Между местью и наказанием есть разница: наказание производится ради наказуемого, а мщение — ради мстящего, чтобы утолить его гнев.
Аристотель
Мужчина в тёмно-бордовом костюме нервно постукивал пальцами по лакированному столу. Свет жёлтой лампы раздражал. Не вызывал положительных чувств и собеседник — высокий блондин с ярко-голубыми глазами и самой неприятной улыбкой на свете. Эта улыбка могла иметь множество значений. Однако здесь было вовсе не важно, какое из них отражалось в изгибе его уст. Раздражало всё. Особенно смех. И не было ни одного человека на свете, кто мог бы полюбить Сатору Годжо. — Так, на чём мы остановились? — Его голос можно было описать двумя словами: властный, резкий, будто он не являлся гласом юнца, который не так давно отметил своё двадцатилетие. Годжо отвернулся от собеседника к картине, на которой Сатурн, терзая плоть, пожирал собственного сына. Образ верховного божества часто преследовал Годжо во снах. Только в его кошмарах Сатурну принадлежало другое лицо. И это, возможно, было главной причиной, почему в глазах зияли бездны, а под ними залегли полумесяцы, сплетённые из фиолетовых и синих нитей. — Вы обещали нам… — только начал говорить мужчина, но Сатору перебил. Он часто так делал. Намеренно ли — неизвестно. Однако его деловые партнёры чаще всего варились от этого в гневе. Никто не любит, когда перебивают. Годжо никогда не боялся быть прерванным. Знал: не посмеют. Уж слишком велик их страх, хотя все как один и пытались делать вид, что Сатору не причина их дрожащих костяшек. Иногда он находил особое удовольствие в том, чтобы провоцировать своих партнёров на эмоции. Вернее, его интересовала всего одна цель — гнев. Говорят, люди страшны в бешенстве, только Годжо всегда смеялся. Он не признавал тех, кого считал ниже себя, — в кругу признанных находилось совсем немного людей. — Можете не продолжать. Я вспомнил. — Казалось, Годжо лишь тянул время. Он по-прежнему увлечённо рассматривал картину. Так, будто делал это впервые. — Хотите узнать, что я думаю на этот счёт? — За этим я и пришёл, — холодно ответил собеседник и переплёл пальцы в замок, положив их на колено ноги, которую тот закинул поверх другой. Годжо уловил раздражение и высокомерие в его голосе. Ненадолго. — Вы обнаглели, Кобаяси-сан, — наконец повернувшись к мужчине, глухо отозвался Сатору. В его словах не было и тени сарказма или насмешки, лишь констатация. Может, Годжо говорил не так, как подобает боссу мафии, да только это последнее, что волновало его. Он создавал правила, а если считал необходимым — менял так, как ему нужно. Годжо не дозволял другим даже думать о том, чтобы вступить в игру против него. У короля должен быть только достойный соперник, а не всякий сброд, который тянется, подобно воронам, к короне на его голове. — Что?! — громко возмутился тот. Поначалу Кобаяси подумал о том, что Годжо в который раз решил вывести его на эмоции глупой шуткой. Обычно в таких случаях губы парня уже в следующее мгновение искажались в издевательской усмешке, но даже через пять минут молчания лицо Сатору оставалось невозмутимым. Кобаяси потянулся к пистолету, который скрывался за тканью пиджака, но холодный металл, прижатый к горлу, заставил его остановиться. — Сатору, мы же договаривались, — послышался низкий голос за спиной. — Извини, Сугуру, ты же знаешь, — ухмыльнувшись, ответил парень, — я не могу по-другому. — Ты путаешь «не могу» и «не хочу», — посмеялся Гето. Отчитывать босса он не собирался. — Что всё это значит?! — заверещал мужчина, пошевелиться он боялся. Всё напускное в мгновение улетучилось. И сейчас Годжо видел одно — грязную крысу, которая всё ещё надеется на то, что мышеловка не захлопнется. — Ах, я опять про вас забыл. — Годжо демонстративно приложил ладонь к лицу, после чего продолжил: — С этого дня я лишаю вас власти, Кобаяси Мэсэйуки. И прежде чем вы спросите «Почему?», я поясню: мой друг, который столь любезно прижал кинжал к вашему горлу, помог мне проследить одну интересную закономерность. Не догадываетесь? Впрочем, времени у нас полно. — Парень подхватил яблоко из тарелки и надкусил его. — Ну и гадость! — Сатору выплюнул кусок яблока в блюдце, где лежали такие же тёмно-красные и столь же мерзкие для него фрукты. — Хотите? — Годжо протянул мужчине надкушенный плод, на что получил отказ. — Нет так нет. Ну, что же, продолжим. Мой друг помог мне заметить, что вы каждый месяц обманывали меня примерно на… Ладно, неважно. В цифрах я не силён, да и суть не в этом. Причина, по которой сегодня я вас убью, заключается в другом… — Но… Как же так?! Вы не може… — Кобаяси не успел договорить. Ему хватило одного взгляда. Взгляда, который он смог ощутить на своём лице пощёчиной. Взгляда, который говорил одно: заткнись или в полной мере ощутишь на себе то, как может быть жесток Годжо Сатору. — Как же меня это расстраивает. — Парень открыл ящик и достал пару резиновых перчаток. — Почему же нас учат тому, что нехорошо перебивать только старших, не знаешь, Сугуру? — Увы, мне неведомо, Сатору, — всё таким же расслабленным голосом говорил человек за спиной. — Как же грустно, когда «взрослые» считают, что могут одурачить «зелёных юнцов». Как же меня расстраивает их тупость! — всё таким же наигранно-раздосадованным голосом вторил Сатору. — Годжо, я могу объяснить! — громко крикнул Мэсэйуки и даже попытался встать, несмотря на прижатый к горлу металл. Однако его дерзкое намерение было пресечено. Сугуру не просто не убрал нож от его шеи — он прижал холодное оружие ещё сильнее, отчего тонкая кожа разошлась, как два корабля в море. — П-прошу! — взмолил мужчина. Он почувствовал, как что-то тёплое стекает по его шее, но не сразу понял, что это его кровь. И когда Кобаяси наконец осознал положение, то его взгляд, который животный ужас заполнял так, что, казалось, вот-вот он выйдет за пределы чёрных, как угли, очей и заполнит собой всю комнату, а дальше — выше — весь мир, устремился на палача. И с чего же он решил, что играть с Годжо Сатору — хорошая идея? Хотя, может, идея-то и забавная, но цена у неё для всех одна. Жизнь. А чья именно — твоя или твоих любимых — решает король. — Ты же знаешь, — Годжо понизил голос до леденящего кровь шёпота, прежде чем продолжить: — С грязными крысами у нас строго. Сугуру, будь добр… — Конечно. — И Гето ослабил хватку, но лишь для того, чтобы передать «эстафету». — Встретимся вечером? — спросил обыденно, будто один из них сейчас не заберёт человеческую жизнь. — Разумеется, — не отрывая глаз от «овечки», согласился «волк». И Сугуру испарился, будто его в этой комнате никогда и не было. — П-пожалу… — Бам. — Выстрел. Истошный вопль. Годжо не убил — куда ему спешить? Времени у них полно, и Кобаяси ответит сполна. Будет молить о пощаде, совсем позабыв о том, как среди мафиози поговаривают: когда на свет появился Годжо Сатору, баланс в мире пошатнулся. У всевышнего появился любимчик, которого он одарил всем: божественной красотой, острым умом и полезным умением влиять на других людей. Дьявол не мог позволить такому человеку быть на стороне добра и потому, нарушив все правила, украл у младенца то, без чего всякий человек может стать сущим кошмаром, а уж такой одарённый мальчик… В ту ночь у одного младенца украли нечто ценное — его душу. И варианта было всего два: либо умираешь за клан Годжо, либо от рук его главаря. Кобаяси Мэсэйуки свой выбор сделал. И это был бесконечный день сурка.***
— Предлагаешь сыграть? — ехидно улыбаясь, спросила девушка. Играть она любила, а ещё больше — выигрывать, но, так как сегодняшний день был тяжёлым, у Коу оставались силы только на шутки. — Ну Харада-а-а… — протянул мальчишка, придерживая её за руку. — Ну пожалуйста… — И что же я получу взамен? — с ноткой издёвки в голосе спросила та. — Это уже не смешно, Коу! — возмутился мальчик. Он сложил руки на груди и, надув губы, отвернулся от девушки. — Я уговариваю тебя почти час! — Не преувеличивай и не лишай меня удовольствия поиздеваться. Как-никак ты единственный, кто приходит сюда ради меня. До глубины души трогает… — Девушка накрыла ладонью лицо и пару раз всхлипнула. — Всё, Харада, я знаю: ты притворяешься! — сердитая интонация, с которой мальчик говорил, вызвала усмешку на губах девушки. — Ладно, я подумаю над твоим предложением, — наконец серьёзным голосом ответила Коу. — А сейчас… мне нужно работать. Иначе уволят. Ты же не хочешь, чтобы сестрица осталась на улице? И прежде чем мальчик успел возмутиться, Харада расправила плечи и, будто шагая по воздуху, подлетела к столику, за который только что села молодая пара. Работа была проста, порою невыносима. Коу решилась пойти на должность официантки лишь потому, что боялась разучиться контактировать с людьми. Всё-таки жить, как и умереть, хотелось ей в здравом уме. Работа в магазине отчего-то казалась более утомительной. В общем, из двух вариантов девушка выбрала менее ненавистный. «Ещё полтора часа…» — она считала минуты до конца смены каждый день. Было тяжело. Иногда хотелось убежать в лес и жить там, подобно Маугли. Но, когда её посещала подобная мысль, обычно здравый смысл побеждал безумие, которое, точно пантера, выжидало подходящего момента для того, чтобы напасть и растерзать свою жертву. «Ещё час… Это совсем немного: два раза по тридцать минут или четыре раза по пятнадцать… Или…» Только мальчишка, который вечно доставал её из-за того, что она единственная из всего персонала не гнала его прочь, удерживал её в шаге от пропасти. С детьми Коу было легче. Обычно девушка выглядела мрачной, но они тянулись к ней, будто действительно могли видеть то добро, которое скрывалось за десятками масок. «Пятнадцать минут… Три раза по пять…» Привычка дробить время на минуты образовалась ещё в детстве. Когда она была ребёнком, то ей казалось, что за этим занятием время летит быстрее. «Пять минут… Пять раз по минуте, и…» — уже предвкушая ту лёгкость, которую человек испытывает перед выходным после тяжёлых рабочих дней, размышляла Харада. С самого детства Коу ненавидела ждать и, какая ирония, она постоянно находилась в ожидании. Видимо, это было её проклятием. Или, как Харада называла это… «Моя плата за достижение цели». Её личный котёл с кипящим маслом, который не шёл ни в какое сравнение с тем, что она подразумевала под этими словами. — Идти до дома двадцать минут… — иногда она проговаривала вслух свои расчёты. Обычно такое происходило, когда та не могла выудить нужную мысль в бушующем океане ненужных. Или тогда, когда ей было скучно. Всё-таки одиночество имело свои последствия. Харада думала о том, чтобы завести домашнего питомца, но слишком хорошо знала себя — заботиться о ком-то она не умела. Может, Коу и кормила бы его по расписанию, водила к ветеринару, когда любимец заболеет, да только проблема заключалась в другом: Харада не знала, как делиться любовью с кем-то, как выражать её в действиях и словах. Она неоднократно видела это в фильмах, читала романы об этом великом и возвышенном чувстве. Харада была уверена в том, что любовь — не вымысел, потому что она испытывала это чувство в отношении родителей. После череды безуспешных свиданий и попыток выстроить с кем-то крепкие и здоровые отношения, Коу поставила на себе крест. «Раз не могу, значит, мне не дозволено. И это…» Её плата за достижение цели. Завтрашний день был отмечен красным маркером в календаре. Он существенно отличался от тех, что вереницей тянулись до него. Чем? Ей предстояло встретить старых знакомых, которых она посещала с определённой периодичностью. Скажем так: Коу не особо жаловала их. То было обусловлено её зависимостью, но она уверила себя в том, что назад дороги нет. Она собственноручно сожгла все мосты позади, чтобы в ответственный момент не убежать поджав хвост, как собака, в которую мальчишки пуляют камнями из рогатки. Коу долго не могла заснуть, будто ей не хватало чего-то. Она несколько раз вставала, умывалась ледяной водой и даже пробовала подтягиваться — больше одного раза осилить не получалось. Харада очень быстро бегала с самого детства, однако руки у неё были слабые, хотя и ловкие. Пить снотворное Коу опасалась. Врач сказал не злоупотреблять, но дрожащая рука всё равно тянулась к белой баночке, которая словно сама просила достать пилюлю и проглотить её. Харада думала о том, что если бы она выкинула его, то бороться с зависимостью от препарата стало бы куда легче. Её намерение закончилось на одной мысли. Коу считала, что может бросить в любой момент. И каждый раз, когда она глотала таблетки снова, Харада корила себя за ничтожность, ведь человек, который не может перешагнуть через камень, никогда не сможет перелезть через ограду. А Коу намеревалась покорить вершину горы. И покорить для того, чтобы потом разбиться, возможно, но для начала она хотела хотя бы взобраться. И она заснула с помощью «волшебных» таблеток. В квартире было тепло, но девушка спала с подтянутыми к груди коленями, меж которыми она зажимала одеяло. Харада то и дело ежилась, будто от холода. Иногда её конечности дёргались. Кошмары. Этой ночью Коу бежала по коридору, который не имел ни начала, ни конца. Руки, измазанные чёрной вязкой слизью, выскакивали из стен в попытках схватить девушку. Они хватались за волосы и вырывали их клочками, цеплялись за одежду, царапали гнилыми ногтями кожу. В этом сне Харада не чувствовала боли, но от осознания того, что у проклятого коридора нет конца, а значит, и надежды на спасение тоже, её сердце сжималось, чувствуя, как коса Смерти уже упирается в спину. Девушка проснулась, содрогнувшись всем телом. В горле застыл ком, будто кто-то натолкал солёной ваты в рот и протолкнул настолько глубоко, что вытащить это являлось задачей невозможной. Ей казалось, что те мерзкие руки держат её, прижимая к кровати, не позволяя пошевелиться, но всё было только в голове. Утро не задалось. Харада долго смотрела в окно в мучительных попытках восполнить пробелы после сна. Как она оказалась в том коридоре? От кого бежала изначально? Коу хватило ненадолго — не выдержав этого раздражающего состояния, когда не можешь сдернуть завесу, за которой находится нужный фрагмент памяти, подобный пазлам, недостающих для цельной картины, она ушла в ванную комнату умываться. Харада долго прожигала собственное отражение в зеркале, будто пыталась научиться превращать живое в камень, как Медуза Горгона. После завтрака, включающего в себя слишком терпкий кофе и дёшевый рамён, которыми она злоупотребляла (в принципе, как и всем, что не приносило пользы её организму), Коу начала думать над тем, чем занять себя. До её визита в тартарары оставалось немного, сердце до сих пор билось неравномерно, точно это было вовсе не оно, а смерть, которая стучалась в грудную клетку, намереваясь забрать самый ценный в теле орган. Харада спускалась в бездну много раз, так почему именно сейчас её так ужасала темнота? После смерти родителей Коу приходилось не жить, а выживать. Первое время было невыносимым, но нет ничего, к чему человек не мог бы привыкнуть. Главное, чтобы была цель, а у Харады она имелась. Правда, на пути к её достижению Коу просчиталась, совершила ошибку, которая стала отправной точкой для всех остальных, — она ступила на скользкую дорожку. Днём Харада работала, а вечером — зарабатывала. Среди сброда, с которым девушка проводила бесчисленное количество ночей, начиная со своего шестнадцатилетия, её талант по-настоящему ценился. Харада могла взломать абсолютно любой замок за ничтожно маленькое время. Талант зародился ещё в подростковом возрасте, а пустил корни намного позже, когда тот потребовался. Она была серым кардиналом в компании босодзоку, и это её устраивало. Из-за редкости умения Коу десятки рук пытались удержать её подле себя. Харада уворачивалась от жаждущих наживы лап. Знала: в любой момент подставят. Доверия и тёплых чувств к этим людям Коу не питала, но она нуждалась в них намного больше, чем они в ней. В этот раз с последнего её визита прошло семь недель. Харада не успела отвыкнуть от запаха дешёвых сигарет и алкоголя, даже на работе она чувствовала этот смрад. Однако больше всего вызывал раздражение шум. Каждый голос, смешивающийся в единой какофонии, был подобен невидимой раскалённой игле, которую ей вставляли в ухо, касаясь мозга и вызывая боль. «Да уж, к такому не привыкнешь…» — горько усмехнувшись, подумала Коу. Первый пункт в плане Харады состоял в следующем: незаметно проскользнуть через толпу. Казалось бы — проще простого. Ан нет: кто-то схватил её за руку прежде, чем она успела стать частью общей картины. — Неужели? Сама Харада Коу почтила нас своим присутствием? — Старый знакомый. Не самый худший из тех, кто мог поймать её на входе. Пойдёт. — Заткнись, привлекаешь внимание, — шикнула девушка. — Даже не скажешь, что рада меня видеть? — Если бы только он знал о том, как она не хотела видеться с кем-либо в принципе… — Не скажу, сам знаешь. — Возможно, эти слова и могли бы задеть парня, но каждый, кто знал Хараду долго, имел иммунитет к её сарказму и толстокожести. Хотя таковой она являлась только для них. — Ты не на задании, расслабься, — отшутился парень. В его словах сквозила чрезмерная приторность. Видимо, перепил. — Ещё слово или движение, и… — Коу медленно провела пальцем по горлу и издала характерный для этого звук. Знакомый поднял руки в знак капитуляции и весь остальной путь проделал позади неё. Те мелкие бандиты, которых Харада знала, сидели за одним столом. В центре внимания был Ёсида — тоже знакомый, Коу он не очень нравился. Тот частенько пытался подбить её на необдуманные поступки. Сам парень был языкастым, хотя и бесталанным. Харада не сразу осознала, что Ёсида просто-напросто завидует. Для неё подобного рода чувства в её отношении казались глупыми и нелепыми. Она не понимала, как можно завидовать тому, что она с радостью променяла бы на одно простое, до жути тривиальное желание… Харада не особо его жаловала, а всё потому, что он любил покичиться, и это часто приводило к непоправимым последствиям. И если бы Коу не умела быстро бегать, то консеквенция его необдуманных действий настигла бы и её. Сегодня отчего-то он казался ей особенно несносным. — Сегодня по новостям объявили об убийстве! Кобаяси Мэсэйуки, который долгое время был партнёром клана Годжо, мёртв! — Игра началась. — И что за идиот решил, что сможет обдурить самого Годжо, блять, Сатору? Глухой ропот волной прошёлся по толпе, постепенно перерастая в громкие одобряющие крики. — Кто это такой? — тихо спросила Харада у знакомого, который стоял слева от неё. Он не сразу понял суть вопроса. Но когда к нему пришло осознание, то на лице его Коу могла лицезреть ничего, кроме яркого изумления. Он был пьян, поэтому единственное, что дало понять девушке несуразность для него её вопроса, — это шевеление губами и несвязная речь. Благо (или нет?) вопрос услышал один парень из толпы и громко заверещал: — Ты серьёзно?! Не знаешь, кто такой Годжо Сатору?! Все взгляды устремились в одну точку, каждый из них ощущался как камень, брошенный в спину, потому что с каждой секундой Коу всё больше и больше конфузилась. — Оу, — начал главарь, — не заметил твоего прихода. Ты, как всегда, невидимка, Харада. Ответом послужил тяжёлый взгляд, который для Ёсиды трактовался как призыв к дальнейшим подначиваниям. Она здесь: он не может упустить шанс. — Харада, ты умеешь привлекать внимание. — С минуту они оба молчали. Он думал, как завернуть этот диалог в нужное русло, а она — как поскорее заткнуть его. Первым справился Ёсида: — Ответь: ты правда не знаешь, кто такой Годжо Сатору? — Нет. — Он приблизился на неприличное расстояние — Коу чуть не вырвало от перегара — и тихо проговорил: — Это тот, кого не сможешь взломать даже ты. Её лицо было серьёзным, в то время как Ёсида был доволен тем, что сказал. И какое же его настигло бешенство, которое смешивалось с разочарованием и прочим, когда её губы исказились в усмешке и она с вызовом произнесла: — Неужели? — Хочешь сказать, сможешь? — голос Ёсиды слегка дрогнул. Он не думал о том, что она может принять вызов. Коу уловила эту перемену и продолжила подогревать масло, которым позже обожжется либо она, либо они: — Легко. Кем бы он ни был. — Харада, ты безумна. — На секунду ей показалось, что в его словах сквозило беспокойством, но она моментально отринула эту мысль. Этим людям будет плевать, если завтра по новостям объявят уже об её убийстве. Им всего лишь нужно шоу. И она покажет его. — Так какой адрес? — уточнила Харада. Пусть продолжают смеяться над глупышкой Харадой Коу, но ей-то известно о том, что она будет смеяться последней. — Не боишься умереть? Он всё ещё не доверял ей. Просто не верил, что человек может не бояться потерять своё главное сокровище — жизнь. — Не боюсь. Возможно, Коу ещё пожалеет… Нет, она ни за что не испытает чувства сожаления, но страдания будут равноценны адским пыткам. Вопрос в другом: сможет ли выдержать? И ответа не знает никто. Даже сам Господь Бог. La «comédie» ne fait que commencer!