…
Тело Виктории запульсировало от нетерпения и умственной жажды, едва она увидела Консерваторию, снова возникшую перед ней старинным замком, таящим великое множество сокровищ. Виктория знала: стоит сделать ещё несколько шагов, войти в этот храм, в эту священную обитель музыки, и она поглотит её без остатка, как киты заглатывают тонны воды, раскрывая пасти. Консерватория шептала тысячью голосов, приглашая войти в неё. Виктория остановилась: «Ещё несколько мгновений, всего парочка секунд!» — думала она, разглядывая колонны, отличавшиеся белизной на фоне маисового фасада. Сила, исходившая от здания влекла её, Виктория сопротивлялась, пока, наконец, не уступила. Консерваторию населяла пёстрая толпа студентов и выдержанная в более строгих тонах горстка профессоров. Виктории нравилось прислушиваться и выхватывать из шума отголоски знакомых мелодий, странные звуки, какие издают певцы, распеваясь, вскрики скрипок и альтов, грохотание туб. — Та-та-та та-та-та та, — напевал проходящий мимо юноша, вспоминая последний урок. — В 202ой! — объясняла преподавательница первокурснице — Прямо и налево!. Виктория невольно проверила расписание: скоро начиналась теория музыки и гармония. «Гармония, » — прошептала Виктория, пробуя слово на вкус. Оно подходило к описанию её состояния как нельзя лучше. Виктория хотела бы заблудиться, подольше побродить по коридорам: днём ранее она действительно потерялась. Поддавшись тревоге, она оглядывалась по сторонам, не находя нужного класса. Тогда она решила проверить следующий этаж, а на лестнице встретила одно из живых сокровищ, таившихся в Консерватории. Этим сокровищем был Хачатурян. Она увидела его, спускающегося навстречу, и глаза её расширились от удивления и восторга. Лицо, которое Виктория видела в учебниках, ожило, задвигалось, обрело форму. Он улыбнулся ей, кивнул в знак приветствия и прошёл мимо. Виктория ущипнула себя, чтобы удостовериться, что не спит. Впервые опоздание показалось ей таким сладким. Теперь же она улыбалась, вспоминая: человек, которым она восхищалась, ходил по тому же паркету, что и она, видел те же двери, сидел на тех же стульях, существовал с ней в одной реальности, и магия крылась в этих простых фактах. Виктория заняла привычное место в аудитории, рассматривая плавно втекающие массы однокурсников. Незаметно для самой себя она прикоснулась к парте: кто знает, сколько ещё великих мастеров сидело на её месте. Из плена фантазий её вытащила возня на периферии. Виктория заметила его не сразу. Он вошёл не так, как входят робкие первокурсники, шарящие взглядом по лицам и меж них, в попытках убедиться , что попали в правильное помещение: он вошёл твёрдым шагом, держа подмышкой широкую папку, из которой торчали уголки исписанной бумаги. Его светлые, выгоревшие на солнце волосы обрамляли острое лицо, будто рамка для фотографии. Он выглядел спокойным и спокойствие и источал: пока остальные студенты создавали сутолоку, выясняя с каким из своих знакомых сесть, он выжидал, лениво изучая сокурсников и сокурсниц. Прежде Виктория не встречала этого молодого человека, и по необъяснимой для самой себя причине не могла прекратить разглядывать его. Он был старше на несколько лет, вне всяких сомнений: возраст выдавала размеренная уверенность, бьющая из него ключом, нечто, спрятанное на дне голубых глаз, нечто во всей его астенической фигуре заявляло, утверждало — перед вами взрослый человек. Юноша, поглощённый изучением обстановки, какое-то время не замечал, что и сам стал предметом чьего-то внимания. Его интересовали портреты на стенах, старые стулья, высокие потолки. Уголки его губ поползли вверх, возможно, он давно мечтал поступить в Консерваторию, — подумалось Виктории. Её заинтересовал его серый костюм, невзрачный и простой, но вместе с тем и подчёркивающий его стройное тело… Виктория вдруг осознала, к чему привело её невербальное знакомство, и смутилась, однако, взгляд отводить было уже поздно — юноша встретил её взгляд. Его внимание не было навязчивым или тяжёлым: он кивнул в знак приветствия и, к её радости, двинулся дальше, видимо, найдя идеальное место для прослушивания лекции. Виктория облегчённо выдохнула, вошёл преподаватель. Таинство началось. Свои чувства Виктория сравнивала с ощущением, какое испытывала, глядя на водную гладь (будучи выходцем из небогатой семьи она никогда не видела ни морей, ни океанов, однако крохотный город её был окружён озёрами). Виктория подолгу стояла на берегах, разглядывая отражения облаков, блеск солнечных лучей; запоминая, как сила этой красоты, небесной и земной, проходит сквозь неё, как овладевает ей, словно мелодия, исходящая из-под пальцев. Налюбовавшись, она позволяла прохладным водам змеиными объятиями обернуться вокруг стоп, обласкать колени, бёдра — всё тело. Погружаясь в воду, она сливалась с мощью и красотой, носила их на себе, удобнейшие из одежд, — то же самое она испытывала в стенах Консерватории. Профессорские голоса несли ей свет, и она принимала его без колебаний, целиком, напитываясь им, как живительной влагой. Она жаждала этих знаний, и знания беспрепятственно входили в неё, оседая, оставаясь на долгие десятилетия вместе с ней, — она знала. С самого первого дня обучения Виктория поняла: ничто не отвратит её с выбранного пути. Сложности настигли Викторию моментально, например, ей приходилось вставать с рассветом, чтобы успевать на автобус, затем — на поезд: хоровые дисциплины почему-то всегда начинались в 8:15, когда голосовым связкам лучше пребывать в состоянии покоя, однако Виктория не жаловалось ни на это досадное недоразумение со стороны деканата, ни на ранние подъёмы — цель окупала средства. К тому же, музыка, происходившая вокруг неё, давала Виктории неиссякаемый источник энергии, которому она сразу же нашла применение. Профессор возвестил об окончании лекции и принялся собирать вещи. Студенты спешно последовали его примеру. Виктория не торопилась. Аккуратно сложив листы, она окинула собственные заметки взглядом, и только удостоверившись, что не упустила ни одной важной детали, потянулась за стоящим подле портфелем. Наклоняясь, она заметила уже знакомые ей серые брюки и незамедлительно вернулась в прежнее положение. Юноша изящным жестом подал ей портфель. Она приняла его с благодарностью. — Айвар, — он протянул ей руку, она пожала её слабо, забыв ответить, растерявшись. — Виктория, — наконец она, встрепенувшись, вернулась в норму. — Ваши записи? — Виктория удивилась: никто из сокурсников не обращался к ней на «Вы». «Возможно, — размышляла она, — это как-то связано с тем, что Айвар — иностранец.» Сложно было заметить лёгкий, почти неразличимый, акцент, но слух Виктории, тонкий и музыкальный, уловил непривычное звучание, как улавливал фальшивые ноты. — Да, мои, — студенты покидали аудиторию. Айвар пропустил нескольких, освобождая проход. — Позволите мне взглянуть? Или… — он медлил, — Не могли бы Вы уточнить мне одну деталь? — его вежливость не звучала, как деланая, и очень подходила ему. «Он мне совсем не нравится, — нахмурилась Виктория, — Почему я должна выходить за него? Абсурд!» — Простите, я не хотел смущать Вас, — Айвар вскинул руками, считывая выражение лица сокурсницы. Выглядел он обеспокоенно. Виктория распахнула глаза, возвращаясь из мыслей в реальность: она не была склонна, едва завидев мужчину, мечтать о свадьбе или совместном будущем, с чего бы это произошло теперь? — Мне, вероятно, следует удалиться, — Айвар уже был готов уйти, однако Виктория спохватилась, прерывая внутренний монолог. — Нет-нет, простите, я задумалась. Что именно Вы хотели уточнить? — она встала, закинув портфель на плечо, держа записи в руках, чтобы можно было ответить обстоятельно, опираясь на слова профессора. Айвар искренне обрадовался. Они присоединились к общей массе уходящих.…
Тонкое запястье Айвара снова взлетело, рассекая воздух. Виктория обняла себя за плечи: талантливый, безбожно талантливый Айвар повелевал невидимым оркестром, расставляя акценты, выдерживая темп. Виктория любовалась, как музыка, сокрытая в нём, вырывается из-за дамбы, разливается невидимой рекой, избавляя Викторию от печалей и тревог, насыщая самое её естество умиротворением. Когда Айвар закончил, Виктория молчала некоторое время, размышляя. — Я, кажется, люблю тебя, — Айвар улыбнулся так, будто исполнились все его мечты, и свет, окружавший его, ослепил Викторию. Она распознала свои чувства уже давно: в конце первого курса их отправили на практику в захолустье, нуждавшееся в музыкантах по случаю местного фестиваля. Но прямо перед отъездом студентов, руководство Консерватории ввязалось в конфликт, вероятно, обидев организаторов. Из-за этого практикантов поселили в сарай, в котором не было даже пола. Айвар тогда первым нашёл выход из ситуации: из досок, по его указаниям, девушки соорудили пол, а юноши выпросили у соседей матрасы, соорудив из них некое подобие кроватей. «Да, кидайте его сюда!» — кричал Айвар, размахивая руками. Виктория оторвалась от дел и стала наблюдать за ним: вот, Айвар согнулся в три погибели, поправляя доски, вытирая предплечьем пот со лба, вот, Айвар замотал головой, надышавшись пылью, посмотрел на неё исподлобья, подмигнул по-мальчишески беззлобно. В ответ на это маленькое действие с его стороны в груди Виктории заискрилось, затрещало, отчего нестерпимо захотелось улыбаться. Виктория положила руку на сердце, проверяя не случилось ли что-нибудь с ним. И тут же вернулась к работе, испугавшись радости, окутавшей её. Тем вечером она нашла под подушкой письмо от Айвара: удивительно, как он, выучивший второй язык для поступления в Консерваторию, овладел им лучше большинства носителей. Тогда и началась их переписка и настоящая дружба. Айвар не переходил границ и оставался тактичен: ему удавалось писать ей оды, восхваляя в них её упорство, красоту и талант, при этом давая Виктории ровно столько времени и пространства, сколько требовалось, чтобы ни чувствовать себя стеснённой или обременённой его симпатией, которую он не скрывал, но проявлял с присущей только Айвару деликатностью. Виктория часто изучала собственной отражение, силясь увидеть то, что видел в ней Айвар. Из зеркала на неё смотрела невысокая девушка с широкими плечами, загорелой кожей, смольными волосами. Кисти её дрожали от переигрывания, сил не хватало даже для удержания стакана с водой. Маленькая и простая, — заключала Виктория, опускаясь на кровать. «Сильная и смелая», — писал ей Айвар. — Я тоже люблю тебя, — Айвар взял её руки в свои и поцеловал костяшки.…
Ей предстоял нелёгкий период, Виктория знала это с той самой минуты, когда её муж, Айвар, предложил ей присесть, нервно потирая вспотевшие ладони. Она действительно проявила, по её собственному мнению, небывалую смелость, переехав в другую страну с маленькой дочкой, приняв его предложение без лишних эмоций. — Я буду рядом, — утешал её Айвар, и она кивала головой, не находя верных слов, чтобы выразить беспокойство, накрывшее её свинцовой волной. — У нас всё получится! — и Виктория верила в это всем сердцем. Доверие её окупилось: однажды в дверь постучались, и Виктория открыла, даже не воспользовавшись глазком. На пороге стоял главный художник оперного театра, и Виктория так и обмерла, отключённая от мира, безмолвная. Мужчина засмеялся приятно и хрипловато, после чего представился, учтиво сняв шляпу, Виктория опешила и пригласила гостя в квартиру. С того дня переживания постепенно оставляли Викторию: морской прибалтийский воздух, улочки, дышащие историей, остроконечные башенки часовен и бесконечное число талантливых людей, моментально окруживших её семью, приводили её в состояние детского восторга. Да и как не мог профессор академии художеств, или режиссёра театра Дайлес, ставший им добрым другом Лапиньш, или главный хормейстер, маэстро Ванагс, вызывать что-то кроме всепоглощающего уважения и восторга?! Сюрпризы поджидали её теперь на каждом шагу, и она открывалась им, однако не все сюрпризы были приятными. — Слышала, — госпожа Озолиня покосилась в сторону Виктории, занимавшейся бумажной работой за отдельным столом в учительной, с нескрываемым презрением, — Айвар вернулся к своей балерине. К той, с которой они были до учёбы, — Виктория на мгновение прикрыла глаза: обсуждения подробностей личной жизни её мужа за её спиной продолжались с тех пор, как она переступила порог хореографического училища. Происходящее было унизительным и чрезвычайно грубым — Виктория никак не реагировала на сплетни, притворяясь, будто не понимает языка. — Говорят, Фреймане заявилась прямо в театр посреди рабочего дня и пылко признавалась в любви битый час! — ехидства и стервозности госпоже Озолине было не занимать. Виктория стиснула челюсти и продолжила работу. Госпожа Озолиня хихикнула, не желая прекращать игру. — На её месте, — её высокомерием можно было бы напоить половину мира, — я бы не надеялась, что их с Айваром брак продлиться дольше пары месяцев, — терпению Виктории подходил конец, и она повернула голову, упрямо наблюдая, как ветер колышет осеннюю листву за окном. — Наивная, Фреймане хочет от него детей, а она сидит тут, ничего не подозревая, — Озолиня скривилась в победоносной улыбке. — Интересно, она хотя бы догадывается, как часто Айвар заводит интрижки? — Виктория ответила на обжигающе злой взгляд госпожи Озолини, сохраняя невозмутимый вид. — Может, — подала голос Виктория, — у него много любовниц, но его жена я! — она стряхнула несуществующую пыль с обручального кольца как бы невзначай. Тишина, повисшая в кабинете, изрезала пространство сотнями крошечных игл. Один вздох, разделённый на всех присутствующих, повис под потолком. Госпожа Озолиня фыркнула, покидая помещение с гордо поднятой головой. Её примеру последовали и все остальные. Виктория помотала головой, возвращая внимание бумагам. В одиночестве проще было сосредоточиться на работе. — Я… я не знала, что вы… понимаете нас, — робко начала госпожа Брока, проявлявшая немного больше уважения к Виктории. Виктория подняла глаза, осматривая смущённую женщину: она была благодарна и за это проявление совестливости. — Я не узнала ничего нового, — безразличие и ирония сплелись в единую субстанцию, наполнив Викторию. — Мне жаль, — только и смогла выдавить госпожа Брока, прежде чем спешно покинуть помещение. Виктория смогла выдохнуть только, когда закрылась дверь: Фреймане заявилась несколько дней назад, размахивая руками, вопрошая, как такая непримечательная и узколобая женщина, как Виктория, могла понравиться Айвару. Виктория обвела долгим взглядом длинные ноги балерины, безупречный торс и правильные черты лица. — Умом и сообразительностью, — холодно ответила она, захлопнув дверь и пресекая дальнейшие попытки коммуникации с разъярённой любовницей. Безусловно, были и другие женщины, которым, впрочем, хватало ума держаться в стороне от семьи Айвара. Сам факт наличия интрижек у мужа стал обыденным, и Виктория перестала злиться: какой от этого прок, если Айвар являл собой примерного отца? Этого хватало их дочери, а значит, решила Виктория, хватало и ей самой. — Соседи слышали крики, — вспомнилось ей удивлённое лицо Айвара, когда он вернулся домой через пару минут после визита Фреймане. — Угу, Фреймане заглянула, — подливая в кофе молоко, ответила Виктория холодно. Айвару хватило ума не развивать эту тему, и он лишь кивнул. «Единственное, на что у тебя хватило ума, » — устало подумала Виктория.…
Они сидели друг напротив друга, лениво перемешивая остывшей бульон. Слова никак не шли: вспыхивали где-то под рёбрами, доходили до гортани и остывали там, оставаясь невысказанными. Виктория вздохнула, пожалуй, десятый раз за последние несколько минут, вздохи — единственное, что ей осталось. — Я не хотел, чтобы это произошло, — заговорил Айвар, отрывая взгляд от стола. Виктория не могла сосредоточиться на его лице, обретшем теперь оттенок вины и слабости. Она вспоминала их доброго друга, умного, скорее даже мудрого человека. Лапиньш повторял Айвару одно-единственное наставление, будто глядя сквозь его сущность, зная заранее, какие пороки Айвар скрывает: «Не пей с коллегами!». Айвар усмехался тогда и покорно кивал. — Всё произошло так быстро, — Айвар сжал кулаки, напрягся всем телом. Ему было действительно жаль. Виктория жалела тоже: карьера Айвар, стремительная и многообещающая, лежала теперь в руинах. За кратчайшие сроки её безбожно талантливому мужу удалось взлететь с должности помощника хормейстера до главного дирижёра, и потерять всё таким же безбожно талантливым образом. — Паулис, — Айвар не мог произносить его имя без злости с тех пор, как его вызвали к начальству для разговора. Айвар надеялся на похвалу за его старания, всё-таки выучить партитуру Фауста за одну ночь не удавалось прежде, наверное, никому, Виктория же знала, что похвалы мужу не дождаться. — Паулис, — с горечью повторил Айвар, бросая несчастную ложку прямо в бульон. Айвар не послушал опытного друга, прошедшего сквозь огонь и воду, Айвар поддался соблазнам и всё-таки выпил с подчинёнными и «Какая неожиданность!» — подумала Виктория: о его неприемлемом поведении узнало начальство от любимого ученика Айвара. Предательство приводило в ярость и Викторию тоже, тем не менее пагубная привычка Айвара ярили ещё больше. — В конце концов ты мог хоть раз прислушаться ко мне, если не к Лапиньшу! — прохрипела Виктория, — Или подумать о детях! — занять руки мытьём посуды было приятнее, чем безрезультатно пытаться поесть. — Раз! Всего один раз! Мы праздновали! — кричал Айвар. — Один промах! — Виктория горько усмехнулась. — Из сотни, — напомнила она мужу. Виктория убеждала себя, что возвращение на родину пойдёт им обоим на пользу, что она сможет навещать родителей и подруг чаще, что её перестанут считать иностранкой и относится с пренебрежением, но все эти плюсы выглядели скорее как оправдание. Ей только удалось завести нескольких подруг, уважающих и ценящим её, её работа шла хорошо, да и детям нравилось в Риге. Но оставаться было невозможным для Айвара: в маленькой стране слухи распространялись с умопомрачительной скоростью, да и вакансий было немного. — Нам завтра рано вставать, — сухо напомнила Виктория, отправляясь спать. Айвар так и остался сидеть за обеденным столом до поздней ночи, борясь с желанием выпить.…
Айвар не переживал так сильно давно. Стоя теперь перед квартирой бывшей жены, его первой жены, он испытывал сожаление за своё поведение, хотя и знал, что не мог ничего исправить. Дверь осталось только толкнуть и войти. Всё в этой квартире хранило отпечаток Её руки и, что самое страшное, его. Айвар схватился за грудь, сердце ухало, ударяясь о рёбра. Возвращаться сюда снова не входило в его планы, но Виктории требовалась его комната — единственное, в чём он ей отказал после развода, оставив ключ от комнаты себе. Айвар заметил лежащие на столе учебники по нотной грамоте, вспомнив, что оба его ребёнка решили заниматься музыкой профессионально, и тут же почувствовал себя чужеродным, невольным свидетелем чьих-то жизни, не включавшей в себя его. Слёзы грозились скатиться по щекам, ему вредно было находиться здесь. Ещё один замок был открыт, воспоминания высвобождены. Они закружили его в вихревом танце: вот, он кричит на Викторию, которую любит больше жизни, замахивается на неё. Вот, его дочь, заставая его утром на кухне, смотрит на него с обжигающей ненавистью и яростью, запрещая брату приближаться к отцу. За её злобой он замечает страх, и его тошнит. Айвар не знает, от чего его тошнит больше: от похмелья или отвращения к самому себе. Айвар схватился за стул, в попытках сохранить равновесие, умоляя свой истерзанный разум прекратить пытки, танец вопреки его желаниям продолжился, и он снова и снова видит, как приводит безликих женщин туда, где его дети спят за соседней стеной, а Виктория всё также спит на кухонном диване, не обращая внимания на бывшего мужа. Он почти выбежал из своей комнаты, запертой в течение нескольких лет, когда она выходила из ванной с ещё влажными руками: дети спали мертвецким сном, устав после изнуряющего дня. Виктория замерла, отмечая, сколько новых морщин легло на некогда идеальную кожу Айвара. Тем не менее он выглядел лучше, чем в последний раз, когда они виделись. «Видимо, всё-таки бросил пить!» Айвар смотрел на неё странно, виня себя в синяках, залегших под глазами бывшей жены, виня себя за неприсущую ей бледность и худобу. Взгляд его был тяжёлым, многозначительным и в то же время… молчаливым. Внутри Виктории ничего не сжалось, только мерные волны тоски обозначили время прилива. — Ты когда-нибудь мог подумать, что мы кончим так? — спросила она излишне тихо, но на большее у Виктории не хватало сил — хотелось забыться сном без сновидений, рухнуть в постель и не двигаться, не двигаться, хотя бы несколько часов, давая измученным конечностям немного заслуженного отдыха и покоя. Уголки губ Айвара взлетели вверх и вниз одновременно, складываясь в печальную полуулыбку. Он больше не злился на неё, и вообще не мог представить, как мог он когда-нибудь злиться на неё или причинять боль. Ему ещё острее захотелось плакать. Он отвёл взгляд, закрыл глаза. Десятки ответов роились в его голове, выбрать один представлялось невозможным. — Не думаю, что мы кончили так уж плохо, — Айвар кивнул в сторону детской. Складки, залегшие на лбу Виктории, исчезли. — Пожалуй. Они простояли в тишине минуту, прогоняя по кругу воспоминания, казалось, из прошлой жизни: объятия, поцелуи, крики, драки, переплетённые пальцы, разбитые тарелки, летающие утюги, долгие разговоры. Эти нити, собранные не в клубок, но в необычайно запутанное месиво, вдруг сами самой распрямились, воспрянули и канули в небытие. Они поджали губы, улыбнулись. Виктория выключила свет в ванной, позволив темноте завладеть пространством. Айвар, не проронив ни слова, положил ключ от своей комнаты на полку: любая фраза могла нарушить этот незримый процесс примирения, прощения, освобождения. Глаза Виктории ещё не успели привыкнуть к мраку, однако этого и не требовалось: она знала, Айвар стоял в нерешительном полуобороте, чувствуя себя не на своём месте. Ей не больше не хотелось облегчить его жгучую боль. Она услышала всхлип и шаги. — Прощай, — прошептала она ему вслед. Щёлкнул замок. Дверь была заперта.