Стал колдун одержим вдруг злом, Чтобы спасти душу его, Решили мы всем селом С ним сотворить кое-чего. Помню ярость безумных глаз, Он не скрывал злобу свою, Он всех ненавидел нас. Да, я вернусь, слово даю… Король и шут. «Возвращение колдуна».
— Как Новый год встретишь, так его и проведешь, — проговорила Наталья Федоровна задорным голосом, ставя на стол салат. — Поэтому мы встречаем его даже без шампанского? — Шампанского? — возмущенно выдохнула она. — А ты не маловат еще для таких заявлений, Михаил Игоревич? В ответ ей была лишь широкая улыбка, а ему прилетел легкий подзатыльник. Хотя какой там подзатыльник — так, погладили слегка. Миха, потянувшись за бутербродом, хмыкнул. По его мнению, Новый год должен был быть шумным и дружным праздником. Семейным, конечно, но друзья в его понимании тоже приравнивались к семье. Он вообще считал, что Новый год — это, если так подумать, еще и своего рода кочевой праздник. Сначала к одним ввалиться, потом к другим… Но в этот раз у них намечались тихие семейные посиделки без дальних родственников и друзей. Миха отпраздновал скучнейший Новый год в школе, родители отгуляли свое на корпоративах. К друзьям никто не собирался, а родственники… Как понял Миха, родители отца жили во Владивостоке и связывались с ним только по праздникам. Игорь Иванович очень рано покинул дом, а после вообще уехал через полмира. Бабушка Михи уже скончалась, а дедушка нянчил своих внуков от сестры отца и особо в гости не стремился. С мамиными родителями трагичнее. Два года назад они разбились на трассе Омск-Тюмень, недалеко от городка под названием Тюкала. ДТП было страшным, о нем даже в новостях сообщалось. Но Мишка ни бабушек, ни дедушек не помнил. И не сказать, что сильно переживал об этом. Хотя некий укол вины чувствовал, как и сожаление. Но горевать посчитал не слишком-то благоразумным занятием. — Если человек не может позволить себе веселье без алкоголя, значит, у него проблемы с алкоголем. Замечание отца отозвалось в Мишке сначала каким-то протестом, а потом тоскливой задумчивостью. Но он отмахнулся от странных чувств. Они, как и дежавю, уже стали настолько привычными, что он даже перестал особо искать мистические мотивы. Если слишком много думать о всяких странностях, что с ним происходят, то и до дурки недалеко. Вон она, дурка на 5-й линии, тьфу, на Куйбышева! Этот вечер был тихим и каким-то семейным. А еще, по мнению Михи, волшебным. Он не знал почему, но то ли родители постарались своими переглядками, то ли еще чего, но он прям чувствовал, как повисло в воздухе ожидание чего-то сказочного. И оттого настроение было легким и почти как пьяным. Хотя откуда такое сравнение — он тоже не знал. Зима в этом году выдалась теплой. Точнее, новогодняя ночь. На градуснике было всего-то минус двенадцать, так что Миха радостно предвкушал забег до набережной. Было бы двадцать пять, и мама, озабоченная его здоровьем, бы его не пустила. А так… сегодня можно многое. — Да не спеши ты, успеешь еще на салют посмотреть. Народ сейчас только выползет из-за столов, будет у вас время добежать. Еще же запустить их надо. — Да знаю я! Семка просто ждет уже, позвонил мне, е-мае! Говорил же заранее предупредить, — буркнул Миха, натягивая ботинок. — Все, побежал! — А ну стой! Шапку! — Да я… — Шапку! Скривившись, он все же вернулся обратно в квартиру и терпеливо дождался, когда мама натянет ему на голову шапку. И отвлекшись на это, совсем проморгал момент, когда она, внезапно встав на носочки, чмокнула его в нос и ласково проговорила: — С Новым годом, сынок. Миха замер затаив дыхание. — С… Новым счастьем! Где-то с улицы раздался первый взрыв салюта. Все же кто-то решил пораньше выбраться. — Давай, беги, но не задерживайтесь там! Порывисто кивнув, Мишка выскочил на лестничную площадку, захлопнул дверь в квартиру, но, прежде чем спуститься вниз, перепрыгивая через ступеньки, коснулся рукой шапки. Уши горели от смущения. С новым счастьем, да? Ванька ждал уже у подъезда. Баловался, пытаясь выдохнуть колечками пар из легких. Из окон лился свет, мигали гирлянды, и даже в соседнем дворе починили фонарь, наверное единственный на всю округу. Так что было светло, и красные щеки и торчащие уши Ваньки хорошо видно. — С Новым годом! — улыбнулся он, заметив Мишку. — Ага, и тебя с Новым годом! — Миха выскользнул из подъезда, чуть придержав дверь какой-то компании молодых людей, что, видимо, праздновали в их доме у кого-то на квартире. А после, не сговариваясь, они с Ваньком поспешили в сторону набережной. — Надо бы побыстрее. — Извини, мама шапку заставила надеть. — Да тепло же! — Ну, не скажи, — фыркнул Мишка, поправив воротник. — Да ну тебя, вот в прошлом году аж под тридцатник было! Вот это вот совсем не весело. А в этом году так, теплая зима. Хотя, может, перед Рождеством ударит или перед крещением, эти, крещенские морозы. В феврале обычно снег метет, так что в январе… Он шел впереди, и это позволило Мишке незаметно сгрести снег с обочины, хитро улыбнувшись в спину внезапно пораженного занудством Ваньки, подкрасться и подло сунуть его за шиворот. — Миха, блядь! — взвыл Вано, в то время как он, расхохотавшись, бросился наутек. — Убью, скотина! Настроение было таким… Таким легким! Ему казалось, что он летит над землей, почти ее не касаясь. Хотя нет-нет да и ноги разъезжались на наледи. На углу пришлось схватиться за дорожный знак, чтобы не вылететь с тротуара на проезжую часть, и, ловко вывернув в поворот, рвануть дальше, чтобы спустя мгновение выбежать к набережной из-за домов. Машин не было, так что через дорогу он перебежал быстро, а дальше, не захотев обходить сугроб, где летом был кусок газона, в прыжке завалился боком и перемахнул через него, прокатившись колбаской, набирая снега, куда вообще можно было набрать. Шапку пришлось поскорее поправить, иначе бы свалилась. Ванька-Семка же такого лихого переката выполнить не догадался и влетел в сугроб ногами почти по самый пах. — Лошара! — заржал Миха, пытаясь отряхнуть с себя снег. Рядом шли люди и, заметив их дуэт, поддержали его своим весельем. — С Новым годом! — на разные голоса послышались поздравления. Миха тут же поспешил ответить, отвлекшись от товарища, что с упорством преодолевал препятствие в виде сугроба, беря штурмом снежную гору. — С Новым го…! Подножка, и он летит в сугроб, а сверху на него наваливается Ванька, мстительно присыпая снега за шиворот. — С новым счастьем, бесоеб! Они хохотали как придурочные, валяясь в этом сугробе, и отвлеклись лишь тогда, когда все вокруг загрохотало. Но, на взгляд Мишки, очень тихо. Вот в Питере, если и… Тычок в бок отвлек от мысли, и Миха едва не скушал снега. Воспользовавшись моментом, он все же ловко вывернулся, макнул Ваньку лицом в злосчастный развороченный сугроб и, смеясь, кинулся бежать дальше, оставляя за собой, словно радужный пони, ворох осыпающегося с него и ловящего отблески салюта снега. — Не догонишь! — Стой! Люди кричали друг другу поздравления, ему было легко и радостно. Он, поскальзываясь, бежал от кричащего позади Ваньки, лавируя между прохожими, в сторону Ленинградского моста, когда внезапно ботинки с рифленой подошвой, которые, как убеждали продавцы, не подведут ни в какой гололед, выкинули подлость, и он влетел в какого-то высокого мужчину, едва не сбив его с ног. — Вот скотина! — выругался незнакомец, в то время как Мишка, вцепившись в чужую одежду, пытался удержаться на коварной наледи. Теплая зима выкидывала такие вот неприятные фокусы. Еще и люди своими ногами отполировали утоптанный и обласканный ветром да солнцем снег со льдом от всей души. — Извините! — загнанно выдохнул он, внезапно замечая, что Ванька отстал. Устал, наверное. Легкие горели, как и щеки, настроение было таким радостным, что даже столкновение с прохожим его не портило. — Да как ты вообще посме!.. — начал мужик злобным голосом, но внезапно прервался, уставившись на Мишку черными глазами. Миха, весь облепленный снегом, поспешил отцепиться от своего внезапного и неожиданного препятствия и наконец поправить шапку, сползающую на глаза. Да что там, снял ее и растрепал волосы, рискуя заработать себе менингит, так как он умудрился взмокнуть, пока бежал во весь дух. Волосы встали дыбом. Разгоряченное дыхание, вырываясь из груди густым паром, мешало видеть, кто и что перед ним, а сердце отбивало бешеный ритм. — Еще раз простите! — звонко выдохнул Мишка, пытаясь перевести дыхание, и с интересом уставился на прохожего. Тот был странно одет. То есть не то чтобы странно, просто… косплеер? Актер? Тут недалеко какое-то новогоднее представление, да? На нем был тулуп. Расшитый какими-то узорами, с меховой оторочкой. На ногах сапоги, похожие на кирзовые, но явно не они. Под не до конца застегнутым воротом тулупа видна расшитая вышивкой рубаха. Мужик был довольно высок, длинный крючковатый нос выделялся на лице, как и… глаза. Темные, отражающие вспышки салютов. Смотрел он на Мишку сверху вниз, и во взгляде читалось узнавание, а по лицу расплывалась издевательски вежливая улыбка. — Ах, так это вы, ваше благородие. Извините, — смешок резанул Мишке по ушам и внезапно прошелся ледяными мурашами по спине. — Не признал. Но вы уж не держите на меня зла. С этими словами мужик решил изобразить застывшему от удивления Мишке вежливый поклон, одновременно снимая с себя меховую, на вид богатую, должно быть, соболиную шапку. И… голову. Секунда. Другая. Миха отшатнулся, широко раскрыв глаза от ужаса. Мужик, замерший в полупоклоне, продолжал стоять, держа в руке шапку с головой, что повисла над землей и широко, злорадно улыбалась. — Ч-чего? — пискнул Миха, делая шаг назад, едва вновь не поскальзываясь. Люди вокруг продолжали выкрикивать поздравления, веселиться, проходить мимо, не замечая застывшего на месте безголового мужика, державшего свою шапку вместе с головой. На снег капала с отрезанной шеи кровь. Тулуп… пропитывался ею. «К-какого хрена?!..» — возглас встал поперек глотки, кадык дернулся, а язык, казалось, примерз к зубам, что склеились между собой. А в следующий момент откуда-то сбоку из темноты вынырнул тощий тип в камзоле с маской рыжей обезьяны на лице и в смятом в гармошку цилиндре. Одним движением вырвав из руки замершего на месте безголового типа башку, присобачил ее вместе с шапкой обратно. — И чего вы стоите, Ваше Величество? Ждете, когда этот тип тут все кровью зальет? — мрачно выдал франт в маске обезьяны. — Сами могли ему на место поставить. Он же без нее будет как памятник самому себе стоять. Это же Злодей, а не Безголовый. Миха с трудом открыл рот и тут же его закрыл, громко клацнув зубами и выдав какой-то задушенный сип, когда мужик разогнулся из полупоклона и, презрительно окинув взглядом любителя рыжих обезьян, раздраженно проговорил: — Я не просил. Шаг назад. Еще один. И Миха, резко развернувшись, с нечеловеческим рвением бросился прочь, подавившись собственным воплем ужаса.***
Затихали салюты, люди постепенно начали расходиться, а Мишка, завернув в один из переулков, привалился к стене какого-то дома и загнанно пытался отдышаться. В переулке было темно, горло саднило, горели легкие. Перед глазами стояла жуткая картина мужика без головы. И того франта… в странном камзоле и маске рыжей обезьяны, что прикрутил ее обратно. — Ахуеть, — наконец смог выдохнуть Мишка спустя время, после чего дрожащими руками полез в карман за телефоном, собираясь позвонить родителям, в ментовку ли, в МЧС… или, может, в скорую? К счастью, он положил его во внутренний карман, и устройство не присыпало снегом, что уже почти весь стаял, пока Мишка наворачивал тут круги своего марафона. Но дрожащие пальцы замерли на месте. Ну нет. Бред полный. Это была шутка. Розыгрыш. Фокус. Ведь так? Точно. Он. Да, над ним так пошутили. Не мог же этот мужик на полном серьезе снять шапку вместе с головой? Но что-то внутри Мишки внезапно екнуло. Сердце, которое в последнее время перестало его беспокоить, кольнуло. Потянуло проклятую мышцу, и, приложив ладонь к груди, Мишка со страхом удивился какой-то странной железобетонной уверенности. Мог. Этот мужик мог снять с себя шапку вместе с… головой. Истерический смешок вырвался сам собой. Миха попытался взять себя в руки, отодвинуть в сторону свои страхи и сомнения, приняв на веру, что все произошедшее — цыганские фокусы, после чего сосредоточился на том, чтобы набрать номер Ваньки и найти его, а лучше созвониться с ним и… В ногу что-то толкнулось. И Миха окаменел. Сердце на секунду остановилось, а после он медленно опустил взгляд вниз и с заминкой, непростительно долгой паузой, из-за которой экран едва не погас, включил фонарик на телефоне. Темный закуток осветило, и он увидел… блестящую лысиной голову с острейшими, мать его, зубами, что глазела на него огромными болотными глазищами. Пролетела мысль — «это другая голова». Но спокойствия не прибавила. Улыбающаяся частоколом зубов голова внезапно открыла рот и… прыгнула! Прыгнула, блядь, вцепившись ему в штанину! Каким-то образом он знал, что, если ее не отцепить, она может… может обглодать его ноги до костей, оставшись без своего хозяина! Хозяина?.. У нее есть еще и Хозяин?! И Миха заорал, вылетая из переулка, волоча за собой зубастую человеческую голову, что болталась на его штанине, кажется еще и пытаясь одновременно ржать! Встряхивая ногами, он панически крутился на одном месте, стараясь скинуть с себя дьявольщину. И ему это удалось. Вместе с куском штанины! С треском джинса порвалась, и голова с тканью в зубах полетела куда-то в сугроб. — Эй! Это было грубо! — послышалось из темноты. Мишка бросился обратно на освещенную набережную, вопя во весь дух, как сумасшедший. Удивительно, но людей, которые совсем недавно были на набережной, почти не осталось, а те, кто остался, совсем не замечали и, кажется, не слышали, как вслед за Михой неслась заливающаяся хохотом зубастая человеческая голова. На него же только прикрикнули, чтоб пьяный придурок не барагозил. Спотыкаясь, поскальзываясь и перемахивая через сугробы, не обращая внимания на обжигающий ногу снег, он бежал куда глаза глядели. Телефон, оказавшийся в руке, был пущен на манер гранаты. Вот только голова поймала его прыжком в полете неведомым образом и разжевала как нехер делать! Жуть! — Уйди! Отстань от меня! Помогите-е-е! Но никто не спешил помогать, и он, повернув направо, бросился куда-то в поисках того, на что мог бы залезть. Снова во дворы. Мишка не помнил, как оказался среди гаражей. Лишь кадрами отрывистыми уловил, как с разгона начал карабкаться на крышу. И с воплем буквально влетел на нее, когда почувствовал — голова вцепилась ему зубами в лодыжку. Сбив другой ногой ее куда-то вниз, он отполз от края и замер в снегу на крыше гаража, боясь даже глянуть на предполагаемую зубастую голову. Лишь тупо зажимал замерзшей и мокрой от растаявшего снега рукой оголенную ногу, что открывала оторванная штанина. Под ладонью расплывались гематома и отпечаток чужих зубов. Голова внизу пыхтела и ругалась. А Мишка пытался… поверить?.. И кажется, не реветь. Он же мужик, да?.. Хотя то, что тут происходило, любого мужика бы до слез довело. Наверное… Он сунул себе кулак в рот, стискивая зубами костяшки, чтоб вновь не завопить, срывая голос от того, что, издав обиженный вопль, со звуком, сопровождающим футбольный мяч, под чей-то недовольный молодой голос «пошла отсюдова!» голова пролетела над соседними гаражами, видимо запущенная чьим-то пинком. — Да за шо-оо…! — раздался крик. И упала. Куда-то. Миха не хотел знать куда. Более того, ужас, что, казалось, проник в самые укромные уголки сознания, заставил его застыть на проклятом гараже, подтянув колени к груди, и ждать… чего-то. За краем гаража кто-ты пыхтел, недовольно что-то ворчал, а Миха, затаив дыхание… ждал. — Да не боись ты, ничего тебе Кочерыжка не сделает! — с этими словами над краем крыши появился веселый, позвякивающий бубенцами шутовский колпак. Следом нарисовалась голова молодого парня, казалось ровесника самого Мишки. Лопоухий голубоглазый шут, который с раздражением смахнул колпак, бросив его впереди себя, влез на крышу и широко улыбнулся. И эта улыбка заставила Миху расслабиться и одновременно… растеряться. Луны на небе не было. Новолуние. Но не так далеко горел свет с третьего этажа, кажется на кухне, и его вполне хватало, для того чтобы что-то рассмотреть. Вот только жильцы все равно ничего не слышали. Возможно, были слишком пьяны? Миха смотрел на странно разодетого улыбающегося светловолосого паренька, с огрызком карандаша за ухом, пока тот копался в своей собранной из разноцветных лоскутов сумке среди вороха листов, причем зачастую в обрывках и пожелтевших тетрадных, в знакомую и порой ненавистную Михе клеточку, что-то старательно выискивая. Он смотрел на него, и в груди ныло. Ныло и ныло. А на кончике языка крутилось имя. И чувство узнавания, казалось, затопило его всего, выгоняя даже холод, которым Мишка уже успел пропитаться этой дикой ночью. — Ты… — Сейчас я все поправлю, и больше ты их видеть не будешь. И тебя не будут видеть. Заживешь как прежде, горя знать не будешь. Все будет отлично! — показал Шут ему большой палец, не отрываясь от поисков. И сам не зная почему, Мишка внезапно выдохнул: — Андрюха?.. Шут, заслышав это имя, замер на месте, перестав шуршать содержимым сумки. Плечи его поникли, и улыбка сбежала с лица. Колпак лежал в снегу, розовый румянец играл на щеках светловолосого странного паренька в шутовском наряде, а взгляд голубых глаз, обращенных на Мишу, был слишком серьезен и грустен. — Вспомнил? — устало вздохнул до одури кажущийся знакомым незнакомец. Мишка медленно покачал головой и сипло спросил: — Нет, я… Я угадал, да? Шут криво улыбнулся. — Да, Мих, ты угадал. Только… слишком рано, понимаешь, да? — его же интонациями проговорил он. Понимает? Да ни хрена он не понимает! — Не… — Миха закашлялся. — Не понимаю! Я ничего не понимаю! Что происходит?! Кто все эти… Шут внезапно оказался слишком близко и ловко закрыл его рот ладонью, буквально затыкая. В другой руке он сжимал свой колпак. — Тш-ш, успокойся, — проговорил он. — И прости. Так нужно. Придется все вспомнить, по-другому уже не сможешь. Плохо, конечно, но ничего не поделаешь, а то с ума сойдешь. Нельзя было мне тебе показываться, нельзя… И всучил вздрогнувшему Мишке, давно потерявшему шапку, свой шутовской колпак. Он не успел даже моргнуть, как «Андрюха» растворился без следа. Секунда. Другая. Минута. Десять. Возможно, полчаса, возможно, больше. Миха не знал, сколько он сидел на этом проклятом гараже и отмораживал свою задницу. Замерев на месте, ждал какой-нибудь бесовщины. Но ничего не происходило. Только колпак грел замерзшие руки. Осторожно дрожащей рукой он развернул разноцветную вещь, звенящую бубенцами, и уставился на нее, как на гранату без чеки. Быть или не быть?.. — Рванет? — сипло выдохнул Миха. — Или… не рванет? Колпак вроде бы взрываться не собирался. Ебал он в рот такой Новый год! Как там мама говорила? Как встретишь, так и проведешь? Да ну нахер! Едва не сверзившись с крыши гаража, Мишка отбил себе и так припухшую ногу и, матерясь, двинулся искать выход из дворов и гаражей, в которые забрел. И выход он снова нашел на проклятущую набережную. Хромая, выбрался на сто раз проклятый берег Иртыша в надежде натолкнуться на прохожих и либо попросить помощи, либо хотя бы позвонить. Хоть кому-нибудь.***
Каким-то образом Миха умудрился убежать аж за Голубой Огонек и ту самую улицу Чокана Валиханова. Он не знал, сколько времени, так как телефон был потерян, и пожалел, что не носит с собой часы. Продрогший, ошарашенный недавним бредом, он брел по набережной, как никогда ощущая порывы ветра. Открытое пространство, есть где разгуляться. И вроде не так холодно, но продувало. Еще и поземкой радовало. Люди с набережной убрались. Прохожих не наблюдалось. Изредка доносились звуки салютов, как и вспышки. Из-за домов он не особо их видел на правом берегу, а вот на противоположном левом очень даже заметно время от времени. Набережная была странно безлюдна. Только Миха шел, вжав голову в плечи, прижимая к себе колпак, не в силах почему-то его выкинуть. Уже тогда надо было насторожиться, но он брел, ничего не замечая. Где-то в стороне остались родители, Ванька, собственное здоровье. Его волновало лишь то, что недавно произошло, и… Андрюха. — Андрей, — проговаривал Миха себе под нос, следя за своими ощущениями. Сердце екало, а он продолжал склонять то так, то эдак. — Андрюха, Андро, Дрюха… Князь? Князь! Ту-дум, ту-дум, ту-дум… Когда он увидел перед собой чьи-то сапоги, то замер на месте. И, медленно подняв взгляд, сжался. Перед ним стоял… Дед Мороз. Точнее, нет, не он. Санта Клаус. И Миха вздрогнул. Порыв ветра со снегом кинулся ему в лицо и принес смрад гниющей плоти. От запаха заслезились глаза, запершило в горле и… — Извините… — прошептал Мишка, огибая по дуге подозрительного типчика в новогоднем костюме. Пиздец. Пусть этот пиздец пройдет мимо него. Ну пожалуйста! — Ты бы корону свою надел, Король, — раздался ему в спину чуть порыкивающий низкий голос. Ноги Мишки прилипли к обледенелому и стремительно заносимому снегом тротуару. Медленно, очень медленно он обернулся к Санта Клаусу или тому, кто влез в его костюм. Смял колпак в руках и… — А если не надену, то что? — Да ничего, — накладные усы дернулись, и что-то подозрительно блеснуло. Или ему просто показалось, что там были… зубы? Не спуская с Санта Клауса, пахнущего стухшим мясом, глаз, Миха натянул на себя колпак, звякнувший бубенцами. Санта Клаус одарил его зловещей клыкастой улыбкой с розоватыми разводами и сверкнул красными глазами. «Упырь» — четко понял Михаил Горшенев, срываясь с места, заметив, как Санта Клаус дернул завязки мешка, собираясь сделать что…? Правильно! Похищать себе жратву! Где, блядь, на пустынной улице в новогоднюю ночь найти интеллигента с ружьем?! Порывы ветра, выстилающие под ногами поземку, внезапно начали говорить жутким голосом. В котором он узнавал свой собственный… «Я буду жить вечно! Вечно! Ты будешь жить вечно! Веч-ш-ш-шно!» Он все… вспомнил. И теперь бежал. Бежал, не смея обернуться.***
Паника. Паника. Паника. Безумие! Дьявольщина какая-то! Бежать! Сердце колотилось в ушах, колпак на голове подпрыгивал, звеня бубенцами, а он бежал, хватая холодный воздух ртом в полном непонимании того, что происходило с ним. Зима? Какая нахрен зима?! Лето! Июль! Омск? Да с хрена ли?! Его дача под Питером! Он там секунду назад был! Или не был?.. В голове проносились воспоминания. Будто его и не его одновременно. Ванька-Семка, его друг, школа, родители, незнакомые дворы, «СЛАВА КПСС» на здании. Омск. Который он узнал за полгода достаточно, чтобы в нем ориентироваться и… Пятнадцать лет? Ему почти сороковник, блядь! Какая школа?! Какие друзья-подростки?! Его родители не могут быть его ровесниками и!.. Либо прямо и по набережной дальше, либо свернуть, так как подъем по лестнице на мост слишком крутой, он не то что не убежит — он ебанется еще на первых ступенях! Поворот! На пути в сторону перекрестка улиц Масленникова и Карла Маркса ему внезапно в голову пришла идея. Через мост можно было добраться до аэропорта! Цепь ассоциаций в воспаленном мозгу выдала простую и логическую последовательность. Аэропорт, самолет, Питер, дом, семья, друзья… домой! В голове даже не мелькнуло мыслей о паспорте, деньгах и других важных вещах. Домой! Но для начала надо было убежать от упыря! Ехавшая через мост вдалеке машина как нельзя кстати. Если бы в дальнейшем Миха вспомнил, что он творил под действием сильнейшего охреневания, то покрутил бы пальцем у виска. Но ясность сознания у него просто отсутствовала на тот момент. Он лишь бежал вперед, слыша, как звенят бубенцы его колпака и хохочет за спиной упырь в костюме Санты. Вырулив на мост, он бросился дальше, задыхаясь и чувствуя боль в боку, но не смея остановиться, выгадывая момент, чтобы выскочить прямо наперерез машине с расчетом, чтобы она сбила эту тварь! В аэропорт! Домой!***
Николай Сергеич был уже не молодым человеком. Почетный возраст за шестьдесят диктовал свои условия, а барахлившее сердце не позволяло думать о том, чтобы хватить лишку. Алкоголь был строго запрещен не только врачами, но и родственниками. И как трезвенник на любых праздниках, он автоматически превратился в извозчика, что развозил родственников после гуляний. Обычно он ездил на правый берег через мост имени 60-летия Победы, который нынче молодежь переименовала в Метромост, но зять решил в этот Новый год выпить и попросил тестя докинуть до дома. Отказывать Николай Сергеич не стал и повез дочь и ее мужа Максима через Ленинградский мост. Признаться, он был довольно суеверным человеком. Верующим. Он верил в черных кошек, приносящих несчастья, что перебегают дорогу, и, несмотря на прожитую жизнь, верил в сказки, рассказанные еще своей бабкой, об упырях и вурдалаках. Конечно, Николай Сергеич в этом никогда бы никому не признался, но на подоконнике частенько оставлял конфеты для домового. Традиция ли, привычка, а может, старческий маразм. Кто его знает? И вот сегодня ему все приметы намекали на то, что случится что-то… не то чтобы плохое, но нужно быть осторожнее. Еще и интуиция говорила, а он ей всегда верил и никогда не обманывался, так что нужно быть внимательнее. Но день прошел вполне себе тихо, без всяких происшествий. Дорога была спокойной и безлюдной. На часах уже четыре утра. Тихое время, которое не должно хоть как-то усложнить его путь. Поэтому он никак не ожидал, что наперерез его машине, перемахивая через одну полосу, навстречу кинется какой-то парень в странной шапке, а вслед за ним мужик в костюме Санта-Клауса! Точнее, ему показалось, что за парнем бежал, размахивая мешком, именно мужик в костюме… Боковым зрением он едва ли заметил темную тощую фигуру, стремительно ищущую смерть под его колесами, но вот красный костюм уловил сразу и дал по тормозам. Машина, знавшая лучшие времена, заскрипела, легкий гололед не улучшил ситуацию, вскрикнула дочка и выматерился зять, а после они подскочили, кого-то… переехав. — Твою ж мать! Ебанный!.. — из машины они выскочили с зятем вместе и кинулись к пострадавшему. — Максим, быстрее! Упав на колени, они ожидали увидеть чей-то труп, но под авто разглядели лишь смятый красный костюм и… удивленные лица друг друга. — Не понял, — выдал ему зять. Да и Николай Сергеич тоже ничего не понимал. — Максимка, это… Задушенный всхлип со стороны заставил их тут же подняться на ноги, Николай Сергеич вспомнил о молодом парне и резво оббежал машину, пока зять пытался понять, откуда исходил звук, и с недоумением рассматривал край рукава символа Рождества из-под машины. На бетонном ограждении, что разделяло проезжую часть и тротуар, был след снега от чьей-то подошвы. — Бать? — Живой… — выдохнул Николай Сергеич, чувствуя, как в груди заболело. — Звони в скорую, Максимка! Быстро! — Да я уже! Пока ругающийся Максим спрашивал у своей жены телефон, Николай Сергеич собирался броситься к пострадавшему, но… — Х…р-р-р, о-о-ой… — протяжно простонал неизвестный из-за бетонного ограждения. А дальше… Дальше началась бесовщина. Показалась лохматая, всклокоченная голова, окровавленные руки, оставляя красные следы, уперлись в бетонную ограду, белое, залитое кровью, искаженное в жуткой гримасе лицо тускло осветилось, и парень в черной потрепанной одежде оскалил клыки. А парень ли?.. В свете фонарей неизвестный облизнул кровь со своих губ, скользнул языком по деснам, оскалился еще злобнее. И мрачно выдал какой-то совсем уж непонятный звук разочарования, злобы и… боли? А после, достав из-за бетона странную шапку, оказавшуюся шутовским или клоунским колпаком с бубенцами, попытался натянуть ее себе на голову, размазывая неловкими движениями кровь по лицу. Сердце пропустило удар. Екнуло в груди и попыталось сбежать в пятки от такого зрелища. Николай Сергеич, сам не зная почему, тихо выдохнул: — Упырь… Нечисть вздрогнула. Вылупила на него темные блестящие бесовские глаза, хрипнула-рыкнула и ка-а-ак подскочила, бросилась бежать без оглядки, спотыкаясь и прихрамывая! И только шапка башке подпрыгивала и издавала ужасающее «дзынь-дзынь-дзынь». «Неужели… угадал?» — пронеслось в голове у Николая Сергеича, когда он начал оседать на землю, схватившись за грудь. — «Стало быть… его задели! Его переехали, а он выжил!» — Папа! — раздался крик дочки. Сердце пожилого человека решило его подвести. Слишком много событий выпало за такой короткий промежуток на Николая Сергеевича. — Да вашу ж мать! — выругался Максим Соколов, сотрудник полиции, что собирался спокойно отпраздновать Новый год, а сейчас наблюдал, как у него от инфаркта собирается загнуться тесть, а в закат чешет, да спотыкаясь, кажется, обдолбанный чем-то подросток, который под наркотой и не чувствует, что его переехали! Еще и колпак клоунский нацепил, придурок! Звезда сцены и театра, мать его!***
План Михи удался. Почти удался. Кинувшийся под машину родом еще из девяностых, он успел проскочить мимо, в то время как упыря, по его прикидкам, должно было размотать под чужими колесами. Но, взяв разгон, не справился с управлением, да еще и нога, отбитая и покусанная, подвела. Перемахивая через бетонное ограждение, он то ли оступился, то ли поскользнулся, а может, по-тупому умудрился споткнуться и рыбкой нырнул лицом в асфальт, залепленный снегом. Руки он выставить, казалось бы, успел, но это не помешало со всей дури впечататься в землю рылом. И главное, нос он берег, а зубы… зубы полетели только так! Гарри, сука, сволочь! От боли в разбитом носу и верхней челюсти перехватило дыхание. Кое-как собрав себя, сумев опереться на колени, он рассмотрел на затоптанном снегу капли крови и… зубы. Руки сами дернулась к лицу, и из горла вырвался болезненный хрип-всхлип. На глаза набежала влага. Шутовской колпак… колпак нельзя потерять… Нужно встать! Кривясь от боли, он приподнялся, опершись об ограду, и на пробу попытался коснуться языком, чтобы оценить степень ущерба, натыкаясь затуманенным взглядом на пожилого мужчину, что с шоком смотрел на него. «Минус четыре… кажется», — мысленно и привычно отметил Миха, кривясь в гримасе от боли. Больно было так, что в голове звенело. Но даже скулеж вышел скорее сдавленным хрипом. Колпак… Колпак, который ему дал… Андрей? Нет. Точнее, да. Парень в наряде шута, который выглядел как Андрей, но только как версия Андрея лет пятнадцати. Не тот брутальный сорокалетний мужик, который… Который что?.. Мысль в разъебанных мозгах застопорилась. Зрение плыло, непослушными руками Миха попытался натянуть на себя подарок, сам не зная зачем. Крупные бубенцы на острых концах звякали. Руки дрожали, но все же он сумел нахлобучить шапку на голову. — Упырь… Заслышав это, Миша в один момент забыл про зубы. И замер. Но лишь на мгновение. — Хрде?!.. — булькнул он кровью, слюной и свистом через дырку между зубов охрипшим от криков горлом, но ответа не дождался. И просто, на всякий случай не оборачиваясь, сорвался с места на всей доступной скорости дальше, в сторону левого берега Иртыша, по Ленинградскому мосту. Его мутило, кружило, а ветер, который, казалось, на секунду затих, внезапно бросился в спину и… «Крутится, вертится шар голубой…» В небе бешено вращалась луна. В новолуние, мать его! Ее вообще быть здесь не должно, но… «Крутится, вертится над головой». Его повело в сторону. Ветер донес жуткий хохот, заставив его запутаться в собственных ногах и едва не свалиться. «Крутится, вертится, хочет упасть!» Луна, что бешено вращалась, сделала кульбит, будто ее подбросил какой-то жонглер. Михе поплохело. Последние крохи благоразумия совсем его покинули. Страх и ужас следовали по пятам. Он бежал и бежал, чувствуя, что если остановится… то упадет — и точно, вот точно ничего хорошего не случится. Сдохнет он! — Стой! — кто-то орал ему вслед, но Миха лишь прибавлял газу в страхе, понимая, что его скоро догонят. Порыв ветра, поземка, и прямо перед ним внезапно вырастает темная фигура странного типчика в черной мантии. Или тоге? Да хрен бы знал! Разбираться, кто там во что одет, он точно сейчас не планировал. Миха с пробуксовкой попытался развернуться и рвануть в сторону на обгон, но типчик вновь вырос на его пути. И еще один поворот. И снова ему преградили путь. В боку болит нещадно. Дыхание загнанное и… В голове скакали мысли из мата, невнятных криков ужаса от происходящего безумия и полного непонимания, где он, кто он и какого хрена находится здесь, а не… Где? — Ты кто, блядь, е-мое?! — проорал он неизвестному из последних сил легких и голосовых связок. Казалось, из последних сил. — Ты спишь, мертвый Михаил, а я Морфей. — Что? — выдохнул Миха, замерев, будто впечатался в столб. Сзади кто-то продолжал орать, чтобы он стоял на месте и не двигался. — Твой сон — воля моя, мой мир — все для тебя. Прими, это судьба. Король вечного сна… Бум-бум-бум. В голове играла музыка, плясали черти, мир плыл и кружился. В небе бешено заливалась хохотом и прыгала луна. Кругом был снег. Он внезапно закружился вокруг него вихрем, и Михе пришлось закрыть лицо руками, шарахнуться в сторону, налетев на перила моста. Сердце в груди бешено колотилось, привкус крови во рту вызывал тошноту. И ледяная игла все колола и колола сердце. Но он же… жив? Правда же? Да? Или нет?.. Игла… Игла! Он в Питере, на даче, он… он?! Он схватился за сердце, ноги подогнулись, и, чтобы не упасть, Миха навалился на перила в поисках опоры, слепо шаря по ограждению руками. Снег все валил и валил, а ему не хватало воздуха. Но оттолкнуться он не мог, навалившись на перила, которые давили на грудь, буквально лежал на них. Вздохнуть. Вздохнуть бы! Сердце. Приступ. Так знакомо. Он умер? Умер?.. Миха перевалился за ограждение, дернувшись, сумел набрать полные легкие и заорал сквозь шум ветра и снега, как окончательно ебнутый на всю голову безумец: — Я — ЖИВ! Сердце… кричит… Он не мог умереть! Да ни хрена! — СТОЙ, КУСОК ДЕБИЛА! — его дернули за куртку, кто-то сзади не дал сверзиться вниз, буквально втаскивая на проклятущий мост. Резко — всего на мгновение — стало тихо. Вращающаяся луна замерла и растворилась. Призрачный Морфей, которому он пытался орать и что-то доказывать, едва не рухнув с моста, улыбнулся, сжимая длинную черную иглу тонкими костлявыми пальцами, небрежным движением руки снимая с темного зимнего неба кусок ткани. — Тебе смокинги смерти, — хохотнув, проговорил Король вечного сна, стряхивая тощей бледной рукой с куска темного зимнего неба осколки драгоценных камней-звезд. — Френч зла и сапоги. Тебе, Михаил. Тебе, Король. Миха, уставившись на Морфея, нервно выдохнул. Кровь, не то подмерзшая, не то засохшая, щекотала подбородок. Ребра болели, в ногу стреляло, голова… Зрение то резкое, то мутное. Ты спишь, мертвый Михаил… — Я жив… — прошептал он. — Жив. Жив! Понял, да? Я жив! На последнем слове Миха уже не шептал. А сипло и зло выдохнул растворяющемуся в воздухе богу сна. — Блядь, да приди ты в себя! — его попытались встряхнуть. Шапка. Колпак, который держался на его голове на честном слове, свалился. Осоловело моргнув, Миха зажмурился, болью прострелило от зубов в голову, и он застонал. И будто на мгновение пришел в себя, чтобы тут же рухнуть в безумие и страх. — Кто ты… — с ужасом выдохнул Миха. «Луна пропала, темнота все поглотила. И парню стало еще страшней, чем раньше было!» — завыл ветер. Продавец кошмаров?.. Сердце екнуло. И Миха в дикой панике шарахнулся назад от странного мужика, который… — Это ты… да твою МАТЬ, БЛЯДЬ!***
Отвлекшись на секунду, Максим Соколов, который втащил подростка-суицидника с весьма жизнеутверждающими криками на мост, проворонил момент отключки. И подхватить парня просто не успел. Тот еще и шарахнулся будь здоров — откуда только силы взялись. Испуганное тощее пучеглазое создание со взглядом безумца, обляпанное кровью, выдало, конечно, номер. Артистизм и драматизм высшего пилотажа. Пацан, сделав финт ушами, ебнулся головой о бетонное заграждение. Затылком. Еще и без шапки. Шапку он зацепил ногой, и та, издав трагичный «дзынь-дзынь», до этого свалившись с бедной башки своего хозяина, смятой тряпкой осталась под подошвой его ботинок. — Ебучий случай! — рыкнул уже почти полностью протрезвевший Максим, щупая пульс и проверяя, не свернул ли пацан шею. На мост уже въезжала скорая, а также его коллеги. Ругаясь так, как не ругался никогда, Максим бежал к скорой, таща на руках тощее тельце неудавшегося суицидника. Жена его, умница, вызвала вторую бригаду! Дай боже, чтобы обошлось без смертей!***
Утро следующего дня было полно странных происшествий. Родители нашли своего потерянного в новогоднюю ночь сына в реанимации. И впечатлительная мать, как оказалось беременная уже третий месяц, уезжала из одной больницы в другую с угрозой выкидыша, пока отец семейства мужественно узнавал, что произошло с его сыном. Медики же удивлялись стойкости чужого черепа, говоря, что парень — редкостный везунчик. Положительная динамика, несмотря на отбитые мозги, — это что-то с чем-то. Живучесть таракана. Так и прозвали пациента определенной палаты. За вид несчастный и печальный — Тараканчиком. Да, не усатый и не полосатый, ну так и на тараканище он просто не тянул. Кто-то, правда, помянул всуе покойного Михаила Горшенева, того, который «Горшок», но прозвище «Горшочек» просто не прижилось. Тут уж скорее черепок, но не перед родителями же… А так «Тараканчик-выживальщик» в 407 палате. В ментовке же выяснилось следующее. На предоставленных видеозаписях, судя по медицинским отчетам, абсолютно трезвый и не обдолбанный ничем подросток с фетишом на клоунские шапки бежал от… костюма Санта Клауса. Записи пересматривали несколько раз, но все сводилось к тому, что… — Дьявольщина какая-то! — выкуривая очередную сигарету, говорил Алексей Афанасьевич, пересматривая и уже знатно так поднадоев своим товарищам. — Это фокусы? Дроны там, магия… — Марсиане, блядь! — ругнулся его коллега. — Но если над парнем действительно решили так подшутить, то неудивительно, что он от страха едва с моста не сиганул. С такого и я бы обосрался. Особенно от содержимого мешка. — Ну да. Не каждый день в мешке Санта Клауса находишь вместо конфет стухшую полку товаров из колбасного отдела. — Звездец какой-то… что дед говорит? — Что упыря видал. Упыри, вурдалаки, черти и домовые. Весь бестиарий. Но насчет вот этого, — кивок в сторону записи, — прям крестится, что это упырь. — В костюме Санты? Потому он на видео не показался? — заржал кто-то. Мужики поддержали смех. — Ну а что, вампиры эти же в зеркале не отражаются, и на камере их не видать… или как там? — Да нет. Пацан зубы выбил, наебнувшись об тротуар. Вон, в вещдоках лежат в пакетике, Сафонов притащил вместе с шутовским колпаком, мол, у зубной феи сегодня праздник. Ну а дед с фантазией оказался, увидал, так все — нечистая сила. Еще и пацана, который от костюма улепетывал, напугал, что он, бедный, суициднуться решил и… — Костюм не костюм, но как это возможно, мы так и не выяснили… Алексей Афанасьевич нахмурился. Что-то в голове мелькнуло знакомое. Упыри, Санта Клаусы, мешок дурно пахнущий. Шутовские колпаки. Парень со знаменитой улыбкой… — Упыря в костюме Санты застрелил интеллигент… — пропел он строчки песни своей любимой музыкальной группы. Коллеги, заслышав его, заржали еще громче. — Это в тебе что, фанат заговорил? А что? Пацан сейчас — вылитый Горшок! Ну да… хрень. Еще оживших мертвых анархистов им тут не хватало, за которыми упыри в костюме Санты в новогоднюю ночь бегают. Очнувшийся пацан, на которого была вся надежда, разрушил все чаяния их компании. Амнезия. Даже родителей не помнит. Еще и вторая за полгода. Везунчик, блин. Попытка расследовать это дело провалилась. Замяли. Камеры плохо сняли, дед в предынфарктном состоянии чего-то там углядел, а подросток… ну подросток, так еще и со второй амнезией. И в клоунском колпаке. Да и засняли, как он эпично себе зубы выбил, больно даже через камеру простым зрителям стало. Еще и в новогоднюю ночь… Честно сказать, не без помощи Александра Евгеньевича Семенюка дело замялось. Мол, сын его с этим отбитым пареньком дружил. Новогодние праздники заканчивались. Дети собирались в школу, взрослые — на работу. Вызовы приходили в основном на бытовые разборки и травмы по пьяной лавочке. Жизнь шла своей дорогой. Правда, было пару безумных звонков. Мол, видел где-то да кто-то голову. Мол, катилась как колобок и разговаривала. Ну бред же? Бред. А медики все гадали. Какая же собака так их самого загадочного пациента, «Тараканчика» Мишку Царева, за ногу цапнула? Укус-то человеческий. Правда зубы — во! Такие еще найти надо!