По ту сторону кордона

Забвенно нежишься в горячих руках посланника самой смерти, не понимая, как он вообще способен на тёплые чувства. Плевать, что пришлось запачкать шкуры, одежду и даже саму себя смрадной кровью самых разных существ. Подобные детали совсем не омрачают блаженную картину — теперь это неотъемлемая часть твоей новой жизни. То ли по старой привычке, то ли усталость действительно настолько сильна, что способна дотянуться и до мёртвого, ты поддаёшься ей, погружаясь в лёгкую дрёму. Сквозь сонную пелену замечаешь, как то же самое происходит и с твоим спутником, трое верхних глаз которого уже закрыты, а оставшаяся пара постепенно проигрывает измождению. От подобного вида на губах проскальзывает ласковая улыбка — нет ничего более доверительного, чем позволить себе заснуть в чьём-то присутствии, и ты действительно ценишь сей жест. Мимо проскальзывает тот момент, когда усталость окончательно берёт своё, отнимая последние силы. Мигом пролетает ночь, в которую почти не рыскают перед глазами тени и совсем не снятся сны. И пусть ты просыпаешься в одиночестве, на мгновение вздрагивая от одной только мысли об иллюзорности случившегося, нагретое, заляпанное багровыми пятнами место и затянутые раны на рёбрах убеждают в реальности воспоминаний. Утро тратишь на разбор беспорядка. Не только нового, но и старого, решив, что настала пора избавиться от призраков прошлого. Закидываешь в печь не подлежащие ремонту куртку и свитер. Собираешь отцовские вещи в рюкзак, задерживая внимание на ружье, с которым связано особенно много боли. И облачаешься в новый комплект одежды, предназначенный скорее для межсезонья, чем для середины зимы, и закидываешь рюкзак с двустволкой за плечо, ступая на мороз. Который радушно принимает в свои ледяные объятия твоё тело, что больше не боится обморожения. Добираешься до могилы пешком, предпочитая не злоупотреблять возможностями там, где это не нужно. А может, просто боишься позабыть в себе то человеческое, что в тебе осталось. За удивительно короткий промежуток времени твоё отношение к смерти сменилось с отрицания на принятие. И ты до конца не знаешь, почему именно боль отступила. Может, потому, что пришло осознание — по ту сторону не так уж и страшно. Может, потому, что ты сама оказалась в закулисье. А может, просто появился тот, по чьей вине скорбь уступила место чувству более сильному. Снимаешь с плеча ружьё, а затем и рюкзак. Вешаешь и то, и другое на оленный камень, и в последний раз одариваешь мрачное место печальной улыбкой, на мгновение останавливая взгляд и на собственном памятнике. И хоть ты хотела оставить на память лишь кулон в виде медвежьего когтя, решаешь всё же стянуть его с шеи и возложить на свою усыпальню. Вздрагиваешь, когда что-то холодное утыкается в ладонь. И счастливо посмеиваешься, обнаруживая пятиглазого оленёнка, что не изменяет традициям и вцепляется зубами в новую куртку, настойчиво убеждая пойти за собой. И когда вы подходите к реке, ты понимаешь, чего от тебя хотят, но колеблешься послушаться. И тогда юный спутник, заметив твоё замешательство, первым ныряет в воду, и ты успокаиваешься, делая шаг следом. На удивление быстро выныриваешь, обнаруживая на берегу не только сопроводителя, топчущегося в нетерпении, но и знакомые массивные следы, от вида которых расслабляешься окончательно. И ты следуешь по ним, хоть и знаешь, куда они приведут. Цепенеешь, но не потому, что замечаешь беглеца. А потому, что встречаешь у зимовья багровое поле, на котором едва ли можно найти белёсые клочки не задетого бойней снега. Несмело ступаешь вперёд, как вдруг хтонические создание срывается в твою сторону и подхватывает на руки, словно не желая, чтобы ты ступала в алое озеро. И когда тебя опускают на крыльцо зимовья, ты замечаешь на двери и стенах витиеватые символы, выведенные не иначе как кровью, и, кажется, догадываешься, зачем именно они нужны. То было бессрочное напоминание для каждого, кто посмеет посягнуть на его собственность — невидимое живым, но доступное мёртвым. И ты понимаешь, насколько важна для жнеца, если он решил сберечь дорогое тебе место даже в мире живых, куда не ступает без крайней надобности. С каждым новым днём всё меняется. Под бдительным надзором алых глаз ты исследуешь свою новую реальность. Ты развлекаешься тем, что пугаешь заезжающих на смену егерей оставленными тут и там свежесорванными цветами, из-за которых рождаются бесчисленные легенды, каждая из которых заставляет тебя улыбаться, а новоприбывших работников завешать деревья хадаками и заставить ваши с отцом могилы всяческими подношениями. Когда в ваших краях случается траур, ты помогаешь упокоиться праведным душам, которым не посчастливилось умереть от пурги, диких зверей или любой другой напасти. Твой же спутник не изменяет своим привычкам и разбирается с теми, кто при жизни не отличился беспорочностью, а занимался браконьерством, разбоем или убийством. И ты совсем не завидуешь душам, обречённым на нечто более ужасное, чем бесконечное скитание меж мирами. Так тянутся месяца, сменяются сезоны, чему ты поначалу даже удивилась, будучи уверенной, что этот мир всецело принадлежит зиме. Постепенно года сливаются воедино, и ты бы совсем позабыла свою человеческую природу, если бы не те мгновения покоя, когда не ты просишь его прийти, но он сам является на порог зимовья, временами израненный, желающий забыться в твоих объятиях, отдаться тому безмятежному покою, какой возможен лишь когда вы вместе. И ты понимаешь, что когда-нибудь всему настанет конец, и ты осознаёшь, что существует нечто более влиятельное, нечто выше по званию, чем каждый и вас, и когда-то оно, возможно, захочет сменить устоявшийся порядок, и никто не будет в праве тому помешать. Но пока ты наслаждаешься своей загробной жизнью в паре с молчаливым наёмником смерти, каждый раз трепеща от его присутствия, как в первый. И если всё же нечто попытается вас разлучить, ты будешь всеми силами отпираться — потому что у тебя вновь есть, что терять.