется теперь все хуже, чем было изначально. Давным-давно огромная черная птица прилетела из звездных глубин и устроилась на самом высоком дереве в небесах, чтобы оставить после себя кошмары. Кошмаров стало так много, что они привлекли внимание ангелов и святых, те же, увлеченные великой битвой, упустили некоторых. Они сбежали на землю, чтобы спрятаться в тени и ждать. Они – создания тьмы; им холодно и голодно. Они порождены чем-то более древним, чем сам страх или сам этот мир. Они скорее оставят в живых, чтобы как можно дольше питаться чужой болью, чем потушат хрупкий огонек жизни. Они то, что взрослые не замечают в тумане собственной жизни под грузом прожитых лет. Но дети знают, они видят эти глаза в темноте и знают.***
«Чего я боюсь? ― маленькая девочка пожимает плечами, рисуя палочкой на тротуаре витиеватые узоры. Над ее левым глазом наливается фиолетовым синяк, а правая рука странно виснет. ― Я боюсь, что вырасту и забуду, и тогда они меня схватят…» Она держит свою палку, та длинная, на одном своем конце плавно загибается, почти как пастуший посох. «…но пока Братец Мороз меня любит, все будет хорошо».***
Со временем история развивается. Так всегда случается. Пока шла битва с черной птицей, нашлись те, кто обратил внимание на беду на земле. Они спустились, чтобы принести облегчение страдающим. Белая госпожа – сестра госпожи Удачи, мягче ее; она успокаивает боль и придает сил. Красный человек похож на демона, но он отпугивает их, чтобы пройти через мрак нетронутым. А Братец Мороз, поговаривают, пришел не с небес. Он был ребенком, чуть не погибшим от рук демона; он был ребенком, спасенным Белой госпожой и получившим от нее силу приносить облегчение тем, кто был младше. Звать его нужно у водоема, будь то озеро, река или океан, зайдя в воду лишь по щиколотки. Нужно позвать его, сказать о живущем во мраке и ждущем тебя, о том, что так пугает. Если признаться в своих страхах в воде, он придет. Сначала вода, потом зеркала – только надо убедиться, что свет включен, когда зовешь его – в зеркалах живет красноглазая женщина с окровавленным ртом, которая украдет твою душу, если не будешь осторожен. Потом приходит зима, которая так необходима. Братец сделан изо льда, но его холод не причиняет боль, он приносит благословение и утешение. Зимой, если выйти на снег босиком с непокрытой головой и позвать его, он придет. Если он раскроет свои объятия – шагай, ты в безопасности; он унесет туда, где нет опасности и ничто не причинит вреда. Если он поцелует – он заберет дыхание, заберет душу и подарит ей безопасность, отпустив с ветрами. Если он плачет – это его любовь, никто не одинок; придется потерпеть, и однажды он придет, чтобы забрать домой.***
― Я видел его, ― говорит мальчик, держа сестру за руку. Она кивает ему в подтверждение. ― Он пришел не за нами, а за нашим другом. Он сильно пострадал и больше не мог ходить, наш друг позвал его – и он пришел. Мальчик взглянул на сестру, и они оба кивнули. ― Он всегда так делает.***
История идет дальше. Правда всегда распространяется. Уже не только несчастливые знают его имя, оно распространяется с самых низких улочек, где тени очень густые, вплоть до теплых домов и крепких стен, где тени слабые и тонкие. За столько лет выводок чудовищной птицы поумнел, со временем приспособился к этому странному миру, который стал для него родным. Они становятся бледными сполохами, едва заметными на фоне резкого электрического света; из криков на ветру они превращаются в коварный шепот, полный ненависти и злобы, от которого даже сильного человека может бросить в дрожь. Иногда от них можно отбиться самому, если очень повезет: может быть, Белая госпожа осенит вас своим присутствием или Красный человек заглянет к вам, чтобы отпугнуть этих чудовищ. Люди, услышавшие их однажды, уже никогда не будут прежними, но в их жизни может наступить некий покой. Но для тех, кто не может больше ждать или слишком устал, существует Братец Мороз. Братец Мороз, Братец Мороз, помоги мне, пожалуйста.***
Это было раннее рождественское утро. Николас был у последнего дома, когда заметил мальчика. Он чуть было не окликнул его, ведь увидеть Джека Фроста, не сопровождавшего его путешествие, далеко не редкость. Джек любит делить свое время между полюбившимся Берджессом и мастерской, у Северянина никогда не было столь восторженного помощника. Он не окликает его, останавливается перед дымоходом и видит то, отчего дыхание прерывается на мгновение. Конечно, Джек всегда бледен: он ледяной дух, и его тезка-мороз расцветает под каждым его прикосновением. Он всегда бледен, но в нем была и та теплота – на кончиках ушей, на носу и на костяшках пальцев – словно легкий румянец. Этим утром в нем не было ничего обычного: теперь оттенок розового сменил голубой, и это непривычно настолько, что Северянин может только смотреть. Он ничего не говорит, да и не требовалось это: Джек сам идет в его сторону и быстро замечает, что не один. Он улыбается, и это не его обычная светлая широкая улыбка; улыбка была болезненная, и в ней не было, кроме того, ничего прочего. ― Джек, ― тон вышел серьезным, ― что ты тут делаешь? ― И тебе привет, ― говорит Джек и скользит взглядом по сумке на плече Николаса, по его саням позади. ― Я здесь по делу, так же как и ты. ― По делу? ― мужчина приподнимает бровь в удивлении. ― Я думал, ты занимаешься снежками и весельем, а не делами. ― Ну, так выходит время от времени, ― Джек ведет плечом резко, но с неприсущим ему изяществом. Он смотрит на дымоход, и почему-то его глаза кажутся бесцветными, как серое снежное небо. ― Я сомневаюсь, что ты здесь пригодишься, здоровяк. ― Что? ― брови Северянина сходятся вместе. ― Здесь ведь есть ребенок? ― Да… — Значит, я нужен. А я всегда иду туда, где нужен, и, веря моему списку, здесь живет очень хороший ребенок. ― Да, хороший, ― парень поджимает губы, и они складываются в неловкую улыбку. ― Просто поверь мне, Ник… ― Я всегда тебе верю, Джек. ― Это не имеет никакого значения, ― и Джек проносится мимо него к дымоходу. Северянин хмурится, но идет следом. Это был не вызов, какими любил разбрасываться Банни, и не небрежность – любимая выходка Джека. Это было весомое заявление, какого Ник никогда раньше не слышал, не от этого мальчика; от мальчика столь легкого, что ветер нес его, куда он пожелает. От мальчика, который стучит своим посохом по дымоходу и шагает в открытый лаз. ― Тебе это очень не понравится, ― говорит Джек, не глядя в его сторону, когда они оба подходят к спальне ребенка. ― Мне многое не нравится в этом мире, ― Северянин старается говорить шепотом, ведь было уже достаточно рано – люди могли проснуться. Джек снова пожимает плечами и без стука открывает дверь. Девочке на кровати около четырнадцати лет – она на пороге того, чтобы уже не верить, на пороге между детством и неизбежным взрослением. У нее длинные темные волосы, и она не спит, когда они входят. Николас останавливается в дверях, но Джек продолжает идти легко и непринужденно. В свете, проникающем через окно, вся его одежда кажется уныло-серой. Сначала девочка выглядела растерянной, но затем ее глаза будто бы загорелись. В них появилась такая свобода, какую Северянин видел только на лицах истинно верящих. Такой взгляд был у Джейми Беннета и его друзей. Они смотрели на Джека Фроста именно… Нет, совершенно не так. В этом взгляде было что-то такое жесткое, что-то с привкусом крови, разочарования и злости. В тишине, нарушаемой только дыханием девочки, Ник слышит отголоски ужасных вещей: обвинений, ожиданий, требований – всего того, что было слишком тяжело для взрослого, не говоря уже о ребенке. Внутри нарастало чувство тревоги, но он никак не мог заставить себя двигаться. ― Братец Мороз, ― девочка вздохнула, и ее глаза заблестели от слез. ― Ты пришел. ― Я пришел, ― ответил ей Джек, и его голос стал мягче, в нем было гораздо меньше от того, кем он был сейчас, и так много от того мальчика, которым, должно быть, он когда-то был. ― Я пришел за тобой. Он раскрывает объятия, и девочка срывается с кровати прямо ему в руки. Это не похоже на то, как маленький Джейми обнимал Джека; тогда тот выглядел потрясенным и растроганным, словно не мог себе и представить, что кто-то такой маленький и хрупкий может проявить к нему такую привязанность. Он отвечал на те объятия нерешительно, как будто думал, что все может исчезнуть, оказаться ненастоящим. В тот момент Северянин решил взять мальчика под свое крыло и позволить ему любую ласку, какую он захочет и когда захочет. Теперь же Джек обнимает плачущую девочку с той же нежностью, если не осторожнее, словно она – нечто выточенное из тонкого хрупкого льда, который может разбиться или растаять от одного неверного вздоха. ― Я держу тебя, ― шепчет он, и Николас видит, как его бледность будто бы растекается; видит, как тепло утекает с кожи девочки, как она становится такой же бледной, как и тот, кто бережно ее обнимает. ― Тш-ш-ш, принцесса, все хорошо. Мы сейчас отдохнем, а затем повеселимся, окей? Она медленно вяло кивает, словно это ничтожное движение стоит ей всех ее сил. Она поднимает свои руки на шею Джека и крепко, из последних сил обнимает его, и говорит: ― Я люблю тебя. А затем она уходит. Джек еще несколько долгих минут держит ее в руках, прижимаясь лицом к ее волосам, а потом сдвигается с места, просовывает руку под ее колени и несет ее к кровати. Николас видит на прикроватной тумбочке оранжевую банку из-под лекарств, в которой абсолютно пусто. Он ничего не говорит, пока Джек укладывает девочку, а затем несколько раз нежно проводит рукой по ее волосам. Когда Джек снова к нему повернулся, в его глазах развернулась зимняя буря, такая мрачная, что у Ника болели кости от одного только взгляда. Через несколько мгновений парень пытается изобразить улыбку, которая должна была быть чуть больше похожа на его обычную, но вместо этого она больше напоминает гримасу боли. ― Я же говорил, ― в его голосе звучит та же тяжесть, что и раньше; та же тяжесть, которая пригвоздила его к земле, которая сделала его опорой для испуганной девочки в ее последние минуты. ― Давай уйдем отсюда. Он опускает взгляд и не смотрит на Северянина, проходит мимо. Николас снова поднимается за ним на крышу. Вдалеке занимается рассвет, оранжево-красное солнце пятном всходит над горизонтом. Мужчина ожидает, что Джек просто улетит, сбежит с места происшествия. Но он остается на месте, смотрит на свои ноги, не двигается и не говорит, потому Ник подходит к нему и кладет руку на плечо. ― Пойдем домой, поговорим там. ― Поговорим? Поговорим? О чем тут говорить?! ― Джек с неожиданной яростью смахивает руку Николаса. Это было настолько неприкрыто откровенно, заметил бы любой, мужчина позволяет себе это, наблюдает, как парень начинает пятиться, нервно проводя рукой по волосам. ― Я просто… Ты же видел! Я убил маленькую девочку! На твоих глазах… На глазах Санты! О чем тут говорить, Ник? ― Как давно? ― тихо спросил он. ― Как… Я не знаю, ― Джек отворачивается в сторону, его плечи сгорблены. По мере того как поднимается солнце, к нему медленно возвращается живой цвет. Он снова выглядит теплым, как Джек Фрост, которого Николас знает. ― Долго, понимаешь? Дольше, чем у меня были настоящие верящие, такие как Джейми и его друзья. Я не знаю, когда это началось, но это не то, на что обращаешь внимание… ― Джек. ― Я не хочу этого делать! ― парень снова поворачивается к нему лицом, на котором появился сильный румянец, в ярко-голубых глазах – гнев и ужас. ― Я не хочу, но эти дети… Они не хотят, чтобы я говорил им, что все наладится! Они уже слышали это раньше, и лучше не стало! Или, может, я не знаю, они нетерпеливы, или им просто слишком плохо, и я, иногда я могу их спасти, но это не то, чего они хотят… Николас подходит к нему вновь. Он делает это медленно, осторожно, как походят к раненному дикому животному. Джек смотрит в ответ, слегка вздрагивает, но не убегает, когда мужчина опускает ему обе руки на плечи и крепко держит. Северянин с облегчением видит, что Джек Фрост, которого он держит, теперь выглядит таким, каким он всегда его знал: бледным, но теплым; с ярким, а не тусклым унылым взглядом. ― В обязанностях Хранителей присматривать за детьми, ― говорит он, и Джек резко отводит взгляд. ― Да-да, я знаю, просто иди и делай это, я не… ― Но, ― мужчина чуть повышает голос, чтобы прорваться сквозь чужие упреки, ― иногда присматривать за ними, означает делать то, что тебе не всегда нравится. Джек крепко сжимает челюсти и не отвечает. Николас вздыхает. ― Возможно, это слишком для старика, ― вышло немного грустно, ― но Джек, ты нечто большее. Ты Джек Фрост, Хранитель Веселья! Ты не убийца! Парень по-прежнему не отвечает, но он не протестует, когда оказывается притянут ближе, когда его лицо прижимается к бороде Николаса, когда тот кладет одну руку ему на спину, придерживая, и негромко говорит: ― Мир – очень древнее и странное место. Человек на Луне не всегда определяет наше существование, иногда достаточно просто верить. ― Я не хочу этого, ― голос Джека тонкий и приглушенный, он снова звучит как «Братец Мороз», как ребенок, столкнувшийся с чем-то более большим и страшным, чем он может понять. ― Я не хочу этого, я не хочу причинять им боль! Николас не пытается его успокоить или даже утешить, предлагая лишь свое присутствие рядом; он знает – всегда он знал детей – что его слова ничего не дадут Джеку. И в глубине души он знает, что парню не нужно утешение, ощущения, что он не один, пусть даже на секунду – достаточно. Вдали продолжает всходить солнце.***
Братец Мороз, Братец Мороз, прошу, помоги мне. Я сбился с пути, я хочу вернуться домой.