Give me shapes and letters (if it's not forever)

Чонину семь; он видит первую метку. Это классическое «привет?», написанное на английском. Мама переводит для него, и Чонин, улыбнувшись, пишет в ответ: «Привет, я Инни!» на английском, узнав у мамы как пишутся все буквы.        Соулмейт не отвечает.        Чонин решает выучить английский.        И спустя год обучения он получает ещё несколько приветов и два «кто-нибудь?». Ему восемь; мама решает отвести его к врачу, увидев, как сын плачет над фразой «Почему ты не отвечаешь?» на руке.               Чонину двенадцать; врачи наконец-то поставили окончательный диагноз. У Чонина заболевание, шифруемое в «ТОР». Его сообщения не появляются на теле соулмейта. Это одностороннее явление.        Как Чонин узнаёт позже, вероятность его заработать равна выигрышу в лотерею.        Вот только он не считает, что ему повезло.        Он целыми днями притворяется, что у него всё хорошо, и улыбается, хотя перед глазами то и дело стоит заплаканная мама. Оставаясь вечером в одиночестве, он садится на кровать и начинает плакать.        Ему жаль себя, жаль, что он не может связаться со своим соулмейтом.        Он плачет, потому что его соулмейт не из Кореи даже, и шанс их встречи бесконечно мал.        Ему очень неуютно в мире, где о соулмейтах говорят везде.               Чонину четырнадцать; сообщения больше не появляются.        Он переписывает их все в журнал, пытаясь имитировать непонятный быстрый почерк. Он до сих пор отвечает на каждое из них на своём теле и не забывает записать в журнал, пусть соулмейт ничего не увидит. Так ему легче не терять надежды о том, что диагноз неверный.        Чонину четырнадцать; последнее сообщение, которое он получает, звучит так: «пожалуйста, напиши мне, я сдаюсь».        И он пишет.        Пишет о своей собаке, о том, как мама улыбается, когда папа дарит ей цветы, и о красивых пусанских звёздах.        Он пишет о своей болезни и о том, как жалко выглядит, когда приходится говорить об этом людям.        Соулмейт не отвечает.               Чонину шестнадцать; его соулмейт набивает татуировку.        Он замечает её не сразу, потому что это небольшая надпись на груди, прямо под сердцем. Римские цифры — доходит до него потом. Дата какого-то важного события.        Он вбивает её в поисковую строку, но не находит подходящей информации. Вряд ли соулмейт решит набить тату в честь Международного дня пятюнь или затопления Титаника.        Вот бы узнать, где его соулмейт сейчас.        Чонин знает, что, скорее всего, в какой-то англоязычной стране. Может, в Америке? (Хочется надеяться, если честно. Ему нравится американский акцент.)        В журнале появляется набросок татуировки на всю страницу. Следующая оказывается исписана её возможными значениями.        Чонину семнадцать; на теле появляется вторая татуировка.        Она довольно простая и незаметная — точка с запятой на боковой стороне бедра. Полазав по сети в поисках её значения, Чонин записывает его в журнал, не в силах сдержать слёз.        «Точка с запятой ставится, когда автор мог бы закончить предложение, но решил этого не делать. Автор — это вы, а предложение — ваша жизнь».        Об этой татуировке узнаёт только первый бойфренд Чонина, приятный парень по имени Хёнджин.        Она портит настроение обоим подросткам, которые уже успели почти полностью раздеться. Хёнджин предлагает написать соулмейту, продолжив после точки с запятой, там, где Чонин уже не мог достать.        Тот напоминает ему, что сообщение не дойдёт. Но Хёнджин говорит, что оно и не нужно — это сообщение будет для Чонина.        Остаток вечера проходит у его журнала за выбором лучшей фразы. Чонин оглядывает парня, сосредоточенно выводящего что-то на его теле ручкой, и ему хочется верить.        Ему хочется верить, что соулмейтом окажется Хёнджин, пусть это и нереально, пусть это и несправедливо по отношению к его настоящему соулмейту, ведь сообщения идут только в одну сторону лишь из-за Чонина. Это всё из-за него.        Два месяца спустя Хёнджин приходит к нему с такой яркой улыбкой, которой Чонин никогда у него не видел; он тут же всё понимает.        Сынмин, соулмейт Хёнджина, оказывается довольно неплохим, поэтому Чонин даже не бесится из-за расставания.               Чонину восемнадцать; на его теле появляется третья татуировка — впрочем, он не уверен, когда именно она появилась, потому что он нечасто рассматривает свои стопы.        Это надпись «сделано в Австралии» маленькими квадратными буквами.        Чонин в бешенстве.        Он благодарен за эту татуировку, потому что она дала понять, где живёт его соулмейт (австралийский акцент, находящийся на двадцать седьмом месте по списку акцентов в его соулмейтском журнале, стоит ниже дублинского, нью-йоркского и даже бирмингемского, но выше шотландского, потому что Чонин понимает его с трудом).        Австралийский акцент противный и странный, и вообще — блин, серьёзно? Чонин ведь не из Австралии.        Хёнджин помогает зачеркнуть надпись и написать поверх изящное «в Корее». Через три дня чернила полностью пропадают.        И от соулмейта, конечно же, ни слова.               Чонину девятнадцать; он уезжает в колледж и берёт журнал с собой, чтобы увидеть вместе с ним огромный Сеул.        Целых два вечера он рисует в нём небесные пейзажи, надеясь когда-нибудь показать соулмейту красоту этого города.        Это уже четвёртый журнал — толстая книжка в кожаном переплёте, набитая бумажками и салфетками с набросками и короткими идеями, которыми можно было бы поделиться с соулмейтом.        Он так много хочет сказать.               Чонину двадцать; он встречает Ли Феликса, австралийца. Он надеется, что Феликс его соулмейт, потому что у него бархатный голос и ангельские черты лица.        Но у Феликса соулмейт уже есть — Чанбин, пишущий песни.        Из них выходит милая пара; они постоянно улыбаются друг другу и смеются над локальными шуточками. Чонину с ними комфортно.        Он вновь получает надписи от соулмейта — рифмованные обрывки на руке на английском и корейском вперемешку.        Ему теперь интересно, живёт ли соулмейт в Австралии до сих пор и может ли быть корейской национальности.        Он пробует положить строки на мелодию и напевает их, убираясь в крохотной общажной комнате.               Чонину всё ещё двадцать; его соулмейт делает четвёртое тату — слово «атараксия» вокруг запястья. Чонин черкает о ней в журнале и, найдя значение, не сдерживается от улыбки.        «Атараксия — душевное спокойствие, не затрагиваемое ментальными или эмоциональными тревогами».        Это теперь его любимое слово.        Оно начёркано на полях тетрадей, написано сотней разных шрифтов на ноутбуке и часто всплывает в голове.        Оно выглядит приятнее, чем точка с запятой.        После чьих-то неаккуратных слов о том, что соулмейт будет ненавидеть его за это тату, Чонин прикрывает его браслетом дружбы.        Он не знает, как объяснить людям, что это его соулмейт постоянно что-то набивает, а не он — а ему это нравится.               Чонину двадцать один; Чанбин слышит, как он поёт в общаге свои любимые строки и предлагает записать их на студии, чтобы показать его голос другим ребятам, с которыми он работает.        Через день Чанбин уже приглашает его на студию.        Когда они входят, внутри уже кто-то сидит за огромным монитором.        Этот человек поворачивается, одаривая обоих яркой улыбкой, и в глазах видна усталость.        Он представляется как Бан Чан.        Позднее к ним заваливается Феликс, и, объявив, что уходят за кофе для всех, они с Чанбином оставляют Чонина наедине с Чаном.        Он очень красивый; у него ласковый взгляд и мягкие волосы. А ещё — милые ямочки, появляющиеся каждый раз, когда он шутит.        Они начинают узнавать друг друга через базовые вопросы. Чонин узнаёт, что Чан из Австралии, как и Феликс (Отчего внутри начинает светиться надежда. Чонин заталкивает её поглубже), у него есть собака по имени Берри, и он ненавидит кофе, в то время как все его друзья любят.        Он рассказывает о себе, о своей основной работе, о мечте стать учителем начальных классов и о любви к цветам.        Беседа затихает, когда в комнату заходит третий человек, назвавший себя Хан Джисоном.        Он подходит к ним и, выплёвывая по тысяче слов в минуту, говорит Чонину о том, какой у него красивый голос. Чан признаётся, что пока не слушал запись и просит Чонина спеть.        Но когда тот открывает рот, в комнату входит четвёртый человек и тут же обвивает руками Джисона.        «Эти двое, должно быть, соулмейты», — думает Чонин. Он замечает, что Чан смотрит на них так же задумчиво, как и он сам.        Это побуждает задать вопрос.        — Кто твой соулмейт, хён?        Эта фраза странным образом уничтожает всю симпатию, которой Чан успел проникнуться к нему.        — У меня нет соулмейта, — говорит он, скрестив руки на груди и разминая плечи.        Чонин кивает, уводя взгляд.        — У меня тоже, похоже, нет, — признаётся он.        Чан чуть подаётся вперёд на своём кресле. С такими грустными глазами он выглядит старше своих двадцати четырёх.        — Почему? — спрашивает он.        Чонин сглатывает. Он не хочет видеть жалость, которой все одаривают его, когда узнают о причине.        С другой стороны, у Чана тоже нет соулмейта, поэтому, может, он поймёт.        — Знаешь о «ТОР»?        Чан качает головой, нахмурившись.        — Что бы я не написал… соулмейт этого не видит. Я могу видеть что мне пишут, а сам писать — нет.        Чан вздрагивает.        — Это даже хуже, чем совсем не иметь соулмейта, — он тут же поспешно добавляет, — но я не сравниваю.        Чонин улыбается, отводя глаза. Он уже смирился.        — Всё в порядке. Я всё равно уже давно ничего не получал. Соулмейт, наверное, думает, что я умер. Но эти татуировки меня достают.        — У твоего соулмейта татуировки?        Чан, похоже, заинтригован; Чонин замечает на его запястье чёрный кожаный браслет.        — Да, но мне в принципе они нравятся. Правда, одна раздражает. Она отвратительная, просто мерзкая — «сделано в»… и дальше страна, а я там никогда не был! — говорит Чонин, чуть надувшись.        Чан ухмыляется с какой-то задумчивостью в глазах.        — Да, понимаю. Неприятно, наверное. Но что если этот человек уехал из Родины и хотел чтобы что-нибудь напоминало о ней?        — Тогда стоило купить браслет или что-то на шею, как делают все нормальные люди.        Чан кивает, продолжая улыбаться.        — Я тебя понял.        Чонин тоже кивает.        — Ну, уже поздно, — вздыхает он.        Чан согласно мычит.        — Ты так и не спел, — говорит он, меняя тему.               Проснувшись через два дня, Чонин снова видит надпись на теле.        «Привет! Соулмейт, если ты существуешь, прости за тату!»        Чонин хмыкает и переписывает фразу, улыбаясь. После этого он пишет ответ — сначала в журнале, а потом на коже.        Позднее он встречается с Чаном, Чанбином и Феликсом. У Джисона непредвиденные обстоятельства.        Чанбин с Феликсом поглощены друг другом. Чан пишет что-то в блокноте.        Чонин мельком смотрит на страницы, пробегается взглядом по первым строчкам и замирает.        Этот почерк.        Он знает этот почерк.        Руки трясутся, норовя выронить стакан кофе. Чонин садится напротив Чана.        — Можно я напишу у тебя на руке? — спрашивает он, не поздоровавшись. Чан едва не подпрыгивает от неожиданности.        — Ээ… Наверное, — говорит он, оглядывая Чонина, и протягивает правую руку.        Или, правильнее сказать, руку, на которой он никогда не пишет.        Чонин некоторое время думает что написать, а потом наконец рисует цветок. Чан наблюдает за тем, как он быстро выводит закорючки, которые после складываются в картинку.        — Твоему соулмейту, — поясняет Чонин.        Чан медленно кивает.        — А вдруг у него тоже «ТОР»? — спрашивает он с какой-то надеждой. Его выражение лица практически разбивает Чонину сердце. Он бы хотел быть соулмейтом Чана. Он надеется, что это так.        — Вероятность есть. А рисунок понравится любому.        Чан молча кивает.        Чонин не смотрит на свою правую руку, боясь увидеть что бы то ни было.        В груди расцветает надежда — что если Чан его соулмейт? Чонин не знает что делать.        Возвращаясь в общежитие, он не может отделаться от мысли о своём рисунке и о том, что он влюбился. Потеряв терпение, он отворачивает рукав.        И вот оно.        На глаза наворачиваются слёзы; Чонин ведёт пальцем по собственным линиям, и прохожие с подозрением смотрят на него. Это он. Чонин нашёл его, нашёл своего соулмейта.        Он заходит домой только для того, чтобы взять журнал, а потом спрашивает у Чанбина, где живёт Чан.        Тот присылает ему адрес; последующие вопросы Чонин игнорирует. Они с Чаном вот-вот встретятся.        Огромный жилой комплекс не внушает довериям. Чонин жмёт и жмёт на дверной звонок, звонит снова и снова.        Услышав хриплый голос Чана, он на секунду ощущает себя виноватым. Чан наверняка спал.        И всё же Чонин заходит к нему с журналами в рюкзаке и достаёт самый первый из них.        Чан в футболке и спортивках. Без кожаного браслета. Чонин видит его «атараксию» на запястье.        Она напоминает о татуировке «сделано в Австралии», которая выводит Чонина из себя, и он чувствует прилив энергии. Нервы натянуты как струна; так страшно получить отказ!        Поэтому вместо того, чтобы всё объяснять или хотя бы дать Чану журнал, он тыкает ему пальцем прямо в живот.        Чан отшатывается назад, защищая живот и совершенно ничего не понимая.        — «Сделано в Австралии»? Серьёзно? — говорит Чонин, готовый скакать от избытка энергии и одновременно с этим помирать, потому что зачем он вообще это сделал? — Почему ты решил, что набить такое — хорошая идея?        Недоумение на лице Чана сменяется удивлением.        — Ты… ты… ты мой соулмейт.        Чонин кивает. Руки опускаются, и он разрывается между тем, чтобы спрятаться где-нибудь и убежать.        — Так вот почему… Прости меня, — начал Чан, выпрямившись. — Прости за эти татуировки, я не хотел доставить тебе неудобства, это просто…        — Ты тоже меня прости, — Чонин тут же прерывает его, потому что если кому и надо извиняться, то только ему. — Прости за то, что не мог ответить.        Они глядят друг на друга; Чан до сих пор пытается отойти от шока, но протягивает руку. Чонин вспоминает про журналы.        — Но… я писал всё здесь…        — Что писал? — спрашивает Чан, резко вздёрнув голову, и у него на голове подпрыгивают кудряшки. Он выглядит так по-домашнему, что Чонину хочется его защищать.        — Мои ответы. Все. Вот журналы, — он протягивает первый из них Чану.        Его взгляд тут же теплеет. В глазах плещутся чувства, готовые вот-вот вылиться слезами.        — Я думал… я думал, тебя на свете нет, — шепчет он.        Чонин оставляет его с журналом и достаёт остальные.        Чан завороженно смотрит на него. На запястье виднеется «атараксия».        Чонин достаёт ручку из заднего кармана и осторожно протягивает Чану. Тот берёт её дрожащей рукой.        Привет, я Инни! Я ненавижу «сделано в Австралии», но «атараксия» стала моим любимым словом. Мне нравится точка с запятой на твоём бедре, но я хотел бы коснуться её сам. А ещё — узнать, что значит дата у тебя на груди.        Чонину не нужно проверять руку, чтобы понять, что связь с соулмейтом наконец стала двусторонней.