Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Смутное сновидение пришло ко мне той ночью. В маленькой комнате, при ярком лунном свете, едва был слышен плач. «Папа, как же сложно без тебя-а…», — произнёс робкий, дрожащий голос, принадлежавший давящейся слезами девушке. Какой девушке? Неизвестно. Тот сон — как будто одно из тех подспудных воспоминаний, что приходили пару раз на дню: мало, что понятно, но почему-то явление это отдавалось явственным звонком — важную вещь претворяет мой разум. Что конкретно за вещь и какой степени важности — неясно. Как будто сбор частичек полотна картины, в которые эта картина была некогда раздроблена; теперь же мне предстоит собрать всё воедино, чтобы узнать, что вообще происходит в этой реальности. Я пробудился, словно ощутил невыносимую боль по всему телу. На часах было 4:37 утра. Я дышал учащенно, точно после кошмара. И стоило мне дотронуться до своего лица, как всё стало еще непонятнее. По щекам, внезапно, струились слёзы. — Что это… — мямлил я с каким-то недоверием, думая, что вояжирую. — Почему я плачу?.. Что это был за сон? Кто там был? На все эти вопросы ответа не последовало. И враз вдарило мне в голову: всё взаправду. Я действительно не сплю, въяве ощущаю всё прямо сейчас. Слёзы — настоящие, переживания — тоже. И именно поэтому я более не сомкнул глаз, просидев в полудрёме до восьми утра, когда за окном восходило солнце. Родители к тому времени только пробуждались, а я, по обыкновению прежнему своему сего мира, фактически нахожусь в покое до десяти. Однако ни о каком покое и речи не шло. Внимание моё полностью было сосредоточено на какой-то радости и, вместе с тем, трепетном страхе, овладевшими сердцем. Радость — за то, что этот мир существует по-настоящему. Что он не плод моего больного воображения. И что Мирай теперь тоже реальна, и у меня всё ещё есть шансы. Только страх — за эти диковинные видения, подчас вспыхивающие в сознании. Видения, которые как бы пытаются сообщить о чём-то, но я не понимаю. Не зря же они есть. И почему они сопровождаются всегда какими-то головными болями или, как в недавнем случае, пробуждением в холодном поту? Они определённо значимы. Очень сильно значимы. К сожалению, однако, доступ к пониманию какое-то время был закрыт, и в один момент я временно принял эти видения как должное и пошёл в ванную, умываться. Утро, в целом, прошло без происшествий и излишних изумлений. Мать и отец продолжали гостить у меня, когда они уедут — по-прежнему было неизвестно. После завтрака мне вспомнилось, что в этот день я встречаю Мирай после уроков возле её школы — старшей школы Нэрвайнд, располагавшейся в центральном районе. Конец последнего урока был намечен на три часа тридцать пять минут, поэтому времени у меня были целый вагон и маленькая тележка. И я не придумал ничего лучше, чем вновь просто пойти гулять. В конце концов, у меня есть ещё неразрешённое дело — поговорить с Адамом. Не знал я, где его искать, и чёрт бы ногу сломал, попытавшись ринуться в поиски, да мои ноги неутомимо несли меня по заснеженным улицам города. Снежинки сияли солнечным отблеском, буйно кружась в нежном вихре, заметая все вокруг. Ветер дышал утренней прохладой, убаюкивая сонные разумы своей заунывной, еле слышимой песней. Хрустел под обувью белый шероховатый палас, который, впрочем, уже давно был нечист — я шёл, не зная куда, влекомый чем-то скрытым от глаз и людских ощущений. Взгляды прохожих являлись угрюмыми и, как ни странно, усталыми. Однако сам я почему-то казался вчуже счастливейшим человеком на Земле, преисполненным дикарской энергией, с небывалой уверенностью делавшим каждый свой шаг к чему-то невыразимо особенному. С одной стороны, я был просто сбит с ног новым миром, в сущности не так сильно отличавшимся от прежнего, и мой энтузиазм в бесцельной прогулке вполне мог объясняться просто непомерным любопытством. С другой же — у меня всё-таки имелись определенные цели, которые так или этак, а я был обязан выполнить! Это — данный самому себе ультиматум, которому хотелось покорно следовать. Что я как бы и делал. В голове, как и прежде, стояла сплошная неразборчивая абстракция, и как бы ветер не пытался выдуть из меня всю лишнюю тяжесть, с каждой секундой в эту абстракцию вводились новые детали. От всего этого нельзя было отмахнуться. Клещом вцепилась процессия нескладных мыслей, и, к счастью, она никак не влияла на мои движения, а посему я ни на миг не прекращал идти. Преодолев таким образом миль пять, ноги привели меня на улицу, где находилось то самое кото-кафе, в котором я когда-то работал. Пока специально медленно проходил мимо него, взгляд мой сквозь стекло вскользь пробежал по интерьеру, и тут же всё моё существо захватил один непримечательный клиент. Он был неприметным для всех, кроме меня. Я узрел в нём Адама. Старый друг мой стоял у кассы и, по всей видимости, заказывал сеанс. Я не мог упустить такую потрясающую возможность и шустро вошёл в помещение. Оно тотчас одарило теплом и едва уловимым чувством домашнего уюта. Адам поначалу не заметил меня. Я преспокойно подошёл к стойке и протянул купюру в двадцать долларов кассиру. Адам удивился и, как мне показалось, чуток ощетинился. — Ты что тут делаешь? — спросил он, насупившись. — Надо поговорить. Наедине. — А если я не хочу? Нет, я не буду… — Пожалуйста, — отрезал я с жалостью, но с тем и не без какой-то решимости в голосе. — Это важно. Он поскрежетал, поводил глазами то на моё так ненавистное им лицо, то на заманчивые купюры, кричащие о выгодном предложении, и в итоге ответил: — Ладно, Бог с тобой. Всё равно на десять минут заскочил. Не теряя ни доли агрессии, однако пытаясь её прикрыть, он продефилировал в «комнату наслаждения». Получив одобрение от кассира, я прошёл следом. Уселись мы вдвоём на паре мягких пуфов, что хорошо контрастировали своим зеленоватым оттенком на фоне малинового пола. С четырёх сторон нас обрамляли светлые стены, на которых в свете слепящих ламп золотились портреты милых и уникальных котов. Как полная противоположность такой яркости окрест, Адам смотрел мне в глаза зловещим волком, с обидой, будто на предателя. Моё лицо же отнюдь не источало неприязни — скорее недопонимание. В атмосфере животной прелести витало напряженное молчание, и, обождав некоторое время, Адам прервал его: — Чего тебе надо? — процедил он сердито. — Чего мне надо? — тут же встрепенулся я, пытаясь наскоро сообразить ответ. — Послушай, я… я же заплатил за сеанс. Подумал, может, встретимся, повеселимся, как в старые-добрые? — Да кто тебя просил? — воскликнул он, едва не взбеленившись. А мне и ответить-то нечего. Взгляд поник, губы слиплись. Адам, впрочем, сразу чуть умирился. — Ты сам во всем виноват. Поздно спохватился. Тебе ни за что и никогда со мной не подружиться. — Господи, я просто хочу узнать, как я убил Гарри! — наконец голос мой перекрикнул Адама. Он удивился, но в удивленном его взгляде мерцал и гнев, и доселе не виданное мной отвращение, которое он выразил кислой улыбкой. — Ты… ты что, правда, забыл? Да как ты мог, урод пустоголовый?! — Просто скажи, прошу. Скажи — и можешь уходить. Надолго не оставляю. Адам чуть подумал, закрыл глаза и глубоко вздохнул. — Если ты и вправду не помнишь, то ты еще большая скотина, чем я думал. В любом случае, говорю: это случилось четвёртого февраля две тысячи четырнадцатого года; Гарри позвал тебя погулять по озеру, и ты из жалости согласился, потому что никто больше идти не хотел — вот вы и пошли. Там Гарри провалился под лёд и ты… ты… ты просто стоял и ничего не делал! — из-под век Адама неожиданно заблестели слёзы, которые он тут же смахнул. — Я до сих пор не могу понять, почему. Почему ты ничего не сделал? Ты мне не сказал тогда. Просто стоял, опять тупо стоял и пустым взглядом пялил мне в лицо, неспособный промолвить хоть слово. Сейчас, я погляжу, у тебя взгляд не пустой. И сам ты другой… Знай, я жду объяснений. — Я же сказал, надолго не задерживаю, — я будто бы пропустил его слова мимо ушей. — Можешь идти. — Куда идти, ты, скотина?! — он резко встал и врезал мне по лицу со всей дури. Только не сразу я начал все осознавать. Лишь после этого тяжёлого удара к мозгу поступила информация: я ничего не сделал, и Гарри погиб. Вмиг воспоминания четырёхгодичной давности прилетели на ум. В моём прежнем мире в тот самый день, на том самом озере был не только я и Гарри. С нами находилась ещё одна юная особа. И благодаря ней я не отступился. Благодаря Мирай Гарри был спасён. Однако в этом же мире… После удара Адама меня словно что-то ещё ударило, да с силой как будто гораздо большей — очередное видение. Да причём теперь настолько качественное и ясное, что я уж было подумал о сиюсекундном перемещении во времени и пространстве. Нынче я стою на том самом шатком льду, некогда казавшимся обманчиво плотным. Передо мной — дыра, небрежная прорубь, а в ней — беспокойная вода плескается, в воде же — Гарри, мой давний друг. И вокруг — никого. Только свинцовое небо да пугающие голые деревья являются свидетелями моего непонятного оцепенения и бултыханий утопающего. Со стороны себя не видя, я чётко осознавал, какой взгляд был устремлен в ту дыру. То был взгляд, исполненный невообразимого ужаса и переживания. А внутри неистово стучащее сердце, обволакиваемое леденящим онемением, будто бы роптало с каждым ударом: «Трус. Трус. Трус. Трус. Трус!». Мозг между тем твердил, тараторя: «Спасай, спасай, спасай, спасай, спасай!». Но я стоял изваянием, и с каждым мгновением глаза мои смотрели всё более и более холодно, пока не пришло резкое воодушевление, впрочем, совсем нерадостное: «Гарри утонул!». Вот тогда с меня точно оковы сорвали — и я пал ниц у самого края дыры, и чуть сам в неё не провалился. Слёз не было, они попросту ещё не успели подступить, но разум и сердце уже понимали — это мой провал. Эта мысль тотчас же крепко осела у меня в мозгу и начала пронзать его, как лезвие клинка. Взор помутнел, всё существо моё начало заполнять скорое отчаяние — такое холодное и в то же время такое нежное и сладкое, готовое усыпить в любую секунду. «Как так вышло?..», — успеваю пролепетать я, прежде чем первая влага сходит с моих век, продолжая глядеть на тёмную воду в проруби. И эта вода в какой-то момент словно заполняет мои лёгкие, отчего становится тяжело дышать. Дыхание учащается, однако кислород будто не поступает в мозг. Ещё миг — и я впаду в тёмное забытье. Ещё мгновение и… — Ненавижу тебя, сукин ты сын! — вдруг вошло во внимание моего слуха. Я опомнился. — А? Что это… что за чёрт опять?! — я вскочил посреди «комнаты наслаждения» и трусливо, точно в припадке, отстранился от Адама. Такая моя реакция его слегка приструнила. — Что с тобой, чёрт возьми? — Я… я будто бы в осознанный сон попал. — А? — он помотал головой, закусив губу. — Мне плевать. Отвечай, почему ты не помог Гарри тем днём?! Вновь меня сковало льдом, внутри разжегся огонь неописуемой силы, точно как в прежнем воспоминании. Это последнее, окончательное осознание всей ситуации. В этом мире Рэй Хэмфри убил Гарри Фоксуэлла. В самом деле убил. Лишил жизни своим бездействием, своей слабостью и трусостью. Позор мне. «Позор мне?», — подумал я, слабо приоткрыв рот. — «Но это же… не я сделал». Говорить Адаму о том, что я не тот Рэй, никого не трогал и вообще, между прочим, являюсь святым пегасом белоснежной красоты, — никак не покатит. Он не Мирай, к тому же, доказать это я ни коим образом не смогу, а ему-то в таком состоянии сейчас абсолютно не до этого. Только вот «подыграть» этой реальности тоже не хотелось. Возник дичайший диссонанс, от которого нестерпимо сосало под ложечкой. Ну кто согласится на такие жестокие психологические игры с самим собой? «Ну же, Рэй, думай! В школе тебя к такому не готовили, да и в институте тоже… Адаптируйся, скорее!». Кое-как не пав на прах и собравшись с мыслями, я расплёл язык, заставив губы выдавить на болезненно бледном лице какую-то дрожащую ужимку: — Адам, слушай, тогда я… просто не успел. — Что? — Я стоял на берегу озера, в то время как Гарри провалился в ярдах пятидесяти. Когда я подоспел, –естественно, аккуратным образом, — он уже был… мертв. «А почему в том воспоминании я стоял подле утопающего? — промелькнуло в голове. — Где момент, когда я явился к нему, бултыхающемуся в воде? Точнее, процесс моего прибытия? А может, и не было его вовсе? А вдруг эти воспоминания искажены?». Я случайно облил себя ушатом вопросов, и это отвлекло от происходящего наяву. — Рэй, чёрт тебя дери! — крикнул Адам в сердцах. — Ты сегодня какой-то не такой… Я уже говорил это, но, Господи, что-то с тобой не так. И оправдания твои мне не нужны. Слышал уже много раз это — «не успел». Самая легкая отговорка в такой ситуации! Почему-то никто не хочет сказать «не смог» или «не решился помочь вовремя». Первое ещё говорят, но вот второе, что, зачастую, истинная причина, из некоторых даже под дулом пистолета не вытащишь. — Глаза его блеснули презрительно, и губы чуть дрогнули, изогнувшись в кривую безутешную ухмылку. — Я же знаю, что ты просто струсил. Ты — трус! И всё на этом. Не смог решиться — и потому-то ты и тварь дрожащая навсегда. Он собрался было уйти, отвернувшись от меня и засеменив в сторону выхода, но я его остановил: — Стой! Я признаю свою вину, — чистосердечно воскликнул я, но не без ощущения некоего самообмана. — И даже знаю теперь, что вряд ли мы можем стать друзьями, но скажи, как я могу искупить свою вину? — Да никак, — злобно ответил Адам. — Только если спасешь кому-нибудь жизнь, да у тебя кишка тонка. Не то что у Гарри. Он всегда кровь из носу бы помог. Ты и мизинца его не стоишь. Тьфу на тебя! — последние фразы он сказал уже даже с нотками надменной жалости, принижая меня перед человечностью. Мне стало очень обидно, я же знал, что уже спасал Гарри. Поэтому последнее, что мы увидели друг в друге, — это глубокие взгляды, исполненные искреннего отвращения, исподлобья. На этом Адам покинул «комнату наслаждения», оставив меня наедине. «И как это понимать?.. — произнёс я в пустоту, всё ещё как-то содрогаясь от произошедшего. — Как мне теперь вернуть его? Да никак! Всё, Адам потерян. Или же ещё нет? Куда он вообще пойдёт сейчас? Может, ринуться за ним? Время-то ещё есть, да и не спроста же я его встретил сегодня. Это явно знак. Что-то на уровне той надписи на автобусе позавчера. Да. Нужно идти, ибо зачем он вообще зашел в кото-кафе на десять минут? Ему потребовался релакс, но почему? У него что-то важное сегодня назревает? Встреча, может. Нельзя терять ни секунды». Возымев твёрдое намерение, я выскочил из комнаты, точно по велению Божьему, и осторожно пошёл за уходящим Адамом, держась на расстоянии. Началась слежка. При блестящей вьющейся метели, созерцая светящийся отблеск солнца на снегу, на автомобилях, на окнах и везде-везде-везде, я шёл, то потупляя взгляд, то возвращая его снова на бывшего друга, и мысли мои роились, вонзая в мозг, словно пчёлы, остриё сомнений: «Ну и что я делаю?.. Зачем пошёл за Адамом? Это же сталкеризм, совсем нехорошая штука! Что, что меня повело вообще? А вдруг он просто домой идёт и все мои прежние предположения — просто фикция?». Но, даже невзирая на эти мысли, ноги мои не останавливались — напротив, неплохо преуспевали в ненужном ускорении, за что я немного перепугался и тут же возвратил давешнюю скорость. Колющие снежинки летели в глаза, заставляя щуриться, всё меньше уши слышали уличный гам, предоставляя большее внимание моему чуть сбитому дыханию и хрусту под обувью. В один миг мне показалось, что всё вокруг — и в самом деле бред; что этого попросту не существует, а единственным оправданием моего преследования Адама можно считать какую-то неправильную сублимацию. Однако одно я понимал отчётливо: меня всего охватывал страх перед неизвестностью будущего. Даже самого-самого ближнего — одна-пять минут: куда завернет Адам? Скроется ли он из виду или я проследую до конца? Что, если он заметит слежку? И самое главное — где пункт назначения? Если он просто придёт по итогу домой, я, хоть и огорчусь потраченному в пустую времени, отчасти буду даже рад. Душа немного успокоится — тогда я смогу отпустить друга раз и навсегда, и, себе на радость, посвятить всё своё внимание единственно распрекрасной Мирай. Но ещё в кото-кафе появилось едкое, беспримерное в своей силе чувство, что всё неспроста. Адам не придёт домой, это попросту невозможно, ибо чутьё моё необыкновенное не может подвести. А когда оно у меня появилось? Сам начал замечать это странное явление по попадании в эту реальность — значит, скорее всего, именно с прибытием сюда и появилось. Между тем, моя слежка длилась уже минут десять, и Адам, казалось, всматривался в переулки между домов на Клиентской улице. Наконец остановившись, он поглядел окрест себя, и, не заметив шпионажа (я стоял на другой стороне улицы за машинами), прошествовал в потёмки узкого проулка. Я — следом за ним, как и раньше, не пренебрегая осторожностью. В этом, на удивление, длинном проулке было очень сыро — чуть ли не до першения в горле. Пара мусорных баков, стоящих впритык бок о бок, виднелись вдоль кирпичной стены по правую руку, а по левую — кипа каких-то картонок, как будто бы специально втоптанных в землю, залитых в грязь; журналов с погрызенными грызунами страницами и прочая мелкая гниль. Ходить там было просто противно. Когда сапоги, после приятного, мягкого снега, окунаются в мутную лужу, хочется к чёртовой матери вычистить весь грёбаный проулок до чистейшего блеска и заодно навсегда приказать всем рядом живущим и впредь следить за его чистотой. Хотя чего это я… это же просто грязный проулок, коих миллионы по всему миру. В любом случае, моё положение тогда заставляло сознание цепляться за всё, что угодно, отвлекаться от важного, чтобы хоть чуть-чуть прикрыть поток мрачных мыслей, как мне казалось, менее мрачными. Адам вдруг остановился и собрался было вновь оглядеться. Я вздрогнул и спрятался за один из мусорных баков ещё до того, как он оборотился в мою сторону. Всё льстил я своей надежде, что никто не заметит и кончика моего тела, однако это, впрочем, было некстати, ведь Адам, как позже оказалось, сам был в крайне встревоженном состоянии, так что восприятие его было малость приглушено. Возможно, ураган эмоций в нём в те моменты не только никак не уступал моему, но и ещё пуще свирепел. На миг к сердцу внезапно прильнуло какое-то необыкновенное спокойствие, которое, казалось бы, отнюдь было не к месту, но которое было так необходимо мне, чтобы я продолжал держать себя в здравом рассудке. Только эта странная тишина продолжалась недолго. — Ты пришёл, Макфейн, — услышал я бархатный, и почему-то даже знакомый голос. Звучал он низко, ровно и с толикой надменности, обычно присущей членам какого-нибудь света. — Да, с-сэр, — несмело, но вполне серьёзно проговорил Адам. — Мы рады. На прошлом нашем собрании ты высказал своё желание вступить в ряды «Крысиного Кольца». Я сказал, что в следующий раз мы встретимся лично, с глазу на глаз, и я выдам тебе специальное задание, после которого ты будешь беспрекословно принят… Несмотря на всё некое завораживающее дикторское мастерство, с которым говорил обладатель этого голоса, я чувствовал, что что-то в этом уж чересчур безмятежном тембре выдаёт в хозяине гнусавого подлеца. — Да. Все верно. Вы же одни?.. — Как и договаривались. А ты? — Совершенно один. Только по пути встретил одного знакомого подонка, но это уже не важно, он далеко позади. Так какое задание вы хотели мне дать? — Угу, — задумчиво промолвил незнакомец, казалось, переварив только первую половину отвеченного, а после с радостью заявил: — Хорошо. Перейдем к делу, — голос его враз посуровел. — Твоё задание — побить кое-кого. — Побить? — несколько удивился Адам. В следующей фразе я распознал какую-то нездоровую насмешливость: — До потери сознания, — интонации его голоса летали вверх-вниз на протяжении всего разговора, так что следующие его слова уже сквозили истой серьёзностью. — Как доказательство пришлешь фото вот на эту почту, держи, — и незнакомец передал Адаму бумажку. — И кого же мне надо избить? — Оборванца одного, — вдруг он фыркнул, и тут меня поразило, точно громовая стрела ударила сверху. — Рэймонд Хэмфри зовут. Вмиг в моей голове всё встало на свои места. Голос сразу узнался. И не зря, ведь, я чувствовал! Этот незнакомец — профессор Ратрин, мой бывший преподаватель в институте. Всё моё к нему отвращение, что всегда брезгливо отзывалось где-то в горле, напомнило о себе в те секунды. Мне хотелось загрязнить проулок ещё сильнее — вот-вот меня могло стошнить. Вместе с этой тошнотой, вразрез с изначальным представлением всей ситуации, шла тревога, кричащая откуда-то из сердца и беспрестанно его колотящая, требующая немедленных объяснений. Однако никто их давать не собирался. Всё, что мне оставалось, — это продолжать сидеть подле бака невзрачным пьяницей в бреду, в парализующем шоке, ожидая развязки столь фантасмагорической встречи. — Так, значит! — несколько секунд спустя ответил Адам не без изрядного изумления. И тут его словно с цепи сорвало: — Я его знаю, сэр Ратрин! Знаю ещё со школы. Именно его я и встретил до прихода сюда. В кото-кафе. Этот ублюдок убил нашего общего друга четыре года назад. А теперь прощения приходил просить, представьте себе! Я его и поставил на место, плюнув. «Почему… ты выглядишь так жалко сейчас, Адам?», — возник внезапно вопрос в моей голове. — Отлично, — Ратрин самодовольно захихикал. — Значит, тебе легче будет работать. До завтра управишься? — Управлюсь. Тут же ему позвоню — и позову на встречу. На месте и вырублю. — Не выруби быстро только. Надо, чтобы синяки остались. И о фотографии не забудь. — Сделаю. Всё сделаю! Сейчас же наберу, — он достал свой смартфон и начал с дикой нетерпимостью искать в нём мой номер. К тому моменту я ещё не все понимал. Моё сознание находилось как бы в тумане. Но рассудок не был помутнен ещё настолько, чтобы я не успел среагировать на такое дерзкое решение Адама: как только до моего уха долетело сообщение о намерении набрать меня, мои уже слегка подрагивающие от холода пальцы разом поставили телефон на беззвучный режим. И тут же экран засветился — входящий вызов. Я решил ни отклонять, ни принимать — просто игнорировать. Дескать, занят абонент. Похожее сообщение и пришло моему бывшему другу спустя секунд пятнадцать. — Чёрт, не отвечает! — гневно разревелся Адам. — Перезвони позже, — спокойно сказал Ратрин. — Не обязательно сейчас бить его. Сейчас же ты свободен. Напоследок попрошу тебя постараться перенести всю свою ненависть в кулаки. — Обязательно, сэр! Сегодня же вечером пришлю вам фотографии. Я отыщу его, во что бы то ни стало! — Чудесно, чудесно, — усмехнулся Ратрин. — Ну, что ж. Тогда ступай! Адам кивнул и стремглав понесся из проулка восвояси, даже не оглянувшись. Я, по-прежнему ощущая неудержимое биение сердца, выдохнул. Не успела пройти и минута, а Ратрин тоже куда-то ушёл. «Что это было?», — спросил я себя, продолжая сидеть в слякоти, ощущая испарину на лбу. Мысли в голове не хотели толком складываться — конкретно это событие словно обратилось в удушающую руминацию; никак сознание моё не хотело принимать всё только что увиденное-услышанное, но сам я в глубине души желал этого, наверное, сильнее всего. Из сердца чуть ли не выпрыгивали ругательные слова, правый глаз охватил нервный тик, и в животе сделалось вдруг невыносимо больно. «Да что это вообще такое?! Какое, к чёрту, «Крысиное Кольцо»?! Причём тут Ратрин? И что Адам забыл в преступном мире? Отчаялся совсем, что ли? Нет, ладно он, но Ратрин! Как такое вообще возможно?!» — эти раскалённые вопросы прожигали мозг, не давая толком опомниться. Но как только это случилось, после длительных, язвительных минут, я робко встал, и ноги медленно повели меня в сторону выхода из переулка. Ветер крепчал, со временем от пота на моём лице не осталось и капельки. После всего произошедшего вдруг взбрело мне бродить, пока не устану. И плевать на холод, плевать, что погода угрожает мне скорой болезнью, мне просто нужно было прогуляться. В самом деле проветрить голову. И ходил я так, с беспорядком мыслей, очень долго. Успел побывать даже в тех местах, куда и прежде заглядывал-то всего пару раз за всю жизнь. И вот, в один момент, я прохожу мимо старшей школы Нэрвайнд, где примечаю крайне занимательную сцену. Там, возле главного входа, толпится сонм из четверых человек — три парня и одна девушка. На взгляд со стороны — так точно домогательство. Молодые люди окружили бедную пигалицу, угрожая чем-то очень непристойным. И голоса их звучали весьма строго и мерзко; достаточно мерзко, чтобы разум мой прояснил образ типичного компьютерного задрота, не любящего дневной свет и не выходящего сутками из дома. — Давай, не стремайся, подруга! — услышал я один из этих голосов. — Пойдём с нами, мы всем угощаем! Тебе почти ничего и платить не придётся… — Отстаньте, — отозвалась та сердито, но вполне сдержанно. — Я вам не подруга, вы мне — вообще никто! — Хе-хе, да ну! Пойдё-о-ом. Пойдём, ну же! — Да сколько раз мне повторять, нет! Внезапно меня осенила мысль: я, как заправский печальник, просто не могу не вмешаться. Чувство какого-то долга плотно прилипло ко мне, а вместе с ним, следом, и чувство воодушевления, с последующим осознанием: я могу её спасти. И, не став долго думать, я, конечно же, ринулся в возможность этого будоражащего ощущения. Я побежал сломя голову на эту группку полоумных, и тут же голос мой раздался на всю округу: «Сегодня ударником буду я!» — и что было дури пробил правой рукой по лицу одного из тех, кто стоял ближе к девушке. Остальные со страху, а впрочем и от неожиданности, по рефлексу, отступили на несколько шагов. Пострадавший тяжело пал наземь и, немного погодя, не спеша поднялся. — Что за… В поле моего зрения сразу же попал удивлённый и немного непонимающий взгляд простоволосой пигалицы. Я лучезарно улыбнулся и сказал ей: — Привет, Мирай! Я вовремя, а? Та неловко кивнула. — Ты че, — уже успевший подняться, идиот обратился ко мне, — её парень, что ли? — Хе, — в ответ я лишь вульгарно ухмыльнулся. — Не думай, что тебе это с рук пройдёт! — он уже было замахнулся, но я чудом смог удержать его кулак, а после, малость растерявшись, ударил безмозглому плуту в нос, целясь в лоб. Тот пал снова, но решимости продолжать бой у него становилось всё меньше. Встав уже во второй раз, он поравнялся со своими друзьями, а следом, оставив на плече своём исполненный брезгливости и обиды взгляд, плюнул в мою сторону и пристыженно ушёл компанией в город, приняв поражение. Я ещё раз посмеялся, глядя им вслед, и повернулся к Мирай. — Слабаки какие, а? Ты как, дорогая, цела? Она, к моему изумлению, посуровела и сказала: — Цела, но могла и сама справиться. Я вдруг ощерился так, словно увидел на кухонном столе неподвижного таракана и готов был уже прихлопнуть его: — Да ну? Правда? — Правда! — Мирай как будто была не очень рада моей помощи. Всё продолжала хмуриться. — Хе-хе-хе, смелая ты, я посмотрю. — Смелая, ещё как смелая! — Ну-ну. Спасибо не скажешь? — Спасибо… — с неким едва различимым раздражением в голосе процедила она. Я всё ещё улыбался, готовый прихлопнуть таракана, но вдруг мне открылась истина, ранее которую я не знал, — тараканы умеют летать: Мирай плюнула на землю, сильно нахмурилась и достала из глубокого кармана пальто пачку ментоловых сигарет. Поднесла штучку ко рту, ловким движением второй руки выудила из внутреннего кармашка зажигалку и закурила. «Ч-чего?..», — хотел было сказать я от нереального потрясения, но, хоть и рот был приоткрыт, ничего не выдал. Увиденное поразило меня, как внезапное сообщение о ядерном ударе. — Будешь? — спросила Мирай, подавая сигарету. — Д-да, давай… — всё ещё оторванный от реальности, я чуть было не взял предлагаемое в рот. «Да что это я делаю?!», — вспыхнуло в голове, и тут же сигарета была сдавлена в моей руке. — Что с тобой, Рэй? — Прости, я не курю. — Как скажешь, — она пожала плечами, отряхнула руками голову, достала из рюкзака зонт, раскрыла его, и начала делать маленькие шаги в сторону дома. — Пойдём домой тогда, что ли. — Пойдём! — я быстро настиг её, и мы пошли по знакомому ей маршруту, подталкиваемые сзади лёгким попутным ветром. Снег продолжал своё падение, и на душе вновь стало хорошо. Впервые за день мне стало так хорошо… И даже забылась на время непонятно откуда взявшаяся плохая привычка Мирай. О ней я упомяну чуть позже, но а пока в голове прояснилась одна очень давняя, но приятная как воспоминание сцена. То было время, когда мы с Мирай прогуливались под дождём. Не снегопад, конечно, но ситуация была схожа. Зонт был у неё, а я, по своему обыкновению, не взял его, ибо верил, что дождя не будет в тот день и просто быть его тогда не может; а, по иронии судьбы, он, разумеется, случился. Я пришёл к её школе после своих занятий, которые закончились раньше уроков Мирай. Уже тогда тучи сгущались, предвещая отнюдь не теплый, буйный ливень. Однако мне было всё равно на это, безусловно, незначительное предвестье небес — моё внимание пришвартовала изящно-милая фигура моей возлюбленной, что шла не спеша, с немного мутным взглядом, томно улыбаясь, глядя мне в глаза. Стоило ей подступиться ближе, как начали накрапывать первые моросящие капли. И сила облаков увеличивалась с каждым мигом, так что Мирай в одночасье достала зонт из своего рюкзака и раскрыла его. Тёмно-синий нейлоновый восьмигранник легко навис над нашими головами, и ушам, помимо общего уличного гомона, стал слышен чуть глухой звук ударов капель о прочную материю. Я сообщил Мирай о своей оплошности и она, вдоволь посмеявшись с эдакой глупости, предложила пройтись вместе с ней. Согласия долго ждать не пришлось — и мы невторопях пошли дорогой домой. В начале пути никто не произносил и слова, однако каждый вслушивался в звуки вокруг. Приятная, нетяжкая влага ощущалась на коже, дождевой аромат незаметно заползал в ноздри, и на душе почему-то становилось теплее. Кругом будто бы витала некая романтика, которую, впрочем, и я и Мирай чувствовали с самого начала. Не хватало только какого-нибудь разговора — неважно, какой степени информативности, — чтобы просто стало легче в этой слегка давящей тишине. Наши души желали общения, и в какой-то момент, казалось, с четверти пройденного расстояния, я взял волю в кулак и заговорил первым. — Как мне по-необычному уютно, не находишь чего-нибудь странного в этом? — говорю я тихим голосом, как бы стараясь не перебивать шелест дождя. — Да нет, — так же слышно отвечает Мирай, — мне вот тоже как-то… тепло, что ли. Может, потому что мы рядом друг с другом? — Может и поэтому, — я чуть сконфузился. Лицо Мирай отображало нежную усталость вкупе с каким-то еле заметным порывом чем-то поделиться. — Слушай, Рэй, — начала вдруг она, — а как у тебя в школе дела обстоят? Ты часто спрашивал меня, я тебе рассказывала, но сам ты не делился этим… — А-а… Ну, всё неплохо. Учусь средне, друзья есть — и ладно. В принципе, жаловаться особо не на что. Я вполне доволен своей школой. — М-м-м. А у меня сегодня казус приключился… — Какой? — Я попыталась заговорить с одноклассницей, и, вроде, всё получилось, мы поговорили где-то минут пять, причём успешно, мило, я уж было обрадовалась, что, возможно, наконец-то смогу завести себе подругу, да вот потом услышала, как она сплетничает обо мне с другими девушками на следующей же перемене. Представляешь себе, сплетничает уже! Я просто сказала ей, что после школы встречаюсь с парнем, а она давай подругам разбалтывать. И такой яд потёк, Боже… От насмешливых теорий о моих интимных отношениях, до бездумных догадок о моём парне. Людям всяко интересно это — когда кто-то, казалось бы, нелюдимый вдруг начинает раскрываться и, не может этого быть, оказывается, что он такой же, как и они, и что у него есть своя личная жизнь, увлечения, интересы, проблемы и прочее. Он может быть кем угодно, но просто не говорит об этом. Ей-богу, реакция у этих девушек была такая, словно я — подснежник, что расцвёл в июльский зной… И как после такого снова говорить с той девочкой? Да я больше никогда к ней не подойду. Последние слова были сказаны с меланхолией, с каким-то лёгким надрывом, который для внимательного слушателя мог показаться началом плача. Только Мирай не плакала. Она как будто сожалела о чем-то. — И правда, — ответил я. — Люди бывают такими забавными и пугающими. И, вроде, с одной стороны кажется, что экспонаты — это мы, а для нас, по сути, — они. Ха-ха! Есть какое-то третье лицо — ему вот явно не смешно. Я имею в виду, что если взглянуть со стороны на ситуацию, то все действительно грустно. Мирай задумчиво покивала головой, облегчительно вздохнув. — Такая мелочь это, — сказала она. — Но для меня — нет. Ведь эти девушки завтра об этом и не вспомнят, а я буду помнить ещё долго. Не знаю, почему даже. Может этому поспособствует и этот разговор, как думаешь? — спросила вдруг она с озорным оттенком в голосе. — Всё может быть, — радостно кивнул я. — У меня все наши разговоры запоминаются. Любовь может и так действовать на память. На долгие годы можно оставить в сердце какой-то мелочный разговор или незначительную прогулку. Этому сердце способствует. И закреплению вот таких вот событий, типа твоего сегодняшнего, так же способствует сердце. Но они всё же разные немного, хоть и чем-то похожие. И там, и там — переживания. Только у нас — любовные, а в школе — социальные. Понимаешь? — Понимаю, — взгляд Мирай устремился куда-то вдаль. — Когда-нибудь я научусь не оставлять в памяти такие мусорные вещи. Я про то, что сегодня было. — Да уж, такое лучше позабыть. Однако, думаю, ты… уже закрыла гештальт, я прав? — Закрыть-то закрыла, но… это же просто смешно — почему-то мне кажется, что просто так отпустить это я не смогу. Не смогу, не знаю, как! Ха-ха-ха. Ну и дела, а, Рэй? — Успокойся, Мирай, — я, позабыв о своём смущении, приобнял её за плечо. — Все будет хорошо. Через пару дней ты уже и не вспомнишь об этом, обещаю. — Почему ты так уверен? — Мы с тобой постараемся забить голову чем-то более важным и счастливым в ближайшие пару дней, — проговорил я с ехидной, но доброй ухмылкой. — Согласна? Мирай тут же ободрилась. — Да! К чёрту этих глупых людей! У нас есть мы. И так, с тихой радостью наших юных сердец, под тот же славный аккомпанемент неумолкаемого проливня, мы медленно двигались в сторону дома. Вспоминать этот эпизод прежней жизни было занятием отрадным. Но и о настоящем забывать не стоило, поэтому я, точно только что проснувшись, сказал: — Славная погода. — Правда, что ли? Шёл бы снег помедленнее — было бы лучше. — И то правда. Слушай, а ты всегда без шапки ходишь? — Не всегда, по настроению, — Мирай ответила как-то безучастно. — Вот оно как. А если простынешь? — Я не часто простужаюсь так. Поэтому на этот счёт могу быть спокойной. Да и температура-то… Какие-то жалкие двадцать три градуса. — Ясно… могла б хоть толстовку какую накинуть — капюшоном прикрываться хотя бы, — тут я словил на себе её ледяной взгляд, как бы намекающий, что я раздражаю. — Ладно-ладно, закрыли тему. Давно ты куришь? — Не смотри на меня так, Рэй! — вдруг воспрянула Мирай. — Два года назад начала. Нервы успокаивать в суетливые минуты. Не осуждай. — Нет, нет, я не осуждаю. — Ну, а если быть честным, то внутри я осуждал. — Просто в прошлом мире ты не имела такой вредной привычки. — Я тут подумала, забудь о прошлом мире, — резко отрезала она. — А? — Ты сейчас живёшь в новом мире, и в прошлый уже не вернёшься. Поэтому старайся устроить красивую жизнь тут, не оборачиваясь назад. — Да ну. Серьёзно, что ли? — Серьёзнее некуда, Рэй. Я тебе правду говорю: у тебя будет намного больше шансов достичь своих целей без воспоминаний о минувшем. — Да брось, ты же просто перевела тему! Мирай, казалось, немного помутнела, осознав, что я её раскусил. — Всё равно, давай больше не будем поднимать эту тему. Без осуждений, хорошо? — она улыбнулась самой невинной улыбкой из всех. И невинность эта растопила меня всего. — Хорошо! — счастливо ответил я, дурацки скривив губы. Когда мы с ней проходили по мосту, среди всех серых фигур, мелькавших перед глазами, одна чётко показалась передо мной. Я остановился прямо в пяти шагах от неё, когда Мирай сделала ещё пару. И от нежданного появления этого человека мне враз стало плохо. — Рэй, я бы хотел извиниться, — начал было он, но до меня не долетало. — Ты кто такой? — спросила Мирай, мнительно смерив взглядом незваного. — Его друг. Бывший, правда. Адам звать. А ты, небось, девушка его? — Может, и так, — твёрдо скинула Мирай, и ныне Адам был удостоен её ледяного взора. — Что бывшему другу надо? — Поговорить. — О чём? Адам нехило раздражился от девичьих вопросов, что так бесцеремонно высыпались один за другим на него. — Чёрт возьми, чего ты такая дотошная! — воскликнул он. — Дай поговорить с Рэйем. Нормально. — Я знаю, как ты поговорить пришёл, — наконец, появляюсь я, кое-как сдержав себя от панической атаки. — Бить меня будешь, да? Крепкая решимость Адама была сокрушена в одночасье. — Как ты… — Я следил за тобой. Хе-хе. С Ратрином мутные дела мутишь, а? — Ты откуда знаешь сэра Ратрина? — Неважно. Не хочу тебя шокировать. Во всяком случае, пока не буду говорить, откуда знаю его. — Ясно всё, — с отвращением промолвил Адам. — Ну, к чёрту тогда все преамбулы, давай драться! Мирай стояла рядом со мной, продолжая держать над нами зонт, взгляд её был устремлен на моего оппонента и источал неподдельное презрение. — Вот так сразу? — я изогнул губы в какую-то ядовито-безумную ухмылку. — Ну, пожалуйста. Фотик-то не забыл? Адам рассердился ещё сильнее, но всё же выдавил из себя смешок: — Не забыл, не бойся, — и он угрожающе направился прямо на меня. Вдруг тело ни с того ни с сего сковал страх, в сердце поднялась паника. «Так мне же с ним драться по-настоящему! — в тот же миг пришло прозрение. — Да ну, не шутка, ведь! И что меня так взбудоражило… да не хочу я с ним драться, чего это я!». И не успел я среагировать на его движения, как передо мной отважно встала Мирай, которая уже успела закрыть зонт и грозно направить его остриём в лицо Адама. Тот оробел. — Не знаю, что у вас случилось, но Рэя тронуть я тебе не позволю, — с явным благородством и строгостью, отчеканивая каждое слово, проговорила моя защитница. — Ишь ты, малявка! — сердито завопил Адам, опомнившись. — Это не твое дело. — Верно, — сказал я, оставаясь в благоговейной гордости за Мирай, преисполнившись чувством тотального доминирования. — Это не её дело. Но и не твоё дело — бить меня посреди улицы. Я спокойно могу обратиться в полицию после. — Ага. Но мне не помешает это. Отсидев пару недель, я смогу вступить в ряды «Крысиного Кольца» и спокойно зарабатывать деньги. — Бедный Адам, не смог смириться с потерей друга и полностью сломал себе жизнь затянувшимся горем. Ни нормального образования, ни успехов в киберспорте, ни-че-го. Ты стал бесполезен для этого общества, — я сказал это с напускной жалостью и наобум, но, как показалось, оно было точно в цель. — Так ты в кото-кафе сегодня поглумиться пришёл, лицемерная ты сука! — Адам взбеленился и хотел было накинуться на меня, но Мирай тотчас же отшвырнула его своим зонтом. — Прочь, отброс! — взвизгнула она резкой фистулой, презренно глядя на него. — Ни жалости в вас, ни сострадания, — обидчиво пробормотал он. — До чего только человека не доведет отчаяние! — промолвил я с хохотом. — Ты и в самом деле жалок. Но, знаешь, я, правда, не хочу быть последней тварью, поэтому… разрешаю тебе избить меня. И даже не буду потом писать заявление. И Мирай и Адам были шокированы таким моим выпадом. — Ты безумен, — заключил Адам, приближаясь ко мне. — Почему? — Из жалости, — сказал я. — Твоё дело — вступать в преступный мир, а раз уж главным условием является моё избиение, то пожалуйста. Я говорил это в полном рассудке. В моей голове тогда назревал план. «Стоит ему с ними связаться, как его сразу сделают шестеркой, а спустя немного настанет время, когда его захотят слить или бросить где-нибудь, вот тогда-то появлюсь я и спасу ему жизнь — и вот мы поглядим, сдержит ли он свои слова, или нет». — Рэй, не надо! — надсадно крикнула мне Мирай. — Успокойся. Я знаю, что делаю, — и глаза мои блеснули воинственно. Мышцы укрепились, и тело стало готовым к приёму кулаков. — Да что ты всё никак не угомонишься? — вдруг выразился Адам. — Что, героем себя возомнил? Тебе никогда не стать мне другом, и эта ситуация ничего не изменит, — и с этими словами я словил на себе первый его удар. Крепкий кулак, описав дугу, коснулся моей челюсти, и от этого ноги попятились на пару шагов. Лупцевал он меня знатно. Было, конечно, больно: скулы хрустели, судороги прошивали всего, во рту ощущался привкус железа. Но ещё больнее было думать, что чувствовала в то время Мирай: с каким ужасом она смотрела на всё это, не имея права вмешаться; как она пыталась сдерживать себя, чтобы не прирезать Адама на месте… Никто на улице за всё время избиения не попытался помочь мне, все как будто считали происходящее в порядке вещей. Осознание этого в какой-то момент нанесло даже больше страдания, чем получаемые побои. Удар за ударом сыпался, как град, и совсем скоро я мог бы уже отключиться, но тут вдруг бомбардировка прекратилась. — Довольно с тебя, — сказал Адам. — Закрой глаза, сделай вид, что в отключке. Я сделаю фото и пойду. Молча я выполнил его поручение. Он выполнил половину своего и перед тем, как выполнить вторую половину, сказал: — Я сделал поблажку только из-за твоей «благородности» чёртовой. Надеюсь, больше тебя не увижу. Всего наихудшего, — и под лёгкой, спешной поступью его захрустел снег. Звук этот становился тише с каждым его шагом, и перед моим стыдливым взором, немного спустя, появилось бледное личико Мирай, исполненное самого дорогостоящего сострадания, а над ним — красный восьмигранник, спасительно укрывший от болезненно холодных снежинок моё лицо. — Как же так, Рэй? Что тебе в голову вообще взбрело! Поднимайся скорее! — и с помощью протянутой ею руки я насилу поднялся на ноги. — Всё тело ломит, — понуро сказал я. — Ещё бы, — она начала стряхивать с меня снег. — Почему ты дал ему себя избить? — Так надо, Мирай. Не сейчас поймешь, но потом — обещаю. Надо подождать. Вот увидишь, какой я хороший друг. — Может, к врачу сходим? — Не нуждаюсь, спасибо. Давай просто продолжим идти домой. Недолго осталось. — Ну… ладно. Пошли, — и она, робко держа меня за руку, с жалостливым выражением лица, повела меня дальше по маршруту. Мне казалось, что у неё в веках сверкают слёзы, но достоверно убедиться в этом я не мог, ибо шёл немного позади. Так мы и дошли до нашей улицы. Заранее решили, что я загляну к Мирай в гости хотя бы для того, чтобы она поставила мне пластыри на синяки. И вот, стоя перед дверью в её квартиру, я выглядел и чувствовал себя попущено. В какой-то момент возненавидел себя всем сердцем — за то, что позволил себе так опуститься; за то, что заставил Мирай переживать за себя. Но от этой ненависти ничего не осталось, стоило двери отвориться. — Мирай, кто это? — сердито спросил какой-то дородный мужчина с грубой щетиной. — Мирай, кто это? — удивленно и даже испуганно вопросил я следом. На лице у неё выразилась натужная, обеспокоенная улыбка.