◘ ◘ ◘
Хёнджин плохо знал английский. Куда хуже, чем Феликс понимал корейский — но все равно исправно пытался вести переписку на его родном языке. Сперва это было чем-то странным. Настолько, что Феликс вдруг почувствовал себя на месте всех тех, с кем ему приходилось общаться в последний год. Но дни шли, сообщений становилось все больше. С каждым исправленным английским словом вперемешку появлялись фразы на хангыль — однажды лекция Хёнджина о разнице между ней и ханча затянулась на долгие выходные, и это было куда полезнее, чем все нанятые репетиторы разом. Казалось, что Хван — фамилию которого Феликс узнал от проклятого Бан Чана, нисколько не раскаявшегося в своем поступке — переписывается с ним от скуки, одновременно подтягивая собственный английский и наслаждаясь трепетным вниманием. Но он так же смеялся над глупыми мемами, порой переспрашивая их значение и возможные отсылки. Делился вскользь своей жизнью. Жаловался на мелкие недоразумения, постоянно сравнивая их по шкале от отсутствия туалетной бумаги до упившегося малолетки, оставленного на попечение давним знакомым — на это Феликс каждый раз отправлял эмоджи с закатанными глазами, прочно поселившийся в первых рядах памяти айфона. К началу нового учебного года Феликс обзавелся длинной перепиской, багажом сохраненных файлов, подтянул корейский, привык к своему другому имени в письменном виде и узнал, что Хёнджин закончил художественный факультет и успешно устроился в какую-то там галерею современного искусства младшим куратором. А еще то, что он ненавидел рано просыпаться, обожал мучное — и в целом ел куда больше, чем можно было сказать по его изящной фигуре, — мечтал однажды добиться успехов в фотореализме и обожал свою собаку, больше похожую на кроватную игрушку. Наверное, их можно было бы даже назвать друзьями, если бы не один факт: с того утра они так ни разу не виделись. И не созванивались. На самом деле, этому факту Феликс был даже рад. В какой-то степени. Той, что успешно забывала идеальное лицо со спрятанными родинками, хитрый прищур глаз и полные мягкие губы, которые отчаянно хотелось потрогать — только чтобы проверить, настолько ли они гладкие и упругие, какими выглядят. И той, что не помнила прошибающий до мурашек голос. В конце концов, в прошлый раз Феликса прошибло до тошноты, так что, наверное, это было к лучшему. Или к худшему. Потому что не видя Хёнджина в живую и не слыша его голоса, Феликс неотвратимо стал фантазировать. Представлять то, с каким тоном Хван произнес бы написанное. Визуализировать смайлики на его лицо, запомнившееся недостаточно сильно, чтобы мозг не подрисовывал совершенные черты. К началу нового курса Феликс отчетливо понимает, что вся эта переписка однажды обернется ему разбитым сердцем. И каждый день обещает себе остановиться. Перестать ждать сообщений, вздрагивать от звука уведомления и расстраиваться, когда высвечивалось чужое имя. Засыпать, не в силах придумать иную тему для размышлений. Глупо улыбаться на, объективно, вовсе не смешную шутку. Еще шесть месяцев спустя Бан Чан перестает снисходительно спрашивать на встречах «опять Хёнджин-и написал?», вместо этого начиная задумчиво разглядывать лицо Феликса. И знакомит с еще одним своим знакомым через неделю, когда сообщения от случайного друга по переписке начинают приходить все реже. Феликс чувствует себя потерянным. Ищет причину в собственных фразах. После повторяет в голове раз за разом, что они ведь не друзья даже. У Хёнджина своя жизнь. Взрослая, с работой и проектами, своими проблемами. Отношениями — наверняка, пусть они никогда и не затрагивали эту тему. В противовес к этому у Феликса появляется Джисон. Тактильный, веселый, склонный к авантюрам. Вытаскивающий из дома в жаркий ливень, чтобы промокнуть до нитки, а после пить горячий чай в магазинчике с раменом. Называющий его австралийским именем, любящий звонить по видеосвязи даже без повода. Теплый, заинтересованный и достаточно симпатичный. Не идеальный — до тошноты — что самое главное. В какой-то момент Феликс перестает ждать сообщений.◘ ◘ ◘
К концу второго курса Феликс получает не только настоящего друга, отношения с которым ловко балансировали между братской любовью и агрессивным флиртом, но и ответственное задание для зачетной работы. Каждый должен был написать статью о каком-то важном событии — желательно, происходящем в Сеуле. И лишь один Феликс не может понять, что же такого выбрать для того, чтобы быть полностью уверенным в хорошей отметке. — Сейчас же начнется крутая выставка, — Чан-хён произносит это с таким лицом, будто Феликс упускает нечто всем очевидное. — Напиши Хёнджину, я уверен, он поможет тебе на нее попасть. Напишешь отличный репортаж. Там какой-то известный японский каллиграф приехал. Или китайский. Феликс не слушает. Феликс не знает каллиграфов и понятия не имеет о том, что это кому-то придет в голову выставлять. Но Феликс прекрасно знает, что такое «пользоваться моментом». Он набирает сообщение несколько раз и тут же стирает, пытаясь соблюсти баланс между равнодушной невозмутимостью, юмором и уверенностью. Весь вечер, расхаживая вперед и назад по своей маленькой комнате. Слова ускользают, пиво в банке, даже не добравшись до стакана — пустеет. В конце концов от отчаянья или накопленного опьянения, Феликс неосознанно — или более чем — нажимает на иконку вызова. К удивлению, Хван отвечает после первого гудка. — Ёнбок-и, — тихо мурчит голос в звуковом динамике, пока Феликс отчаянно хочет присесть. Это ведь даже не было вопросом — просто констатация факта. Озвученное имя сохраненного контакта. Словно они разговаривали буквально на днях и договорились вновь созвониться. Словно… — Хочешь подышать мне в трубку? Феликс растерянно моргает и чешет лопатку. Поползшие мурашки даже не думают отступить под давлением пальцев. — Я… мне… в общем… — Для начала начни дышать, — тем самым, забытым — записанным — тоном произносит голос, и Феликс даже не думает о том, чтобы сопротивляться. Послушно вдыхает и выдыхает, прекрасно слыша тихий смешок. — Мне нужно написать репортаж, — прикрыв глаза, он старается говорить как можно медленнее, но голос отчего-то срывается, — И, желательно, сделать несколько фото… — И ты хочешь билет на выставку, раз уж мы с тобой друзья, — все так же не вопросами — утверждениями — продолжает Хван. — А мы друзья? — спрашивает Феликс прежде, чем начать думать. Хёнджин тихо смеется, и Феликс не смог сдержаться от ответной улыбки. — Если тебе для этого статуса нужно блевать в туалете, пока я держу твои волосы, так и скажи. В следующий раз просто пропустим тот момент, где я пытаюсь помочь тебе не опозориться на глазах у половины университета. — Может, просто подержишь меня за волосы в другом контексте? — слова вырываются изо рта раньше, чем Феликс успевает отчаянно зажмуриться, с ненавистью сжимая опустевшую банку. Наверное, ему вообще не стоило приближаться к алкоголю. Наверное, стоило делать это почаще, потому что смех Хёнджина действительно стоит всех глупостей и сожалений. — Приходи в пятницу. Я скину тебе адрес сообщением, — заключает Хван после. — Так уж и быть, прослежу за тем, чтобы бокал в твоей руке оставался наполовину пустым. — Или полным, — вместо прощания парирует Феликс. И не может убрать с лица глупую улыбку, когда вместо тихих смешков остается лишь тишина. Ждать пятницы приходится недолго — лишь два дня, в течение которых Хёнджин не пишет ему ни одного сообщения. Зато Джисон успевает оставить больше двух сотен. Феликс рад каждому. Феликса, откровенно, разрывает на части дурацким волнением. Вопреки абсурдности, при виде Хвана, спрятавшего обе руки в карманы узких черных брюк, нервничать Феликс начинает лишь сильнее. Они не виделись почти год — он действительно успел забыть, насколько хорошо выглядел Хёнджин. Особенно когда надменно ухмыляется, задрав подбородок, с прищуром наблюдая за распахнутыми глазами. — Вроде подрос, а все еще не научился вести себя прилично, — цокает Хван, пока Феликс старательно пытается не краснеть еще сильнее. — Вроде взрослый, а все еще носишь эти узкие штаны, — неудачно огрызается младший, но Хёнджин лишь улыбается, потрепав по макушке. Весь вечер Феликс старается не смотреть. Туда, куда не стоит. И смотреть туда, куда было стратегически необходимо. Затвор арендованной камеры щелкает — Хёнджин, обхватывая руками со спины, выставляет правильную выдержку и диафрагму, настраивая затвор — Феликсу кажется, что с каждым коротким звуком куда-то вниз ныряет его собственное сердце. Хван рассказывает о художнике, чье имя расположилось на вывеске перед входом — Феликс пытается не пялиться на его язык, выглядывающий из уголка губ каждый раз, когда хён задумывается. Ладонь на спине, ведущая к ключевым экспонатам выставки обжигает. Бокал действительно остается наполовину полным. Феликс отчаянно путается между сосредоточенностью, достойной одного из первых учеников факультета, и вязким желе беспрекословного обожания идеального существа, носящего имя Хван Хёнджин. — Кстати, познакомься, Ёнбок-и, — протягивает хён, когда все необходимое для репортажа сделано. — Сынми, моя девушка. Впервые в жизни Феликс чувствует, как земля действительно уходит из-под ног.◘ ◘ ◘
Следующие два года становятся… сложными. Они действительно начали общаться — много и часто, не только текстом. Феликс улыбался каждому голосовому сообщению, хотя Хёнджин отправлял их не часто. Сжимал руками первую попавшуюся вещь, чтобы не пищать ультразвуком, когда хён решал позвонить. Ходили гулять — всегда в шумной компании. Наверное, это можно было назвать дружбой. Если только не факт наличия Сынми, которую Феликс отчего-то искренне ненавидел. Она была хорошенькой — слишком. Выкрашенная в чистый европейский блонд, с идеальной кожей, лишенной веснушек, тонкая и высокая. И голос, что спокойно мог взять верхние октавы, если бы она занималась пением. Сынми была абсолютной противоположностью Феликса и, наверное, потому ему не нравилась. О том, что внутри него поселилась искренняя ревность, будущий международный журналист предпочитал не думать. Наслаждался мелкими моментами, подмечал детали. На деле просто погрузился в учебу с головой. Настолько, чтобы быть уверенным в том, что после выпуска пустится по далеким странам с важными репортажами. Подальше от идеального Хёнджина, которого хотелось запереть в кладовке и никому никогда не показывать. Когда Джисон однажды во время дружеской ночевки, перебрав с соджу, целует его вовсе не по-братски, Феликс окончательно запутывается в себе. — Ты влюблен в того, кого не можешь получить. Я тоже. А вдруг это сработает, — предлагает друг, ставший к утру не совсем другом. Наверное, это было хорошей идеей. Пожалуй, было одной из лучших, потому что им было легко в статусе друзей «с привилегиями», которым больше не нужно было дрочить на очередное гипертрофированное порно и маяться от нереализованных чувств. Где-то между первым поцелуем и вторым сексом, Феликс успевает рассказать о Хёнджине все свои мысли — и получить в ответ исповедь об их преподавателе, в которого Джисон был по уши влюблен. В этом нет романтики. В этом нет любви. Лишь взаимовыгодное общение без обязательств. Психоанализ. Тактики. На самом деле, наверное, они были бы отличной парой, если повстречали друг друга в сферическом вакууме. Том, где Феликс не был влюблен с первого взгляда в идеального художника, заводящего себе девушку под стать. Том, где Джисон не грезил о профессоре Ли. Том, где они не были собой. Но они были, и все происходящее казалось лишь заткнутыми дырками в идеальном полотне. Отчаяньем. Тренировкой для того, что едва ли должно было случиться. Хёнджин все так же писал ему на английском — Феликс отвечал на корейском, ставшим простым и понятным. Пока однажды Хван не приглашает его поесть рамен спустя три года со дня первой встречи.◘ ◘ ◘
Это, в самом деле, оказался рамен. Сырный, не слишком острый, щедро приправленный ростками и зеленым луком — Феликс даже не сдерживает возгласов наслаждения, запихивая в рот очередную порцию лапши, пока Хёнджин наблюдает с улыбкой, болтая о прошедших днях. Не переставая то и дело проходиться согнутыми пальцами по собственным бедрам, спрятанным за серыми тренировочными штанами. Настолько часто и настолько отвлекающе, что Феликс не сдерживается от вопроса раньше, чем допивает наваристый бульон. — Думаю, у меня аллергия на комариные укусы. Помнишь, я говорил тебе о пленере пару дней назад? Это было ужасно, — пожимает плечами Хван, расчесывая ноги уже не стесняясь. Прежде, чем к горлу подкатывает столь предсказуемая тошнота, Феликс необдуманно предлагает помочь. В контексте «Джисон учится на медицинском, давай я посмотрю и проконсультируюсь». В контексте «мы же друзья, что в этом такого». В контексте «твой рамен почему-то подавался с пшеничным пивом». Хёнджин не стесняется — и сдерживает привычную ухмылку, стягивая трикотажные штаны, невозмутимо опускаясь обратно на стул. И, в самом деле, кожа на бедрах была сплошь покрыта краснотой. Линии от пальцев, мелкие узелки, оставшиеся от нападения насекомых. — Знаешь, что помогает от комариных укусов? — хрипло спрашивает Феликс, чувствуя себя гораздо пьянее, чем должен был. Гораздо пьянее, чем в первую встречу. — И что же? — Хёнджин облизывает нижнюю губу, наверняка неосознанно разводя обнаженные ноги. Феликс медлит, примеряя на вес груз ответственности. Последствий. Ему есть, что терять, на самом деле. Но Хван выглядит идеально — и, черт возьми, он прекрасно знает об этом, наклоняя голову навстречу и смотря со своей типичной насмешкой. Со всеми этими поднятыми уголками полных губ, мурлыкающим голосом и темными тесными боксерами, прекрасно демонстрирующими содержимое даже сквозь непроглядную ткань. Хёнджин не стесняется — лишь удобнее устраивается на жестком стуле, не одергивая вниз широкую фуболку. — Антигистаминные, — выуживает из памяти через пелену наваждения Феликс, прежде чем вновь подносит к губам опустевший стакан. Разочарованно ставит обратно на стол — Хван тут же тянется рукой к бутылке, доливая до половины. — У меня такого нет, — пожимает плечами Хёнджин, не отводя странного взгляда. Такого, от которого Феликсу хочется не то спрятаться, не то нырнуть с головой внутрь, да с такого разбега, чтобы переломать шейные позвонки вдребезги. — Может, знаешь еще какое-нибудь средство? Феликс сглатывает прежде, чем делает несколько жадных глотков. Он знает, прекрасно знает одно очень хорошее средство, за которое можно опуститься на самое дно. И вовсе он не собирается говорить об этом вслух. — Ёнбок-и. — Слюна, — все же сдается Феликс. Еще бы, устоишь тут, когда на тебя смотрят вот так, когда говорят вот так, когда одни лишь черные боксеры и футболка, а внутри слишком пшеничное пиво и недостаточно острый рамен. — О, — качает головой Хван. Съезжает задницей к краю стула, упирается руками позади спины и наклоняет голову набок. Кончик языка отвратительно показывается из уголка полных губ. — Интересно. Покажешь? В голове Феликса крутятся вопросы. Большинство из них едва ли попадает под понятие цензурных, но ключевым был вопрос о том, как же Сынми. Ну, то есть, это вообще законно? Или Хван не флиртовал вовсе? Наверное, Феликс просто все неправильно понял, но почему-то продолжал вестись на поводу собственных провокаций. В конце концов, всегда можно все списать на алкоголь. Или что все еще не запомнил, когда приглашение на рамен обозначает еду, а когда совсем не еду. Можно было показать на себе, как это когда-то сделала мама Феликса: облизнула палец, провела им по укусу — насекомых в Австралии было предостаточно. Вместо этого — дергается вперед, опускаясь на колени прямо между раздвинутых голых ног. Складывает руки, крепко сплетая пальцы: подальше от соблазна прикоснуться. Неуверенно поднимает взгляд вверх. Хёнджин смотрит на него с нечитаемым выражением лица, разве что глаза чуть прищуриваются. Чертов язык все так же торчит в углу рта, когда Феликс шумно вдыхает, поворачивая голову к левому бедру. Подается вперед, облизывая губы. Сосредотачивается на спрятавшемся среди расчесанной кожи укусе и зажмуривается, высовывая кончик языка вперед. Это странно. Очень мягко и гладко, но совершенно безвкусно, хотя определённо пахнет солью и пионами. Феликс открывает глаза, прежде чем пройтись языком еще раз, увереннее и размашистее, на этот раз ощущая то, насколько горячими были следы от ногтей. Дует — неосознанно пытаясь снять лишнюю температуру. Хёнджин глухо выдыхает в ту же секунду, как воздух проходится по влажному следу. — Хён? — практически пищит Феликс, не понимая того, что происходит. — Ещё, — хрипло раздается сверху. — Пожалуйста, Бок-и. Не то переключатель адекватного поведения щелкнул внутри, не то пиво наконец добралось до разума, стирая лишние сомнения — Феликс куда увереннее скользит коленями вперед, пропуская руки под расчесанным бедром. Умостив ладони поверх мягкой кожи, ведет языком уже размашисто, придавливая красноту до самого выпуклого следа от укуса. Обхватывает губами, втягивая и отпуская, чтобы вновь пройтись кончиком языка и легко подуть. Феликс искренне старается быть мягче, но потяжелевшее дыхание Хвана подталкивает сжимать его бедра пальцами. Когда, увлекшись, Феликс скользит языком с середины бедра практически до самой кромки черных боксеров, утыкаясь в ткань носом, Хёнджин впервые издает нечто, определенно похожее на не сдержавшийся стон. Пытаясь сбежать от самого себя и всего происходящего, Феликс убирает руки и переключается на другое бедро прежде, чем желание поддеть носом облегающую кромку станет совсем невыносимым. Только в этот раз не отстраняется подальше, впечатываясь губами с внутренней стороны у самого края. Кажется, там даже не было укуса. Кажется, Хван вовсе перестает сдерживаться, иначе с чего бы низкому стону быть настолько отчетливым? Дребезжание вибрирующего телефона по твердой столешнице заставляет обоих отскочить — Феликс нелепо падает на задницу, Хёнджин же резко бьется о спину стула. — М-г, да? — спрашивает он в трубку, пока Феликс отчаянно старается не смотреть на явный стояк. Точнее, два, но его собственный хотя бы не был столь очевидным за слоем белья и джинсов. — Да, конечно, сейчас приеду. Пока Хёнджин пытается перехватить его взгляд, Феликс лишь молча выпивает оставшееся почти на самом дне бутылки пиво, прячет собственный телефон в задний карман и плетется в коридор. Пытается попасть не слушающимися ногами в кроссовки, мысленно проклиная незаконно идеального Хвана, перед которым просто невозможно было устоять, и его чертову подружку. Девушку. Возможно, уже даже невесту. Мать его будущих детей и все такое. Определенно, в такую картинку никакие международные журналисты с именем Ёнбок не вписывались. Хёнджин разворачивает его за плечи в тот момент, когда Феликс тянется к ручке входной двери. Прижимает тесно, целует в макушку дольше, чем следовало. — Спасибо, Бок-и, — слышит Феликс себе в спину и сжимает кулаки. На языке все еще остается мягкий, едва заметный привкус соли и пионов, не смытый пивом.◘ ◘ ◘
Следующую неделю Феликсу не помогает даже постельный режим на пару с Джисоном — тот слишком далек от идеального, пахнет совсем не так, на вкус другой, да и наощупь — тоже. Не стонет так низко и хрипло, не дышит тяжело, не напрягает мускулистые бедра от одного лишь легкого прикосновения. Феликс начинает думать, что произошедшее было не просто ошибкой, а окончательно поставленным крестом на самой сути его существования. Потому что Хван старше, у него своя личная жизнь и он достоин лишь идеальных людей. Потому что Феликс далек от идеального, да и всего остального. Когда Хёнджин звонит с просьбой подойти в студию однажды поздним вечером, Феликс искреннее не понимает, почему в нем достаточно гордости или той же обиды, чтобы отказаться. Нет, лишь плетется прямо в домашней одежде, благо идти всего лишь минут десять. Он думает о том, что Хван, наверное, спросит, как лучше сделать предложение. Или какое кольцо выбрать. Или, еще хуже, какого цвета салфетки больше подойдут под пафосные алые розы, столь обожаемые Сынми. Чего он точно не ожидает, так это увидеть Хвана в рабочем фартуке, повязанном поверх широкой светлой рубашки с глубоким вырезом и черных узких брюк. Босого, зачесывающего пятерной назад отросшую челку и смотрящего так, словно продумывает в деталях кровожадное убийство. Расчётливо и педантично. — Мне нужна твоя помощь, Бок-и, — до металлического спокойно не спрашивает — требует Хёнджин, закрывая за ним дверь. Феликс молится о том, чтобы речь шла не про чертовы комариные укусы. — Сможешь полежать не шевелясь пару часиков? Похоже, он забывает, что такое моргать. Пялится, чудом не приоткрыв рот, пока Хван кивает на золотую оттоманку, на которой небрежно лежит белая простынь. — Если стесняешься, я могу выключить верхнее освещение, — продолжает Хёнджин, и Феликс лишь растерянно качает головой. Полежать? Позировать? Когда света становится гораздо меньше, Хван подталкивает его к ширме, не забыв грациозно подхватить простынь. — Ты меня очень выручишь, Бок-и. Феликса откровенно ведет от этого чертового сокращения ненавистного им именем. На самом деле, «стесняешься» — это было мягко сказано. Одни лишь бедра у Хвана вызывали в нем желание никогда не показываться без одежды. А что там было под рубашкой, оставалось лишь догадываться, но уж точно лучше, чем у него самого. И все же, он делает то, что нужно, аккуратно складывая одежду на стул. Даже не задумывается перед тем, как опустить поверх футболки и пижамных штанов сложенные квадратиком трусы. Наверное, стоило их оставить. Или хотя бы спросить — вместо этого Феликс обхватывает себя за бедра простыней, сжимая свободные края крест на крест. Когда он неуверенно выглядывает из-за ширмы, Хван уже сидит перед мольбертом, отрывисто водя по нему рукой. Феликс не видит кисти, но зато прекрасно замечает белоснежную ключицу, выступившую из спавшей на плечо рубашки. — Ложись на спину, — все тем же тоном практически приказывает Хёнджин, прежде чем опустить на приставной столик карандаш. Феликс слушается, нелепо плюхаясь лопатками о поверхность, сильнее сжимая в руках простынь, когда Хван делает несколько шагов навстречу. — Расслабься, Ликс-и, я ничего с тобой не сделаю. «Уже сделал», — хочется сказать Феликсу, когда он впервые слышит корейское сокращение своего австралийского имени. Первый раз за три года. И, черт возьми, лучше бы не слышал вовсе. Хёнджин не подходит — подкрадывается хищной кошкой, уверенно опуская руки прямо ему на бедра. Дергает вперед, запускает пальцы под спину, подталкивая вверх подушку. Трогает за руки, укладывая их в правильное положение, вынуждая отпустить чертову сбившуюся простынь. Переходит к ногам следом, мягко скользя длинными пальцами по икре, чтобы только поставить одну из ног на кушетку, а вторую на пол. Тянет ткань, укладывая ее аккуратными складками, задевая подушечками кожу на животе. Феликс считает в голове, выравнивая дыхание. Оно все равно сбивается ко всем чертям, когда пальцы Хвана опускаются ему на подбородок, наклоняя голову к мольберту. Заправляют прядь волос за ухо. Тянут за ямку под нижней губой, чтобы приоткрылся рот. Хёнджин улыбается — Феликс слышит гудение сотни пчел внутри своей головы. — Постарайся не вертеться, — он хочет кивнуть, но послушно не двигается, боясь даже перевести взгляд. Хван отходит, оставляя вместо себя вид на закрытую дверь, едва заметную в полумраке. — Посмотри на меня, Ликс-и. И Феликс смотрит. В свете трех напольных ламп Хёнджин больше скрыт во тьме, местами и вовсе закрыт мольбертом. Улыбается одной стороной, прежде чем высунуть между ними язык. Феликс вдыхает глубже прежнего, на что Хван ведет по нижней губе самым кончиком, приоткрывая рот. Моргает медленно, скользит взглядом по лицу и телу. Феликсу невыносимо хочется закрыться простыней если не с головой, то хотя бы по горло. Вместо этого он позорно краснеет. Даже спустя полчаса, растянувшихся в вечность, Феликс не может расслабиться под пристальным взглядом. Скорее наоборот — этот прищур, то и дело облизываемые губы, напряженное бедро, упирающееся под идеально прямым углом в паркетный пол, приглушенный свет и звук собственного сбившегося дыхания заставляют Феликса напрягаться все больше и больше. Особенно там, где это уж точно было катастрофически ненужно. Хёнджин громко цокает, отрывая руку от холста. — Нет, так никуда не годится. Проще было положить вместо тебя манекен, — Феликс чувствует, как сжимается все внутри от подобного унизительного комментария. Конечно же, Хван был прав. На роль натурщика он подходил в последнюю очередь. Особенно на трезвую голову. Особенно, когда художником был тот, в кого Феликс безнадежно влюбился с первого взгляда. К горлу подступает тяжелый ком — он быстро моргает, смотря в потолок, чтобы не разреветься, как маленькая девчонка. Почему это настолько обидно? Что-то щелкает — потолок исчезает в ослепляющем сумраке. Феликс вертит головой, пытаясь найти Хёнджина в свете ночного Сеула, пробивающегося через высокое окно студии. — Я же просил тебя не ерзать, Бок-и, — раздается почти шипением с совершенно другой стороны, и Феликсу ничего не остается, кроме как замереть с отвернутой к мольберту головой. Тот, впрочем, удачно выделялся чуть ли не единственным светлым пятном. Наверное, из-за недостатка зрительной информации Феликс весь обращается в слух и осязание. Дышит глубоко, втягивая в самые легкие запах масляной краски и растворителя — первая неприятно щекочет нос, второй же опьяняет, оседая нотками камфоры. Впервые за весь вечер он отчетливо чувствует текстуру хлопковой простыни на собственной коже, ненавязчивой и все же весомой. Инородной. Не в сравнение теплым рукам, скользящим по икре одной из ног. — Что? — вылетает подсознательный вопрос ответом на прикосновение, но Хван шипит где-то вдалеке, и Феликс просто решает не двигаться. — Почему ты настолько напряжен, — все так же не задает вопросы Хёнджин, мягко массируя обеими руками его ногу. Икру, колено, чертово бедро, направляясь все выше. Феликс интуитивно пытается сдвинуть ноги — цепкая хватка не дает дернуться даже на сантиметр. — Расслабься, Ликс-и. Феликс выдыхает через приоткрытый рот, все так же боясь пошевелиться. Даже если речь о пересохшем горле и стягивающихся от недостатка влаги губах. Даже если пальцы Хвана подобрались не просто неприлично — опасно близко к главному, нырнув под простынь. Он задевает его костяшками пальцев, пока другая рука скользит ниже — и никак не комментирует, вдавливая подушечки в напряженную ягодицу. Снова и снова, сжимая и отпуская, водя по кругу, меняя напор на поверхностную ласку. Феликса ведет целиком и полностью. Тело ниже пояса начинает расслабляться, теряя контроль, поднимаясь навстречу. Шея ощутимо затекает. Мольберт расплывается светлым пятном под оранжевыми огнями проезжающей мимо машины. — Ёнбок-и, — шепчет Хёнджин слишком близко, опаляя щеку дыханием. Феликс уверенно поет про себя детскую песенку с английским алфавитом, чтобы не сделать очередную глупость. Хван, будто издеваясь, ведет по челюсти кончиком носа, пока руки скользят прямо по его обнаженной груди. Ниже, прямо к губам — Феликс сглатывает, чтобы не высунуть язык. Вверх и вновь вбок, забираясь руками под выгибающуюся спину. Всего лишь доля движения, и он точно упирается вставшим членом в чужое колено, даром что простынь и брюки Хвана. Феликсу хочется провалиться под землю. Это больше, чем стыдно. Это просто невыносимо, когда он открывает глаза в ответ на пустоту, рассчитывая увидеть Хёнджина на расстоянии как минимум вытянутых рук. Вместо этого различает даже в непроглядном сумраке темный взгляд напряженных глаз. — Ликс-и, — зовет Хван, скользя ладонью по его спине прямо к ягодицам. Феликс не может удержать предательский полу-стон. На самом деле, это больше похоже на пытку, чем на успокоение. Чем, в конце концов, они вообще занимаются? — У тебя ведь девушка, — осипше выдыхает Феликс прежде, чем интуиция и все тело разом требует заткнуться. Хёнджин тихо смеется. — Она тебя не волновала, когда ты старательно вылизывал мои бедра, — говорит Хван, и Феликс вжимается в обивку, чтобы только избавиться от подкатившего к щекам жара откровенного стыда. Когда отчего-то вспотевшие чужие пальцы едва заметно — до остроты в темноте — надавливают между ягодиц, Феликс окончательно перестает понимать происходящее. Только и может, что тянуться лицом вперед, толкаясь бедрами в обратную сторону. Это неприятно. Не настолько, чтобы отрезветь. Не настолько, чтобы в полной мере осознавать реальность. Не настолько, чтобы перестать вестись на игры, понятные лишь одному Хвану. Но тот ведет носом по его щеке, ощутимо надавливая в противоположную сторону. Проходится языком по ушной раковине, скользит зубами по мочке, проталкивая лишь до конца первой фаланги. — Если это единственное, что тебя так нервирует, — хрипло шепчет Хван, ощутимее налегая бедром на его пах и уверенно покачивая кончиком пальца. — Мы расстались несколько месяцев назад, потому что я улыбался сообщениям одного хубэ больше, чем любимой девушке. Феликсу нужно время. Достаточное, чтобы чужой язык поддел мочку уха. Достаточное, чтобы податься бедрами навстречу осторожному пальцу. Достаточное, чтобы распознать темп чужого дыхания и почувствовать челку на собственной щеке. — Ты же не… — Да, — перебивает его Хёнджин, отражая глазами свет ночного Сеула. Феликс ведь даже не уверен, насчет чего был вопрос и скорый ответ. Ориентации? Влюбленности? Происходящего? Так ли это вообще важно, когда Хван впервые тянет рукой назад, открывая рот и не закрывая глаза? Феликс выдыхает прямо на чужой язык, плавится во внимательном темном взгляде. Тянется навстречу восходящему движению, смыкается внутри от острой нехватки банального скольжения. Что-то на грани долгожданного и болезненного. Щипающего неприятной остротой, столь недостающей в рамене больше недели назад. — Не шевелись, Феликс, — предупреждает Хёнджин за секунду до того, как исчезает в мутных вспышках ночного города и чужого помешательства. Возвращается — прежде, чем Феликс чувствует пустынный холод погруженной во мрак мастерской. Щелкает колпачком, даже не смеется над плюющимся выдавливающим звуком. Лишь вновь ныряет под простынь уже прямо между ног, вновь нависая сверху. Когда Хван вдавливает ладонь ему в затылок, другой рукой погружая уже смазанный палец глубоко внутрь, Ёнбок абсолютно забывает свое австралийское имя. Распахивает рот еще шире — и глаза до слезящейся пелены, потому что Хёнджин смотрит на него, как на настоящее произведение искусства. — Только скажи, — выдыхает Хван прямо в его губы, и Феликс, наконец, отмирает. Ведет головой из стороны в сторону, цепляясь вспотевшими ладонями за тонкую рубашку. — Нет, — шепчет он, вдавливая пальцы в напряженные плечи. — Ты совершенство, — выдыхает Хёнджин ему прямо в губы, и это становится окончательной точкой. Без «до» и «после», без «если» и последствий — Феликс под одним лишь инстинктом, лишенный всяческого гласа разума, вплетается пальцами в отросшие волосы. Чтобы притянуть, столкнуться не только губами — зубами до неприятных отголосков боли. Хван не кричит, не читает нотации о правильном поведении, даже не отстраняется. Лишь вбирает в рот его нижнюю губу, подталкивая языком к кромке зубов — и добавляет второй палец безо всякого предупреждения. Феликс пытается сделать глубокий вдох, придавленный чужим — сошедшим из самых грязных фантазий — телом. И терпит неудачу, сталкиваясь языками. «Совершенство» — скользит на кончике языка Хвана, когда он проходится по кромке зубов, прежде чем втянуть в себя верхнюю губу. «Идеальный» — мурлычет все внутри Феликса, разводящего ноги под напором двух пальцев. Хёнджин не торопится, словно действительно всего лишь хочет расслабить. Расплавить. Мягко чередует губы, зубы, язык — в том же темпе скользит пальцами, что-то подкручивает, поглаживает, надавливает. Выискивает. Тянет на себя единственную опору Феликса, закидывая ногу к себе на бедро. Плавно спускается вниз, прихватывая кожу на шее. Вырисовывает кончиком языка нечто невообразимое, пока Феликс только и может, что толкаться губами в воздух, до унизительного высоко хныкая. Когда горячее дыхание покидает и шею, Феликс разочарованно стонет. И задыхается через мгновение, широко распахивая глаза. Хван смотрит на него с хитрой ухмылкой, едва ощутимо надавливая пальцами внутри прямо куда нужно. Сгибает, растягивая, оглаживает и вновь нажимает, от чего Феликс уже мычит, не сдерживаясь, толкаясь бедрами наверх. — Тише, Ликс-и, — шепчет Хёнджин, прежде чем вновь высунуть чертов кончик языка изо рта. Все так же размеренно движется, не переставая на него смотреть. Не добавляет пальцев, не целует, не стягивает простыни, не нависает сверху. Феликсу слишком плохо от ощущений и слишком мало самого Хвана. Пристальный взгляд и вовсе заставляет краснеть и прятать стоны за собственной ладонью, впиваясь зубами во вспотевшую кожу. Хёнджин позволяет ему это лишь на минуту, после уверенно отводя руку. Переплетается пальцами, подавшись вперед, и вжимает куда-то за головой Феликса в мягкую обивку. — Не закрывай глаза. Наверное, он умер и попал в чертов ад — иначе и быть не может. Потому что это точно не может быть реальностью, в которой Хван нависает слишком близко. Недостаточно. Двигает пальцами до невыносимого плавно, раз за разом попадая прямо по простате. Целенаправленно. Смотрит, практически не мигая, впитывая каждое изменение на его лице. Пристально. Феликс выстанывает прямо в приоткрытый рот, к которому не дотянуться. Цепляется пальцами в чужие, второй рукой царапая чертову кушетку. Давит пяткой на чужие ноги, пытаясь то притянуть ближе, то отползти подальше. Это действительно слишком похоже на пытку. Это похоже на чертов последний круг по Данте, когда Хёнджин начинает ускоряться, наклоняясь еще ближе. Так, чтобы нос к носу, лоб ко лбу, прикрывая глаза. Феликс теряется от дрожания собственных ног — и кончает в ту же секунду, как Хван все же вновь целует его, напористо проталкивая язык внутрь рта. — Вот так и лежи, — шепчет на ухо Хенджин, пока Феликс пытается вспомнить, кто он такой и где находится. Голова кружится куда сильнее, чем от любого алкоголя; дыхание и вовсе сбилось ко всем чертям. У него нет даже сил морщиться от вернувшегося света — лишь повернуть голову на бок, чтобы найти Хвана возле чертового мольберта, быстро водящего кисточкой над холстом.◘ ◘ ◘
Тем вечером Хёнджин отпустил его спустя пару часов, как и обещал. Даже проводил до дома, благодаря за помощь. Пока внутри Феликса вращалась куча вопросов, Хван выглядел так, словно ничего не произошло. И продолжал придерживаться той же манеры следующий месяц. Чертов месяц. Феликс успел пройти все стадии от отрицания до депрессии, но с принятием дело обстояло сложнее. Здесь даже Джисон не смог стать вылечивающим пластырем — вместо того, чтобы принять его помощь в очередной раз, Феликс уверенно сообщил, что с этой стороной их взаимоотношений закончено. Тот, вроде как, не расстроился. Лишь прислал очередное сообщение, что готов приехать, пока ни с кем не встречается, если Феликс вдруг передумает. — Ли Ёнбок! — останавливает его как-то после пары преподаватель, подмахивая вниз согнутыми пальцами. — Профессор Ли? — на самом деле, Феликс предпочел бы отправиться домой сразу же. Включить какую-нибудь дурацкую дораму, поплакать от безответной любви, слопать ведерко мороженного, а после отречься от Хвана Хёнджина и начать новую жизнь. Но это был чертов профессор Ли, не выходивший из влажных фантазий Джисона. Или профессор Ли, которому предстояло скоро принимать важный профильный экзамен. — Сегодня вечером открытие одной особенной выставки. Я видел твой репортаж из той галереи, — профессор Ли, запихав обе руки в карманы, совсем по-кошачьи оперся бедрами о стол позади, склонив голову. Пожалуй, часть Феликса прекрасно понимала Джисона — не будь он настолько влюблен в чертового Хвана, тоже пополнил бы ряды мейнстримно пускающих слюни студентов и студенток. — Туда так просто не попасть, но раз у тебя получилось, может, сделаешь еще один? Феликс запоздало понимает, о чем вообще идет речь. Галерея Хвана. — Я не думаю, что… — Поставлю тебе высшую оценку, если сможешь, — хитро улыбается профессор Ли, пока Феликс пытается найти причины отказаться. Вот только «я не могу пойти, потому что мой контакт оттрахал меня пальцами, а теперь делает вид, что ничего не было» едва ли станет аргументом, достойным стен учебного заведения. Поэтому Феликс лишь кивает. И пишет на выходе из аудитории сообщение Бан Чану, умоляя ни о чем не спрашивать.◘ ◘ ◘
В этот раз галерея не встречает его белоснежными стенами, потолками и полами. Приглушенный свет начинается еще с вечерней улицы. Феликс протягивает приглашение широкому охраннику. Сглатывает, делая шаг в полусумрак. По серым стенам скользят огни, похожие на фары проезжающих мимо машин. Музыки нет. Официантов с шампанским нет. Ничего нет, лишь молчаливые люди, бредущие по извилистому коридору, увешанному не только полноценными картинами, но и эскизами, явно вырванными из блокнота. Феликс растерянно смотрит по сторонам, выискивая хотя бы намек на то, где оказался. Все, что он смог узнать, так это то, что это был дебют какого-то очень ожидаемого художника. Того, кто многие годы отказывался от подобных предложений, но вдруг согласился. Не удивительно, что профессор Ли готов был поставить высшую оценку за один лишь репортаж — количество билетов было ограничено, а вход прессе закрыт. Но Феликс ведь не пресса. Всего лишь студент. Которому, по сути, и терять уже было нечего. Он помнит про свое задание первые несколько десятков шагов, разглядывая написанные маслом цветы. Красивые, интересные и стилистически не совсем привычные — мазки словно намеренно положены грубо. Феликс не много смыслит в живописи, но холсты притягивали взгляд своей необычностью. Но куда больше взгляд притягивали эскизы на желтоватой бумаге, заключенные под стекло в окружении белоснежных паспарту. Нижняя подсветка мягко выделяла плавные линии, лишенные неточностей и наслоений. Они казались живыми. Руки, бесчисленное количество чьих-то аккуратных маленьких рук. Бедра, обтянутые тканью. Полные губы. Глаза. Недорисованные профили. Феликс сам не заметил, как перестал обращать внимание на полноценные картины, шагая дальше за очередным эскизом, затаив дыхание. Казалось, что если пройти быстро, то паззл сложится в одного-единственного человека. Красивого. Определенно красивого. Идеального. Того, кого Феликс никогда не видел, но уже отчаянно хотел знать, кто же именно стал натурщиком для скетчей. Даже если это был не один человек. Даже если его вовсе не существовало. Феликс потерялся. Забыл, где находится, сколько поворотов успел сделать, кого успел обойти по пути, кто врезался в него самого, тихо цокая в полумраке. Дыхание от чего-то сбилось. В последнем коридоре не было ни единого полотна. Остановившись, Феликс глубоко вдохнул, прижимая руку к груди. Сердце билось, как бешенное. Голова кружилась. Кто-то ловко обогнул его, торопясь в сторону освещенного проема в самом конце темного коридора. Феликсу же отчего-то отчаянно захотелось развернуться и сбежать. Послать ко всем чертям уговор с профессором, зубрить оставшееся время до экзамена и получить среднюю оценку после долгих дополнительных вопросов. — Пойдем, — ухо обжигает не столько дыханием, сколько знакомым голосом, который Феликс не слышал слишком долго. Он не вздрагивает — лишь напрягает руку под пальцами Хвана, позволяя вести себя вперед. От яркого света Феликс зажмуривается и толкается назад, упираясь лопатками в твердую грудь. Неуверенно приоткрывает глаза — те широко распахиваются сами собой, стоит только увидеть огромный холст во всю стену. Холст, на котором красивый юноша расслабленно лежит на кушетке, и одна лишь простынь прикрывает от жадного взгляда самое сокровенное. Феликс ошеломленно хватает ртом воздух, пока аккуратные руки обвивают его с обеих сторон, крепко прижимая к себе. — Не хочешь пойти ко мне и поесть рамен? — шепчет Хван, касаясь губами его уха. Ему ничего не остается, кроме как быстро кивать, позволяя утягивать себя в любую сторону.◘ ◘ ◘
Под «ко мне» Хван имел в виду лишь кабинет, скрытый от основной выставки потайной дверью. Под «раменом» — вовсе не рамен. Феликс впервые не думает ни секунды о нравственности, приличиях и последствиях, обеими ладонями стискивая лицо Хёнджина после поворота ключа с внутренней стороны двери — лишь тянется наверх, впиваясь губами в чужие. Хван тихо что-то охает прямо ему в открытый рот, уверенно обхватывая обеими руками. Тащит куда-то вперед, не разрывая жадного поцелуя. Молчит, позволяя вылизывать свою шею и щеки, тянуть волосы и щипать плечи. Лишь подхватывает за бедра, усаживая на стол и толкаясь навстречу. — Ёнбок-и, — шепчет Хван ему на ухо, и Феликс отбрасывает в сторону свою кучу вопросов. Тех, что начинаются с «какого хрена» и заканчиваются «даже если на один раз». Рвется руками навстречу, дергает чужой ремень, путаясь в собственных пальцах. Хёнджин даже не ухмыляется, молча помогая разобраться со штанами. Ловит за икры, стаскивая кроссовки. Позволяет упираться пятками в свои бедра, стаскивая с Феликса джинсы. Прижимается то и дело губами к губам, шее, ушам, ключицам — всему, что подворачивается под язык и зубы, не переставая вдавливать пальцами куда увереннее, чем в проклятой мастерской. Феликс цепляется ногтями за напрягшиеся предплечья, съезжая ягодицами по столу навстречу. Толкается вперед, пока Хван слишком осторожно сминает пальцами его бедра. Сам перехватывает чужую руку, притягивая ко рту. Размашисто проходится пальцами, не стесняясь лишней слюны. Феликсу хочется так, что плевать на все эти голоса совести, да и на все остальное тоже плевать. Хёнджину, кажется, тоже, потому что он толкается сразу двумя мокрыми пальцами, сходу сгибая внутри и надавливая. И ловит громкий гортанный стон на язык, толкая бедрами чертов стол до самой стены. Что-то глухо падает, пока Феликса заполняют с двух сторон разом, не давая даже шанса сделать глубокий вдох. — Пожалуйста, — бормочет в открытый рот, дергаясь бедрами навстречу — насаживаясь без всякого смущения через саднящую тесноту. — Подожди, Ликс-и, — шепчет Хван, тяжело дыша. Мажет кончиком носа по щеке, отпускает руку, вдавливающуюся чуть ниже поясницы. Феликс хнычет отчетливо, не стесняясь. Разочарованно тянется вперед, впиваясь зубами в чужое плечо, когда пальцы выходят безо всякого предупреждения. Хёнджин возится за его спиной — слишком долго. Слишком медленно. — Пожалуйста, Джин-и, — выстанывает Феликс куда-то в острые ключицы и нисколько не жалеет об этом спустя еще десяток секунд, когда захлебывается от распирающего давления. Чувствительно — на уровне болезненности, как бы медленно не двигался Хёнджин, обеими руками останавливая их обоих от резких движений. Феликс смотрит на прикрытые глаза, на закусанную нижнюю губу, и расслабляется, не сдерживая улыбки. Мягко тянется навстречу, насаживаясь самостоятельно и немного задерживая дыхание от наполняющего ощущения. Когда Хван оказывается в нем полностью, прижимаясь лбом к плечу, Феликс давит в себе острое желание тут же отстраниться. Глубоко дышит, едва покачивая бедрами. Хёнджин, будто очнувшись, опускает одну руку поверх его члена, мягко проводя снизу-вверх. Лижет плечо по направлению к шее, прихватывая губами и отпуская. Феликс закрывает глаза, полностью поддаваясь чувству наполненности. Привыкая. И тянется навстречу, стоит только Хвану едва податься назад. Так же, как тогда, в чертовой мастерской — глаза в глаза, лоб ко лбу, нос к носу. Разве что в этот раз Хёнджину приходится сгибаться в спине, чтобы толкаться навстречу размеренно, под чертовым правильным углом. Разве что в этот раз он то и дело проходит языком не по своим — Феликсовым — губам, оставляя невесомые поцелуи вокруг рта. Это не похоже на реальность. Это не похоже на ад. Хотя бы потому, что Хван буквально танцует в своей кошачьей плавности, вгоняя Феликса прямо на гребанные небеса, как в той американской песне для горячего секса. Сжимает пальцами бедра. Трется ладонью, когда Феликс начинает дышать быстрее. Выходит, забывая о себе, когда тот низко стонет, заканчивая. И лишь улыбается, не говоря ни слова. Не прося разрядки. Только мягко поглаживает чистой рукой по щеке, оставляя нежный поцелуй на приоткрытых губах, перехватывая сбившееся дыхание. Не правильно. Не справедливо. Феликс не сомневается — не думает — не спрашивает. Просто стекает вниз по столу, опускаясь на колени, отпихивая от себя чужие руки. Опускается ртом на чужой член, обеими руками вцепляясь в бедра. Хван что-то говорит в протесте, все еще пытаясь отстранить — Феликс лишь заглатывает глубже, подаваясь вперед головой. Кажется, Хёнджин ругается на идеальном английском, толкаясь навстречу. Кажется, Феликс благодарен дружеской помощи Джисона за то, что может взять полностью. Ни черта не кажется, когда Хван смотрит ему прямо в глаза, заканчивая глубоко в горло, пока у Феликса слезятся глаза. Дышит тяжело, вяло опускаясь прямо на пол и притягивая к себе в вялых объятиях. Феликс ведет языком по чужим вспотевшим ключицам, уютно устраиваясь в кольце мягких рук. — Ёнбок-и, — выдыхает Хёнджин. Феликс улыбается. Пожалуй, корейское имя вовсе не так уж и ужасно.