Шанс

Он знает, что держать ее до тех пор, пока она не захочет его, неправильно. Но если это означает, что у него есть шанс - он это сделает. Прошло несколько недель с тех пор, как он привез ее обратно в свою квартиру, но за это время он начал создавать некоторый баланс между работой и личной жизнью. Главным образом потому, что после долгого дня попыток сохранить паучью вселенную в целости и сохранности, все, что он хочет сделать - это вернуться домой к ней. Он приходит к ней домой и обнимается с ней — он не делал этого уже много лет. Он признает, что на самом деле это не объятия, потому что она все еще ведет себя так же, как в первую ночь, когда он ее вернул: сдержанная, холодная и тихая. Но она больше не борется с ним, как в первую неделю, — просто позволяет ему обнять себя и прижаться к ней своим телом, наслаждаясь ее теплом и ароматом. Не раз он засыпал на ней, обняв ее за талию, лицом у нее на животе, и она уходила от него, продолжая читать свою книгу. Прямо сейчас он не хочет ничего, кроме как свернуться вокруг нее. Сегодня было тяжелотяжело; и он просто хочет ее. Ей даже не нужно ничего делать, но в ее присутствии тяжелые дни тают. Он входит в квартиру и сразу чувствует запах чего-то, что переносит его в детство. Пахнет как в одной из тех мексиканских пекарен, куда он ходил с мамой или бабушкой за хлебом на неделю и, может быть, даже за угощением, если был хорошим. Он тихо входит на кухню и видит, как она стоит спиной к нему и напевает под музыку. "Я дома." Она не отвечает — никогда не отвечает, — но он знает, что она услышала его, потому что она слегка напрягается. Он идет к острову и видит поднос с хлебом из ракушек. Он тянется к одному. Он шипит, когда деревянная ложка ударяет его по руке, вспоминая о своей матери, и поднимает голову, чтобы увидеть, как она смотрит на него. «Вы принимаете душ и приводите себя в порядок, прежде чем прикоснуться к чему-либо на этой кухне», — говорит она, глядя на него черными глазами. Они отводят взгляд, прежде чем он слегка улыбается и целует ее в щеку — она сужает глаза, но позволяет это. «Да, mi Corazón», — отвечает он, прежде чем уйти. Она качает головой — он не ее Мигель, но они одинаково реагируют на ее стряпню или выпечку: пытаются украсть одну за ее спиной, прежде чем поцеловать ее в щеку, чтобы смыть, чтобы получить еще одну. Он не ее Мигель, но бывают моменты, когда их поведение почти идентично, это почти пугает, потому что в такие моменты она хочет сдаться и быть собой. Например, когда он приходит домой и первым делом ищет ее, чтобы поцеловать в лоб или в висок. Или когда он будет работать с ней на своих экранах в гостиной, держа ее ноги у себя на коленях и рассеянно поглаживая ее икру, пока он фокусируется. Не заставляйте ее начинать с того, что он всегда обнимает ее в постели. Как и ее Мигель, он крепко обнимает ее за талию, прежде чем переплести их ноги, а затем прижимается лицом к ее шее, чтобы глубоко вдохнуть ее запах, пока они засыпают. Это жутко, если бы не тот факт, что этот Мигель заставляет ее паучье чутье кричать — оно немного успокоилось, но все еще здесь, волосы всегда стоят — может быть, может быть, она немного пофлиртовала бы. Она слышит, как он снова входит на кухню и садится на остров. Вопреки здравому смыслу — она будет винить в этом Стокгольмский синдром, если кто-нибудь спросит, — она ставит перед ним кружку горячего шоколада (точнее, чампуррадо) и два лепешка раковины, которые она испекла — один с шоколадом, а другой с ванилью. Он делает глоток горячего шоколада, его глаза расширяются, когда он смотрит на нее. «Нельзя встречаться с американцем мексиканского происхождения и не научиться готовить минимум десертов». На его лице появляется дурацкая, почти мальчишеская улыбка — черт возьми, он так мило выглядит! — когда он обмакивает в нее шоколадный хлеб и ест. Она качает головой, прибираясь, прежде чем налить чампуррадо в свою кружку, и опирается на стойку, делая глоток. Он допивает свой напиток и угощение, отодвигая уже грязную посуду к раковине. Они стоят, бедро к бедру, пока он моет их. «Спасибо.» «Не привыкай к этому». — Знаешь, ты могла бы быть милой хоть раз. Она смотрит на него, закатывая глаза и делая глоток из своей кружки. Он качает головой, прежде чем поцеловать ее в висок — на второй неделе она поняла, что если она просто позволит ему поцеловать себя, он уйдет быстрее — и идет в гостиную. Он садится на свое обычное место, в кресло с откидной спинкой, и поднимает экраны. Он и эти чертовы экраны. Как и ее Мигель. Работать чертовски тяжело. «Как ты собираешься работать после того, как выпила чампуррадо и поела свежеиспеченного хлеба ракушечника?» Он смотрит на нее, затем снова смотрит на экраны, а затем на нее. — Разве я не должен? «Нормальные люди свернутся калачиком на стуле и заснут». «Сегодня я не смогу уснуть». Она закатывает глаза, качает головой, бормочет что-то о «психопатах» и уходит. Он смотрит на свои экраны, закрывая их, прежде чем последовать за ней. Он находит ее лежащей в постели, обнимающей подушку и смотрящей в окно на темнеющее небо. Будет дождь: гроза, судя по погоде. Кровать прогибается, когда он присоединяется к ней на кровати, обнимает ее за талию и притягивает к себе. — Ты знаешь, — шепчет он. — Ты мог бы просто попросить меня лечь спать. — Я ни о чем тебя не прошу. Он закатывает глаза, на этот раз бормоча об «упрямой женщине, которая не признается, что хочет его». — Я разорву тебе глотку, пока ты спишь. — Хм, — мычит он, прижимаясь носом к ее волосам — хотя они и покрыты шарфом, он чувствует запах кокоса в ее шампуне — и крепче сжимает. «Конечно, будешь». Она хмыкает, толкая его локтем в ребро. Он хмыкает, нежно покусывая ее ухо, прежде чем слизать каплю крови. Дождь начинает падать, раскаты грома эхом разносятся по тихой комнате. Он засовывает руку ей под рубашку, поглаживая живот. Она немного полновата — «Карибские женщины — это не палки и кости — даже у худых есть мясо!» — но он знает, что она сильна, потому что побеждала врагов в три раза больше себя. Он задается вопросом, действительно ли она могла разорвать ему горло, пока он спит. Она, вероятно, могла бы, и у него есть шрамы с первой недели ее постоянной борьбы с ним — он носит их с гордостью, потому что они от нее — чтобы доказать это. Он чувствует, как она хватает его за руку. Он смотрит на нее, когда она поворачивает голову. — Следи за своей рукой, — жестко говорит она. «Я могу позволить тебе обниматься со мной, но я не разрешаю тебе прикасаться ко мне таким образом». Он моргает, прежде чем сообразить, где находится его рука — рядом с ее грудью. «У меня есть потребности». Он мысленно ругается, заставляя ее глаза сузиться в щелочки, когда она вырывается из его объятий и вылезает из постели. «Нерио! я не…» «Не прикасайся ко мне». Она берет подушку и уходит, оставив его одного в комнате. Он ругается, падая на кровать и проклиная себя за то, что разрушил царивший там покой. Блять.