Безбожники искупляют грехи

Он находится будто бы меж двух огней, которые являются полными противоположностями и постепенно сообща сжигают его, хотя должны бороться за собственное превосходство. Их руки везде, и он не поспевает понимать, где чьи. Холодные ладони быстро расправляются с его рубашкой в синюю полоску, сразу же начиная блуждать по тёплому торсу, дразня розовые ореолы сосков; одновременно с этим горячие руки оглаживают его стройные ноги, игнорируя выпирающий стояк через бежевую ткань брюк и не специально плавя кожу своими не самыми нежными касаниями. Фёдор ласкает медленно и тягуче, надавливая на все слабые и уязвимые на телесный контакт точки, пока Чуя ведёт себя грубо и несдержанно, пытаясь сломать стержень неподчинения и заявить права на тело под ним. В храме тихо, все посетители давно ушли, а священнослужители отправились по домам, закончив свою работу на сегодня. Многие даже оставили свою веру в высшие силы в этом храме, молясь за то, чтобы их несчастье ушло, а на деле просто сдавшись, найдя утешение только в надежде, которую постоянно отрицали, являясь атеистами. Забавно, что отчаяние делает с людьми. Фёдора подло подставили его же парни, что пришли всего лишь отмолить свои грехи, по их словам. По итогу, пройдя в пустую часовню, Осаму опрокинул Достоевского на скамью, а Чуя прижал к туловищу Фёдора Дазая к себе лицом, немедля предлагая правила своей безрассудной и без башенной игры. Достоевский ни слова против не сказал, выдвигая свои условия и приступая к искуплению грехов чёрной душонки Дазая. Накахара врезается грубым поцелуем в его губы, дёргает бляшкой дазаевского ремня и расстёгивает светлые брюки, приспуская их с бледных бедер. Фёдор расставляет чужие ноги пошире, чтобы Чуе было удобнее подступиться, на что Накахара благодарно мычит в поцелуе, потираясь своими бёдрами в грубой ткани джинс о бельё Осаму, заставляя того удивлённо простонать в страстном поцелуе от приятной вспышки удовольствия. Чуя сжимает изгибы талии Дазая до красных отпечатков своих пальцев, что уже завтра приобретут фиолетово-жёлтый оттенок. Чуть ли не трахает своим языком податливо открытый рот заведённого шатена, у которого потекла дорожка слюны по подбородку от её обилия. Осаму всхлипывает и притягивает к себе Чую ещё ближе, будто бы желая слиться с ним воедино, мёртвой хваткой цепляясь за его плечи. Достоевский привлекает к себе внимание, скручивая и оттягивая вставшие от возбуждения соски. Он напористо потирает их, затуманивая рассудок растаявшего от ласк Осаму всё сильнее, и припадает к жилке на освобождённой от бинтов шее, посасывая кожу и оставляя багреющий засос на бледной коже. Когда кислорода начинает катастрофически не хватать, Накахара разрывает поцелуй. Дазай прикрывает глаза, жадно глотая воздух и выдыхая прямо в чужие губы, разделяя вздохи на двоих. Чуя подцепляет чужой подбородок и ведёт шаловливым язычком по нему, слизывая стекающую слюну. Его ладони приступают дразнить Осаму через бельё, поглаживая уже вставшую от умелых ласк эрекцию, но не давая того самого освобождения порочных желаний, которые не перестают плясать свои искусные танцы в чужом сознании, что так умело присвоили себе. Дазай что-то несвязно бормочет, прикусывая нижнюю губу и сводя брови домиком. «Дайте мне ещё», — единственное, что удалось разобрать уплывшему в разврат уму Накахары. — Я надеюсь, вы позаботились о смазке, — не сводя свои аметисты с чужой подкаченной фигуры, соблазнительно шепчет Фёдор, хитро щуря глазки. Чуя в ответ лишь хмыкает и выуживает из кармана светло-зелёной джинсовки небольшой тюбик, показательно вертя им в руках. — Кто растянет Осаму? — задаёт вопрос Накахара. Он упирается коленом возле паха Дазая и тянется к тонкой полоске губ Достоевского, неторопливо сливаясь с тем в глубоком, доводящим до искр перед глазами, ненапористом поцелуе. Ему ли не знать, как тот ахуенно целуется. — Чуя, ты никогда не был черепахой, поэтому быстрее, прошу, — на выдохе произносит Дазай, на последнем слове скуля от вновь появившихся ласк Достоевского, чей твёрдый упирающийся член Осаму начал чувствовать своей задницей. Щёлкнув крышкой от лубриканта, Чуя, не жалея, облил свои пальцы прохладной вязкой жидкостью. Не теряющий и минуты Фёдор спустил чужие боксеры до колен, начиная отвлекать Дазая, пятная его шею ещё и ещё. Схватившись за его бёдра, Достоевский не позволял их сдвигать, а ещё доставлял удовольствие от приятного сжатия. Потерев пальцы друг о друга, чтобы согреть смазку, Накахара приставил сразу два пальца к сфинктеру. Они играли с Дазаем ещё утром, поэтому чужое тело должно помнить растяжение от длинных пальцев. Когда Фёдор, отвлекая, неожиданно укусил Осаму за плечо, вырывая из него тихий всхлип, по которому можно было понять, что его застали врасплох, Чуя неожиданно вставил в него сразу два пальца до костяшек. Осаму выгнулся в спине от резкой боли, граничащей с дурным удовольствием, и громко протяжно взвыл, моментально закусывая губу от стыда. Хотя чего уже стыдиться? Он распластался между двух горячих парней в ебучей церкви. И грех и удовольствие, а ещё адреналин, ведь никто не отменяет того, что какой-то заблудший посетитель решит зайти именно в часовню и застанет там такого Осаму — стонущего и тающего под грубыми и одновременно томительными ласками, которые взбудораживают неприкрытое желание всё сильнее, заставляя становиться безнравственно жаждущим. Накахара торопливо растягивает легко поддающиеся стеночки прямой кишки, наблюдая за красным от духоты вокруг них лицом Дазая. Тот жмурится от получаемого наслаждения и прикусывает нижнюю губу, чтобы удержать постыдные звуки, вырывающиеся из его горла, которые так любили его партнёры. Чуя вводит третий палец неторопливо, под тихий скулёж Осаму. Дав пару секунд на привыкание, Накахара с точностью согнул пальцы, надавливая на простату и вырывая из чужого рта стон неописуемого блаженства. Массирует и сжимает кончиками пальцев заветное местечко, тем самым вызывая дрожь по всему телу под ним и непрекращающийся поток милых звуков. Чуя таки обратил внимание на истекающий предэякулятом член. Взяв его в свободную от занятия руку, Накахара плавно провёл по стволу вверх-вниз, отодвигая тонкую кожицу у головки. Не брезгуя, Чуя оставляет поцелуй на сочащейся красной головке, слизывая предсемя, которое попало на его губы. Чуя взглянул из-под ресниц на такую чудесную картину, как Дазай усыпанный вдоль и поперек метками, говорящими сами за себя о том, какие же хорошие ночи у них были, сейчас вновь сходит с ума от ласкающих его рук. Но для него этого мало. Он не желает, он требует что-то большее, чем пальцы, не говоря и слова. Достоевскому льстит такое внимание к собственному достоинству, но его терпение не настолько железное, чтобы удерживать себя, видя тощую задницу прямо перед своим носом. — Давай же, чертёнок, искупи свой грех, вымаливая прощение вперемешку со стонами у самого господа, что сидит сейчас прямо перед тобой, дожидаясь, когда же ты всё-таки сядешь на его член, приступая резво двигаться на нем, — будто бы заметив желание и Фёдора и самого Дазая, призывно шепчет Чуя, подталкивая Осаму ближе к чужому телу. — 'Саму? — из-за спины подаёт голос Фёдор. И громко выдохнув, Дазай заводит руку за спину, направляя член в себя, и насаживается на Достоевского с тихим шипением от мимолётного дискомфорта, что быстро сменяется на сладостный стон. Чуя, что ранее подтолкнул Осаму, прильнул к покачивающемуся члену, пока Дазай закрыл глаза, почувствовав в добавок к умопомрачительному ощущению заполненности ещё и горячий рот вокруг его головки, нежно посасывающий её, причмокивая. Осаму начало сносить крышу окончательно. Накахара быстро водит рукой по члену, не переставая уделять особое внимание головке, дразня уретру язычком. Принимаясь активнее сосать, Чуя начал брать глубже, пряча зубки и плотно обхватывая большую часть члена ртом. Всасывая щеки и ритмично двигаясь, не забывая работать язычком, змейкой обводя выступающие венки, Накахара мастерски сводил с ума дрожащего Дазая. Как и всегда, в целом, делая из него невообразимое месиво, не способное и пальцем шевельнуть. Фёдор перестал контролировать свою сдержанность, грубо сжимая порозовевшие ягодицы в своих ладонях и насаживая Осаму на колом стоящий член, принуждая бесстыдно скулить от всего коктейля получаемого кайфа от двух партнёров, которые знают и пользуются слабыми местами их парня, доводя до точки невозврата. Улавливая общий темп, Дазай начал насаживаться сам, с каждым толчком получая дозу умопомрачительного и сводящего с ума проезда по нервам от таранящего его члена и горячего рта, заставляя одного заглатывать по самое горло и мычать от такой неожиданности, а второго стонать от идеально сжимающегося и принимающего Осаму, который бесстыдно скачет на чужом половом органе в поисках своего пика. Почувствовав, как Чуя сжимает его руку, Дазай отпускает чужую шевелюру, давая Накахаре отстраниться. Тот хрипло выдыхает и откашливается, ощущая тянущуюся боль в паху от долгого пренебрежение своим желанием. Вид принимающей в себя член дырки Дазая уже не на шутку заводит — то, как она плотно обхватывает член, не желая выпускать из себя ни на минуту, будто бы преследуя цель навсегда и целиком присвоить себе. А личико Дазая в этот момент слишком обворожительно. Глазки блестят из-за перевозбуждения и жажды кончить, губы алые от вечных покусываний и диких поцелуев, шея с грудью и худые ляжки усыпаны любовными метками, а щёки покрыты лихорадочным румянцем. Осаму такой милый и одновременно до одури сексуальный. Эротичный, как чёртов инкуб. Воздух вокруг них спёртый. Фёдор загнанно дышит прямо вспотевшую от интенсивности движений шею, не отказывая себе в удовольствии впиться зубками в её основание. Хотя его руки дрожат, но не перестают крепкой хваткой держать точно так же трясущиеся ноги, он продолжает двигаться, не останавливаясь ни на секунду. Осаму чувствует подступающую широкими шажками кульминацию. Чувствует, как туго натянутый узел начинает спадать, высвобождая каких-то демонёнков, посылающих разряды по всему телу и нервам Дазая, который сейчас сам являлся одним сплошным нервным комком. Ноги дрожат неимоверно, а изо рта течёт слюна вперемешку с мольбой о большем и, кажется, о прощении, но чего именно он не знает. Осаму задыхается от переполняющих его чувств и члена, попадающего каждый раз по простате. На секунду Дазай перестает дышать, разум, кажется, не вернуть, а тело не подлежит починке, чтобы и дальше функционировать как обычный человек. Его лицо искажено в удовольствии, а глаза под тонкой кожицей век закатываются. Осаму выгибает спину до опасного хруста позвоночника, стонет особенно громко и протяжно, содрогаясь в долгожданном оргазме, и кончает себе на живот. Он чувствует себя умершим и вновь воскресшим. Его провели от ада нестерпимого желания до мирной неги после оргазма, и он ловит звёздочки перед глазами, пытаясь прийти в себя. Он нежно кладёт руку на покрытую румянцем щёку и тянется к губам Дазая. Они сливаются в ласковом поцелуе, наполненным нежностью и любовью, которую так обожают разделять именно в такие откровенные моменты, когда они открыты перед друг другом во всех планах. Накахара отстраняется от любимых губ, сцепляя свою чистую руку с ладонью Осаму, и тянется к таким же дорогим губам. Взгляд гетерохромных глаз встречается с теплым аметистом. Не разрывая зрительный контакт, они примыкают устами в уста. Момент столь интимен, что они задыхаются уже от переполняющих их чувств каждого. — Надо будет повторить, но в следующий раз пробуем двойное проникновение, — Накахара явно воодушевлен этой идеей, потому он кокетлико подмигивает размягшему Дазаю. — Надо собираться быстрее, иначе нас обязательно кто-то увидит, вы, идиоты, — без капли злости произносит Фёдор, помогая вознесённому сегодня до небес Осаму натянуть боксеры со штанами на ноги, и вытереть все это безобразие на его животе и между ног, которое Чуя, будь они в другом месте и в другое время, обязательно бы слизал, продолжая дразнить отошедшего от оргазма Дазая. — А хуйца тебе не соснуть? — фыркает Накахара, застегивая пуговицу на джинсах. — Федя... Даже ты... — разочарованно выдыхает Дазай. — Вы так жестоки...