Панк-Дозор

Стынет лёд на губах, Смотрит сквозь меня судьба, И вперёд дороги нет, Нет назад пути. Я один навсегда — Так жесток небесный дар. Жизнь забыла, смерть не ждёт У своей черты… Пророк- Кипелов

Легко ли жить, когда тяжесть грядущего припечатывает, не давая свободы дышать и петь? Можно ли вообще примириться с неотвратимостью увиденного? Потому что сколько бы ты не стремился пойти наперекор, фатум всё равно оказывался сильнее. А собственная жизнь насмешкой, полной боли и несущей только беды впереди. Как сказал Софокл, никто не рад тому, кто принёс плохие вести. Пророков, быть может, как некоторых гонцов в древности не убивали за безрадостные пророчества, но… Друзей им это не прибавляло. Никогда. И верно, не очень-то приятно, должно быть, находиться рядом с тем, кого в любой момент могло запуржить, и ты станешь носителем какого-нибудь ну очень гнилостного пророчества, которое, благодаря тому, что нашло твои уши, теперь точно исполнится. А самому пророку страшно и больно привязываться к кому-то, чтобы затем увидеть беду, как на ладони, но ничего не суметь сделать. Ведь любое вмешательство в истинных пророчествах всё равно ведёт так или иначе к его исполнению. Путей много, а сходятся они в одну. Исключения столь редки, что заставляют всё чаще задумываться о сдаче. Мишка никогда не хотел для себя такой участи. Но судьбу не выбирают. А вот его отец был горд, чрезвычайно, заметив в новорождённом посреди августовской грозы не просто искру Иного, а вполне определённую метку пророка в узоре ауры, уже тогда заметную. Пророк, сильный. Не как все Иные, способные просматривать линии вероятности, а изрекающий по-настоящему пугающие откровения, поддерживающий связь во сне просто с Сумраком, ведь даже сам Сумрак опасался пророков, а с иными мирами, от которых ответов прямых редко кто получал даже из этой касты. Но может оно и хорошо — витиеватость изложения, давала хоть толику иллюзии, что не всё предопределено. Его рано инициировали, рано обучили — ведь на пророков негласно была охота. Отец подстраховался. Мишка умел себя защищать, правда, он не понимал зачем. Иные, большая их часть опасались «душой прозреть», а люди… Вот люди другое дело — тоже среди них никогда бы он своим стать не смог, слишком уж тяжела шапка Мономаха, но… те хоть не шугались его откровений. Не воспринимали серьёзно. Так что на службу в Ночной Дозор он не поступил. Впрочем, отец не стал упираться до последнего. Мишка подозревал — оттого, что кто-то в его окружении тщательно слушал и отделял крупные пророчества, когда Горшок впадал в транс, от мелких, когда он находился в сознании и запоминал свои слова… И все их тщательно записывал и передавал шефу. Кто именно выяснять не тянуло совершенно. Его группа, названная в пику бате, Контора состояла как из людей, так и из Иных. Людей они просветили, чтоб не прятаться вечность. Что до Иных, находившихся в группе, то Шурка Балунов — не особенно боялся, порхал как бабочка от одного прелестного девичьего цветочка к другому. Будущее его не страшило — он был намерен прожить всё отмеренное на полную катушку, а ежели че и случится, как он говаривал Гавриле, так прятаться он не станет. И будет знать, что использовал отведённое по максимуму. И вообще, мол-де, х*й на всё — жить надо с кайфом, поменьше загоняясь. Философия эта Горшенёву понравилась. Пытался применять. Только вот всё равно жесток был этот дар его, больше проклятие напоминал. Тяжко, очень тяжко жить со знанием, что тебе выпало умирать молодым. Долго. И в одиночестве. В том самом, в котором и прожил большую часть жизни, отравленную меткой Пророка. И рад бы рот залепить — но это сильнее его. Люди-фанаты, наверняка, списывали всё на вещества. Ну ими Миша тоже закидывался — те дурманили мозг и позволяли отпускать ситуацию… И всё равно вечно пьяным или под кайфом не походишь. Будь ты хоть высшим Иным, а здоровья на это не хватит. Да и под хмурым и синькой тоже выпрастывалось одно и то же видение — в груди простреливает, пол качается, затем резко приближается и ко всей дурноте добавляется расшибленный лоб, кровь с носа перемешивается с рвотой, кажется, выступают слёзы… И он один-один со страшной мыслью, что быть может это и не конец, не смерть, а инвалидность, с которой мало что смогут сделать и лучшие Иные-целители. Финала он так никогда и не досматривал. И к лучшему. Мише вполне хватало и увиденного. Правда, в последнее время он более боялся не самого этого момента даже и тем более смерти (он жаждал избавления), а того, что вообще-то Иные могут сохранять молодость вечно. То есть его организму отравленному всем чем можно совсем необязательно выйдет срок прямо-таки скоро. Он же всё-таки Иной. Это-то и пугало. Беспросветность. Потому как он не хотел, но всё равно знал, что происходит в мире Иных. Знал, что о его имени часто шепчутся в коридорах настоящих контор. И не только Дозоров. Инквизиторий тоже. Знал, что пока был в отрубе транса выдал за свою жизнь с дюжину настоящих пророчеств, знал, что половина из них уже сбылась полностью, а ещё два на треть, до остальных же пока не дошло время… Вряд ли он промахнулся, увы. Хоть и события те происходили без его вмешательства, но Миша ощущал себя так, будто лично заверил печатью подписанный кем-то приговор и довёл его до сведения общественности. Ужасное чувство причастности к трагедиям. Хоть бы раз что-то хорошее в трансе наплёл — но нет. Сплошные предостережения и страшилки. Оттого и текста у их Конторовских песен были совсем не весёлыми. Драйва они, конечно, давали, но вот искры юмора таяли в темени длинной ночи, которая окружала по ощущениям с самого рождения и той грозы. Фанатов было не то, чтоб много, но они были. Преданные. Им нравился этот развязный образ вечно пытавшегося освободиться панка-Горшка, что с видом грозного мессии завывал в микрофон, правда, хоть он порой и совершенно серьезно вещи по синьке задвигал, всерьёз его не воспринимали. А вот слухи о его колдунстве ходили. Но их не хватало, чтоб Инквизиции сшить дело. А вообще хорошо, что люди сильно не грузились и не верили ему… Жить, не зная возможной скорой боли — это благословение. И всё текло своим заунывным чередом, по замкнутому кругу, выходить, из которого добровольно и на своих условиях он пока не мог решиться, ну потому что, во-первых, маму жаль, а, во-вторых, ну терпимо пока было. Организм не сильно разваливался, а удовольствие от концертов, записей альбомов и мотаний по стране перекрывало тяготы, что это накаркал. Хотя ворон у них в семье как раз-таки Лёха. Младший брат-оборотень, которого обратить попросил сам отец, со своей группой, существование которой родители никогда не подвергали критике. Ну потому что они Светлые, а Лёху, естественно, Темным обратили, а такое занятие, максимально далеко от игр Дозоров — для их семьи вариант хороший. Это Миша — позор семьи и Светлого роду племени и далее по тексту. Он научился уже как-то с этим жить. Что для отца он — пятно на репутации. Как не ликвидировал ещё — непонятно. Ну, видимо, тоже маму любит. Ну или надеется, что молодой ещё, даже человеческую, жизнь не прожил — перебесится. Ха, зря. Горшочек скорее умрет, чем перебесится. Во как. Короче, так жизнь б и текла уныло и неказисто, да только после концерта в Екатеринбурге позвали их, представив вип-билетики, на шоу «Уральских пельменей». Горшок ломаться не стал, юмор — это хорошо, а хороший юмор вообще — столь же редок, как самородок золотой. Не весь, далеко не весь материал бывших КВНшиков ему заходил. Но всё лучше, чем в номере до рейса утреннего на стене лезть да бухать или колоться. Какая-никакая, а развлекуха, во. Так вот пришли они на шоу это, посадили их в рядах, близких к первым, предупредив, что могут товарищи артисты попросить подняться и помочь им в номере сыграть. Ну, а чё поможем. Мишка, осклабившись, устроился поудобнее, плащ свой он снимать отказался. Ну, а хрен ли — толпиться потом что ли в гардеробе? И вообще тут съемки ж ведутся — во пусть радуются, что к ним сам Горшок пришёл, ну если знают, конечно, кто таков. А если не знают — им же хуже, ё-моё! А если приспичит выйти — выйдет, актером себя попробовать всегда любопытно было. Да и тут явно ж ничего сверхъестественного не попросят. Правда, внутри разлилось какое-то чувство такое странное, что будто бы сегодня что-то случится. Неплохое даже, но очень и очень важное. А вот что именно подсмотреть мешал некий туман в голове. Необычайно. Так что Горшок впервые в жизни едва ли не грыз ногти от нетерпения, так как он в самом деле не знал до конца чего и ожидать. Только вот начался концерт обыденно. Ну позавидовал чуток — собственное, постоянное место для выступлений, кажется, даже аудитория своя родная, годами посещающая, и лишь небольшая часть залётных птиц вот как они. И музыканты есть свои — вон с бочков стоят, мда — жируют. Впрочем, кроме Миши никто на это внимание не обратил — Пор с Балу вон вовсю ржут и обсуждают формы Юленьки. Яша тихо себе сидит, а Лосяра их отчего-то пялит взглядом… Но не одну из двух девиц. А мужика какого-то. И вы не подумайте, Лось — это не оскорбление и не указание на то, что жена Сашке Леонтьеву изменяет. Просто он маг-перевертыш, Светлый даже. И форма у него самая что ни на есть парнокопытная. Впрочем, Миха хоть змей подколодной б стал, только б не Пророком. Но увы. — Чё смотришь? — ткнул его в плечо, отвлекая от прожигания на ничем не примечательном мужичке пятна. — Да вот, — Сашка подслеповато прищурился. — Я парней провожал в местный Ночной, для регистрации — ну сам знаешь ж. И там этот тип тёрся! — Хм, — Мишка глянул сквозь Сумрак, среди собравшихся он был самым ранговым Иным. — Либо человек, либо маскируется. — Значит, человек, — удовлетворённо кивнул Ренегат. — Откуда в Ебурге взяться первоуровневому? Да ещё и в пельменях! Они не слипнутся там, ха! — Не знаю, может, и есть откуда, — Горшенёв снова внимательно глянул на ничем не примечательного мужика. Ну честно, таких «типичных славян» легко в этом зале штук десять найти. А всё-таки что-то взгляд заставляло останавливаться. И только к середине номера-подводки к шоу понял что — серьга в ухе торчала. Надо же, капитан Барбаросса нашёлся! Меж тем сюжет лениво раскручивался. Вот им показали стэм с туповатой брюнеткой и не менее туповатым мужем за рулем картонного кабриолета. Банально до крайности, но тащили несколько острых и точных шуточек и игра Рожкова. Тот уж, конечно, могёт, да. А вот другой номер был поприкольнее. Бабушек изображать эти парни любят хлебом не корми. Скажете, плагиат Кривого зеркала? Ну дык… Че теперь вообще все плагиатом считать что ли, если все лучшее придумано до нас?! И вообще раньше в театрах мужики все роли играли, в том числе и женские. И бабок, и пионерок. Хотя последних нет — другая эпоха. Ладно, легионерок… Хотя не лучше. Ну вы поняли. Бабушка-Мясников — это понятно, а вот бабушка… Тут Миша оживился. Тот самый мужик с серьгой, ага. А и тему-то какую взяли. Внучка обсуждали. Тот у них по наклонной покатился — стал рисовать странные сатанинские символы, вечно в наушниках ходить повадился, да мыться-стираться перестал интересоваться девочками, а стал больше в библиотеку ходить — наверняка ж, ты ж ето понимаешь, да, там литературу, как призвать Лилит и Люцифера брал, да! — Так, может, он у тебя в панки подался, а Кузьмишна?! Тут Миха оскорбился за весь панк-рок. Вообще-то они моются. И стираются. Правда, последнее делает мама, но ведь делает же. Не свиньи ж они, ё-моё. — Не, Петровна, — ухмыльнулась «Кузьмишна» — тот самый мужичок неприметный. Кстати бабка с него колоритная вышла. Платочек расписной дивный какой-то совсем уж, сарафан тоже вроде роспись ручная, ещё и макияж навёл — во типчик, блин. Где вы бабку с макияжем видали? Ну разве что молодящуюся. Но тогда платок… Диссонировал образ, потому что бабенка то ничего вышла, а вот нарядец ржачный откровенно. — Был бы панком походил бы вон на того, ты в окно глянь, глянь получше, — и бабки привстали, а потом Кузьмишна ткнула слегка опешившего Горшка. — Во, это панк! А мой Алик — не панк, он сатане душу отдал я знаю… На ты почитай, я у него книжку, умыкнула… — Способ итераци… Во многих случаях, имея приближённое значение корня… Ой, ой, — Петровна не дочитала, и положила книжку, на обложке которого можно было заметить надпись «линейная алгебра», — Ну точно докапываются до корня, до ада, то есть, и эти их символы, не, спасать, твоего внучка надо. Так щас я позвоню, жди знакомому священнику, будем беса изгонять! Так, а священник у нас будет… — с маньячным видом Бабушка-мясников выцепила с интересом наблюдающего Балу, вот уж кому точно сутана пошла бы в той же степени, что и Арамису с трёх мушкетеров. В общем, понравился им этот сюжет, потому что закончилось всё тем, что внучок Альберт в конечном итоге бросает идею стать математиком-теоретиком и покупает электрогитару, чтоб отомстить вредной бабуле Кузьмичне… А ещё этот белобрысый хрен вполне-таки неплохо сыграл отрывок из Дороги в Ад. Дальше было ещё несколько средней интересности номеров про бытовуху и политику. Ну не жалел Мишка точно, что пошёл. Но потом в конце уже после побренчавшего на гитаре Мясникова на сцену вылез этот самый «обычный мужик», но уже не в образе Кузьмичны. Наконец-то, того представил диктор — Андрей Князев. Впрочем, выполз на сцену этот Князев не с пустыми руками. Нет, без гитары, хотя Мишка б уже не удивился. Нет с ним была большая интерактивная доска для письма-рисования, не флип-чарт, а та с которой всё проецировалось на большой экран. И сейчас тот плотоядно оглядывал зал, пока снова не остановил взгляд на нём, крикнув, что в добровольцы ему нужен вон тот панк в плаще. Странно дело, но ноги у Горшка, что вообще ни черта, ни Бога не боялся, как он сам задвигал, щас предательски задеревенели. Так что его Лось ретивый в проём вытолкал, а дальше он сам уж пошёл кое-как. Нельзя же было панк опозорить. Вообще же обидно было, что его да не узнали. Просто какой-то там панк в плаще. Они вообще на Нашествии на главной сцене выступают, ё-моё! Три года как уже… Но пока шёл вдруг ясно взял и увидел типа этого, Андрея, бл*, рядом с собой. На одной сцене, но не как сейчас. И выглядел тот получше, как человек, ё-моё, ну то есть рокер. Интересные шутки сознание проворачивает, можно было б подумать, если б не сбывалось почти всё, что он видел… А толпа-то какая там к ним собралась! Он аж опешил. Ну ни хрена б так… Стадион что ли? Мишке тем временем опомниться не дали — всунули бумажки со стихами какими-то юморными, но при этом пропуски там везде были с вариантами ответа. Как объяснил ему этот чувак Андрей, сейчас они сложат интерактивный комикс. Мишка будет читать в микрофон, не слишком торопясь и выбирая на свой вкус из предложенных вариантов сюжетных поворотов, а Князев рисовать всё это на доске… Причем главным героем там будет изображаться сам Горшок. Ну вообще пророк наш скептически хмыкнул. Сложный какой-то номер, ё-моё, Андрей этот что многорукий Шива?! Но хозяин Князь, потому и привычно вцепился в микрофон, а вот читать не стал пропел, причем манеру он откуда-то знал какую приложить. Правда, не успел куплет допеть, чуть микрофон не выронил — на до этого девственно белой доске начала твориться настоящая магия. Шарж на Горшка вышел ну очень колоритным, а затем обрядился и отправился туда, куда его отправил, дёргающийся за ниточки Миша. Отмерев, он продолжил петь, делая коротенькие паузы между куплетами, которых там было аж 12, чтоб художник, совершенно не сбившийся с панталыку, успевал зарисовывать. Впрочем, те и ему самому были необходимы поглазеть да восстановить дыхание, то отчего-то сбивалось. А когда песня-комикс закончились, то Миху прострели дикая мысль, что, пусть и совершенно несерьёзно, но он хочет этот текст. В голове уже и музыка к нему возникла. И комикс тоже хочет. И спросить, какое такое попсовое говно слушает этот самый тип, что для него Горшок — это безымянный панк в плаще. Потому и решает сцапать тепленьким, как только выйдет тот со здания… Иной Мишка или нет, блин! Должно же то ему хоть раз службу сослужить в плюс, а не в минус. Только вот не успел он занять наблюдательный пост в Сумраке у служебного выхода, когда с более низкого слоя, его окликнули совершенно не оригинальным: «Привед, медвед!» Однако! Ежели «медвед», то знал, что ли всё-таки имя его, вот же гад… Или же, тут Горшочек вспомнил, что ему говорили, будто в сумраке он напоминал именно этого зверя… Как и все Иные, у них там человеческие черты искажались. А вот оказавшийся весьма-таки пресветлым Князем Андрей напротив напоминал… и Мишка дико заржал, вспоминая про размышления о панках и свиньях… вепря.